Вся жизнь… И путешествие в Каунас. Библиотека журнала «Вторник»

От костела они спустились к Неману. Возле реки экскурсия закончилась, и Аскольд оказался предоставленным самому себе. Он постоял возле Немана. Вода в реке была холодного серого цвета. Небольшие волны… Аскольд подумал, что они были и сто, и тысячу лет тому назад. И красота этой холодной реки тоже была. Ему хотелось долго смотреть в ее воды, обрести в этом созерцании покой и умиротворение, но уже шла вторая половина дня. Надо было где-то пообедать. «Хватит созерцать, хорошенького понемножку», – сказал он себе, направляясь в сторону Ратушной площади.

Аскольду безумно хотелось есть, но он не сразу добрался до кафе. Лишь теперь он как следует рассмотрел суровую красоту.

Остановился и, будто зачарованный, глядел на нее. Было что-то необычное в суровом облике стоявшего возле Немана небольшого костела со стройной, остроконечной колокольней и в доме Пяркунаса. Первозданное, сильное, мужественное начало. Аскольд подумал о том, что эти здания построили люди, которые больше верили не в милосердного Спасителя, а в древнего языческого бога. Люди, в душе которых было очень сильно начало суровой балтийской природы. Им наверняка очень нравилось это открытое всем ветрам место возле реки, откуда они могли любоваться своей землей.

Аскольд отметил не только красоту этого места. Будто какие-то невидимые токи разлитой повсюду энергии наполняли его. Токи, дающие бодрость и силу. Он читал статьи о подобных явлениях. Их авторы объясняли ощущения, которые испытывают люди в таких местах, особенностями магнитного поля земли. «Это так, но это далеко не все», – сказал он себе. Ему не хотелось уходить, но он не собирался забывать про обед.

«Голод не тетка», – заявил он себе и отправился в сторону Ратуши. По пути заглянул в сувенирный магазин. Купил деревянного гнома. Его продал высокий, крепко сложенный литовец, который выставил на небольшом прилавке свои работы.

*****

«Удивительное, мистическое место. Гном из Каунаса будет всегда напоминать о нем», – думал Аскольд, возвращаясь после обеда в гостиницу. Он уже много лет собирает гномов. В его коллекции есть гномы из половины стран Европы. Везде, где бывает, высматривает их. В литовских сувенирных магазинах гномов оказалось немного. Но он все равно высмотрел нескольких. Не очень понравились. За исключением того, которого принес в номер. Едва Аскольд увидел его, сразу понял – гном станет украшением его московской коллекции.

В номере он как следует рассмотрел бородатого деревянного человечка.

– Повезло, – тихо произнес он.

Каждая черточка деревянной фигурки была тщательно вырезана мастером. Но взгляд Аскольда сразу выхватил другое, значительно более удивительное: этот гном отличался от тех, которые были в его коллекции. В нем присутствовало что-то «негномье». Колпак, кафтан, борода – все это было как у других гномов. Но глаза…

У собранных Аскольдом гномов самое разное выражение глаз. Кто-то с добротой, кто-то сурово, а кто-то и зло смотрит на мир. Но ни у одного нет такой силы во взгляде, как у этого, каунасского. «Как мастер смог сделать такие глаза?», – удивился Аскольд.

Сила… Вот главное в этом гноме, понял он. Она была не только в глазах, во всем. В эту небольшую деревянную фигурку было вложено много силы, много энергии. Аскольд чувствовал эту энергетику. Ему казалось – гном живой, просто сейчас почему-то застыл.

А какие у гнома были широкие плечи, крепкие руки! Просто воин в костюме гнома… Кого, интересно знать, подумал Аскольд, мастер создал из дерева? Игрушечного гнома или одетого под него своего предка? Одного из тех, кто когда-то создал Великое Литовское княжество, кто верил в Пяркунаса и построил церковь и дом, возле которых сегодня побывал Аскольд. Одного из тех, кто был рожден в этих местах, кто впитал в себя их удивительную силу.

Кстати, гном – Аскольд заметил это еще в магазине – был чем-то похож на литовца, который его продал. В чертах лиц гнома и мастера было что-то общее – грубоватое и мужественное, созданное в крупных штрихах. И еще Аскольд удивился тому, как ухитрился этот литовец выполнить такую изумительную работу своими здоровенными руками. Гном, между прочим, и в этом отношении походил на своего создателя. Достаточно было взглянуть на руку, в которой он держал длинный посох.

