Дочь Мента

Пячусь назад, вжимаюсь в кресло, видя, как Он выходит и открывает дверь с моей стороны.

Широкие плечи, крепкий, мускулистый, спортивный, хоть и старый, я уже говорила? Сколько Ему лет… тридцать шесть, сорок? Не знаю и знать не хочу, но оторвать взгляд от него не смею.

– На выход.

– Нет!

Недолго думая, Волкодав с легкостью берет меня за руку, а после вытаскивает и перекидывает через плечо. Точно как свою добычу.

Я пытаюсь протестовать, но, честно говоря, с моим голосом что-то происходит.

Становится дурно, перед глазами все плывет, и не думаю, что только от голода.

Мне страшно. Похоже, он на органы меня привез сдавать. За деньги.

Я от отца слышала, знаю, так делают с детьми, так что я едва дышу. Сердце стучит уже где-то в ушах, стараюсь запомнить номер его машины, но он не запоминается.

И пока меня всю просто колотит, Волкодав спокоен, как сама смерть.

Он действует уверенно и без промедлений, без жалости, да он вообще не знает, что это такое. Ему просто плевать.

Охотник заносит меня в какое-то отделение: белые стены, палата, шторки. Здесь они заберут мои органы, точно, сто пудов!

К этому моменту я ни жива ни мертва уже, даже рыдать не могу. Просто хватаю ртом воздух, руки дрожат, не чувствую пальцев.

Смотрю на него. Высоченный, злобный, страшный. Дальше появляется врач, Волкодав говорит с ним, а у того какие-то пинцеты в руках. Спирт, иголки, и тут уже меня накрывает.

Я сбиваю ногой рядом стоящий столик, вскрикиваю от пронзающей боли, забиваюсь к стене и ору что есть духу:

– А! Отойдите от меня!

– Спокойно. Тише, не бойся.

Это врач, он что-то мне отвечает, но, честно говоря, я не слышу. У страха глаза велики, а у моего тем более.

– Не смейте меня обижать! Органы свои я не отдам!

– Успокойтесь, девушка, все нормально.

– НЕТ! Отвали от меня! УБИВАЮТ!

Глава 9

Нет, я обычно спокойная, культурная, но только не сейчас. Не знаю, какой бес в меня вселяется, но я со всей дури толкаю подошедшего ко мне доктора. Его шатает, он выпускает из рук спирт и эти жуткие пинцеты.

Трещит стекло, металл звенит о плитку. Теперь становится тихо, и я только сейчас замечаю, что это не палата, а манипуляционная, тут до тошноты воняет дезинфектором, фу.

Но хуже другое: Охотник. Он сцепляет зубы так, что у него на скулах аж желваки ходят, и делает шаг ко мне.

Двумя пальцами он хватает меня за подбородок, заставляя смотреть прямо в его глаза-бездны. Такие холодные, ледяные – в них айсберги. Живые.

Я замираю, ничего не могу, чувствую его прикосновение. Ток, разряд, и мышка попалась, ей не сбежать.

– Глаза на меня, Круглова. Если сама не успокоишься, я привяжу тебя, и дергаться ты больше не сможешь. Никак! Никто тебя здесь не убивает. Тебе окажут первую помощь, так что притихни. Поняла?

При этом чудовище отпускает меня, ловко достает из кармана наручники и показывает их мне.

Распахиваю губы, хватаю ртом воздух, медленно киваю:

– Да… Я поняла.

– Умница. Си-деть. Ни звука! – говорит по слогам, точно я плохо догоняю, а после доктор приносит новые медикаменты и начинает обрабатывать сначала мое лицо, шею, руки, а потом и ноги. Мне щиплет, жжет и, кажется, аж до костей выедает, но я не издаю ни звука.

Потому что Охотник стоит рядом и смотрит, сложив на груди руки. Словно так и ждет, когда я разрыдаюсь, как маленькая.

