Сердце для змея

Вокруг ночь, пропитанная тайнами, густыми, как лесная тень. Ночь, когда девичьи венки, украшенные горящими свечами, плывут по темной воде – каждый лепесток шепчет реке: «Донеси до суженого». А парни, отважные да безумные, уходят в чащу, туда, где меж корней и мха цветет огненным вздохом папоротник – лишь на миг, лишь до рассвета.

И я – будто тот цветок. Красивая, запретная, обреченная.

Мы идем к реке. Заблудиться в эту ночь невозможно – нас ведут смех, песни, отблески костров, рвущиеся сквозь листву. Воздух дрожит от гула голосов, от топота босых ног по росистой траве.

Вот и берег.

Камыши шепчутся с водой, лилии качаются на мелководье, а вокруг – молодежь, яркая, как маков цвет. Девки в венках, что пестреют васильками да ромашками, переглядываются с парнями, а те, расправив плечи, меряются силой да удалью. И музыка…

О, матушка, музыка!

В тереме музыканты играют лишь для княжих пиров, куда нам, бабьему племени, и носа не высунуть. А здесь – свирели звенят, бубны бьют в такт, струны поют, и ноги сами рвутся в пляс.

Огонь в кострах пляшет, будто зачарованный, отбрасывая алые блики на смеющиеся лица. Песни гремят, звонкие, озорные, взлетая к самым звездам – «Спуститесь, красавицы, да присоединитесь!»

Воздух густ от запахов: мята, мед, дым, трава, только что примятая босыми ногами. Вокруг пары, взявшись за руки, разбегаются и – хоп! – через пламя, с визгом да хохотом. Сердце замирает в груди. Красота-то какая… Живая. Вольная. Наша.

Оглядываюсь на девушек – топчутся рядом, будто птенцы, выпавшие из гнезда. Румяные, взволнованные, то и дело переминаются с ноги на ногу, но ни на шаг не отходят.

А вот и Ожана. Глаза опущены, но я-то вижу, как она сквозь ресницы бросает взгляд на того рыжего вихрастого дурня. А он, конечно, сразу распушил хвост – стоит, руки в боки, ухмыляется во всю рожу, будто павлин перед брачным танцем.

– Иди, – бросаю ей, кивком указывая на парня.

– Но… – губы её дрогнули, пальцы теребят край пояса.

– Иди, – легонько подталкиваю её в спину. – Ты мне не нянька.

Она замирает на миг – и вдруг срывается с места, будто ветер подхватил её подол.

Белава, моя вертлявая тень, уже заёрзала на месте, готовая ринуться следом.

– И ты тоже, – подмигиваю ей. – Со мной ничего не случится.

Она даже не сопротивляется – с визгом вливается в шумную толкучку, растворяясь в смехе и музыке.

А я отступаю в тень, туда, где багровые языки костра уже не лижут моё лицо. Дышу. Ночью, дымом, свободой. Всё внутри сжимается – хочется остановить это мгновение, вырезать его ножом из потока времени и спрятать за пазуху.

Запомнить всё.

Даже этого одуревшего комара, который с противным писком мечется у виска. Его назойливый звон тонет в гомоне, и он, обнаглев, садится мне на руку. Чувствую острое жжение укола, но не смахиваю его. Пусть кусает.

Боль – она ведь тоже часть этой ночи.

Часть того, что я ещё живая.

Полная луна висит в небе, как расплавленный серебряный обруч. Её холодный свет стекает по лицам гуляющих, застревает в ресницах, переливается в смеющихся глазах. Я стою в стороне и наблюдаю, как они кучкуются у костра – пламя бьёт в небо, яростное, ненасытное, языки лижут звёзды, обжигают ночную высь.