Вдоволь налюбовавшись гномом, Аскольд поужинал. Прямо в номере. Поел немного, в основном, вкусный сыр – он хорошо пообедал в городе, – а вот по пиву ударил здорово. В городе купил несколько бутылок разных местных сортов. Крепких и не очень.

За пивом Аскольд вспомнил о молодой литовке, которую увидел на улице Лайсвес. Он снова с сожалением подумал об «упущенной возможности». «Все-таки не повезло», – сказал себе. Это было уже после пива, перед вечерней ванной. Аскольд размышлял о случившемся и глядел на себя в зеркало.

«Очень не повезло, черт возьми!», – он вдруг завелся. Стало очень горько. Оттого, что в жизни – один. И отдыхает один. «Вообще у меня ничего не сложилось. И сегодняшний день не сложился», – эти мысли били, взрывали Аскольда.

В эти мгновения он был страшно зол на свою жизнь. Разозлился и на завершающийся день, а заодно и на Каунас. Потом думал сам – почему впал в такой гнев? Ведь день был хорошим. Наверное, многое накопилось раньше. Сказалось и пиво – Аскольд выпивал мало и редко.

Сейчас в нем была только злость. Шутить, даже с желчью, он не желал.

– Мне все надоело, будь все проклято! Чертова жизнь, чертов Каунас! Чертов Пяркунас! – заорал он, в запале стукнув кулаком по стене ванной.

Не рассчитал силы, сильно ушиб руку. Наверное, от боли злость сразу куда-то ушла.

Аскольд снова посмотрел на себя в зеркало. Он – худощавый, высокий. И лоб у него тоже высокий. Глаза немного прищурены, взгляд напряженный, усталый. Щеки впалые. А рот – большой. Губы – тонкие, они обычно сжаты. Как сейчас, когда устал после экскурсионного дня. А иногда эти губы вместе с глазами создают его ироническую улыбку. Когда шутит, ерничает. Но порой улыбка его бывает другой – доброй и ласковой.

– Попсиховал, выпустил пар, теперь можно на боковую, – Аскольд грустно улыбнулся себе в зеркале. Затем подмигнул деревянному гному, который стоял на небольшом столе, и лег спать.

Налитый пивом Аскольд не заметил новое во взгляде гнома. Деревянный кряжистый человечек с яростью смотрел на него.

Глава 2

Во второй половине дня в Каунас пришла сильная метель. Миллионы мокрых, живущих своей короткой жизнью снежинок неслись по улицам, площадям, набережным древнего города. Его хозяином в эти часы стал промозглый, рожденный холодом Балтики ветер. В такое время людям не хочется покидать свои дома. Они прячутся от природы.

С Эгле все было иначе. После легкого обеда – овощи, черный хлеб и немного отварного мяса, – она принялась за вязание. Работа над длинным кардиганом ее любимого оранжевого цвета сегодня шла медленно, но в целом приближалась к концу. Через два—три дня вещь должна была быть готова. Но скоро Эгле поняла, что этого не произойдет. Не потому, что у нее в этот день были другие дела. Ей хотелось скорее выйти на улицу. С сожалением посмотрев на кардиган – он, в отличие от многих других вещей, связанных Эгле, предназначался не для продажи, а для нее самой, – она начала одеваться. Легкий свитер и темно-зеленую, совершенно не теплую куртку – вот и все, что надела Эгле для своей длинной прогулки.

Минута, и она уже видела метель не из окна квартиры, с наслаждением ощущая себя частью играющей снегом природы. А город! Она любовалась его неясными в густой белой круговерти контурами. Близкими и знакомыми, а сейчас, в метели, обретшими новую красоту. Ради того, чтобы продлить удовольствие, Эгле отложила дело, которым собиралась заняться. Она побродила по почти безлюдным – был воскресный день – улицам, затем направилась в сторону стоящего на возвышенности огромного белоснежного костела Воскресения. Эгле хотела видеть город, метель с его смотровой площадки. Она поднялась к костелу на фуникулере. Скоро весь город был возле ее ног.

