Вторая семья

Анастасия Вежина

Вторая семья

Глава 1

Ольга

Звук ключа в замке заставляет меня выпрямиться перед зеркалом в прихожей. Автоматически поправляю волосы, проверяю улыбку. Все как всегда – в восемнадцать тридцать, словно швейцарские часы. Дмитрий пунктуален даже в своей непредсказуемости.

– Оля, я дома! – его голос звучит бодро, с той особенной театральной интонацией, которую он приберегает для семейного круга. Будто объявляет о своем появлении не жене, а восторженной публике.

Я делаю глубокий вдох и выхожу навстречу. Он стоит в дверях, все тот же красивый мужчина, в которого я влюбилась шестнадцать лет назад. Дорогой костюм сидит на нем как влитой, волосы аккуратно уложены, на лице – привычная уверенная улыбка. В руках – картонная коробочка с логотипом элитного деликатесного магазина.

– Привет, дорогая, – он подходит и чмокает меня в щеку. Запах его парфюма смешивается с едва уловимым ароматом чужих духов, но я, как всегда, делаю вид, что ничего не замечаю. – Смотри, что я тебе принес.

Открывает коробку с видом фокусника, достающего кролика из шляпы. Внутри – кусок сыра с прожилками трюфеля, упакованный в тонкую вощеную бумагу.

– Боже, Дима, это же безумно дорого, – говорю я, и в моем голосе звучит правильная благодарность. Не восторг, не удивление – мы оба уже слишком хорошо знаем эту пьесу. Просто спокойная, воспитанная признательность.

– Ерунда, – отмахивается он, снимая пиджак. – Ты заслуживаешь только самого лучшего. И дети тоже.

Я беру у него пиджак – тяжелый, дорогой кашемир, и аккуратно вешаю в шкаф. Мои движения отточены до автоматизма. Шестнадцать лет одних и тех же жестов, одних и тех же слов. Даже сыр с трюфелем – это не сюрприз, а ритуал. Его способ сказать: "Я хороший муж, я забочусь о семье". Мой способ ответить: "Я ценю твою заботу" – взять, улыбнуться, поблагодарить.

– Дети дома? – спрашивает он, поправляя галстук.

– Да. Егор делает алгебру, Света рисует. Ужин готов.

– Моя волшебница, – он снова целует меня, на этот раз в лоб. – Что бы я без тебя делал?

Реторический вопрос. Я не отвечаю, только улыбаюсь. Мы проходим в гостиную – сердце нашего дома. Здесь все идеально выверено: итальянская мебель, персидский ковер, свежие цветы в хрустальной вазе. Картинка из журнала "Красивые дома". Иногда мне кажется, что я живу в декорации.

– Дети! – зовет Дмитрий. – Папа дома!

Первым спускается Егор. Пятнадцать лет, худощавый, с копной русых волос и недовольным выражением лица – стандартная подростковая комплектация. За ним, семеня босыми ногами по мраморным ступеням, сбегает Света. Девять лет, конопатый носик, светлые косички. Моя малышка.

– Пап! – Света кидается к отцу, и он подхватывает ее на руки. Картинка дня: успешный бизнесмен и обожающая дочка.

– Как дела в школе, чемпионы? – Дмитрий усаживает Свету на колени и обнимает одной рукой, второй притягивает к себе Егора. Тот не сопротивляется, но и особого энтузиазма не проявляет.

– Нормально, – буркает сын.

– У меня сегодня была контрольная по математике, – щебечет Света. – Я всё решила!

– Умница моя! – Дмитрий расцветает гордой улыбкой. – А ты, Егорка? Как алгебра?

– Сказал же – нормально.

Я слушаю этот диалог, стоя в дверях столовой, и наблюдаю. Дмитрий излучает отцовскую любовь и заботу. Света в восторге от внимания папы. Егор держится отстраненно, но не грубит – он хороший мальчик. Все правильно, все как надо. Идеальная семья.

