Хроники Чёрного Нуменора: Тень Морремаров

Балдурин стоял неподвижно, слившись с тёмной стеной таверны «Трезубец Моргота». Крик захлопнувшейся тюремной двери ещё висел в воздухе, как последний стон утопленника. Любые деньги… Слова юнца, этого комка грязи и страха, отозвались в нём не состраданием, а холодным эхом возможностей. В Умбаре отчаяние было валютой, а страх – ключом к самым крепким замкам. Но сейчас требовались иные монеты. Осязаемые.

С равнодушным, каменным лицом, за которым бушевали расчёты и ярость от провала у дома Горлума, Балдурин развернулся. Он направился не в переулки теней, где могла подстерегать месть работорговца, а на Рыночную Площадь Павших Королей – Сердце Умбара.

Площадь была гигантской чашей, выдолбленной в камне и заполненной не товарами, а добычей. Стоны загнанных в клетки рабов сливались с блеянием овец и рёвом торгашей. Воздух гудел от гнусавых песен харадримских менял, перебивающих друг друга; от лязга весов, нагруженных чужим золотом; от запахов гниющих фруктов, дешёвых благовоний, призванных заглушить вонь нечистот, и жареного мяса сомнительного происхождения. Балдурин двигался сквозь эту какофонию, как призрак. Его глубокий капюшон скрывал лицо, но взгляд, острый и цепкий, скользил по рядам. Он искал. Оружие. Доспехи. Провиант. Всё, что могло стать кирпичиком в мосту, ведущем к Камню Альтамира. Сто жалких монет в мешке жгли ему бок насмешкой.

Первые редкие капли упали на его капюшон с глухим стуком. Балдурин едва заметил их. Его внимание привлекла лавка оружейника – жалкая палатка, где ржавые нуменорские клинки соседствовали с грубыми харадримскими ятаганами. Он оценивал прочность кольчуги, висевшей, как шкура дохлого зверя. Слишком дорого. Слишком заметно. Холод Мглистых Гор уже чудился ему в костях. Шерсть. Нужна была плотная шерсть. Его взгляд скользнул к торговцам тканями.

Дождь усилился. Капли зачастили, превращая пыль площади в липкую, серую жижу под ногами. Потом хлынуло. Небо над Умбаром разверзлось, обрушив на город потоки ледяной воды. Ливень ревел, заглушая рыночный гул. Торговцы с визгом бросились укрывать свой товар, покупатели и просто зеваки ринулись под навесы лавок и в зияющие пасти таверн. Сотни мокрых спин, толкающихся локтей, проклятий на десятках наречий – и над всем этим царил всепоглощающий шум воды, барабанящей по крышам и камням.

Балдурин прижался к стене под узким козырьком лавки кожевенника, от которой несло дубильными экстрактами. Он не дрожал, но чувствовал холод. Пронизывающий ветер, поднявшийся с моря, забирался под лохмотья и цеплялся за кости. Он наблюдал, как продавцы кутались в пропитанные влагой плащи, поднимали воротники, их лица искажались гримасами холода и досады. Все они съёжились, превратились в мокрых, злых птиц.

Все – кроме одного.

Напротив, под огромным, просмоленным брезентом, натянутым между двумя столбами, стоял человек у лотка с пирогами и жареным мясом. Он был огромен. Гора жира и мышц. Его щёки – пышные, румяные, обвисшие – дрожали от каждого его движения, но не от холода. Они сияли здоровьем, сытостью и каким-то невероятным, животным теплом. Он спокойно перекладывал пироги, подливал масло на шипящую сковороду, и пар, валивший от еды, окутывал его, как уютное облако. На его лице не было и тени неудовольствия. Он был как скала посреди шторма, как тёплый очаг в ледяной пустыне. Его щёки казались воплощением защищенности от стихии.