Пф, еще чего, пусть смотрит, я не собираюсь больше показывать ему свою боль! Да, это была минутка слабости, я испугалась, но такого больше не будет. Не дождется!

Я не слабая! Он увидит и поймет, что я все выдержу и никаких слез у меня не будет.

По правде говоря, меня слегка пошатывает, когда доктор заканчивает процедуру и туго заматывает мои стопы бинтами, но я держусь. И, конечно, я довольна собой: не заплакала, не дернулась даже.

– Так, мадам, вот мазь, наносить на стопы будешь каждый день. Перевязки делать обязательно, не то будет воспаление. Босиком больше не бегай. Тепло, еда, отдых. Все, свободна. Сейчас Ира подойдет.

Я, честно, думаю, что на этом моя пытка закончится, но нет. Так сильно сосредоточившись на своей боли, я не замечаю, как врач выходит и вместо него входит другая мадам в халате. Да сколько их тут, чего все ко мне прицепились?

Охотник с врачом сваливают куда-то за дверь, тогда как эта тетка долго светит фонариком мне в глаза, щупает мой живот, слушает меня – и в конце, видно убедившись, что я не совсем уж дохлая, довольная уходит.

Я же пылаю от негодования. Он реально, что ли, меня на продажу готовит?! Меня в жизни так не осматривали. Никогда.

Отцу было всегда не до этого, так что идеальным решением для меня было просто не болеть.

– Вставай.

Охотник возвращается и бросает передо мной пару ботинок. Как щенку какому-то… Просто беспризорному котенку! И спортивный костюм тоже бросает. И носки, и даже куртку. Все новое. С бирками еще. Фига себе.

– Одевайся.

– Зачем?

– Предпочитаешь ходить босая?

Сжимаю руки в кулаки. Никому здесь не сдались мои слезы. И папа не придет, зачем я только его звала, думала, поможет. Не придет он никогда. Не встанет уже. Дура.

Поднимаю голову, встречаюсь со строгим взглядом Охотника, хотя сейчас он в такой красивой одежде. Как начальник какой-то или там… министр.

Костюм и рубашка белая сидят на нем как влитые. Мягко говоря, рядом с ним чувствую себя неловко. Дышать даже сложно, хочется сбежать, закрыться, залезть в скорлупу.

Мну пальцами края халата, поглядываю на свои перебинтованные лапки. Да уж, побегала по лесу, ничего не скажешь.

Недостреленный заяц – вот я кто.

– Вы теперь меня продавать повезете, да?

– А ты хочешь этого?

– Нет. Не хочу.

Опускаю голову. Куда уже мне бежать? Только сейчас понимаю, что мне и возвращаться-то некуда. Отца нет, дома тоже. Школу я забросила. Я ничейная, я осталась совсем одна.

Воцаряется пауза, слезы наполняют глаза, и я быстро их вытираю рукавом, чтобы он не видел, но он видит. Стоит и смотрит на меня.

Палач, Охотник, тот, кто заплатил за меня.

– Ты поедешь со мной, Мила.

Собственно, чего-то такого я и ожидала. Тело пробирает дрожь, сжимаюсь вся, у меня, в отличие от него, нет пистолета. Мне нечем защищаться, но и рыдать перед Охотником я не собираюсь.

Спокойно, заяц, куда уж хуже, правда? Папа уже отдал тебя бандитам, и один из них тебя купил. Себе. Все просто. Сказки не будет, да я и не рассчитывала.

– Убьете?

– Не сейчас.

– А что тогда?

– Ты поедешь ко мне домой как моя племянница. На время.

Вдох-выдох, пытаюсь собрать мысли в кучу. Он сейчас не хочет меня убивать. Уже вроде хорошо.

– Это тогда похищение. Статья сто двадцать пять!

– Сто двадцать шесть. Учи законы, Круглова, – парирует. Умен, как черт, такого не переиграешь, да и, по правде, законы я знаю не все.

– У меня есть выбор?

– Есть. Ты сама принимаешь решение.

– И что будет, если я не поеду с вами?