Вот русоволосая девка в алом сарафане, что трепещет на ветру, как маков цвет, снимает с головы венок – васильки и ромашки ещё хранят тепло её кожи. Со смешком накидывает его на темноволосого парня, и тот, покраснев до корней волос, неловко поправляет сползающие цветы. Их взгляды встречаются – и в глазах у обоих пляшут те же искры, что и в костре.

Сердце замирает.

Они разбегаются, руки сплетены в тугой узел, и – взмывают вверх, перелетая через огненную реку. Толпа взрывается: кто-то свистит, кто-то кричит.

Пара за парой, смех за смехом. Земля дрожит под босыми пятками, искры взвиваются в небо, как пьяные светляки. Лица сливаются в одно золотисто-красное пятно – уже не разобрать, где Ожана с её рыжим ухажёром, где вертлявая Белава.

А я всё стою.

Хоровод закрутил всех.

Музыка, огонь, лунный свет – всё сплелось в единый вихрь. Где-то там мелькают сарафаны, слышны взвизги, но я уже не ловлю отдельных голосов. Только тепло костра на щеках, только этот бешеный ритм, бьющий в виски.

И не хочу искать.

Пусть кружатся. Пусть горят.

Ночь коротка.

Время теряет счет. Шум, смех, песни – всё постепенно оседает, как пыль после буйного ветра. Толпа медленно стекает к реке, где вода, черная и шелковистая, ловит лунные блики, переливаясь, как расплавленное серебро.

Пришло время венков.

Те, кто не нашёл пары в эту волшебную ночь, сейчас отправят свои надежды в плавание. По старинному поверью, парень, выловивший венок, должен стать суженым его хозяйки.

Я стою в стороне, сжимая в пальцах стебли сорванных цветов. Почему бы и нет?

Смеясь сама над собой, выбираю самые яркие: алые маки – для страсти, голубые васильки – для верности, белые ромашки – для чистоты помыслов. Вплетаю между ними зелёные веточки мяты – чтобы судьба не была горькой. А в самый центр ставлю крошечную свечу – её огонёк дрожит у меня в ладонях, как последняя искра надежды.

Отпускаю.

Венок качается на воде, свеча мигает, и моё желание – сокровенное, невысказанное – отрывается от груди и плывёт вместе с ним. Река принимает дар бережно, ласково, укрывая тёмными водами.

Я слежу, как мои мечты уплывают вдаль, сливаясь с другими венками – целым флотом девичьих судеб. И странное спокойствие разливается по телу: страх уходит, сомнения тонут, остаётся только тихая уверенность.

Всё сделано правильно.

Но вдруг —топот.

Громкий, резкий, рвущий ночную гармонию.

Крики.

Лошадиное ржание.

Что?

Я оборачиваюсь, сердце замирает, отказываясь биться.

Нет.

Не может быть.

Только не это.

Из ночной темноты леса вырывается пятерка всадников – черные тени на фоне пляшущего костра. Их доспехи звенят, как кандалы, а копыта коней вбивают в землю грозные молоты. Даже не видя лиц, я узнаю их по ненавистному лязгу – дружинники отца.

Но хуже всего…

Лучезар.

Мой сводный брат восседает на вороном жеребце, который бьет копытом, высекая искры. Сам княжич щеголяет в расшитом серебром кафтане, но благородство одежд не скрывает звериной сути. Его плеть с серебряным набалдашником уже свистит в воздухе, шлепая по спинам отпрыгивающих гуляк.

– Разойтись, холопы! Княжеский указ! – его голос режет ночь, как тупой нож.

Девушки с визгом разбегаются, словно испуганные куропатки. Парни мнутся – хмель бурлит в их жилах, делая взгляды дерзкими, но перед княжеской плетью и они отступают.

Меня бросает в жар.

Неужели хватились? Но как… Нет, это невозможно!

Мысли скачут быстрее княжеских коней. Бежать? В темноте, пешей, против всадников? Смешно. Даже если попытаться – Лучезар словно пес, вынюхавший дичь. Он мечтает вытащить меня за волосы перед отцом, особенно в таком месте – среди пьяной черни, на запретном празднике.

