Переяславль. Огненный Венец

Костер занялся, затрещал, выстреливая искрами в фиолетовое от морока небо. Языки пламени росли с каждой секундой, становясь все выше, все яростнее. И по мере того, как разгорался огонь, происходило нечто странное.

На стенах это почувствовали сразу. Теплый, чистый воздух, пахнущий не гарью, а смолой и силой, начал оттеснять сладковатую вонь колдовского дыма. Шепот, сводивший с ума, не исчез, но стал тише, отдалился, словно его источник уносило ветром. Призрачные фигуры в тумане начали таять, терять очертания.

Мирослав почувствовал, как спадает ледяной обруч, стиснувший его голову. Видение отца исчезло. Голос Зоряны в голове умолк. Он посмотрел на Прохора. Старик облегченно вздохнул и кивнул в сторону детинца.

– Слышишь, гончар? Это наши боги отвечают. Наш огонь всегда был сильнее их тьмы.

На площади Велимудр продолжал. Он уже не говорил, а почти пел, и в его голосе слышались рокот грома и треск огня. Ученики, подхватив его песнь, начали водить вокруг костра хоровод, ускоряя темп. Пламя взметнулось вверх на несколько саженей, превратившись в огненный столб. Казалось, он подпирает само небо.

– Ты думаешь… это правда поможет? – с сомнением спросил Гаврила, все еще дрожа. – Против стольких сабель…

Прохор посмотрел на него тяжелым взглядом.

– Ты лепишь кожу, Гаврила. Мирослав – глину. Кузнец – железо. А волхв лепит дух. И сейчас дух важнее любой стали. Если воин сломлен внутри, самый острый меч в его руках – не более чем железяка. Велимудр сейчас кует наши души, как кузнец раскаленный металл. Он выжигает из них страх. Чтобы мы стали крепче.

Мирослав понял, что старик прав. Дело было не только в колдовстве. Дело было в вере. В том, что там, за спиной, есть сила, которая борется вместе с ними. Это было знание того, что они не одни. Огромный костер на площади стал маяком, светочем в море безумия. Он был виден с любой точки стены. Он напоминал каждому воину, за что он сражается. За этот огонь. За этот мир.

Постепенно фиолетовый туман морока начал редеть, истончаться, превращаясь в обычную ночную дымку. Он не исчез полностью, цепляясь за низины и темные углы, но его сила иссякла. На стенах перестали кричать безумцы. Ополченцы неуверенно переглядывались, приходя в себя, словно после тяжелой болезни. Раздавались тихие, облегченные вздохи. Кто-то опустился на колени, шепча слова благодарности.

На главной площади огонь достиг своего пика, а затем начал медленно, ровно оседать. Велимудр опустил руки. Его лицо в отсветах пламени казалось измученным, он словно постарел на десять лет за эти несколько минут. Он влил в этот ритуал всю свою силу.

Один из молодых послушников подошел к нему.

– Отец, ты в порядке?

Велимудр медленно кивнул, опираясь на посох.

– Вода… дайте мне воды…

Он сделал несколько жадных глотков из поднесенной кружки.

– Морок мы отогнали. Но шаманы не отступятся. Они как стервятники – будут кружить и ждать, когда мы ослабнем. Ночью они попытаются снова. Эта война, мальчик… она идет не только на стенах, но и здесь, – он постучал себя по груди. – И здесь проигрывать нельзя. Никогда.

Пламя на площади умиротворенно гудело. Воины на стенах снова видели звезды над головой. Они обрели ясность ума. И вместе с ней пришло полное осознание ужаса своего положения. Но теперь это был не панический, животный страх. Это была холодная, звенящая решимость. Война началась. И на небе, и на земле.

Глава 9: Первый Штурм

Ночь, очищенная от морока, стала еще страшнее. Тишина, которая пришла на смену колдовскому шепоту, была натянута до предела, как тетива боевого лука. В хазарском лагере погасили большинство костров. Тьма стала плотнее, скрывая передвижения врага. Защитники стояли на стенах, вслушиваясь в каждый шорох, и эта тишина давила на нервы сильнее, чем грохот барабанов.

– Идут, – глухо сказал Прохор, приложив ухо к стене. – Земля гудит. Тихо идут. Пешие.

Мирослав тоже прислушался. И правда, сквозь ночную прохладу пробивалась едва уловимая, низкая вибрация. Тысячи ног ступали по земле, стараясь не производить шума. От этого беззвучного приближения по спине пробегал холодок.