Почему же мне так тяжело дышать?

– Ужинать! – объявляю я, и эта фраза, как звонок, переводит всех в режим "семейная трапеза".

Мы рассаживаемся за большим обеденным столом. Дмитрий во главе, я напротив, дети по бокам. Белоснежная скатерть, серебряные приборы, тяжелые хрустальные бокалы – даже для обычного семейного ужина. У нас не принято есть на кухне, не принято сидеть в халатах, не принято многое. У нас принято жить красиво.

Подаю запеченного лосося с овощами, наливаю Дмитрию белое вино, детям – сок, себе – воду. Движения отточенные, никаких лишних жестов. Я чувствую себя актрисой, которая играет роль заботливой жены и матери уже так долго, что забыла, кем была до этого.

– Лосось великолепен, – говорит Дмитрий, и в его голосе искренняя признательность. – Оля, ты действительно волшебница.

– Спасибо, – отвечаю я. – Рецепт дала Юля.

Юля – моя подруга, у которой всегда все получается легко и непринужденно. Я не говорю Диме, что звонила ей сегодня днем и полчаса выпытывала, как добиться той самой золотистой корочки, которая получилась у неё на прошлой неделе. Не говорю, что потратила два часа на подготовку этого "простого" ужина.

– А у меня сегодня Машка Петрова опять двойку получила, – рассказывает Света между ложками супа. – По русскому. И плакала.

– Надо было лучше готовиться, – замечает Дмитрий назидательно.

– Она готовилась! Но все равно не получилось. Мне ее жалко.

– Света права, – тихо вставляю я. – Иногда бывает сложно, даже если стараешься.

Дмитрий бросает на меня быстрый взгляд, и я понимаю, что сказала что-то не то. В нашей семье не принято жалеть неудачников. В нашей семье принято добиваться результата.

– Конечно, – поправляется он мягко. – Но важно не сдаваться и продолжать работать. Правда ведь, Оля?

– Конечно, – эхом отзываюсь я.

Егор что-то недовольно бормочет себе под нос. Дмитрий оборачивается к нему:

– Что ты сказал, сын?

– Ничего, – отвечает Егор, не поднимая глаз от тарелки.

– Говори четко, когда с тобой разговаривают.

В голосе Дмитрия появляется стальная нотка. Совсем легкая, почти неуловимая, но я знаю этот тон. Егор тоже знает. Он поднимает голову и смотрит на отца.

– Я сказал: "Легко говорить". Ты же не учишься в школе. Не знаешь, как там сейчас.

Повисает пауза. Дмитрий медленно кладет вилку на тарелку.

– Егор, – говорит он очень спокойно. – Я работаю по двенадцать часов в день, чтобы обеспечить тебе возможность учиться в хорошей школе, жить в хорошем доме и ни в чем не нуждаться. И я думаю, что имею право давать тебе советы.

– Дима, – мягко вмешиваюсь я. – Он не то хотел сказать.

– Я сам разберусь, Оля, – отрезает он, не сводя глаз с сына. – Егор, ты хочешь что-то добавить?

Мальчик мотает головой. В его глазах я вижу знакомое выражение – смесь раздражения и бессилия. То же самое выражение я иногда вижу в зеркале.

– Хорошо, – Дмитрий снова берет вилку. – Тогда закроем тему.

Остаток ужина проходит в натянутой тишине. Света, почувствовав напряжение, притихла и ковыряется в своей тарелке. Егор ест молча, демонстративно не поднимая глаз. Дмитрий рассказывает о работе – о каких-то новых контрактах, о совещании с московскими партнерами. Я слушаю и киваю в нужных местах.

Мне кажется, что воздух в столовой становится все гуще. Звон приборов о фарфор кажется слишком громким. Смех Дмитрия – слишком раскатистым. Его голос заполняет все пространство, не оставляя места для других звуков, других мнений, других людей.