– Тогда я верну тебя туда, откуда забрал. Харон и Вальц все еще ждут тебя в лесу.

Нет, Волкодав не пытается быть мягче.

Никаких сюсюканий и попыток сгладить.

Напротив, он рубит правду, хотя слышать ее мне больно.

Это честно, весьма доходчиво и понятно. Я затыкаюсь, хоть и не совсем понимаю, какой правильный выбор и есть ли он у меня вообще.

Я не знаю, что ждет меня дальше, просто пытаюсь выжить.

Зачем я Волкодаву, понятия не имею, но сейчас я слишком устала, чтобы думать о побеге, а возвращаться в лес точно не хочу.

Становится снова тихо. Охотник выходит за дверь, но я знаю: он ждет моего решения. Или с ним, или смерть. Какой у меня выбор?

Я осторожно спускаюсь с кушетки, сбрасываю халат, надеваю новую одежду, обувь и, сильно хромая, выхожу в коридор.

Волкодав бросает взгляд на меня, разворачивается и идет на выход. Хромая, я прыгаю следом за ним, держась за стену и стараясь скрыть то, как сильно дрожат мои руки от страха неизвестности.

Глава 10

Дорога в молчании, я сижу на переднем сиденье, стараюсь не отсвечивать. Охотник за рулем, периодически ему кто-то звонит, он коротко отвечает. Односложно, резко, в приказном тоне.

Невольно вдыхаю этот его запах кедра. Он не кажется мне каким-то неприятным, но чужим и холодным – точно да.

Я не привыкла так попадать к незнакомым людям. Отец редко посвящал меня в свои дела, и я уже не знаю, хорошо это или нет.

По пути Волкодав заезжает на заправку, и, пользуясь случаем, я тут же роюсь в его кожаной борсетке. Сигареты, кошелек, ключи – это все меня мало интересует. Ну же, ну, хотя бы что-то! Есть! Паспорт. Я узнаю о нем все, но не судьба.

Не замечаю, как он возвращается и выдирает у меня из ладоней это сокровище.

– Я просто узнать хотела…

– Еще раз так сделаешь – останешься без рук.

Затихаю, затаиваюсь и стараюсь быть паинькой.

Я ожидаю какую-то камеру пыток – ну или, на худой конец, пещеру, в которую затащит меня Охотник, но я ошибаюсь. Ох, как же сильно еще я не знаю жизни, наивная Мила, но уже совсем скоро все мои розовые очки будут трещать по швам.

Волкодав привозит меня в свой дом, который, по-честному, больше напоминает дворец, окруженный густым лесом. Тем самым, кстати, в котором велась охота, просто с другой стороны.

Насколько я понимаю, он и есть хозяин этих охотничьих угодий, вот только что-то подсказывает мне, что этот мужчина не так прост. Он не только охотник, иначе зачем ему оружие, зачем наручники? Обычные люди такого не носят с собой, если только они не бандиты.

Ворота автоматически распахиваются, мы заезжаем во двор. Просторный, окружен зелеными кустами, припорошенными снегом. Высокие ступени ведут в большой двухэтажный… коттедж? Да, сейчас стало так модно называть богатые халупы.

Одно время даже мы с отцом жили в подобном. Он тогда говорил, что на пике карьеры и так мы будем жить теперь всегда. Но потом нам пришлось резко съехать, и короткая сказка кончилась. Мы начали постоянно переезжать, не задерживались дольше трех дней на одном месте. Отели, ночлежки, забегаловки – я потеряла счет нашим переездам, в которых часто даже документов никто не просил.

Мы прятались, но папа никогда не говорил от кого. Кажется, мы убегали от того, к кому я теперь попала, и нет пути назад. В том лесу я достаточно набегалась, чтобы возвращаться туда снова.

Я выбираюсь из машины и застываю на месте. Мне страшно входить, кажется, что, когда двери дома откроются, для меня все изменится. Возможно, я даже больше никогда не выйду оттуда. Живой.

