Полная версия
Джентльмен и вор: идеальные кражи драгоценностей в век джаза
Артур занимался здесь контролем качества. Бракованное оружие или боеприпас могут покалечить или даже убить того, кто ими пользуется, и поэтому на службе в компании состояло несколько сотен контролеров. Этот огромный комплекс общей производственной площадью свыше девяносто тысяч квадратных метров, где работало двадцать тысяч человек, в 1917 году ежедневно выпускал пять тысяч винтовок для русской армии плюс несколько миллионов патронов. Чтобы снизить риск забастовок, которые прерывают производственный процесс, и удержать работников, компания щедро оплачивала их труд и установила восьмичасовой рабочий день, а против саботажа применялись жесткие меры безопасности. Охранники стояли на своих постах, и Артур на входе и выходе должен был всякий раз предъявлять карточку с номером.
Явившись 5 июня в призывную комиссию, Артур в регистрационной форме написал, что помогает матери и отцу-инвалиду. Кроме того, он заявил, что родился в 1894 году – то есть ему не двадцать, а двадцать два. Если бы он назвал свои «истинные биографические данные, включая возраст», позднее объяснил он, то раскрылось бы его криминальное массачусетское прошлое. Дело в том, что если человек обвинялся в мелких правонарушениях, то его еще могли зачислить на военную службу, но если он сидел в тюрьме за кражу со взломом и прочие тяжкие преступления, то он мобилизации не подлежал. А Артур во что бы то ни стало хотел как можно скорее попасть на фронт.
Глава 3. Санитар
Северная Каролина и Франция. 1917–1918Впередсмотрящий что-то заметил. А вдруг перископ? Американский корабль «Принцесса Матоака» два дня назад прошел к северу от Азорских островов, и чем ближе он подходил к французскому побережью, тем выше был риск наткнуться на немецкую подводную лодку.
Включился сигнал тревоги. Экипаж ринулся к четырем батареям – пушки были вмонтированы в палубу бывшего пассажирского лайнера. Орудия загрохотали, извергая дым, и к неизвестному объекту полетела порция шестидюймовых снарядов. Взрывы взметнули в небо высокие водяные столбы.
В тот раз, 20 мая 1918 года, Артур Бэрри впервые попал в самую гущу боевых событий в качестве рядового армии США. Вместе с ним на борту «Принцессы Матоаки» теснились четыре тысячи солдат, державшие путь в окопы Западного фронта. Немецкие подлодки и подтолкнули Соединенные Штаты в Великую войну – торпеда с одной из них в 1915-м потопила британский пассажирский турбоход «Лузитания», отправив на дно в том числе сто двадцать пять американцев. Последней каплей стало заявление, сделанное Германией в начале 1917 года, об открытии сезона охоты на корабли США и прочих нейтральных государств. Бэрри, как и любой другой человек на борту, прекрасно понимал, что массивный транспорт для перевозки войск – весьма выгодная цель для притаившихся внизу субмарин. И члены экипажа, и солдаты получили приказ спать в одежде. Прежде чем отправиться в плавание, они прошли обучение по оставлению судна. В случае торпедного удара – прикидывал один из матросов, который позднее и рассказал о том происшествии, – им понадобится пять минут, чтобы очистить корабль, пересадив всех на плоты и спасательные шлюпки.
После пары залпов сотрясавшие палубу пушечные выстрелы прекратились. И лишь тогда обнажилось подлинное лицо противника. Им оказалось покачивающееся на волнах ведро.
* * *Бэрри зачислили в армию меньше чем через месяц после регистрации. Он отправился в Нью-Йорк, где 12 июля 1917 года прошел оформление в призывном пункте на Таймс-сквер. Он не сообщил родителям, что собирается на войну, и в качестве ближайшего родственника указал старшую сестру Эвелин. Чтобы оценить уровень знаний новобранцев, для них организовали экзамены по самым разным предметам – от грамматики и правописания до арифметики и геометрии, даже по структуре правительства США – плюс целый ряд психологических и квалификационных тестов. По результатам проверки Бэрри распределили санитаром военно-медицинской службы и вместе с тремя десятками других новобранцев направили в базовый госпиталь для обучения. Артур тренировался перемещать раненых на носилках, готовить перевязочные материалы и бинтовать раны. Он сделал прививки длинным шеренгам солдат. Прослушал лекции и сдал анатомию и физиологию.