Балдурин смотрел на него. Не с ненавистью, как на Горлума или Кердака. Не с презрением, как на прочую толпу. Смотря на эти пышные, тёплые щёки, он ощутил нечто странное – добрую зависть. Да, именно добрую. В ней не было злобы. Было чистое, почти детское желание: Вот бы и мне такие! Мысль пронеслась яркой, нелепой искрой в темноте его расчётов и ярости. Представить себя, аскета, потомка Владык Морей, с такими вот румяными, тёплыми щеками – было абсурдно. Но в тот миг, под ледяным ливнем, глядя на этого невозмутимого великана, это казалось самым разумным, самым желанным доспехом для грядущего пути в ледяные когти Мглистых Гор. Щёки… Да, щёки были бы кстати. Настоящая крепость от холода.

С этой внезапной, почти смешной мыслью, Балдурин оттолкнулся от стены. Он шагнул в стену дождя, не обращая внимания на потоки воды, заливавшие капюшон и плечи. Он подошёл к лотку. Запах жареного сала и мяса ударил в ноздри, странно контрастируя с холодом и общей вонью площади. Великан посмотрел на него маленькими, как бусинки, глазками, утонувшими в щеках. Ни тени удивления или страха – лишь дежурное ожидание заказа.

– Пирожок. Жирный. И стакан самого крепкого, что есть, – произнёс Балдурин, голос его звучал хрипло, заглушаемый шумом ливня. Он достал две монеты – жалкие крохи его состояния – и швырнул их на мокрый прилавок.

Великан молча кивнул. Его жирные пальцы ловко завернули дымящийся пирожок в кусок грубой бумаги. Потом он налил из тёмного кувшина в глиняную кружку жидкость, от которой даже сквозь водяную пелену дождя ударил резкий, едкий запах спирта.

«Огненная Вода Гавани», дешёвое пойло для матросов, способное согреть или убить – в зависимости от дозы и крепости желудка.

Балдурин взял пирожок и кружку. Горячий жир сразу же проступил сквозь бумагу, обжигая пальцы. Он отошёл под навес соседней брошенной лавки, прислонился спиной к мокрой стене и отпил глоток «Огненной Воды». Жидкость обожгла горло, спустилась в желудок пылающим шаром. Второй глоток. Третий. Тепло, искусственное и грубое, начало растекаться по жилам. Он откусил пирожок. Жирный, тяжёлый, с кусками жёсткого мяса. Пища рабов и солдат.

Он стоял, ел и пил, не чувствуя вкуса. Его взгляд, острый и невидящий, был устремлен сквозь стену дождя, к гавани. Туда, где у гнилых причалов качались на взволнованной, грязной воде силуэты кораблей. Умбарские корабли. «Чёрные Корабли» Саурона. Жалкие пародии на линкоры его предков.

Один, с высокими, грязными бортами и рваными чёрными парусами, напоминал дохлую хищную птицу. Другой, приземистый и широкий, был похож на жука-навозника. Третий… третий казался чуть стройнее, с длинным, острым форштевнем. Но и он был покрыт ракушками, как проказой, его такелаж висел неряшливыми петлями.

Балдурин сжал кружку так, что глина затрещала. Его корабль? Какой он должен был быть? Не эта ржавая посудина, а тень былого ужаса морей! Чёрный дуб, не знающий тления. Сталь, звонкая как плач Валар. Паруса, ловящие ветер Манвэ даже в штиль. Штевень, рассекающий не только волны, но и хребты левиафанов. Экипаж… не этот сброд, пьяный от крови и грабежа, а титаны воли, чьи взгляды пронзали туман, а руки на румпеле были твёрже скалы. Как рука Ар-Мориона, вырвавшего Сердце Бездны из чрева кракена! Корабль-крепость. Корабль-легенда. Корабль, несущий на мачте гордую Морскую Звезду, пробивающий туман и страх.

Альтамир. Камень Альтамира станет его рулевым, его картой, его парусом. Сила предков, сжатая в сфере. Она вернёт кораблю Морремаров его истинный облик. И тогда… тогда Умбар с его Кердаками и Горлумами, его гнилыми причалами и жалкими «Чёрными Кораблями», увидит, что такое настоящий Владыка Морей. И содрогнётся.