– Кстати, – говорит он, отпивая вино, – в субботу нужно будет съездить к моим родителям. Мама просила передать привет.

– Конечно, – отвечаю я автоматически.

– И оденься поприличнее. Не как в прошлый раз.

Я даже не помню, что было не так с моим нарядом в прошлый раз. Наверное, слишком яркое платье. Или слишком скромное. Или просто не то настроение у свекрови было.

– Хорошо, – говорю я.

Ужин подходит к концу. Дети просят разрешения встать из-за стола. Дмитрий милостиво кивает. Егор тут же исчезает в своей комнате, Света задерживается, чтобы обнять папу на ночь.

– Спокойной ночи, принцесса, – целует он ее в макушку.

– Папа, а ты мне почитаешь?

– Сегодня не смогу, дорогая. У папы важные дела. Но завтра обязательно, хорошо?

Света кивает и убегает наверх. Дмитрий достает телефон и углубляется в чтение каких-то сообщений. Я собираю посуду. Каждая тарелка, каждый бокал – все это нужно отнести на кухню, помыть, расставить по местам. Моя вечерняя программа.

– Оль, – не отрываясь от телефона, говорит Дмитрий. – Завтра с утра улетаю в командировку. В Екатеринбург. Дня на три-четыре.

– Понятно, – отвечаю я, складывая салфетки. – Вещи собрать?

– Не нужно, сам соберу. – Он встает из-за стола. – Иду в кабинет, поработаю еще немного.

Он проходит мимо меня, мимолетно касается моего плеча. Знак внимания. Я улыбаюсь ему, он улыбается в ответ. Еще один ритуал завершен.

Остаюсь одна в столовой. Большой, красивой, пустой столовой. За окном уже совсем стемнело, и в стеклах отражается свет люстры, создавая иллюзию еще одной комнаты, еще одной жизни где-то там, за стеклом.

Я медленно заканчиваю убирать со стола. Каждое движение отточено до совершенства. Отнести тарелки, загрузить посудомойку, протереть стол, поправить салфетки. Все должно быть безупречно к завтрашнему утру.

Последним делом я поднимаюсь в спальню за пиджаком Дмитрия. Он висит на спинке кресла – как всегда, он снимает его и бросает где попало. Моя задача – повесить в гардероб.

Беру пиджак в руки, и тут моя ладонь натыкается на что-то твердое в внутреннем кармане. Не кошелек – кошелек он всегда оставляет на комоде. Не ключи – они в прихожей. Что-то прямоугольное, увесистое.

Останавливаюсь. Рука замирает на кармане.

Не мое дело. Совершенно точно не мое дело. У мужа может быть сто причин носить с собой что-то, о чем я не знаю. Рабочие документы, подарок для кого-то, еще миллион вариантов.

Но рука сама собой скользит в карман.

Достаю небольшой телефон. Не тот айфон, которым он обычно пользуется. Этот – проще, дешевле. И я его раньше никогда не видела.

Сердце начинает биться чаще. Не от подозрения – пока еще нет. Просто от любопытства. Зачем Диме два телефона?

Телефон заблокирован, экран темный. Я смотрю на него несколько секунд, взвешивая. Положить обратно? Сделать вид, что ничего не видела?

Но любопытство оказывается сильнее. Нажимаю боковую кнопку.

Экран загорается.

И мир перестает существовать.

На заставке – фотография. Не девушка в нижнем белье, не номер телефона любовницы, не компрометирующая переписка. Хуже. Намного хуже.

Дмитрий стоит обнявшись с женщиной. Симпатичной, светловолосой, примерно моего возраста. Между ними – маленький мальчик лет трех, может четырех. Копия Димы: те же глаза, тот же разрез губ, та же упрямая линия подбородка.

Они стоят на фоне небольшого загородного дома. Солнце светит им в лица, они щурятся и смеются. Выглядят… счастливыми. Как семья.

Как настоящая семья.