А потом…

Желудок сжимается в ледяной ком. Нянюшку – на кол. Девушек – в яму. Всю мою свиту – на плаху.

Нет.

Нет.

НЕТ.

Я вжимаюсь в тень старой ивы, чувствуя, как кора впивается в спину. Пальцы сами собой сжимают складки платья – простого, некняжеского. Может, пронесет? Может, они ищут не меня?

Но тогда зачем здесь Лучезар?

Вдруг его конь резко поворачивает голову в мою сторону. Ноздри раздуваются, улавливая запах. Он чует меня.

О боги неужели, он чует меня.

Лучезар вскидывает голову – и лунный свет падает на его лицо, будто высекая его из мрака. Высокий лоб, острые скулы, тонкие губы – все в нем выдает благородную кровь, кроме глаз. О, эти глаза! Холодные, светлые, как зимний рассвет, и такие же беспощадные. Волосы, темнее воронова крыла, выбиваются из-под шапки, украшенной лисьим мехом – трофеем его первой охоты.

Он поводьями сдерживает коня, и зверь в его руках становится оружием – горячие ноздри, сверкающие зубы, копыта, готовые размозжить череп.

– Где она?! – его крик разрывает ночь.

Толпа замирает. Хмель почти испаряется из голов парней. Девушки прижимаются друг к другу – их праздничные венки теперь кажутся жалкими венками обреченных.

Один из парней выходит вперед:– Милостивый княжич, мы нич…

Плеть свистит – и парень захлебывается криком, хватаясь за рассеченную щеку.

– Собака!

Кровь капает на землю, смешиваясь с пеплом костра.

Я вижу, как Ожана, моя бедная Ожана, делает шаг назад – прямо к тому самому рыжему парню. Тот инстинктивно прикрывает ее собой, но его руки дрожат.

Лучезар медленно объезжает толпу, как волк вокруг стада. Его взгляд скользит по лицам, выискивая, вынюхивая.

– Кто видел княжну? Говорите – будете жить.

Тишина.

Только треск догорающих веток да тяжелое дыхание коня нарушают ночь.

А потом…

– Там! – кричит один из дружинников, указывая на реку.

Все поворачиваются.

Мой венок.

Мой проклятый венок с горящей свечой плывет по воде, как обвинение.

Лучезар ухмыляется.

– Ну конечно…, – шепчет он, и в его голосе столько сладостной ненависти, что у меня перехватывает дыхание.

Конь рвется вперед – к реке, ко мне.

Сердце колотится так, будто рвётся наружу. Дышать. Нужно дышать. Но ноги словно вросли в землю, прикованные страхом.

С силой, от которой сводит челюсти, заставляю себя двинуться.

Глаза метаются – справа кусты, густые, раскидистые, их тёмные силуэты колышутся в такт моему бешеному пульсу. Шанс.

Бросок.

Земля уходит из-под ног. Падаю, царапая ладонями траву, чувствуя, как колючки впиваются в ткань платья, цепляются за платок, будто живые. Боль. Но она далекая, неважная.

И тут – холод.

Пустота под ногами.

Куст обманул. Он притаился на самом краю обрыва, его корни уже давно подмывает река.

Мокрая трава скользит под пальцами.

Я лечу.

Ночь превращается в тёмную полосу над головой. Ветер свистит в ушах.

И – удар.

Лёд и пламень. Вода смыкается над головой, выбивая воздух из лёгких. Тёмные волны крутят, перебрасывают, как осенний лист.

Мысли путаются.

А ведь… не так уж и плохо, если я утону.

Тишина.

Темнота.

Покой.

Глава 3

Пальцы царапают скользкие корни, цепляются за мокрые выступы глины – и предательски соскальзывают. Ногти ломаются, оставляя кровавые следы на обрыве. Боль острая, жгучая, но кричать нельзя – только стиснуть зубы, впиваясь в них до хруста.