Он допил «Огненную Воду» до дна. Огонь в желудке пылал, но лёд в душе не растаял. Он швырнул пустую кружку в лужу, где она разбилась о камень. Остатки пирожка полетели вслед, подхваченные потоком грязной воды. Тепло от еды и выпивки было иллюзией, мимолетной слабостью. Щёки великана… мираж благополучия в мире холода и стали. Путь лежал на Север. Во тьму. К горам. К Камню. Или к гибели. И никакие щеки, даже самые пышные, не согрели бы его там. Только ярость. Только воля. Только наследие Чёрных Владык Морей, которое он вернтё, чего бы это ни стоило ему… или этому миру.

Балдурин натянул капюшон глубже и шагнул обратно в ревущий ливень, растворяясь в серой пелене воды и грязи Умбара.

Решимость, подпитанная «Огненной Водой» и абсурдной завистью к щекам торговца пирожками, таяла с каждым шагом по мокрым, скользким камням Умбара. Сквозь завесу ливня пробивалась другая правда – усталость. Не просто усталость тела (оно, закалённое годами аскетизма и унижений, ещё держалось), а усталость души. Годы пыли архива, взрыв ярости на Вече Капитанов, пламя откровения, провал у дома Горлума, этот ледяной потоп, постоянное ожидание удара в спину… Всё это навалилось тяжёлым, влажным грузом.

Монеты. Корабль. Припасы. Желчь. Слуга. Север… Мысли, обычно острые и безжалостные, теперь вязли, как в болотной трясине. Они возникали, но тут же тонули в серой мгле изнеможения. Он должен был действовать немедленно! Каждый час в Умбаре – риск. Но ноги стали ватными, а веки налились свинцом. Мысль о тощем слуге Горлума, о необходимости снова хитрить, угрожать, возможно, убивать… вызывала глухое отвращение и тоску.

Долго ждал. Смогу подождать ещё ночь, – пронеслось в сознании с неожиданной, почти облегчающей простотой. Просто… передышка. Маленькая отсрочка перед прыжком в бездну. Даже великие капитаны Морремаров знали цену тихой гавани перед штормом. Подожду. Хотя бы до утра.

Решение не принесло радости, лишь опустошение. Ярость, гнавшая его вперед, усохла, обнажив изможденную почву под ней. Он свернул с пути к логову Горлума и направился домой.

Его «дом» – каменная щель под сводами Архива Портовых Хроник – встретила его знакомым, почти родным запахом: пыль веков, кислинка чернил, сладковатая затхлость старых клеёв и… едкий шлейф гари от сгоревшей страницы и масляной лампы. Балдурин толкнул дверь, щеколда жалобно звякнула.

Тишина. Глубокая, звенящая после рёва ливня и гомона площади. И хаос.

Книги. Свитки. Склянки. Фолианты, похожие на спящих каменных летучих мышей, валялись повсюду: на единственном столе, на табурете, на полу, даже на узкой походной койке. Склянки с реактивами, пыльные от времени, стояли вперемешку с пузырьками алхимика Горлима. Листы пергамента с чертежами торчали из-под тяжёлых переплётов, как языки забытых богов. Это был не беспорядок. Это был след его собственного неистового рывка за знанием после находки рецепта Масла Ржавчины, когда он в ярости и надежде перерыл всё. Поле сражения, где победитель забыл убраться.

Балдурин замер на пороге, капая дождевой водой на пол. Он оглядел этот бардак и просто… устал. Устал от него. Знание. Ум. Это было его оружие, его щит, его последнее прибежище. И видеть его в таком виде – попранным, беспорядочным, уязвимым – было неприятно. Оскорбительно? Может быть. Но больше – просто неуютно. Как если бы твоё единственное надёжное одеяло валялось в грязи.

Нет. Так – не годится.