Его направили в 47-й пехотный полк. Учебной базой полка стал Кэмп-Грин, лагерь, занимавший четыре квадратные мили на окраине Ша́рлотта[7], Северная Каролина. Осенью 1917 года, когда туда свезли тысячи солдат из Новой Англии и западных штатов, тамошние дороги и дома еще стояли недостроенные. Самый большой контингент прибыл из родного штата Бэрри. Лагерь представлял собой целое море узких продолговатых бараков и конусообразных палаток на деревянных платформах.
Однажды рядовой Бэрри заглянул в фотоателье. На одной из фотографий он элегантно стоит навытяжку, слегка повернувшись, чтобы продемонстрировать белую нарукавную повязку с эмблемой Красного Креста. Воротник украшают медные диски с эмблемой военно-медицинской службы – две змеи, обвившие крылатый жезл. На другом фото он лицом к камере, в мятой полевой форме и обмотках, на голове, с которой он снял пилотку, – копна черных волос, расчесанных на прямой пробор. «Он обладал замечательными качествами, – вспоминал один новобранец из штата Нью-Йорк, который тоже проходил обучение в лагере и потом воевал в Европе, – со всеми был в прекрасных отношениях».
Армейские лагеря, в том числе Кэмп-Грин, обычно организовывались в южных штатах, где мягкий климат позволял круглый год обучать новобранцев под открытым небом. Но зима 1917–1918 годов на юге и юго-востоке выдалась невиданно холодной. Уже в начале октября в Северной Каролине ударил мороз, недобрый предвестник суровой зимы. В декабре термометры однажды показали рекордную для этих мест температуру – почти минус тридцать. В начале 1918-го «усиливавшиеся волны лютого холода, – говорилось в одной из статей по климатологии, – сжали регион ледяной хваткой».
Новобранцы, запертые в палаточном городке Кэмп-Грина, буквально терпели бедствие. На Северную Каролину обрушивались сменяющие друг друга бури. «Сапоги и колеса превращали красноглинистые дороги лагеря в море грязи – она замерзала, оттаивала и снова замерзала, делая жизнь и солдат, и офицеров окончательно невыносимой», – вспоминал младший лейтенант Джеймс Поллард в своей книге об истории 47-го полка. Практические тренировки на воздухе не проводились неделями, скуку скрашивали лишь часы караульной службы, рабочие наряды, классные занятия по штыковому бою и обращению с винтовками и пулеметами. Основную же часть времени Бэрри и его товарищи проводили, дрожа от холода в своих восьмиместных палатках. Растущие вокруг лагеря сосны беспощадно вырубали на дрова. Палатки порой загорались, их обитатели в панике выскакивали на ночной мороз. «У нас не было современной канализационной системы», – писал Поллард. Распространялись инфекции. Однажды им пришлось провести целый месяц на карантине по поводу вспышки спинального менингита.
Монотонность, холод, жесткость правил (забыл побриться – пятидневный наряд на кухне), все это мало-помалу подрывало боевой дух. На борьбу с этой проблемой встала Ассоциация христианской молодежи[8], чьи волонтеры развлекали солдат – выступали с водевилями, издавали лагерную газету, где освещался ход мобилизационной кампании и прочие темы, интересные «армейцам и оставшимся дома друзьям и родственникам». Когда солдатам стали давать увольнительные для набегов на Шарлотт, выяснилось, что одного из развлечений не хватает. «В городе полно солдат, – написал один из приезжих весной 1918 года в открытке домой, – но спиртное здесь не продают». В штате ввели сухой закон еще десять лет назад.
Полевые занятия возобновились в марте, всего за несколько недель до отправки 47-го полка в Европу в составе 4-й дивизии армии США. За этот короткий срок новобранцам предстояло подготовиться к предстоящим боям, получив навыки окопной войны и стрельбы из винтовки. В конце апреля, после шести месяцев грязи и лишений, Бэрри вместе с однополчанами погрузился в поезд до Нью-Йорка. Еще немного, и война станет для них реальной жизнью.
Парни в хаки тесно набились на палубы элегантной двухтрубной «Принцессы Матоаки», покидавшей утром 11 мая гавань Нью-Йорка. Хмурое и серое – в тон камуфляжной окраске лайнера – небо брызгало дождем. По иронии судьбы солдаты плыли воевать с Германией на немецком же судне, захваченном на Филиппинах, когда Штаты вступили в войну. Сейчас на нем находилось четыре тысячи человек, вдвое больше, чем довоенная пассажировместимость.