Воспаленное сознание то и дело подкидывает страшилки из отцовских дел про маньяков. Один неверный шаг – я не сбегу: Охотник тут же меня догонит. И сделает больно. Точно так же, как сделал тогда больно той бедной лани. Он ее не пожалел – и меня не пожалеет тоже.

Смотрю во все глаза на Волкодава. Боже, имя его реально оправдывает. Мощная спина, широкие плечи, на три головы выше меня. Он меня прикончит в этом доме и в бетон закатает, так?

Охотник закуривает, смотрит на меня – между нами два метра расстояния. Лучше бы три, ну да ладно.

Стоять на месте мне больно, стопы адски жжет, но я не показываю этого. Ему ведь все равно плевать. Всем плевать. Была бы мама – может, пожалела бы, а так я сама за себя. Всегда.

– Вижу, ты хочешь что-то спросить. У тебя есть такая возможность.

– Зачем я вам?

– Ты будешь отрабатывать долг отца.

– Как именно отрабатывать? Что вы хотите?

– А что ты можешь?

– Не знаю. Ну то есть могу убирать, посуду мыть. Я все по дому делать могу. Пыль еще там стирать. Я все умею.

Почему-то сбивается голос, дрожит. Понимаю прекрасно, что мне нужно какое-то преимущество, а у меня его нет и предложить нечего. Денег тоже нет. Все, что было у отца, мы давно потратили на эти переезды.

А если Охотник посчитает меня бесполезной, то что – дальше продаст? Он же может, как Адик, сбагрить меня за границу, и тогда что? Ничего уже.

– Это… я не бесполезная, могу работать полный день. Сколько мой отец вам должен? Много?

– Жизнь, – чеканит, а у меня внутри все дрожит.

– Как это?

Охотник смотрит на меня как на насекомое. Глупую зайчишку, точнее. Сбоку дует холодный ветер, под забинтованными ногами хрустит снег.

– Так. Твой отец убил моего брата, так что теперь твоя жизнь принадлежит мне. Это и будет твой долг. Мила Круглова умерла.

– Что?

– Что слышала. Ты для всех подохла вчера. В свою прежнюю жизнь ты больше не вернешься. Никогда.

Волкодав не пытается смягчить или как-то подготовить меня. В лоб просто рубит, пока я пытаюсь переварить то, что в силу возраста мне понять еще сложно.

– С этого дня ты живешь здесь. Во всем мне подчиняешься. Все. Иди в дом.

Это немного не сходится с моими ожиданиями, ведь я понимаю, что речь вовсе не о деньгах, которые можно отработать. Он о жизни моей говорит! О долге жизни, навсегда, навечно.

– Я никакую жизнь вам отдавать не буду!

– Будешь или сдохнешь по-настоящему.

– Нет!

– Иди в дом, Мила.

– Никакого долга моего отца перед вами нет. И я все равно сбегу!

– Рискни. Посмотрим, к кому первому ты попадешь: сутенеру, вору или наркоману.

Волкодав говорит со мной как со взрослой (хотя предвижу, он многое скрывает) и не сюсюкает, как с малолетним дурным дитем. Он просто ставит перед фактом честно и без прикрас, но от его грубости и этих страшных слов у меня начинает трястись все тело.

В голове крутятся вопросы, но у меня не хватает ни смелости, ни сил задать их сейчас. И лишь одно мне важно узнать именно в этот момент, сейчас, быстро:

– Как мне вас называть?

Чудовище, убийца, бандит… еще варианты?

Волкодав докуривает сигарету, выдыхает дым через нос и тушит бычок о пепельницу на крыльце. Открывает входную дверь:

– Сергей.

Так я узнаю имя Охотника, но на размышления времени мне не дают. Волкодав распахивает дверь, я несмело захожу в дом, морщась от сильной боли в стопах. Заяц недостреленный, ну да ладно.