Но она не получила удовольствия от созерцания замечательной панорамы. Снова думала о мужчине, которого встретила утром возле магазина с вязальными принадлежностями. Мысли о нем… Они отвлекали ее от вязания. Отступили лишь потом, когда вышла в метель. А теперь опять оказались с ней…

Он понравился Эгле. Она почувствовала, что тоже понравилась ему. Но она не захотела сделать первый шаг. Знала, что этот шаг может родить чувство, у которого не окажется будущего. Все ее связи с мужчинами обрывались. Иногда это происходило само собой, и она не жалела об этом, но дважды – последний раз полгода тому назад – она прекращала общение с болью в сердце.

Она признавалась себе, что ей давно никто не нравился так сильно, как этот не очень красивый, но обаятельный, чем-то очень притягивающий ее человек. Какое-то время, наверное, им было бы очень хорошо вместе. Но она сразу поняла – он ранимый, и не захотела сделать ему больно.

«Неужели любовь с первого взгляда? Если так, то со мной за тридцать четыре года это впервые», – она продолжала думать об этом мужчине, сомневалась, правильно ли поступила, не заговорив с ним. В этих мыслях она спустилась на фуникулере. Посмотрела на старинные часы возле его нижней остановки: ей уже давно надо было идти в детдом. Там наступило время детского сна, и Эгле могла заняться своим делом. Одним из таинственных дел этой одинокой молодой женщины, которые неизвестны соседям, хозяевам магазина, которые продают связанные ей вещи, другим людям.

Соседи, знакомые, друзья, которых у Эгле очень немного, знают ее, как женщину замкнутую, но готовую всегда прийти на помощь. Им известно, что она – виртуоз в вязании, прекрасно разбирается в травах, неординарна в лечении ими и… гадалка. Гадание, травы, – и это тоже знают многие, – родовое в семье Эгле.

Но многое о женщинах этой семьи никому неизвестно. Почти все они, включая саму Эгле, видят, чувствуют больше, чем обыкновенные люди. И сделать могут больше. Намного больше.

Семейное предание гласит, что эти особенности передаются в этом роду уже много столетий от жриц, служивших богине Лайме, защитнице людского счастья. Эгле верит в Лайму, в других древних богов Литвы, и, прежде всего, в Пяркунаса – верховного бога былых времен. Она многое знает об этих богах, но не отвергает и Иисуса. Женщины их рода всегда ходили в костел.

Если бы обычные люди знали тайны Эгле, ее мамы, многих женщин их рода, то обязательно сочли бы их колдуньями.

Дети… Эгле уже много раз помогала им. Сегодня все было как обычно. Стоя в продолжающейся метели возле мрачного, сталинских времен здания детского дома, она занялась детьми. Своим внушением меняла их сновидения. До ее прихода малышам снились грустные сны. Многие из них были полны тоской по главному в жизни каждого ребенка – по родительской ласке. Эгле не хотела давать в снах ее суррогат. Она поступила иначе.

К ребятишкам пришли другие сны. В их сновидениях теперь были большие усатые коты, которых очень хотелось погладить, прижать к себе, зеленые приветливые лошади, которые приглашали детей покататься верхом, оранжевые слоны с ласковыми глазами. Сказочные животные играли с малышами, рассказывали им о большом мире, в котором дети обязательно встретят ласку, тепло, доброту.

И аура – это тоже сделала Эгле – возле здания стала другой. Более мягкой, спокойной. На днях она собиралась снова прийти сюда, – на этот раз не для магических дел, – а просто принести детям новые игрушки. Размышляя о том, что купит ребятишкам, она направилась в сторону дома.

Мужчина, которого она сегодня встретила, попал в беду! Эта мысль Эгле была, как стрела. Она почувствовала это. И она знала, что произошло: он соприкоснулся с магическим миром. Огромным магическим миром Каунаса, к которому принадлежала Эгле. Сам не зная того, он пробудил к жизни грозную, опасную для него силу.

«Я сделаю все, чтобы защитить его», – тут же решила Эгле. Она уже не любовалась метелью, которая продолжала набирать силу. Сейчас ей надо было срочно выйти на след человека, которому плохо. Разобраться, что произошло и начинать действовать.

«А как быть с ним потом?», – мелькнула мысль.

«Потом и решу», – отбросила эту волнующую мысль Эгле.

Она не знала, каким окажется ее будущее. Никогда не удавалось применить к самой себе свой дар гадания.

Глава 3

Аскольд стоял на берегу реки. Он был уверен, что спит. Сон был очень непохож на обычные сновидения – яркий, тревожный. Ярче и тревожнее, чем обычная, повседневная жизнь.