Корабль с 47-м полком на борту влился в конвой, состоявший из тринадцати транспортов и американского крейсера «Фредерик». После пережитой угрозы торпедной атаки и битвы с ведром нервы у всех были на пределе. Пресную воду выдавали строго ограниченными порциями, а перегруженный работой камбуз мог обеспечивать только два приема пищи в день. Из-за шторма, настигшего «Принцессу Матоаку» в середине пути, многие страдали от морской болезни, и им было не до обеденного расписания. «В жизни не видел столько воды!» – то и дело восклицал один из членов экипажа, салага с пшеничных полей Канзаса.
Рядом с французским побережьем, на финальном, самом опасном участке пути конвой сопровождала группа из девяти противолодочных кораблей союзников. 11 мая пересекшая за десять дней Атлантику «Принцесса Матоака» вместе с остальными кораблями причалила в Бресте, портовом городе на западной оконечности Бретани.
Там их ожидали железнодорожные составы, которые помчат полк через север Франции. «Солдатам не терпелось поскорее попасть на фронт и покончить со всем этим», – обнадеживал матрос с «Принцессы Матоаки» своих родных в письме домой. Энтузиазм новичков поумерился, стоило им увидеть, как из вагонов Красного Креста выгружают для отправки домой бойцов с чудовищными ранениями – безруких, безногих, ослепших. Они ощутили, какая варварская бойня уготована им впереди.
«Никогда прежде, – писала пенсильванская “Делавэр Каунти Дейли Таймс” незадолго до вступления Штатов в войну, – смертоносные орудия не были столь многочисленными, столь изощренными, столь чудовищными». Бризантные снаряды. Скорострельные пулеметы. Отравляющий газ. Огнеметы. Бомбардировщики и цеппелины с бомбами. Первые тяжелые танки. Шрапнельные снаряды, чья начинка поражала гораздо больше солдат, чем пули, и наносила страшнейшие раны: зазубренный металл, как отметил один военный хирург, «разрывает, вспарывает, раздирает живую ткань». Лесли Басуэлл, американец, добровольно подрядившийся еще в начале войны водить санитарные автомобили Красного Креста, выпустил в 1916 году книгу, где разоблачал «тщетность, полнейшую, дьявольскую безнравственность, бессмысленную кровожадность» войны. Басуэлл описал все без утайки. «В грязи нейтральной полосы, – рассказывал он, – воронки от снарядов усыпаны сотнями искореженных трупов… повсюду кое-как валяются руки, ноги, головы… некоторые тела уже полусгнили, некоторые солдаты лишились жизни совсем недавно, некоторые все еще полуживы, они беспомощно лежат между своими и вражескими расположениями». Жуткая, опасная работа Бэрри состояла в том, чтобы пробираться в этот ад на земле, не обращая внимания на свист пуль и взрывы снарядов, в поисках еще живых.
Санитары принимали участие в любой наступательной операции, они на месте оказывали раненым первую помощь. Повязка Красного Креста – единственное, что выделяло их на поле боя, а в остальном они внешне ничем не отличались от остальных солдат – та же форма, та же каска. При себе у них имелся йод для обработки ран и бинты для остановки кровотечений. Эта первичная обработка была жизненно важна – снижала риск заражения и увеличивала шансы на то, что даже тяжелораненого бойца успеют доставить на санитарном автомобиле в полевой госпиталь на безопасном от линии фронта расстоянии, где его прооперируют и будут лечить. Раненых собирали специальные солдаты с носилками, а если таковых поблизости не оказывалось, то санитары сами пробирались по грязи, неся на себе или волоча пострадавших в безопасное место.
Прежде чем отправить раненого в полевой госпиталь, его состояние оценивали и стабилизировали в батальонном лазарете в разрушенных зданиях или окопных землянках. «Мрачный грот, освещенный двумя фонарями», – так описал один из таких медпунктов корреспондент «Вашингтон Пост» после командировки на американские позиции. Тамошний медик махнул рукой в сторону грубо сколоченной лавки и двух ящиков, выполнявших роль стульев. «Наш операционный стол», – объяснил он журналисту. В лазарете прививали от столбняка. Накладывали шины на раздробленную конечность. Сортировали раненых, отсеивая тех, кого спасти уже нельзя. Немцам тоже оказывали помощь, но только в том случае, если она не требовалось солдату из войск союзников. «Сначала наши, – обронил носильщик. – Фриц погодит».