В доме пахнет сладким шоколадом и корицей. Вместо ожидаемой тюрьмы с цепями я попадаю в теплую кухню, где за столом сидит молодой парень, уплетает суп, а у плиты мелькает фигурная женщина.

Так я узнаю, что у Охотника есть жена и сын. У него семья. Настоящая. Вот почему он носит кольцо, надо было додуматься раньше.

Внутри все скручивается в тугой узел. Неловко, стыдно, страшно.

Зачем Охотник забрал меня к себе? Мы ведь так и не обсудили мои обязанности или то, как именно я буду отдавать ему этот долг жизни.

Точнее, он уже не просто Охотник. Это чудовище из леса зовут Сергей.

Глава 11

Я выросла без мамы, она умерла, когда я родилась. Наверное, я ее и убила. Если бы меня не было, она бы точно еще жила.

Я не знаю, каким человеком мама была, но на всех фото она улыбалась, а в шкафу я однажды нашла несколько платьев, которые она сама сшила.Я видела в старых черно-белых альбомах ее фотографии, у нее так же, как и у меня, были темные волосы, большие голубые глаза. Она работала в ателье.

Отец никогда не любил говорить о матери, ничего мне о ней не рассказывал. Это была запретная тема, после которой он неизменно начинать пить, так что я старалась это подавить в себе, забыть, не думать.

Порой я просто представляла, каково это, когда есть мама. Когда она может подойти и обнять, дать совет, вкусно накормить, ну… ну хоть что-то. У всех были мамы, бабушки, ну или тети. У меня же был только отец, и то по праздникам. У него сложная работа, а я мешала. Всегда. И по любому поводу.

И вот сейчас я попадаю в этот прекрасный теплый дом, где на кухне порхает женщина, она в домашнем фартуке, и здесь так пахнет сладкой корицей и выпечкой, что клянусь, я готова умолять, лишь бы мне дали хотя бы кусочек того, что там у нее в духовке.

– Виктория, это Мила. Мила – Виктория. И наш сын Константин. Костя, поздоровайся.

– Привет.

– Здравствуйте.

Я стою рядом с Сергеем, как соседский родственник, и пошевелиться не могу. Они все здесь чужие люди, а я словно резко стала ярко-зеленого цвета: все внимание на меня, сканируют, точно радары.

Не шевелюсь, задерживаю дыхание, хочу увидеть реакцию этой женщины. Она не такая уж и молодая, на вид ей лет тридцать пять, не худая, довольно упитанная блондинка с пухлыми губами, маленьким носом и обилием золотых украшений, точно разом обнесла половину ювелирки у завода.

Она удивленно смотрит на меня, на Охотника и снова на меня, а после расплывается в добродушной улыбке:

– Привет, Мила! Проходи, присаживайся, не стесняйся!

Меня усаживают за стол. Наливают что-то горячее в тарелку, рядом пододвигают еще парующий пирог с яблоками. Это шарлотка, я ела такой однажды у подруги. Мама ее пекла. Я чуть не рыдала тогда, я такой пирог ела впервые.

Напротив меня сидит парень вразвалку. Блондин, чертовски похож на мать.

– Кушай, дорогая, я знаю, ты с далекой дороги.

Эта Виктория начинает меня обхаживать, точно я какая-то важная гостья или как минимум принесла гостинцы. И бутерброды мне с ветчиной, и даже какие-то заморские фрукты.

И она такая добрая, что мне аж неловко. Святая простота, просто душка. Такая теплая, хорошая, заботливая. Как будто мама.

Сергей при этом пьет кофе, стоит у окна, Костя что-то бубнит про учебу. И такая идиллия тут у них, что мне аж тошно, хотя, наверное, я просто первый раз оказалась в полной семье. Настоящей, а не такой, какая была у меня.

У нас с папой было вообще не так. Кардинально. Он привозил продукты, я что-то по-быстрому готовила, или чаще мы ехали куда-то есть.