Я смотрю на эту фотографию и не понимаю, что происходит. Не могу понять. Мозг отказывается обрабатывать информацию. Это какая-то ошибка. Недоразумение. Фотошоп. Что угодно, только не то, что я думаю.

Но мальчик… У мальчика глаза Димы. И улыбка Димы. И я точно знаю, что такие вещи не подделаешь.

Руки начинают дрожать. Не от гнева, не от боли – пока еще нет. От шока. От полной неспособности осознать увиденное.

Шестнадцать лет. Шестнадцать лет я жила с этим человеком. Рожала ему детей. Создавала дом, семью, уют. Все это время он…

Телефон выскальзывает из моих ослабевших пальцев и с глухим стуком падает на дорогой паркет. Звук кажется оглушительным в тишине спальни. Экран все еще светится, и эта семейная идиллия продолжает улыбаться мне с пола.

Я стою и не могу пошевелиться. Не могу сделать вдох. Мир сузился до размеров светящегося экрана, и в этом мире есть только они трое. Дмитрий, незнакомая женщина и мальчик с его глазами.

Из коридора доносится знакомый голос:

– Всё, чемпионы, спать!

Дмитрий желает нашим детям спокойной ночи. Его голос звучит тепло, любяще, заботливо. Тот же тон, каким он разговаривал с нами за ужином час назад. Тот же тон, каким он, наверное, разговаривает с той женщиной и тем мальчиком.

Слышу шаги в коридоре. Он идет сюда, в спальню. Звук приближается, и мое сердце замирает, словно готовится остановиться навсегда.

Глава 2

Ольга

Шаги в коридоре замедляются. Дмитрий идет не торопясь, напевает что-то себе под нос – привычка, которая раньше меня умиляла. Сейчас этот звук режет слух, как скрип мела по доске.

Я стою посреди спальни, как статуя. Телефон все еще светится на полу между нами – мной и дверью. Между мной и моей прежней жизнью.

– Оль? – голос Дмитрия становится ближе. – Ты где?

Он заходит в спальню и останавливается в дверях. Я вижу, как его взгляд скользит по комнате: сначала мое лицо, потом телефон на полу, снова мое лицо. Выражение его глаз меняется за долю секунды.

Исчезает расслабленность усталого после работы мужчины. Вместо нее – острая, холодная сосредоточенность. Будто в нем включился какой-то внутренний механизм, алгоритм действий в чрезвычайной ситуации. Я никогда раньше не видела, как быстро он умеет перестраиваться.

– Что случилось? – спрашивает он мягко, делая шаг в комнату.

Я не отвечаю. Не могу. В горле пересохло, язык не слушается. Да и что сказать? "Дима, а кто этот мальчик на фото?" "Дима, а сколько у тебя семей?" "Дима, а сколько лет ты меня обманываешь?"

Он подходит ближе, наклоняется и поднимает телефон. Экран погас, но он нажимает кнопку, и снова загорается та самая фотография. Дмитрий смотрит на нее несколько секунд, и я жду – чего? Краски стыда? Признания? Хотя бы удивления?

Ничего. Его лицо остается абсолютно спокойным.

– Оля, – говорит он, и в его голосе звучит тёплая забота. – Милая моя, где ты это нашла?

Неправильный вопрос. Не "что это такое", не "я могу объяснить". А "где ты это нашла", будто проблема в том, что я залезла не в свое дело.

– В кармане твоего пиджака, – наконец выдавливаю я.

– Понятно, – он кивает, словно это что-то объясняет. – Сядь, пожалуйста.

Указывает на кровать. Тон мягкий, но это не просьба. Это указание. Я остаюсь стоять.

– Оля, – он вздыхает, будто имеет дело с капризным ребенком. – Милая, ты так устала в последнее время. Я вижу, как тебе тяжело.

Тяжело. Мне тяжело. Не ему врать шестнадцать лет, а мне – узнавать правду.