Мужество санитаров поразило журналиста из «Бостон Глоуб», делавшего репортажи о войне. «Ринуться вместе со всеми в атаку – это одно, – писал он из Франции. – Но другое дело – спокойно идти под град пуль, чтобы вынести оттуда раненого товарища или прямо на месте сделать ему перевязку». Поскольку от мастерства и проворства санитаров зависели жизнь и смерть, они пользовались огромным уважением. Это «самые популярные люди во взводе или батальоне», – отмечалось в одном из докладов армии США. Их беззлобно, по-дружески прозвали «окопными крысами».
Уровень потерь в медицинских подразделениях ужасал. Санитары и носильщики служили легкой мишенью для вражеских артиллеристов, пулеметчиков и пилотов. Одной из бригад, занятой созданием медпункта рядом с передовой, пришлось несколько часов пролежать лицом в землю, пока вокруг них рвались шрапнельные и газовые снаряды. На другом поле боя снарядом убило двух носильщиков вместе с солдатом, которого они несли. Рядовой Чарльз Холт из Бруклина в ужасе наблюдал, как немецкие бипланы с бреющего полета обстреливают раненых и медиков, пытающихся их спасти. Дать отпор санитары не могли. Им выдавали только оружие для ближнего боя – 38-калиберные автоматические «кольты» и охотничьи ножи. Стрелявшие в медиков могли порой попросту принимать их за бойцов, но в американской прессе это все равно подавалось как доказательство варварства немцев. «Для большинства гуннов, – презрительно высказался один солдат из Коннектикута, – Красный Крест ничего не значит».
* * *Первое испытание ожидало Бэрри и его товарищей в конце июля. Американцы во главе наступательной операции зашли вглубь занятой немцами французской территории к северу от реки Марны. У деревни Сержи 47-й полк вступил в схватку с 4-м Прусским гвардейским полком, одним из отборнейших подразделений немецкой армии. Под мощным артиллерийским и пулеметным огнем противника американцы пересекли вброд реку и утром 29 июля ворвались в деревню. Контратаковавших гвардейцев удалось оттеснить, но они снова пошли в атаку. Сержи переходила из рук в руки ни много ни мало девять раз. Руины улиц были усеяны телами погибших и раненых.
Сообщалось, что немцы штыками добивали американских солдат, оставшихся лежать на земле в ходе одного из отступлений. Их пулеметчики и снайперы вели огонь по носильщикам, а один из самолетов сбросил бомбу на большую группу раненых. Разъяренные янки вели себя не менее жестоко – во время контратак пленных практически не брали. «Это был сущий ад», – рассказывал командир одного из медицинских подразделений 47-го полка. Из четырнадцати его подчиненных шестерых ранило, а двое погибли. «Медики, и офицеры, и рядовые, – вспоминал Джеймс Поллард, – проявили отвагу, граничащую с безумием, они создавали и обеспечивали работу медпунктов в самой горячей зоне вражеского огня».
Бэрри находился в гуще сражения. Однажды он на четвереньках дополз до бойца, раненного в грудь и в ногу, взвалил его на спину и бегом помчался к американским позициям. Ногу пришлось ампутировать, но боец выжил. Бэрри, которого один из его командиров назвал «солдатом, всегда добровольно выполняющим самые рискованные задачи», с дюжину раз выбирался из окопа, чтобы оказать пострадавшим первую помощь или перетащить их тем или иным способом в безопасное место. Во время очередной вылазки крупный осколок от разорвавшегося рядом снаряда врезался ему в голень. Поскольку кость осталась цела, рана считалась легкой, но ему все равно потребовалось лечение в лазарете, удаленном от огневых позиций. Впечатлившись его «невиданным героизмом в бою», командование представило Бэрри к кресту «За боевые заслуги», второй по значимости армейской награде за отвагу. «Бэрри неоднократно пробирался в зоны, обстреливаемые артиллерией и пулеметами, ради оказания первой помощи раненым, – говорилось в официальном документе, – пренебрегая собственной безопасностью».