Было ветрено, река сердито волновалась в своем сильном, быстром течении. Аскольд почему-то не посмотрел вокруг себя, а сразу обратил внимание на реку и на небо. Увидел яркий восход холодного – он очень быстро это почувствовал! – осеннего дня. Кровь солнца боролась с темнотой туч. Они были тяжелые, в несколько пластов. С рваными краями, почти черные. Не дождевые. Такие, подумал Аскольд, родят, скорее, грозу, а не дождь. Тучи быстро двигались, наступали на близкое к серым водам реки солнце. В этой побеждающей темени было что-то зловещее.

Дул сильный, холодный ветер. Аскольд в своем сне был в легкой куртке. Ему сразу захотелось надеть под нее или вместо нее что-нибудь теплое.

– Господи, где я? – Аскольд не подумал, он почему-то вслух произнес эти слова в своем таинственном сне.

Впрочем, само место показалось ему очень знакомым. «Был здесь когда-нибудь, или иллюзия?», – спросил себя Аскольд. «Был! Сегодня! Как можно быть таким тупым!», – почти сразу сообразил он, объяснив неожиданное тугодумие ядреным каунасским пивом.

Ему было ясно – снова оказался на берегу Немана. У подножия холма, по которому идет улица Алексото. Но сейчас, во сне, ее не было, как не было готического костела, дома Пяркунаса, других зданий, набережной. В этом сне вообще не было города. Были река, поля, рощи. А большой пологий холм, вершина которого была покрыта высокими, с широченными стволами дубами, был намного выше, чем та возвышенность, по которой поднималась улица. К вершине холма вела узкая тропа. Судя по всему, ей редко пользовались.

Аскольд закрыл глаза, полагая, что это поможет ему проснуться, затем снова открыл их. Вокруг ничего не изменилось. Раз сон не хочет уйти, рассудил он, надо что-то делать. Например, куда-то идти. Хотя бы для того, чтобы совсем не окоченеть. Он быстро зашагал по тропе. Аскольду было не по себе, но он невольно залюбовался могучими дубами. «Сильные деревья, они рождены этой сильной землей», – эта мысль была рождена сердцем.

Листья на дубах уже начали желтеть. Они трепетали на ветру. Некоторые он забирал с собой, уносил к реке. А ему, Аскольду, дул прямо в лицо. Он сразу вспомнил украинскую пословицу, – «ветрило, ветрило, не дуй мене в рыло, а дуй мене в зад, я буду очень рад», – и отметил, что его чувство юмора осталось с ним в этом сне.

«Холодно, а сон, черт возьми, не кончается. Значит, надо продолжать двигаться. Заодно узнаю, что за этим холмом, в стороне ветра», – подумал Аскольд.

Ему не хотелось идти, становилось все более тревожно. Но он чувствовал – ничего не изменится от того, продолжит он свой путь или останется здесь, возле реки.

Он быстро пошел к вершине холма. Был один в своем холодном, длинном и оттого очень тревожном сне.

Один…

– Нет. Не так. Я уже не один, – тихо сказал Аскольд.

Все изменилось мгновенно. Они появились на вершине холма. Несколько человек. Были недалеко от него. Аскольд увидел их лишь сейчас – из-за того, что поднимался на холм. А вот они, кажется, уже знали, что он здесь.

Возможно, подумал он, кто-то из них наблюдал за ним? С тех пор как он попал в этот сон, в это таинственное, красивое своей могучей природой место. Он размышлял об этом недолго – считанные секунды. Мысли вытеснил страх, ведь люди быстро приближались к нему.

До незнакомцев оставалось еще метров пятьдесят, но он смог многое разглядеть. Их одежда состояла из светлых рубах, коротких плащей, темных штанов из грубой ткани. Все мужчины были вооружены – топорами, мечами, копьями и круглыми щитами.

«Как гости из прошлого. А, может, это я гость? Попал в прошлое в своем сне?», – подумал Аскольд. Их разделяло всего несколько метров, когда воины остановились. «Хотят рассмотреть меня», – понял он.

Все они были рослые, крепко сложенные, светловолосые. На него глядели сурово. Последнее не сулило добра.