– Послушай, – он придвигается ближе, и телефон исчезает в кармане его брюк. – Это очевидная подстава. Фотошоп. У меня много конкурентов, завистников. Ты же знаешь, какой сейчас бизнес.

Говорит убедительно, спокойно. Так же, как объясняет детям, почему нельзя есть много сладкого или почему нужно делать домашние задания. Голос взрослого, который знает, как устроен мир, и терпеливо просвещает несмышленыша.

– Подстава, – повторяю я. Слово кажется инородным во рту.

– Конечно. Ты же видишь, как грубо это сделано? – он даже улыбается, покровительственно и грустно. – Оля, родная, мне так жаль, что ты это увидела. Я не хотел тебя расстраивать. Поэтому и не рассказывал.

Логично. Все логично. Он не рассказывал мне о шантаже и подставах, чтобы не расстраивать. Он защищал меня от грязного мира бизнеса. Заботился.

– А мальчик? – спрашиваю я.

– Какой мальчик?

– На фото. Мальчик. Он похож на тебя.

Дмитрий смотрит на меня с искренним недоумением.

– Оля, там какой-то ребенок непонятно чей. Они специально подобрали похожего, чтобы было убедительнее. – Он качает головой. – Милая, я понимаю, что это шок. Но подумай здравым смысле. Зачем мне другая семья? У меня есть ты, есть наши дети. У меня есть дом, которым я горжусь. Зачем мне что-то еще?

Правильные слова. Правильная интонация. Но что-то внутри меня сопротивляется. Какой-то внутренний голос, который я, кажется, не слышала годами, шепчет: "Не верь."

– Дим, а почему у тебя два телефона?

– У меня? – он выглядит искренне удивленным. – А, это. Это рабочий. Для особо важных клиентов. Я же тебе рассказывал.

Не рассказывал. Я бы запомнила. Но он говорит так уверенно, что я начинаю сомневаться. А может, и правда рассказывал? Может, я забыла? У меня действительно был тяжелый месяц – Света болела, Егор хулиганил в школе, мама приезжала и устраивала скандалы…

– Я не помню, – говорю я честно.

– Вот видишь, – в его голосе звучит мягкое торжество. – Милая, у тебя столько забот, так много стресса. Неудивительно, что ты многое забываешь.

Он подходит еще ближе. Сейчас между нами меньше метра.

– Я серьезно беспокоюсь за тебя, Оль. Ты стала такая нервная, рассеянная. Может, тебе к врачу сходить? Проверить давление, гормоны?

К врачу. Потому что я "нервная и рассеянная". Потому что нашла в кармане мужа чужой телефон с фотографией чужой семьи, где есть мальчик с его глазами.

– Я не больная, – говорю я тихо.

– Конечно, не больная, – соглашается он быстро. – Просто уставшая. Это нормально, бывает. Давай я тебе помогу.

Он протягивает руки, чтобы обнять меня. Привычный жест. Тысячи раз он так делал, когда хотел меня успокоить, утешить, вернуть в хорошее настроение. Я всегда поддавалась. Всегда позволяла ему себя обнять, и это действительно помогало – его сильные руки, знакомый запах, ощущение защищенности.

Но сейчас, когда его ладони касаются моих плеч, меня передергивает. Его прикосновение кажется липким, чужим. Будто прикасается не мой муж, а совершенно посторонний человек, который знает о моем теле больше, чем имеет право.

Я отступаю на шаг.

– Не надо.

– Оля, – в его голосе появляется легкая нотка раздражения, но он тут же ее скрывает. – Не отталкивай меня. Я пытаюсь тебе помочь.

– Я сказала – не надо.

Он опускает руки и смотрит на меня с изучающим видом. Будто пытается понять, какую тактику выбрать дальше.

– Хорошо, – говорит он примирительно. – Как хочешь. Но давай хотя бы поговорим нормально. Сядь, пожалуйста.

Я качаю головой.