Падение.

Холодный поцелуй воды.

Я успеваю сделать один судорожный глоток воздуха – и река забирает меня в свои объятия.

Ледяные клещи мгновенно сжимают грудь, выжимая тепло. Платье, еще недавно легкое, теперь тянет ко дну, как каменные гири. Я барахтаюсь, но каждый взмах рук становится тяжелее. Звезды над головой пляшут, расплываясь в молочные круги.

Слишком холодно.Слишком тяжело.

Паника поднимается из глубины, сковывая хуже ледяной воды. Рука тянется вверх, к лунному свету – но тьма уже смыкается над головой.

И тогда…

Темнота сгущается, становится плотной, как черный шелк. И вдруг – они появляются.

Бледные огоньки, мерцающие в глубине, будто светляки, пойманные в ловушку вечности. Они пляшут, колеблются, сливаются в очертания…

Лица.

Тех, кого река забрала до меня.

Девушка с распущенными водорослями вместо волос – ее пальцы, длинные и синеватые, тянутся ко мне. Старик с впалыми щеками, его рот открыт в вечном немом крике. Ребенок, такой маленький, что сердце сжимается – его глазницы пусты, но я чувствую, как он смотрит прямо в мою душу.

Они плывут ко мне сквозь толщу воды, их полупрозрачные руки протянуты в мольбе или угрозе – не понять. От их прикосновения кровь буквально застывает в жилах, превращаясь в ледяные иглы.

Самый страшный – мужчина в рваной рубахе. Его лицо искажено предсмертной гримасой, а из разорванной груди тянется темная лента, смешиваясь с речной водой. Он ближе всех…

Сердце замирает.

Мысли путаются:

Мечты на берегу…Свобода…Вечная тюрьма…

Грудь горит адским пламенем. Легкие рвутся изнутри, требуя вдоха.

Так легко было бы сдаться.Отпустить.Утонуть.

И в этот миг, жесткие руки хватают меня.

Рывок вверх.

Вздох.

Жизнь.

Воздух обжигает лёгкие, словно я вдохнула раскалённые угли. Он гораздо холоднее воды, и каждый вдох заканчивается мучительным спазмом. Я хватаю ртом пустоту, но горло сжато невидимыми тисками.

Плеск воды в ушах оглушает.

Тьма перед глазами пульсирует.

– Тихо!

Голос пробивается сквозь водяную завесу, резкий, как удар весла по воде. Чьи-то сильные руки выдергивают меня из объятий реки, но я продолжаю биться, как пойманная рыба.

– Да не дергайся ты!

Я не могу объяснить, что задыхаюсь. Пальцы впиваются во что-то твёрдое – возможно, в плечо спасителя. Вода стекает с ресниц, смешиваясь со слезами.

Наконец удаётся сделать жалкий глоток воздуха – и тут же начинается новый приступ кашля. Тело сотрясает так, будто кто-то выжимает меня, как мокрую тряпку.

Холод.

Он проник глубже костей, в самые потаённые уголки души. Меня переворачивают, и мир встаёт с ног на голову.

– Тихо!

Голос уже ближе, но звучит будто из глубины колодца.

Что-то твёрдое упирается мне в живот – и следующее мгновение я выплевываю кажется всю реку целиком. Вода вырывается наружу, обжигая губы, нос, подбородок.

И – о чудо!

Воздух наконец наполняет лёгкие, сладкий, как первая победа.

– Всё хорошо. Слышишь меня? Русалка?

Меня приподнимают, усаживают на землю. Пальцы спасителя грубые, но движения удивительно аккуратные.

– Ау?

Глаза наконец начинают фокусироваться. Передо мной – лицо, освещённое лунным светом.

Глубокий вдох. Воздух врывается в лёгкие – острый, свежий, с привкусом ночных трав и свободы. Такой живой, что хочется пить его, как хмельной мёд.