Один из воинов, судя по длинному мечу, украшенному позолотой щиту, и большой блестящей сакте, скреплявшей плащ, был старшим. «Этот воин – кунигас (военачальник у древних литовцев – прим. автора)», – понял Аскольд. Кунигас сразу кого-то напомнил ему. Кого-то похожего на него он видел совсем недавно.

«Это гном! Гном, которого я сегодня купил!» – сообразил он. Но сейчас ему было не по себе и не очень хотелось думать об этом случайном сходстве. «Надо проснуться», – сказал он себе. Это неосуществленное желание становилось все сильнее и сильнее.

Аскольд не знал, что делать. Не только он. Воины, кажется, тоже находились в замешательстве. Смотрели на него настороженно и удивленно. «Еще бы, я для них выгляжу еще более необычным, чем они для меня», – подумал он.

Впрочем, он понимал, что удивление у воинов скоро пройдет. «Почему этот странный, пакостный сон никак не прервется?», – с досадой спросил он себя. Но раз так, решил тут же, придется продолжать жить в нем. И, прежде всего, необходимо представиться. Поздороваться с воинами, ведь встречи людей разных языков и культур всегда начинаются с этого.

Он и сделал это, громко произнеся:

– Здравствуйте, я – Аскольд.

Затем вместо того, чтобы, например, просто кивнуть или приложить руку к груди в знак своих добрых намерений, Аскольд низко поклонился, шаркнул ногой, его рука описала в воздухе замысловатый пируэт, а потом он чуть-чуть подпрыгнул. Короче говоря, его приветствие было похоже на пародию элегантного поклона французского кавалера времен последних Людовиков.

Ерничество… Оно осталось с Аскольдом даже в эти непростые минуты. Пряталось в нем, а вместе с поклоном выглянуло из него, как хитрый черт из табакерки.

Спустя секунды Аскольд мысленно проклял свою выходку. Теперь воины глядели на него с гневом. Больше в их глазах ничего не было. Затем кунигас, – тот, который был похож на деревянного гнома, – отрывисто произнес несколько слов. Тут же двое молодых воинов подошли к Аскольду, схватили его за руки. Затем старший воин снова что-то сказал, и все, включая Аскольда, двинулись в сторону вершины холма, из-за которого несколько минут тому назад появились воины.

Воины крепко держали Аскольда, вывернув руки так, что ему было больно. К тому же, вскоре он споткнулся, здорово ушиб колено. К одной боли добавилась другая. Аскольд знал: если во сне возникает боль, то человек просыпается. С ним ничего подобного не случилось. Теперь он уже был почти уверен – то, что происходит, не сон, а нечто необычное, очень нехорошее. Ему стало страшно…

*****

Он оказался в прошлом. Не где-нибудь, а в древней Литве! В этом сомнений у Аскольда не было. Во-первых, он узнал берег Немана. Во-вторых, он слышал, как говорят воины между собой. У Аскольда был очень хороший слух, и он сразу понял, как похожа речь этих людей на разговор современных литовцев.

На ходу кунигас, другие воины задавали ему какие-то вопросы. Некоторые их слова казались ему знакомыми, но не больше того. Аскольд не понимал язык этих людей.

– Ничего не могу сообщить вам, достойнейшие господа – почему-то именно эта фраза прицепилась к нему.

В ней еще было немного ерничества, несмотря на то что Аскольд не знал, что делать. Больше того, он просто оцепенел от растерянности. Не пытался сопротивляться воинам, которые уже шли вместе с ним по дубраве. Вскоре он увидел находившееся на громадной поляне поселение – маленькие, срубленные из дерева дома с соломенными крышами. По-прежнему пребывая в оцепенении, он смотрел на людей – женщин в длинных платьях с плетеными поясами, многочисленных детей. В глаза бросилось то, что мужчин в селении было намного меньше, чем женщин.

Взрослые и даже дети, видя Аскольда, не проявляли особых эмоций. Смотрели на него, в основном, с настороженным любопытством и лишь иногда – со страхом. Негромко переговаривались между собой. «Сдержанные, очень сдержанные», – эта мысль пробилась сквозь сковавшее Аскольда оцепенение. Сначала он удивился такому поведению этих людей, которые, разумеется, впервые в жизни видели человека, который своей одеждой был так непохож на них. Лишь потом он подумал, что современные литовцы – тоже внешне не очень эмоциональны.

Аскольд и воины миновали селение, теперь они снова шли по безлюдной дубраве. Чем дальше они отдалялись от реки, тем величественнее, выше становились деревья.