– Оля, – теперь в его голосе слышится металл. Совсем немного, но достаточно, чтобы я это заметила. – Не веди себя как ребенок.

Как ребенок. Потому что не хочу сесть, когда он велит. Потому что не даюсь в объятия. Потому что задаю неудобные вопросы.

– Я не ребенок, – говорю я.

– Тогда веди себя как взрослая, – отвечает он. – Давай разберемся в ситуации спокойно, без истерик.

Истерик. Я не кричу, не плачу, не бью посуду. Я просто стою и задаю вопросы. Но для него это уже истерика.

– Я не истерю, – говорю я.

– Конечно, – он снова переключается на мягкий тон. – Извини, я не то хотел сказать. Просто я вижу, что ты расстроена, и мне тяжело это видеть.

Ему тяжело. Ему тяжело видеть, как я расстроена из-за того, что нашла его второй телефон с фотографией его второй семьи.

Я смотрю на этого человека – на его красивое, знакомое лицо, на его уверенные жесты, на его дорогую рубашку – и вдруг понимаю: я его не знаю. Совсем. Шестнадцать лет жизни рядом, и он для меня чужой.

Больше того – я не знаю, кто я сама в этой истории. Я жертва? Дура, которую шестнадцать лет водили за нос? Или соучастница, которая предпочитала не видеть очевидного?

– Оля, – Дмитрий делает еще один шаг ко мне. – Послушай меня внимательно. Я понимаю, что тебе сейчас тяжело. Но мы семья. У нас дети, дом, общая жизнь. Неужели ты готова все это разрушить из-за какой-то глупой подставы?

Семья. Дети. Дом. Правильные слова. Святые слова. Им положено меня остановить, вернуть в чувство, заставить одуматься.

И действительно, на секунду я колеблюсь. А что, если он прав? Что, если я действительно устала и придумываю проблемы на ровном месте? Что, если рушу семью из-за фотошопа и паранойи?

Но потом я вспоминаю глаза того мальчика. И я знаю – знаю всем своим существом, всеми инстинктами, которые заставляли меня много лет закрывать глаза на мелочи, – что это не фотошоп.

– Я устала, – говорю я. – Пойду спать.

Разворачиваюсь и иду к двери. Дмитрий идет за мной.

– Оля, не уходи. Давай все-таки поговорим.

Я не отвечаю. Прохожу по коридору к гостевой спальне – маленькой комнате, которую мы оборудовали для приезжающих родственников. Здесь есть узкая кровать, шкаф, письменный стол. Ничего лишнего.

– Оля, – голос Дмитрия становится жестче. – Не глупи. Какая гостевая спальня? Мы муж и жена.

Захожу в комнату. Он останавливается в дверях.

– Оля, я требую, чтобы ты вернулась в нашу спальню. Немедленно.

Требует. Больше никаких "милая" и "родная". Теперь он требует.

Я поворачиваюсь к нему спиной и закрываю дверь. Поворачиваю ключ в замке.

Щелчок получается громким в ночной тишине дома.

– Оля! – стук в дверь. – Открой дверь!

Я не отвечаю. Опираюсь спиной о дверь и медленно сползаю по ней вниз, пока не оказываюсь на полу.

– Оля, открой немедленно! Давай поговорим нормально!

Его голос звучит приглушенно. Между нами теперь дверь. Тонкая деревянная дверь, но это первая граница, которую я провела между нами за шестнадцать лет.

– Оля, я не понимаю, что на тебя нашло! – стук становится громче. – Ты ведешь себя неадекватно!

Неадекватно. Конечно. Адекватно – это когда жена закрывает глаза на любые странности мужа. Неадекватно – это когда задает вопросы.

Стук прекращается. Слышу его шаги – он ходит по коридору, потом останавливается.

– Хорошо, – говорит он через дверь. – Если хочешь играть в обиженную принцессу – пожалуйста. Но завтра мы поговорим как взрослые люди.