Тыльной стороной дрожащей ладони вытираю глаза. На другом берегу – зарево купальских костров, далёкое, как прошлая жизнь. Течение унесло нас… нет, правильнее сказать – спасло… далеко вниз по реке.

Поворачиваю голову.

Тьма играет с очертаниями.

Передо мной – мужская фигура, высеченная из лунного света. Совершенно голый. Вода стекает по его торсу, подчёркивая каждую мышцу. И он… ухмыляется?

– Я не русалка, – выдавливаю из себя, отводя взгляд.

Хотелось бы произнести это с достоинством, но зубы стучат так, что, кажется, разобьются в щепки.

– Не русалка? – он поднимается во весь рост, и луна обрисовывает силуэт, достойный лесного бога. Отходит к воде, будто проверяя течение. – А зачем тогда топиться собралась? Разве не знаешь, что симпатичных утопленниц водяной забирает себе в услужение?

Голос у него глубокий, с хрипотцой, будто смешанный с шёпотом реки.

– А страшненьких? – цепляюсь за шутку, хотя слова вылетают мелкой дрожью, как осенние листья.

Он замирает, потом разражается смехом – тёплым, живым, таким неожиданным в этой ледяной ночи.

– Страшненьких, – повторяет он, наклоняясь ко мне, – водяной возвращает. Сказать, что ошибся вышла.

Его глаза в темноте горят, как те угольки, что ещё тлеют на дальнем берегу.

– Как это? – зачем-то задаю дурацкий вопрос.

– Оставляет мавками бродить вдоль берега, – его слова тонут в шелесте осоки. Ветер играет с моими мокрыми прядями, заставляя их липнуть к щекам. – Раздевайся, давай!

– Что? – даже дрожь от холода на мгновение прекращается.

Он делает шаг. Лунный свет выхватывает резкие черты – высокие скулы, упрямый подбородок, глаза, как будто светящиеся в темноте.

– Раз-де-вай-ся, – повторяет он, будто объясняет ребенку. В голосе звучит терпение, граничащее с раздражением.

– А-а-а… – понимание наконец приходит. Губы сами растягиваются в улыбке. – Значит, хочешь воспользоваться моей беспомощностью?

Его брови резко взлетают вверх.

– Дурища! – фыркает он, и в этом слове столько привычного раздражения, будто мы ссоримся уже сто лет. – Ты вся синяя, как слива. Хочешь околевать – твое дело, но я зря что ли тебя вытаскивал?

Он резко наклоняется, поднимает с земли мое свою рубаху и швыряет ее мне в лицо.

– Одевайся. Хотя бы сверху.

Я ловлю одежду, но не спешу двигаться.

– А если я не хочу? – дразню, наблюдая, как его скулы напрягаются.

– Тогда валяйся голая, – поворачивается спиной. – Только не ной потом, когда комары съедят полностью.

В его голосе – смесь заботы и раздражения, как у старшего брата. Я вдруг понимаю – этот человек спас меня и, похоже, уже жалеет о своем порыве.

Глава 4

Кай.

День прошел как в тумане. Всю ночь снились кошмары, хотя я бы их назвал видениями из прошлых жизней… пусть даже не моих. После того, как я заглянул в портал, они стали моими частыми спутниками.

Из книг отца стало известно, что наш мир не линеен, а состоит из множества вселенных, соединенных пространственно-временными порталами. Одновременно существует и прошлое, и будущее, и настоящее, причем для каждого мира оно свое. Подробно описаны всего несколько, об остальных практически нет никаких сведений.

Именно поэтому меня преследует навязчивая идея – что, если где-то в одной из вселенных моя семья жива? Несколько лет назад мы жили совсем в другом мире, далеком от этого княжества. Но потом, отец, как ему казалось, нашел способ вернуться на планету наших предков. Патала так она называлась. В самом сердце вселенной Нагалока. Но боги прокляли нагов, изгнав их с родной земли, и теперь многие поколения ищут дорогу туда.