Он сбросил мокрый плащ на единственный свободный гвоздь у двери. Движения были медленными, неторопливыми, как у человека, вернувшегося с тяжёлой работы. Он начал с пола. Поднял тяжёлый фолиант «Морские Пути Забытых Королей», смахнул невидимую пыль с обложки и поставил его на нижнюю полку стеллажа, туда, где ему и место. Потом – свиток с картой Западных Берегов, аккуратно свернул, перевязал шнурком, убрал в длинный ящик. Склянку с едким реактивом («Не встряхивать!») поставил подальше от края стола. Каждая книга, каждая склянка, каждый лист находил своё место. В этом простом действии был странный покой. Умиротворение. Возвращение маленького, но своего мира в порядок. Его пальцы двигались уверенно, почти ласково.

Когда последняя книга встала на полку, а последняя склянка заняла своё место, Балдурин выпрямился. Комната дышала легче. Он провёл ладонью по столешнице, сметая невидимые соринки.

Глубокий вдох. Знакомый запах пыли и знаний. Его запах. Усталость навалилась с новой силой, но теперь она была… чистой. Он опустился на табурет перед столом. На столе лежала та самая чистая книга – толстая, в тёмно-коричневой коже, с пустыми страницами. Книга-надежда, купленная когда-то для великих открытий. Она так и осталась почти пустой. Рядом – гусиное перо, чернильница с засохшими по краям чернилами.

Балдурин взял перо. Подержал его, ощущая знакомый вес. Потом макнул в чернила. Тёмная капля повисла на острие. Он поднёс перо к первой чистой странице. И… задумался. Что писать? Отчёт?

«Унижен. Промок. Завидовал щекам. Прибрался»?Глупая усмешка тронула его губы. Бесполезно.

Но рука сама опустилась. Чернила легли ровными, архаичными нуменорскими буквами:

«Солнце Ар-Фаразона закатилось в море гнева, оставив лишь пепел…»

Строка выплыла сама, звучная и горькая. Он продолжил, описывая не события, а тяжесть. Гнёт, въевшийся в кости. Холодную ярость вместо крови. Обугленный герб на груди. Ту самую искру величия, что тлела под пеплом. Он писал о ярости, унижении, о решимости добраться до Камня, смыть позор славой. Слова текли неожиданно легко, обнажая рану, которую он обычно прятал под броней высокомерия.

Он написал три строчки. Четыре. Пять…

И вдруг остановился. Перо замерло. Он перечитал написанное. Его собственные слова, такие откровенные, такие… беззащитные, уставились на него. Знакомая гордыня, холодная и цепкая, сжала горло. Что это? Жалобы? Излияния, как у какого-нибудь хоббитского стихоплёта? «Записываю чувства…» – мысль прозвучала стыдом. Это ли достойно потомка Ар-Мориона? Бред!

Рука дёрнулась резко, почти сердито. Он схватил исписанный лист, смял его в комок. Шаг к камину. Ещё одно движение – и смятый пергамент упал на тлеющие угли. Бумага почернела, потом вспыхнула ярким пламенем. Слова о ярости и надежде обратились в пепел за секунды. Остался лишь горьковатый запах горелой бумаги.

Балдурин стоял, глядя на пепел. Не сожалея. Скорее, с чувством… облегчения. Глупость сожжена. Остался только усталый ум. И тишина.

Он вернулся к столу. Пустая книга лежала открытой. Его взгляд скользнул мимо неё, упав на груду аккуратно расставленных книг.

Одна, потрёпанная, с выщербленным корешком, привлекла внимание: «Сказания Береговых Странников: Былицы и Небылицы». Детские сказки. Чтиво для матросов. Как она тут оказалась? Купил за грош в давние времена, наверное.

Он машинально открыл её. Пахло дешёвой бумагой и солью. Листал страницы с грубыми картинками. Легенды о русалках, сокровищах… И вдруг – короткий рассказ. Кривой заголовок: «Как путник камень в злато претворил».

Балдурин чуть не фыркнул. Деревенская глупость. Но… рука не поднялась отбросить книгу сразу. Он пробежал глазами текст. Примитивно: путник нашёл «плачущий камень», плюнул на него, прошептал что-то, бросил в костёр, и – о чудо! – камень стал золотым. Полный вздор.