Внезапно тьма взорвалась.

Сотни факелов вспыхнули одновременно в каких-то ста саженях от стены, выхватив из мрака волну атакующих. Их было несметное количество. Они бежали к стенам, неся на плечах грубо сколоченные осадные лестницы. За ними двигались лучники, прикрывая первую волну.

И тут же ночь разорвал оглушительный, первобытный рев. Смесь боевого клича, воя и визга, от которого закладывало уши и звенело в зубах. Они больше не крались. Они шли на убой.

– Держать строй! – прогремел над стеной голос Ратибора. – Лучники, первый залп по несущим лестницы! Остальным – копья наготове!

Мирославу показалось, что сердце у него остановилось. Все, что было до этого – тревожные вести, ожидание, морок – было лишь прелюдией. Настоящий ужас был здесь, сейчас. Бегущая на него ревущая толпа с оскаленными в свете факелов лицами.

Рядом щелкнули тетивы. Туча стрел со свистом ушла в ночь. Несколько факелов упали и погасли, кто-то из нападавших вскрикнул и повалился на землю, роняя свою ношу. Но на их место тут же вставали другие. Волна даже не замедлилась.

– Глыбы! Катить! – донесся приказ.

На стене, где стоял Мирослав, несколько ополченцев, кряхтя, подкатили к краю огромное, замшелое бревно и сбросили его вниз. Оно с глухим треском и хрустом врезалось в гущу нападавших. Раздались предсмертные крики.

– Мирослав! Гаврила! Ко мне! – позвал Прохор. Они втроем схватили здоровенный камень, который едва могли поднять.

– На счет «три»! – просипел Прохор. – Раз… два… ТРИ!

Они сбросили камень. Мирослав на мгновение заглянул вниз и увидел искаженные ненавистью и напряжением лица врагов. Они были так близко. Такие же люди. С руками, ногами, глазами…

Первая лестница с грохотом ударилась о стену в нескольких шагах от них. К ней тут же кинулись двое дружинников. Они рубили секирами по рукам, цеплявшимся за перекладины, отталкивали лестницу баграми.

Но лестниц было слишком много. Одна, вторая, третья врезались в стену, как когти гигантского зверя. И по ним, прикрываясь щитами от летящих сверху камней и кипящей смолы, полезли хазары.

Начался ад.

Лязг стали, глухие удары, хрипы, крики – все смешалось в одну чудовищную какофонию. Мирослав стоял, прижавшись к стене, сжимая свое копье. Руки стали ватными, в голове был туман. Он видел, как первый хазарин вскочил на стену рядом. Прохор, не говоря ни слова, шагнул вперед и с силой ткнул копьем ему в живот. Хазарин выронил саблю, схватился за древко обеими руками, посмотрел на Прохора с удивлением, а потом его ноги подкосились, и он рухнул на дощатый настил.

Смерть была не героической и не страшной. Она была… будничной. Быстрой и грязной.

– Чего застыл?! – заорал на Мирослава Прохор, выдергивая копье. – Коли!

И в этот момент на стену прямо перед Мирославом вскарабкался еще один хазарин. Молодой, с дикими черными глазами и тонкой косичкой. Их взгляды встретились. На одно невыносимо долгое мгновение Мирослав не видел в нем врага. Он видел просто парня, почти своего ровесника. И этот парень поднял кривую саблю, чтобы его убить.

Что-то первобытное, что спало в глубине души гончара, проснулось. Он не думал. Тело сработало само. Он шагнул вперед и ударил копьем. Он целился в грудь, но в суматохе попал в плечо. Наконечник вошел глубоко, с хрустом ломая кость. Хазарин взвыл от боли и ярости, сабля выпала из его онемевшей руки.

И тогда Мирослав совершил то, чего не ожидал от себя никогда. Он навалился на копье всем весом и сбросил раненого врага со стены. Крик оборвался глухим стуком внизу.

Мирослав стоял, тяжело дыша, и смотрел на свои руки, сжимавшие древко. Он это сделал. Он убил. Не ранил, не прогнал – убил. Ни радости, ни облегчения не было. Только тошнотворная пустота в желудке.

Он не успел опомниться, как раздался яростный рев. В нескольких десятках шагов от него, у главных ворот, хазарам удалось закрепиться. На стене закипела настоящая свалка. И там, в самом пекле, Мирослав увидел Зоряну.