В то утро отец сказал, что мы сможем вернуться на родину. Он сумел подобрать нужное заклинание для портала. Матушка была на седьмом небе от счастья, а младшие братья наперебой фантазировали, каким будет наш новый дом. Все сказки, что нам рассказывали на ночь грозились стать реальностью. В день солнечного затмения, ровно в полдень, когда луна закрыла солнечный диск, оставив лишь тонкий серп света, отец собрал нас у портала. Это должно было быть началом новой жизни, а стало концом уже существующей. Наги не обладают природной магией, как ведьмы, поэтому для заклинания понадобилась энергия солнечного затмения и жертвенный еж. Именно это колючие создание предписывалось лишить жизни во имя благой цели. Все было сделано правильно. Но в тот самый момент, когда луна начала отступать, возвращая солнце миру, что-то пошло не так. Яркая вспышка и болезненный ожог от зеленого пламени портала все, что я запомнил. В себя пришел уже здесь. Один. Никого из моей семьи не было рядом, лишь обрывок платья младшей сестры, которую держал на руках. Красная рюшка с пришитыми белыми бусинами. Малышка Кали очень его любила.

С тех пор прошло пять лет. Я здесь, один. Сначала было сложно, но потом жизнь пошла своим чередом. Моей целью стало изучение портала, и связанных с ним миров. К счастью, в лесу за болотом нашелся домик. Вполне себе крепкий, а главное с большой библиотекой. Много лет назад здесь жил мой предшественник – наг, судя по записям, сумевший сбежать из этого мира.

Я трачу много времени на изучение книг, записей, дневников. И недавно мне удалось заглянуть за грань портала. Это словно подглядывать в чужие окна. Можно часами наблюдать, как огромные космические корабли плывут в космосе или на балы в роскошных замках, или пирамиды среди песков пустыни. И вглядываться в лица, страстно желая, увидеть родных. Миры разнообразны, а мне достался этот. Все могло бы быть не так трагично, но местные жители верят в домовых, водяных, русалок и мавок, но не в нагов. Меня до сих пор считают страшным змеем и активно пытаются приносить в жертву девственниц. В первые разы это сильно шокировало, причем нас обоих. Объяснить девице, что я не собираюсь ее есть оказалось невероятно сложно. Потом научился с ними договариваться и вывозить в соседнее княжество. Там, конечно, “дикие” кочевники, но с нагами вполне знакомы. В одном из кланов даже глава полузмей.

Один раз правда, кхм… девушка попалась совсем странная. Требовала не съесть ее, а овладеть прямо на жертвенном камне. Мне стоило огромного труда пристроить жертву замуж в клан кочевников.

Сегодня у местных праздник. Все время забываю его название… Кажется ночь Ивана Купалы. Молодежь до самого рассвета танцует, прыгает через костер и хлещет местный хмельной напиток. А потом придется самый активных вылавливать из реки.

Солнце давно закатило свой круг за горизонт, когда я пришел на берег реки, чтобы привести свои мысли в порядок. Ночной воздух приятно холодит кожу. Приятно размять хвост. Сбросив одежду, меняю ипостась и захожу в воду. Ее холод только раззадоривает. Ныряю, прохожу под водой и в пару мощных гребков оказываюсь на середине реки. Разворачиваюсь и растягиваюсь на поверхности, чуть подправляя вектор движения хвостом. Где-то на фоне слышно пение, голоса празднующих. Но неожиданно что-то изменяется. Вместо пения крики и топот лошадиных копыт.

Поворачиваюсь и вижу, как с обрыва вниз летит девушка. Она совершенно молча и практически без всплеска уходит под воду. Мне требуется всего несколько гребков, чтобы подплыть к ней. Подхватываю ее и вытаскиваю на поверхность, оставив местных мавок без жертвы.