Пироги, понятное дело, он мне не пек, да и дома редко появлялся. Я сама обычно со всем справлялась – к слову, весьма недурно. Отец от меня много не требовал, кроме как ходить в школу, да и сами уроки никогда не проверял. Я чувствовала тотальную свободу… ну или ему было не до меня просто, тут как посмотреть.

Да, я росла как трава в поле, но как-то же выросла. Благо наличие погон у отца частенько убирало лишние вопросы от училок.

Мы были семьей, пусть неполной, но папа любил меня и заботился. Как мог. По-своему. Иногда он ругался, особенно когда я не хотела в очередной раз переезжать или попадалась ему под горячую руку, тогда да, мог ударить. Иногда ощутимо, тогда мы не разговаривали. В последнее время он срывался, однажды сказал, что я обуза, что только мешаю ему.

– Почему ты ничего не ешь, Мила? Тебе невкусно, наверное, не нравится?

Виктория складывает свои пухленькие руки на большой, плотной груди, а у меня в животе точно камень. Не хочу ее обидеть, но и заставить себя не получится. Я когда нервничаю, кусок в горло не лезет, всегда так.

Нет, я голодная, клянусь, слона бы умяла, но при них есть не могу. Не лезет мне. Ну что непонятного? Так и сижу перед этим супом, ложку даже не взяла.

– Нравится. Все вкусно, – выдавливаю, едва хватая воздух. Сглатываю, в горле дерет, но не могу я так. Не привыкла. Как на суд меня привели, со стыда помереть хочется.

Кто я здесь, что я… какие у меня обязанности? Сергей так и не сказал. Он буравит меня взглядом сейчас. Блин, хоть под стол залезай, да и стыдно. И Костя этот палит так, что хочется отвернуться. Он в дорогих шмотках, а я в простом спортивном костюме, хоть и новом, с бирками.

Кажется, я нарушила их семейную идиллию, я что-то делаю не так. Осторожно встаю, смотрю на Охотника. В окно, что ли, шугануть? Так схватит же, да и их трое, я одна, еще и ноги мои перебинтованные – поймают.

Задираю голову, осторожно смотрю на Сергея:

– Можно выйти отсюда?

Он коротко кивает, и в этот момент Виктория снова вырастает передо мной. Как липучка.

– Пошли, дорогая, я тебя провожу! – лепечет его жена, и я иду за ней по длинному коридору, поднимаюсь на второй этаж, держась за хитроумные красивые перила.

Хоромы, конечно, тут царские, хоть и у нас с отцом недолго был хороший дом.

Эта тетя приводит меня в одну из комнат на втором этаже, и я вижу в ней завал из коробок, а еще крошечное окно. Я такие на зоне видела, когда один раз с отцом там была. Точь-в точь такое было.

– Ну чего смотришь? Да, тут не убрано, но ты, честно говоря, как снег на голову! Ну все. Тут сиди! И чтобы тихо! – шикнула на меня и быстро захлопнула дверь. На стене обвалилась штукатурка.

Усмехаюсь: понятно теперь. А я думала, чего это с ней, а она просто играет.

Эта святая простота – напускная для мужа, но я не злюсь. Я ведь и правда как снег на голову, да и не племянница я никакая, а так… добыча из леса, сувенир ее мужа с охоты.

Прохожу внутрь комнаты, хотя тут особо не развернешься. Она большая, но тут все коробками заставлено, в углу рядом стоит кровать. Маленькая койка на пружинах, матраца даже нет.

Тут никто не живет, не спальня, а кладовка. Ну ладно, крышу дали – и на том спасибо. Могло быть хуже, мог быть просто лес.

Я осторожно опускаюсь на это койко-место и обхватываю себя руками. Из окна виднеются ворота. Не рад тут мне никто, и так понятно. Надо валить отсюда, пока еще цела.

***

Прошло три часа, Сергей уехал, за ним закрылись автоматические ворота, и я вижу из окна, как по периметру прошел охранник, а затем еще один. Тюрьма это, а не дом, на зоне и то веселее.