Она не была похожа на девушку, которую он видел на учениях. Она была воплощением войны. Вся в грязи и чужой крови, ее коса растрепалась, шлем съехал набок. Она двигалась в каком-то безумном, смертоносном танце. Ее меч, казалось, был продолжением ее руки. Она не рубила наотмашь, как ополченцы. Ее удары были короткими, точными и страшными. Укол в горло, удар под щит, быстрый разворот и удар рукоятью в лицо следующему. Она не кричала. Она билась молча, с плотно сжатыми губами, и в ее серых глазах горел холодный огонь. Она была не просто воином – она была хищником в своей стихии. Вокруг нее образовалось небольшое свободное пространство, усеянное телами врагов.

Мирослав смотрел на нее, и ужас боя на мгновение отступил перед этим зрелищем. Она была прекрасна. Не женской, мягкой красотой, а дикой, первозданной красотой бури, огня, самой смерти. И в этот момент он понял, что его робкая влюбленность – это детская забава. То, что он чувствовал к ней сейчас, было чем-то иным. Благоговением. Ужасом. И отчаянным, всепоглощающим желанием, чтобы эта страшная, прекрасная женщина осталась жива.

– Мирослав, мать твою! Помоги!

Крик Гаврилы вырвал его из оцепенения. Кожемяка отбивался от здоровенного бородатого хазарина, который теснил его к краю стены. Топор Гаврилы был выбит из рук, и он едва сдерживал удары сабли небольшим деревянным щитом.

Мирослав, не думая, бросился на помощь. Он не умел фехтовать. Он просто ткнул копьем в спину бородачу. Тот взревел, обернулся, и в этот момент подоспевший Прохор ударил его своим копьем в бок.

Битва превратилась в хаос. Время исчезло. Были только крики, стоны, запах пота, крови и смерти. И лязг стали, который, казалось, впитался в саму древесину стен.

Штурм продолжался целую вечность, которая уместилась, может быть, в один час. Хазары лезли волна за волной, но защитники, разъяренные, отчаянные, стояли насмерть. Они не отступили ни на шаг. Наконец, когда небо на востоке начало светлеть, из лагеря кочевников донесся протяжный звук рога. Сигнал к отступлению.

Хазары, рыча от злости, нехотя отхлынули от стен, унося с собой раненых и оставляя под стенами десятки мертвых тел.

Первый штурм был отбит.

Глава 10: Кровь на Дереве

Крики и лязг стали стихли, сменившись стонами и тяжелым, прерывистым дыханием. Рассвет, пробивавшийся сквозь рваные облака, высветил картину побоища. Стены Переяславля были похожи на разоренный муравейник. Тела врагов вперемешку со своими. Сломанные копья, разбитые щиты, брошенные шлемы. Деревянный настил стен пропитался кровью так, что стал темным и липким. Воздух был густым и тяжелым, в нем смешались запахи крови, пота, гари и смерти.

Мирослав стоял, оперевшись на свое копье. Адреналин боя, державший его на ногах, отхлынул, оставив после себя тошнотворную слабость и гул в ушах. Руки дрожали так, что он едва удерживал оружие. Он смотрел на тело хазарина, которого помог убить вместе с Прохором. У того были седые пряди в бороде и грубые, мозолистые руки. Отец. Муж. Кто-то, кого, может быть, ждут в одной из тех юрт. Эта мысль кольнула неожиданной, неуместной жалостью, которую он тут же задавил.

– Живые – помочь раненым! – раздался усталый, охрипший голос Ратибора. – Мертвых… мертвых потом. Сначала спасти тех, кого можно.

Люди зашевелились, как сонные мухи. Началась другая битва – тихая, изматывающая, без лязга стали, но не менее страшная. Битва за жизнь.

– Эй, гончар, не спи! – Прохор тронул Мирослава за плечо. Лицо старика было серым от усталости, на щеке запеклась длинная царапина. – Вон Гаврила. Давай поможем.

Мирослав посмотрел туда, куда указывал Прохор. Кожемяка сидел на земле, привалившись к стене. Его рукав был пропитан кровью.

– Живой, Гаврила? – спросил Прохор, присаживаясь рядом.

– Да вроде… – прохрипел тот. – Руку саблей чиркнули. Горит, зараза…

Рана была глубокой, но кость, кажется, не задело.