Его подлатали, и уже через несколько дней он вернулся в полк, который продолжал давить на отступавших немцев и оттеснил их уже на десять миль от Сержи, к деревне Сен-Тибо. 8 августа 47-й вновь столкнулся лицом к лицу с 4-м Прусским гвардейским полком, но тут на американские позиции обрушился ливень снарядов, начиненных горчичным газом. Бэрри временно лишился зрения, получил серьезные ожоги кожи, а от вдыхания едкого газа – и носоглотки. Его эвакуировали в Немур, городок к югу от Парижа, где ему в нос и рот вставили резиновые трубки. В течение недели, позднее вспоминал он, ему приходилось терпеть ежечасный, весьма болезненный ритуал: сестры промывали волдыри ожогов и накладывали свежие повязки, чтобы предотвратить заражение. В американских газетах его имя появилось в газетных списках боевых потерь под тревожным заголовком: «РАНЕНЫЕ. СТЕПЕНЬ ПОРАЖЕНИЯ НЕИЗВЕСТНА».
Выздоровевшему Бэрри не сиделось на месте. В один прекрасный день он вместе с другим пациентом, сержантом его полка, запрыгнул в поезд до Парижа, а по прибытии они с головой окунулись в ночную жизнь города. Наслаждались пикантными шоу в Фоли-Бержер, прогуливались по Елисейским Полям. Попивали коньяк в кафе на Монпарнасе. Эрнест Хемингуэй, который вскоре начнет писательскую карьеру и будет сидеть в тех же кафе, служил водителем санитарного автомобиля на итальянском фронте, где его однажды – всего за пару недель до ранения Бэрри – изрешетило пулями и снарядными осколками. Это стало поворотным моментом в его жизни. «Если вы идете на войну мальчиком, – как-то написал Хемингуэй, – вы имеете большую иллюзию бессмертия. Других людей убивают, а вас – нет… Потом, когда вы в первый раз получаете тяжелые ранения, вы теряете эту иллюзию и знаете, что это может случиться и с вами». Размах веселья, которому Бэрри предался в Париже, наводит на мысль о том, что он тоже твердо решил выжать из своего второго шанса все, что можно.
Через две недели у друзей кончились деньги, и они на попутках вернулись в госпиталь, где их обвинили в самовольном оставлении места службы. Пока не успели созвать трибунал, Бэрри, никого не спросясь, покинул госпиталь во второй раз и отправился на фронт, к себе в полк. Обе эти отлучки сошли ему с рук, а когда он вернулся в полк, никого из командиров это не удивило. Однако парижские развлечения стоили ему креста «За боевые заслуги». Поскольку в день награждения он находился в самоволке, его имя вычеркнули из списка кандидатов на награду. «Ума не приложу, почему же я так его и не получил», – ответил он невозмутимым тоном, когда его спросили о кресте спустя годы.
Той осенью 47-й полк принял участие в Мез-Аргоннском наступлении, массированной операции союзников, призванной положить конец войне. Несмотря на то, что немцы отступали, американцы несли чудовищные потери – погибло более 26 тысяч человек. Полку Бэрри посчастливилось оставаться большей частью в резерве, лишь иногда его подразделения во время затиший перебрасывали на фронт в рамках ротации. Полк стоял лагерем неподалеку от разрушенной деревни Монсек и уже готовился было на следующий день полностью переместиться на фронт, но тут прошел слух о прекращении огня. «Поначалу люди отнеслись к новости с недоверием, – вспоминал историк полка Джеймс Поллард, – но когда 11 ноября появилось официальное сообщение, «они принялись издавать ликующие вопли, как умеют только американцы». Дальний грохот артиллерийских дуэлей стих, уступив место песням и смеху людей, собравшихся вокруг полыхающих костров и благодарных судьбе за то, что остались живы.
Потери полка в ходе войны превысили 2 600 человек, включая 473 убитых на поле боя и умерших от ран или болезней. Из служивших вместе с Бэрри санитаров пятеро погибли, а сам он был в числе двадцати с лишним раненых. 4-я дивизия, в составе которой воевал 47-й полк, поначалу состояла лишь из зеленых новобранцев, писал американский военный корреспондент, но в сражениях они не уступали лучшим.
Для Бэрри война закончилась. Но, как вскоре выяснится, время снимать форму еще не пришло.
Глава 4. Долгая вахта
Германия. 1918–1919Путь Артура Бэрри в Германию начался 20 ноября 1918 года, неделю с лишним спустя после заключения перемирия. 4-я дивизия шла через покрытые шрамами поля бывших сражений, ночуя в зданиях, которые еще несколько дней назад занимал противник. Изрезанные колеями дороги, усыпанные касками и гранатами на деревянных ручках – солдаты-союзники называли их «толкушками», – все это оставили немцы, спешно покидавшие французскую территорию, которую они удерживали с 1914 года. 3 декабря 47-й пехотный полк добрался до реки Мозель и вошел в Германию. Продвигались солдаты медленно – из-за холмистого рельефа нагорья Айфель, тяжелых рюкзаков и сырого, пронизывающего до костей холода. Пункта назначения, городка Аденау в сорока милях к западу от Кобленца, они достигли 15 декабря, прошагав двести двадцать пять миль – расстояние, как от Нью-Йорка до Вашингтона.