Он уже собирался швырнуть книгу на полку, но… замер. Не сам рассказ, а идея. Превращение. Сама мысль о нём. Его ум, уставший от злобы и очищенный огнём, лениво зацепился за это.

Камень… Золото… Мысль зависла. Он отвернулся от «Сказаний» и потянулся к стеллажу. Пальцы сами нашли знакомый корешок: «Трактат о Сродстве и Противоборстве Первоначальных Качеств Материи»,старый эльфийский труд. Тяжёлый фолиант лёг на стол.

Балдурин листал, не стремясь что-то найти, просто скользя взглядом по знакомым страницам. Разделы о том, как огонь меняет вещи, сплавляет одно с другим… Не о превращении свинца в золото, но о соединении, о создании нового под жаром.

Огонь… Он вспомнил, как пламя проявило тайнопись. Как оно сожгло его дневник. Огонь был силой.

Его ноги понесли его к другой полке – низкой, где стояли самые мрачные книги Горлима. «Обряды Крови и Камня: Тайные Практики Восточных Кудесников». Он вытащил том. Пахло сыростью и железом. Листал, вязнул в описаниях тёмных ритуалов. Искал зерно. И нашёл: упоминания о крови как о носителе силы, о её способности связывать, наделять вещи особыми свойствами. Опять же – не о золоте, но о принципе: связь, передача.

Балдурин стоял посреди комнаты, держа в одной руке эльфийский трактат, в другой – мрачный фолиант. В голове, как щепки в водовороте, крутились: глупая сказка, эльфийские рассуждения об огне, мрачные намёки на силу крови из книги Горлима, его собственный рецепт Масла Ржавчины… И над всем этим – пламя, которое и открывало, и уничтожало, и меняло.

Он медленно подошёл к столу. К пустой книге. К перу. Его лицо выражало не сосредоточенность гения, а скорее усталое любопытство и лёгкое недоумение. Он почесал затылок, бормоча что-то невнятное. Потом плюхнулся на табурет.

Перо снова коснулось пергамента. Но теперь это был не поток мысли, а осторожное нащупывание. Он записывал… догадку. Соединение идей.

1. Основа: Свинец (или что-то подобное). Доступно. Как символ всего тусклого и обыденного.

2. Что-то связующее: Не кровь, не желчь прямо… А суть силы? Концентрированная Воля? Может… вещество, обработанное особым образом? (тут он сделал пометку на полях: «Подумать: что несёт силу?»)

3. Сила изменения: Огонь. Но не просто костёр. Особый огонь? Очень сильный, очень чистый? Как тот, что проявил тайну? Огонь как очиститель и создатель?

4. Как: Смешать основу и связующее в крепком сосуде. Нагреть очень сильно. Внести в тот самый сильный огонь… Держать, пока не… что?

Страница покрывалась набросками, простыми схемами, вопросами. Это не было прозрением. Это была игра ума, попытка сложить разрозненные кусочки мозаики, найденные в мусоре, в нечто целое. Смелая, почти глупая догадка, рождённая от усталости, скуки и остатков любопытства.

Он откинулся на спинку табурета, разглядывая написанное. Уголки его губ дрогнули. Не в усмешке. В чём-то… растерянном. И заинтересованном. Это была игра. Отвлечение. Чистое, бесцельное упражнение для мозга, от которого на мгновение забываешь про Умбар.

Он взглянул на пустую обложку книги. Нужно было название. Что-нибудь. Для этой странной тетради с бредовыми идеями.

Философский Камень, – мелькнуло в голове.

Почему?

Философский… Потому что выросло из попытки пофилософствовать, пусть и неудачной. Потому что тут одни мысли.

Камень… Потому что в сказке превращали камень. И потому что звучит… солидно. Как что-то древнее.

Балдурин вывел на обложке книги небрежными, но уверенными буквами: «Liber Lapidis Philosophorum. Experimenta Prima. A.B.M.»(Книга Философского Камня. Первые Опыты. А.Б.М. – Арнор Балдурин Морремар).