– Да не дергайся, ты! – рыкаю, когда девушка начинает мешать своему спасению.

Но меня конечно же никто не собирается слушать. Она начинает судорожно кашлять, при этом цепляясь руками за себя, воду, и что всего хуже мои волосы.

З-зараза! Именно поэтому спасение утопающих дело рук самих утопающих.

Кое-как меняю ипостась.

Шипя, и ругаясь, вытаскиваю ее на берег.Переворачиваю, чтобы помочь освободится от воды.

– Все хорошо. Слышишь меня? Русалка? – спрашиваю, пытаясь отыскать хотя бы зачатки сознания. – Ау?

Девушка жадно дышит, не обращая на меня внимания.

– Я не русалка, – произносит спустя несколько минут.

Губы синие, бледная и дрожит от холода, но при этом выражение лица, словно она меня спасла, а не наоборот.

– Не русалка? – усмехаюсь, отходя чуть в сторону. – А зачем тогда топиться собиралась? Разве не знаешь, что симпатичных утопленниц водяной забирает себе в услужение?

– А страшненьких? – спрашивает язвительно.

– Оставляет мавками бродить вдоль берега, – говорю, натягивая штаны. – Раздевайся уже давай!

– Что? – взвизгивает, переставая трястись.

– Раз-де-вай-ся, – повторяю четко и по слогам.

Честно, я ожидал какой угодно реакции от недавней утопленницы. Истерики, воплей и заламывания рук, но только не этого. Девушка разом успокаивается, как только убеждается, что ей не послышалось. Она понятливо кивает с совершенно отрешенным лицом.

Проклятье! Вот же…

Из жизни с сестрой, пусть и младшей, я совершенно точно усвоил, что когда девушки вот так вот спокойно соглашаются, совсем не означает, что они действительно тебя поняли. В большинстве случаев в их головах просто произошел какой-то взрыв, выводы после которого получились абсолютно невероятные.

– Тогда ясно. Ты хочешь воспользоваться моим телом. – выдает с максимально серьезным выражение лица. – Фух.

Она выдыхает с явным облегчением, а потом начинает громко хохотать.

Та-а-к… Это истерика? Ну явно же истерика. Нужно быть снисходительнее к девушке… все же она пережила стресс… Или она всегда такая странная была, именно поэтому ее с обрыва столкнули?

Ладно. Пусть. Терпеливо жду пока девушку хотя бы немного отпустит.

Отсмеявшись, она так же совершенно спокойно ложится на землю, раскидывает руки и ноги в сторону, изображая звезду, и закрывает глаза.

– Можешь приступать. Я готова.

– К чему? – произношу, пытаясь понять, как правильно реагировать на происходящее.

– Дать тебе то, чего желаешь. – отвечает, раскидывая руки еще шире.

Так. Кажется теперь мне необходимо отдышаться и понять, что делать.

– Я же попросил, – выдыхаю, – снимай свои тряпки.

– А? – удивленно приоткрывает один глаз.

– Раз-де-вай-ся! – рычу, уже не сдерживаясь. – Живо!

Мгновение ничего не происходит. Она лежит, я стою, борясь со жгучим желание, отправить ее обратно в реку.

– Живо!

Девушка медленно садится, заправляет прядь мокрых волос за ухо и произносит:

– А это обязательно?

– Да!

– Я слышала, – смущенно опускает взгляд, – что совсем не обязательно… некоторым даже нравится…

– Что нравится? – я уже начинаю сомневаться кто из нас двоих повредился рассудком.

– Когда в одежде…

– Но не в мокрой же! – не выдерживаю и подхожу ближе. – Мне в мокром не нравится!

Удивленно хлопает глазами, а потом смотрит на свое платье. Ткань плотно облепляет худое тело. Местами она практически прозрачная. В сумраке ей наверняка ничего этого не видно, но у нагов ночное зрение развито гораздо сильнее, чем у людей.