– Надо в лазарет, – решил Прохор. – Перевяжут, травой присыпят. Встать сможешь? Мирослав, подсоби.

Они вдвоем подхватили Гаврилу под руки и повели его со стены. Каждый шаг отдавался болью во всем теле. Вокруг них делали то же самое. Кто-то нес товарища на импровизированных носилках из плаща. Кто-то просто тащил, волоча по земле. Раненые стонали, матерились, иногда плакали от боли и бессилия.

Лазарет развернули в просторном доме купца, отданном под общие нужды. Едва переступив порог, Мирослав понял, что здесь ад не кончился. Он просто стал другим. Пахло кровью, мочой, гноем и отварами горьких трав. На полу, на лавках, на столах – везде лежали люди. Десятки искалеченных, изрубленных, пронзенных стрелами тел. И между ними, как тени, скользили женщины и старики. Лица их были бледными, сосредоточенными. У них не было времени на слезы и причитания.

Старая ведунья Миланья, с лицом, похожим на сушеный гриб, командовала всем.

– Этому залить рану кипящим вином! Ты, девочка, неси чистые тряпицы! Быстрее! Этот уже не жилец, оставь, не трать время, помоги тому, кто еще дышит!

Ее голос был резким, но не злым. Это был голос человека, который каждый день смотрит в лицо смерти и научился торговаться с ней за каждую жизнь.

Они уложили Гаврилу в углу. К нему тут же подошла молодая женщина. Ее руки дрожали, но она уверенно промыла рану горячим отваром. Гаврила зашипел от боли, стиснув зубы.

– Потерпи, воин, – сказала она тихо. – Живым остался – уже удача.

Мирослав стоял посреди этого хаоса и чувствовал себя абсолютно беспомощным. Здесь его копье было бесполезно. Он не умел перевязывать, не знал трав. Он просто смотрел на страдания. На молодого дружинника, у которого стрела торчала из живота, и он тихо просил воды. На ополченца, потерявшего в бою глаз и теперь безучастно смотревшего в потолок.

– Чего стоишь? – окликнула его Миланья, заметив его растерянный вид. – Руки-ноги целы?

– Д-да, – выдавил Мирослав.

– Тогда неси воду от колодца! И дров для котлов! Быстрее, пока все раненые кровью не истекли!

Мирослав, благодарный за приказ, который вывел его из оцепенения, бросился наружу. Свежий утренний воздух после смрада лазарета показался чистым, как родниковая вода. Он бегал туда и обратно, таская тяжелые ведра и охапки дров. Работа спасала. Физическая усталость оттесняла ужас увиденного.

Принеся очередную порцию дров, он замер у входа. В лазарет ввели воеводу Ратибора. Старый волк шел сам, но его поддерживал дружинник. Левый рукав кольчуги был разрублен, из-под него сочилась кровь.

– Пустяки, – рычал он, отмахиваясь от пытавшихся помочь ему женщин. – Там парни и похуже лежат. Сначала ими займитесь!

Рядом с ним была Зоряна. На ней не было ни царапины, только лицо и доспехи были забрызганы чужой кровью. Она смотрела на отца с тревогой, но и с огромным уважением.

– Позволь им помочь, отец, – сказала она тихо, но твердо. – Мертвый воевода Переяславлю не нужен.

– А хромой нужен? – проворчал он, но все же сел на лавку.

Зоряна обвела лазарет тяжелым взглядом. Ее глаза задержались на молодом парне, который лежал у стены, и Миланья качала головой, отходя от него.

– Сколько? – спросила она глухо у ведуньи, кивнув на весь лазарет.

– Десятка два тяжелых. Еще столько же полегче. И это только те, кого донесли, – ответила Миланья, не прекращая рвать тряпицы. – А не донесли… еще человек тридцать. Добрый урожай собрала костлявая сегодня.

Зоряна сжала кулаки. Ее взгляд случайно встретился со взглядом Мирослава. На мгновение ее лицо, бывшее до этого маской воина, дрогнуло. В ее глазах промелькнула такая усталость и боль, что у Мирослава перехватило дыхание. Она видела не просто раненых. Она видела своих товарищей, тех, с кем вчера делила хлеб, с кем смеялась.

– Ты… целый? – тихо спросила она, и этот вопрос, заданный ему, гончару, прозвучал в его ушах как награда.

– Да, – кивнул он. – Меня… не задело.