47-й полк стал одним из первых подразделений американской армии, которым приказали оккупировать Рейнланд. Пока в Париже обговаривались условия мирного договора, армии союзников организовали плацдарм внутри западной границы Германии и взяли под контроль три моста через Рейн – в том числе в Кобленце. Четверть миллиона американских солдат встали между британской оккупационной зоной на севере и французскими войсками на юге. Бэрри расквартировали в Дюмпельфельде, деревне на несколько сотен жителей. Война не коснулась Рейнланда, и он оставался сказочной землей с открыточными сельскими ландшафтами, виноградниками, что уступами росли по склонам гор, белобашенными замками на вершинах. «Весьма живописно для усталых глаз», – писал домой один из бойцов 4-й дивизии.
Но Бэрри и другим солдатам, привыкшим к боевому адреналину, их теперешняя задача, которую в прессе называли «Вахтой на Рейне»[9], казалась смертной тоской. Они обеспечивали порядок в городках и деревнях, следили за дисциплиной среди своих военнослужащих. Охраняли общественные здания. Проверяли документы на пропускных пунктах. Бэрри на лету схватывал немецкий и французский и вскоре свободно изъяснялся на обоих языках.
Чтобы чем-то занять личный состав и поддерживать его в боевой готовности на случай, если перемирие будет нарушено, командование установило режим учебных упражнений, стрельбы по мишеням и спортивных мероприятий. Для поднятия боевого духа солдатам давали отпуска, и те разъезжались развлечься – кто в Лондон, кто в Париж или на юг Франции. Один стосковавшийся по острым ощущениям американский летчик однажды пролетел под низко висящими над водой арками моста через Рейн – просто чтобы проверить, под силу ли ему этот трюк.
Для 4-й дивизии скука усугублялась оторванностью. Большинство американских подразделений дислоцировались в Кобленце и других крупных прирейнских центрах, в то время как 4-я была разбросана по площади около восьмисот квадратных миль в малонаселенной глубинке. Ее прозвали «4-я забытая», или «Невезучая 4-я». «Война – это ад, но мир, по-моему, еще хуже, – жаловался один из солдат дивизии, служивший в военной полиции. – Лучше бы мы несли вахту у американской речки где-нибудь на Миссисипи».
Солдатам строго запретили вступать в какие-либо отношения с местными жителями, кроме деловых, но соблюдать эти правила в полной мере было невозможно, поскольку многих разместили в домах немецких семей. Подобные ограничения превращали повседневную жизнь в бюрократический кошмар. «Купить кружку пива – можно, – с облегчением обнаружил один американский журналист, – а вот дать на чай официантке – уже “отношения”». «Если ты в форме армии США, тебе нельзя даже заговорить с немцем или немкой, не говоря уже об иных контактах», – вспоминал публицист Джордж Селдис, писавший в то время репортажи из Рейнланда. Истинная цель состояла в том, чтобы сдерживать солдат, которые были отнюдь не прочь – по деликатному выражению Селдиса – «прогуляться с белокурой фрейлейн». Но даже эти запреты не могли отвадить их от юных немок, предлагавших себя за шоколадку или кусок мыла.
Но пиво и секс не то, чего больше всего хотелось Бэрри и его товарищам по «Вахте». Главной их мечтой было вернуться домой. В начале 1919-го американских солдат, по триста тысяч в месяц, стали погружать на транспортные корабли для отправки на родину, включая подразделения призывников, ни разу не побывавших в бою, – их привезли во Францию гораздо позже, чем полк Бэрри. «Мужчины в боевой форме, не сделавшие ни единого выстрела», – презрительно фыркал Селдис, вторя гневу людей, вынужденных, изнывая от безделья, торчать в Германии. Но союзному командованию было необходимо поддерживать военное присутствие на Рейне как средство давления на Германию, чтобы заставить ее подписать договор и официально завершить войну. «По мере демобилизации вооруженных сил, – отмечала историк Маргарет Макмиллан, – их власть уменьшалась».