Наличие охраны слегка усложняет задачу уйти отсюда по-тихому, но я найду подходящий момент, потому что здесь мне все чужое и я не знаю, зачем я вообще Охотнику сдалась.

С первого этажа доносятся какие-то голоса, но вылезать я не рискую. Сижу как мышь в этой комнатушке среди коробок до самого вечера, а после не выдерживаю и, дождавшись, когда все окончательно стихнет, вылезаю из норы. Есть хочется, хоть на стену лезь, голова аж кружится.

Сглатываю слюну, хуже только становится, хоть плачь, честно. Надо было поесть, когда предлагали, но я не смогла, а теперь аж плохо мне, я третий день уже без завтрака.В доме, наконец, спокойно, а у меня живот урчит, требует хотя бы чего-то съестного.

Там была у них куча просто еды, наверняка что-то осталось.

Спускаюсь на кухню и вижу там Викторию. Она украшает торт. Кремом – таким вкусным на вид, что мне еще хуже становится. Бисквит испекла со сливками взбитыми и апельсином. Красивое блюдо, как из магазина.

Вот что делать? Попросить кусочек этого торта? И еще, как назло, салаты пахнут с колбасой копченой, и рулеты, и котлеты, и сыры всякие. Столы ломятся – они реально каждый день так едят?

– Здравствуйте.

Она молчит. На меня ноль просто внимания. Занята, не до меня, ну я-то привыкла. Отец именно так на меня и реагировал, так что ничего нового.

– Виктория, можно мне чего-нибудь поесть? Пожалуйста. Бутерброд или что угодно. Что не жалко.

Давлю стыд, но ведь есть все равно хочется. Жена Охотника бросает на меня сухой взгляд, даже голову не поднимает.

– Есть захотела, да?

– Да.

– Ну так время ужина давно окончено, и да, у нас нет служанок подавать еду, когда тебе вздумается. Вон пошла.

Прямо, доходчиво и весьма логично. Зажала, если по-простому, фыркнула, но ведь это ее дом. Что я могу сделать в чужих хоромах?

У меня нет прав, я просто ничейная, точно подобранная дворняжка. И да, моя жизнь ее мужу принадлежит – как-то так, в общем.

Коротко кивнув, я разворачиваюсь и забираюсь к себе в берлогу, где, свернувшись в калачик, укладываюсь на этой кроватке, стараясь согреться на пружинах без простыни, одеяла и подушки.

Их хозяйка дома тоже, видать, по расписанию выдает.

Глава 12

Я не впервые ложусь спать голодной, но в этот раз почему-то сложно особенно. Меня мучает жажда, хоть бы каплю воды, так что сплю я плохо и просыпаюсь в пять утра, когда весь дом еще мертвецки дрыхнет.

Спускаюсь на цыпочках на первый этаж – и, о чудо, кухня свободна, а на столах пир! Желе залитое, пироги, в холодильнике куча салатов и самое главное – торт! Огромный пушистый торт с целой горой белого крема! Я такого торта ни разу не видела, и выглядит это как какое-то чудо.

Куда уж мне до приличия, я есть хочу, живот скоро совсем к спине прилипнет, или это Охотник решил меня голодом наказать, не знаю.

Нет, я обычно не ворую, но мне так хочется есть, что я не удерживаюсь.

Подхожу к торту и сгребаю пальцем верхний слой крема. Сладкий, маслянистый и о-очень вкусный, так и тает во рту.

Смотрю на дверь. Никого нет, так что я смелею, отламываю кусок торта и начинаю есть его прямо руками.

Наглею, выгружаю из холодильника остальное добро. И салаты ем, и желе это прекрасное, и котлеты – все, короче, уминаю, до чего могу дотянуться.

Не знаю, что на меня нападает, но ощущение такое, точно это в последний раз.

– М-м-м, боже, вкуснятина…

Облизываю свои пальцы, закатывая глаза от удовольствия, все же мы не из цветочков созданы, а из плоти и крови.