Она кивнула в ответ и отвернулась, снова надевая свою непроницаемую маску.

Мирослав вышел из лазарета и прислонился к стене дома. Солнце уже поднялось высоко. Штурм был отбит. Они выстояли. Но цена… цена была слишком высока. Он посмотрел на свои руки. Они были в саже, в занозах от дров, в засохших каплях чужой крови. И под всем этим была въевшаяся в кожу глина. Он все еще был гончаром. Но глина, из которой теперь лепилась его жизнь, была замешана на крови. И отмыться от нее он уже не сможет никогда.

Глава 11: Разговор у Костра

Солнце в степи вставало иначе, чем в городе. Оно не поднималось из-за крыш, а выкатывалось из-за края земли, огромное, красное, заливая выжженную равнину кровавым светом. Этот свет падал на хазарский лагерь, на ряды юрт, на пасущихся коней, на людей, молча завтракавших вяленым мясом. Но сегодня этот рассвет не нес бодрости. Он лишь подсвечивал потери.

Перед шатром бека горел небольшой костер. Клубы дыма лениво тянулись в утреннее небо. Тогрул сидел на походном табурете, завернувшись в плащ из волчьего меха. В руке он держал простую деревянную чашу с горячим, горьким отваром степных трав. Он пил его мелкими глотками, не чувствуя ни вкуса, ни тепла. Его взгляд был устремлен на далекие стены Переяславля, которые в утренней дымке казались клыками мертвого зверя.

Рядом, присев на корточки, сидел его главный военачальник, тархан Илмар. Человек средних лет, чье лицо было покрыто сетью шрамов, а единственная целая рука лежала на рукояти сабли. Вторую руку он потерял в битве с аланами десять лет назад, но это не сделало его менее опасным. Он был не таким яростным, как молодой Арслан, и не таким осторожным, как старый Бури. Илмар был хитер и терпелив, как степной волк, выслеживающий добычу.

– Сотня и тридцать два воина, – сказал Илмар ровным, лишенным эмоций голосом, словно считал овец. – Это те, кого мы оставили под стенами. Еще столько же раненых. Многих придется бросить, они не доживут до вечера. Они хорошо укрепились. На стенах бьют смолой, кипятком и камнями. У них много лучников, и бьют они метко.

Тогрул медленно отставил чашу.

– Я видел. Я стоял на холме и видел, как наши лучшие воины, покорители горских племен, разбивались об их бревна, как морская волна о скалы. Я видел, как их убивали… вчерашние пахари и ремесленники.

Он поднял взгляд на Илмара. В его глазах не было гнева. Только холодная, задумчивая усталость.

– Ты видел их глаза, Илмар? Когда они бросали камни? Я не видел. Далеко. Но я чувствовал их ярость. Они дерутся, как загнанные волки в своем логове. Каждый их удар – это удар за детей, которые прячутся в подвалах. Мы пришли за рабами и хлебом, а нашли народ, который готов умереть, но не стать ни тем, ни другим.

Илмар кивнул, подбрасывая в костер сухую ветку.

– Это их земля, мой бек. Они ее кормили своим потом. Теперь готовы накормить своей кровью. Это нужно понимать. Силой, в лоб, мы положим здесь половину орды. И даже если возьмем город, то что получим? Развалины, населенные призраками, и горстку измученных рабов, которые умрут по дороге в Кафу. Это не та цена, которую мы готовы заплатить.

– Арслан требует нового штурма, – безразлично бросил Тогрул. – Говорит, что первый раз мы их просто напугали. Что нужно ударить еще раз, сильнее, и они сломаются.

Илмар криво усмехнулся, обнажив крепкие желтые зубы.

– Арслан молод. Его кровь горяча, а сабля остра. Но ум его еще туп. Он видит только славу. Он не видит, как наши женщины будут выть, когда мы привезем им вместо мужей только их оружие. Пугать нужно овец, бек. А волков пугать бесполезно, их можно только убить. Или перехитрить.

Он взял палочку и начал чертить на пыльной земле план. Круг – город. Линии – реки.

– Их стены крепки, это правда. Но дерево горит. Можно подобраться ночью и поджечь.

– У них дозоры, – возразил Тогрул. – И они льют воду. Мы потеряем больше людей, чем при штурме.

– Можно сделать подкоп, – продолжил Илмар, не обращая внимания. – Обрушить стену изнутри. Это долго, но надежно.