Он закрыл книгу. Усталость накрыла его тёплой, тяжёлой волной. Камень Альтамира ждал где-то на Севере. Корабль надо было как-то добыть. Золото Горлума – выманить или отнять. Завтра он снова будет тем, кем был – озлобленным изгоем с ледяным сердцем. Но сейчас, в тишине его прибранного убежища, с этой странной «Книгой Философского Камня» на столе, он был просто уставшим человеком, нашедшим минутный покой в игре с невозможным. Искра в пепле не горела яростью – она тихо тлела любопытством. И этого пока хватало.

Глава 2: Зов предков

Сон Балдурина был неглубоким, как всегда – чутким, ловящим каждый подозрительный шорох за тонкой дверью. Но на этот раз его разбудил не шорох, а грохот. Резкий, звонкий, знакомый до боли.

Чпоньк! Траньк!

Осколки стекла, мелкие и острые, как зубы злобной рыбы, рассыпались по груде книг у окна. Вслед за грохотом донёсся сдавленный, пьяный хохот с улицы, быстро растворившийся в утренней мгле Умбара. Опять. В который раз.

Балдурин не вскочил. Не вскрикнул. Даже не открыл глаза сразу. Он лишь глубоко, медленно вдохнул затхлый воздух каморки, ощущая знакомый вкус пыли и горечи на языке. Потом открыл глаза.

Утренний серый свет пробивался сквозь зияющую дыру в окне, где ещё секунду назад было мутное, но целое стекло. На полу, на столе, на открытом фолианте «О принципах навигации по звёздам» лежали алмазные россыпи битого стекла.

Он сел на краешек койки. Ни ярости, ни раздражения. Лишь усталая пустота, как после долгой дороги. Привычка. Всего лишь привычка. Живя в Умбаре, в Архиве, на отшибе, под самой крышей, ты становишься мишенью для пьяных шалостей или целенаправленного мелкого зла. Он встал, босые ноги ощутили холод камня пола. Осторожно, чтобы не наступить на осколки, подошёл к окну.

Его движения были медленными, точными, лишёнными суеты. Он не ругался, не бормотал проклятия. Просто собрал самые крупные осколки руками, аккуратно сложив их в кучку на подоконнике. Потом нашёл жёсткую щётку и совок – скромные орудия уборки, стоявшие в углу. Методично, тщательно подмёл мелкие осколки, стряхнул их с книг. Пыль поднялась столбом, заставив его сморщиться. Когда пол был чист, он подошёл к внутренним ставням – тяжёлым, дубовым, потемневшим от времени. С усилием, скрипя петлями, захлопнул их. Щель в окне исчезла, поглотив утренний свет. В каморке воцарился почти полный мрак, нарушаемый лишь слабыми лучами, пробивавшимися через щели в ставнях и дверном косяке.

Балдурин зажёг свечу. Маленькое, дрожащее пламя озарило его аскетичное лицо, высокие скулы, тени под глазами. Оно не рассеивало мрак, а лишь отвоёвывало у него маленький островок света вокруг стола. Он сел. Тишина каморки, отгороженной ставнями от враждебного мира, была почти уютной.

Его взгляд упал на вчерашнее творение – «Книгу Философского Камня». Лежала она рядом с чернильницей, солидно, несмотря на явную бредовость идеи внутри. Уголки его губ чуть дрогнули. Не усмешка. Скорее, что-то вроде усталой заинтересованности. А что, если?..

Мысль пронеслась, как искра. Если эта… игра вчерашнего вечера окажется не совсем игрой? Если ему удастся хоть тень того, что нацарапано на страницах? Золото… Не горы, не сундуки. Достаточно, чтобы купить припасы, тёплую одежду, может, даже подкупить пару нужных людей. Достаточно, чтобы не думать о каждой монете, вытягивая последние жалкие крохи из своего мешка. Достаточно, чтобы сосредоточиться на главном – на Камне Альтамира, на Севере.

Он открыл книгу на странице с вчерашними записями. Чернила просохли, линии казались ещё более нелепыми при свете свечи. Но идея… идея засела. Её нужно было опробовать. Хотя бы для того, чтобы доказать себе её полную бессмысленность и выбросить книгу вслед за дневником.