Большой шатер пурпурного цвета… Аскольд издалека увидел его среди зелени дубов. Возле шатра стояли двое высоченных воинов. Он был уверен, что в шатре его не ждет ничего хорошего, но воины вели его именно сюда.

В шатре, свет в котором создавал лишь костер, Аскольд оказался в полумраке. В полумраке были пришедшие с ним воины. В полумраке была и огромная деревянная статуя могучего старца с короной на голове. Аскольда не испугал грозный вид статуи, ее лицо красного цвета, черная борода. «Скорее всего, это Пяркунас», – сообразил он, вспомнив недавний рассказ экскурсовода о грозном прошлом Литвы.

Его взгляд сразу выхватил кое-что интересное: сходство между статуей и старшим среди воинов, взявших его в плен. А воин… Аскольд снова подумал о том, что он был чем-то похож на деревянного гнома и на мастера, изготовившего его. «Наваждение какое-то», – удивился он. Он уже нисколько не сомневался в том, что не спит: никакое сновидение не могло вместить в себя все то, что он увидел. Но эта действительность, в которую он попал, во многом походила на сон. «Почему они все так похожи?», – спросил он себя.

Оцепенение Аскольда постепенно оставляло его. В нем рос страх.

Он заметил высокого худого старика в черной одежде с белым поясом, лишь когда тот близко подошел к костру. Старец посмотрел на Аскольда, затем что-то спросил у него.

– К сожалению, ничего не могу вам сказать. Я не понимаю вас, – сказал Аскольд уже без всякого ерничества.

Взгляд у жреца – а Аскольд был уверен, что это служитель Пяркунаса – был странный. Проницательный, но и отстраненный. Старец, казалось, изучал Аскольда, но одновременно размышлял о чем-то своем. «Может, он разговаривает со своим богом?» – подумал Аскольд. И еще он был поражен: в лице старца и идола, которому он служил, было что-то общее.

Жрец, воин, статуя, гном…

– Будто царство близнецов, – тихо произнес Аскольд. Эта шутка была очень невеселой, потому что в это время воины, за исключением двух его охранников, подошли к старцу. Начался разговор. Судя по взглядам в свою сторону, Аскольд не сомневался: речь идет о нем и только о нем. Ему стало страшно, как никогда не было в жизни. Ведь экскурсовод в Каунасе подробно рассказывал о человеческих жертвоприношениях древних литовцев-язычников. Сейчас Аскольду казалось, что эта экскурсия была очень давно…

Больше всего говорили старец и кунигас, походившие друг на друга, как отец и сын. Аскольду показалось, что между ними шел спор. Этот спор закончился тем, что жрец отрицательно мотнул головой.

Затем он сделал знак рукой, воины отступили от него. Появившийся из темноты шатра подросток, который, как и жрец, был одет в черное и носил белый пояс, подошел к огню. Он нес в руках петуха. Жрец отсек ему голову. Затем все – старец, воины, мальчик (Аскольд поразился – он тоже был похож на жреца, кунигаса, гнома и мастера!) – внимательно смотрели на кровь, которая струилась из шеи обезглавленной птицы. Никто не произносил ни слова.

«Похоже, очень скоро они будут так же тщательно изучать мою кровь», – мрачно подумал Аскольд. У него хватило воли сказать это себе не только со страхом. Он смог вложить в страшную мысль маленькую, совсем крошечную долю шутки, и от этого ему сразу стало немного легче.

Тем временем, мальчик унес обезглавленного петуха, а воины снова обступили старца. «Прения продолжаются, второй тур», – мрачно констатировал Аскольд.

«Нет, сегодня меня не убьют!», – он понял это по повелительному жесту жреца, который показал рукой в сторону выхода из шатра.

– Честь имею, почтеннейший, – Аскольд слегка поклонился старцу.

Его ирония постепенно возвращалась к нему. «Я не разделю участь петуха. Пока. А что будет потом – Бог весть», – эта грустная мысль сопутствовала ироничному обращению к жрецу.

Кажется, старец понял настрой человека, который стоял перед ним. Не улыбка, но едва уловимый намек на нее. Именно это уловил Аскольд в лице жреца, который почти сразу удалился куда-то в глубину шатра. Аскольду захотелось подмигнуть статуе Пяркунаса, но он знал – вот этого точно делать не стоит: воины рядом, они все увидят.