Шаги удаляются. Хлопает дверь спальни.

Тишина.

Я сижу на полу в чужой комнате своего дома и понимаю, что только что произошло что-то очень важное. Я не кричала, не плакала, не устраивала сцен. Я просто сказала "нет" и закрыла дверь. Первый раз в жизни.

Встаю и ложусь на узкую кровать, не раздеваясь. Постельное белье пахнет стиральным порошком, никаких личных запахов. Под головой тонкая подушка, сверху – легкое одеяло. Ничего общего с нашей роскошной спальней, ортопедическим матрасом и итальянским бельем.

Лежу в темноте и слушаю тишину. Где-то вдалеке шумит холодильник. Тикают часы в гостиной. Дом живет своей ночной жизнью, и я вдруг осознаю, что впервые за много лет слышу эти звуки. Обычно я засыпала под мерное дыхание Дмитрия, под шорох его движений во сне.

А сейчас тишина. И в этой тишине я думаю о мальчике с фотографии. О том, как он смеялся, стоя между Дмитрием и той женщиной. О том, что у него глаза моего мужа.

Думаю о том, что завтра Дмитрий улетает в командировку. В Екатеринбург, сказал он. Или к ним?

Думаю о том, что я только что выиграла первую битву в войне, о существовании которой еще вчера не подозревала.

Но вместо облегчения меня накрывает ужас. Холодный, всепоглощающий ужас от понимания того, что мой дом больше не мой дом. Что мой муж – не мой муж. Что моя жизнь – не моя жизнь.

И что теперь мне с этим делать, я понятия не имею.

Глава 3

Ольга

Просыпаюсь от ощущения удушья. Секунду думаю – сердечный приступ. Потом понимаю: это просто утро. Первое утро в новой жизни.

Лежу не шевелясь, уставившись в чужой потолок. Гостевая комната встречает меня серыми стенами и мертвой тишиной. Здесь пахнет пылью и забытьем – когда мы последний раз принимали гостей? Полгода назад? Год? Даже простыня пропиталась этим музейным запустением.

Голова раскалывается. Вчера я проревела пол-ночи, зажав лицо в подушку, чтобы не услышали. Закрываю глаза, и вчерашний кошмар возвращается: светящийся экран телефона, фотография… а потом его голос, спокойный и заботливый: «Милая, это фотошоп. Ты так устала». Его слова против того, что я видела своими глазами. Эта мысль бьется в голове, не давая дышать.

Сажусь на кровати. Руки трясутся. Хочется забиться под одеяло и не выходить. Но там, за дверью, мои дети. Они проснутся, будут искать завтрак, собираться в школу. Они не должны знать. Не должны видеть, как их мир рушится.

Встаю. Ноги ватные, но держат. Подхожу к зеркалу – отражение пугает даже меня. Глаза красные, опухшие. Волосы висят сосульками. Лицо осунувшееся, постаревшее лет на десять за одну ночь.

Умываюсь холодной водой. Брызгаю на лицо, на запястья. Холод обжигает, возвращает к реальности. Смотрюсь в зеркало еще раз. Лучше, но не намного. Придется красить глаза, чтобы скрыть следы слез.

Замираю у двери. Рука дрожит на дверной ручке – металл обжигает ледяным прикосновением. За этой дверью начинается театр. Я – главная актриса в спектакле под названием "У нас все хорошо". И если я не сыграю эту роль убедительно, мои дети пострадают.

Делаю глубокий вдох. Натягиваю на лицо маску жены и матери. Выхожу.

На кухне пахнет кофе и утренним солнцем. Дмитрий стоит у окна в своей любимой клетчатой рубашке, держит кружку и смотрит в сад. Плечи расправлены, поза расслабленная. Он даже тихонько напевает что-то под нос – мелодию из радио.

Словно вчера не было этого разговора. Этой фотографии, которая разнесла мою жизнь в щепки.