Он начал прикидывать в уме, шевеля губами беззвучно:

Ртуть… Проблем не будет. В Корабельных Доках – этом гигантском чреве Умбара, где чинили, строили и разбирали на части всё, что плавало, – можно было найти что угодно. От гвоздя с королевской галеры до яда редкой медузы. Ртуть использовали в термометрах для измерения температуры трюмов, в некоторых сложных нуменорских компасах. Достать можно. Тихо, за монету или за услугу.

Уголь… Свинец… Тоже. В тех же Доках валялись обломки старых судов, свинцовые балласты, обугленные балки. А можно заглянуть к кузнецу Агору, вонючему, но умелому старикашке у Гавани Чёрных Парусов. У него всегда были запасы древесного угля для горна, а свинец… Свинец шёл на грузила для сетей, на прокладки. Попросить или… позаимствовать ночью.

А вот с пылью звёздного камня… Тут было сложнее. Балдурин нахмурился. Вещь редкая, диковинная. Он протянул руку к стеллажу, не глядя нашёл знакомый корешок: «Земли Арды: Камни, Минералы и их Свойства в Легендах и Науке» Горлима. Тяжёлый том лёг на стол рядом со свечой. Он листал страницы, покрытые аккуратными рисунками и плотным текстом. Пальцы скользили по знакомым разделам… И вот – «Камни Лунного Света». Описание: «…часто путают с обычным кварцем или полевым шпатом. Отличительная черта – полная невзрачность при дневном свете. Но под лунными лучами… проявляют внутреннее сияние, переливы холодных голубых и серебристых огней, словно крошки звёздного неба заключены в их толще. Источник – глубокие пещеры Мглистых Гор или развалины древних эльфийских твердынь… Крайне редки…»

Балдурин потёр переносицу. Да, редкость. Но где искать редкости со всего света, как не в Умбаре? Городе, сгрёбшем в своё гнездо всё блестящее и необычное, что только можно было утащить с кораблей, из разграбленных городов, из древних могил? Такой товар должен был быть. И он знал, у кого. Вернее, знал, что скорее всего есть.

Барземир.

Старый торгаш, его сосед. Буквально – через стену. Дом Барземира стоял впритык к Архиву, такой же высокий, узкий, но куда более крепкий и ухоженный. Не дворец, конечно, но явно не лачуга. Каменная кладка без щелей, крепкие дубовые ставни на окнах первого этажа (которые, впрочем, редко открывались), массивная дверь, обитая железом. Дом-крепость. Дом-склад.

Балдурин встал, потушил свечу. Даже в полумраке он нашёл свой потрёпанный плащ. Натянул его, затянул кожаный пояс. Без капюшона. Он вышел из каморки, спустился по узкой, скрипучей лестнице архива и вышел на утреннюю улицу. Воздух был свеж, но уже нёс в себе знакомый букет Умбара: гниль, солёная сырость, дым очагов. Он не пошёл в Доки. Не пошёл к кузнецу. Он прошёл буквально десять шагов и сел на низкую, грубо сколоченную скамейку прямо напротив дома Барземира.

Дом выглядел сонно. Ставни наглухо закрыты. Дверь – монолит. Но Балдурин знал: за этой дверью кипит своя жизнь. Барземир был пауком в центре паутины мелкой контрабанды и скупки краденого. Говорили, что в его подвале… Балдурин позволил себе усмехнуться. Говорили разное. Что там склад магических артефактов, украденных у эльфов или гондорских колдунов. Что там клетки с диковинными зверями с Юга. Что там просто горы краденого шёлка, специй и оружия. Сам Барземир, старый лис, любил пускать туманные слухи, подогревая интерес и цены. Кто знал, правда ли? Но одно Балдурин знал точно: Барземир любил редкое. И умел его доставать. Пыль звёздного камня… Да, у такого пройдохи она вполне могла заваляться. Крупица в какой-нибудь коллекции диковин.