Пансионат

Валерий Карибьян

Пансионат

Глава 1. Изумрудная роща

1

Финальный аккорд очередного визита на малую родину планировал отыграться ранним завтраком с Алёной в прибрежном кафе, в тени высокой пальмы с развесистыми и острыми, как ножи, листьями. («Я стою здесь дольше, чем ты живешь на земле».) А перед отъездом в аэропорт мы собирались провести остаток неумолимо таящего времени у моря, на пляже с мелкой галькой, приятно щекочущей стопы, греясь в лучах солнца, которого месяцами не хватает в Москве.

Настроение стало поигрывать заунывными нотками еще накануне. Последний день в путешествиях всегда грустный – выход из состояния эйфории и беспечности в суровую реальность житейской прозы. Но вскоре беспощадная рутина подхватит тебя волной и в людском потоке суматошного метрополитена вынесет прочь от свежих курортных впечатлений, и предательское чувство конца морской идиллии быстро отвалится, как хвост у ящерицы, который однажды вырастет снова.

Так я привычно думал, но никуда не уехал. Происшествие, случившееся последней (как предполагалось) ночью в номере местного пансионата, названного «Изумрудной рощей» потому, что основное здание пряталось в роще по другую сторону автомобильной дороги (мое раскинулось на прибрежной части отдельным корпусом №6), вынудило меня задержаться в родном городе детства, вызывающем неоднозначные чувства и противоречивые воспоминания, дольше запланированного.

Открылись обстоятельства одного необычного дела, окутанного паутиной давних лет и обраставшего день за днем мрачными подробностями. Подробности эти всплывали неподвластным рациональному восприятию образом и потрясали чудовищными метаморфозами.

Если бы не знаки судьбы, подстерегавшие меня на каждом шагу, в каждом закутке разыгравшегося квеста, тайна этой истории, поросшей мхом Горбачевской перестройки, так и осталась бы похороненной в пыльных слоях комитетских архивов.

2

В старом приморском пансионате мне как всегда досталась просторная комната с большой двуспальной кроватью. Изношенный временем, но подремонтированный и уютный номер «1010» располагался на последнем этаже прямоугольного здания 1974 года постройки – типовая коробка, претендующая на отдаленное подобие многоуровневого круизного теплохода. С советских времен в нем оставили неплохо сохранившийся для своих лет ковер, отдающий дубовой сыростью паркет-елочку, фанерный шкафчик с тумбочкой, сколотой на правом верхнем уголке, и люстру с тремя светильниками, чьи плафоны были в виде колокольчиков – абсолютно унылая и безвкусная штуковина. Почти всё остальное вне здания обновили на современный манер лет пятнадцать назад, но местами настолько халтурно, что обновка поплохела быстрее советского аналога.

Из балкона номера открывался роскошный вид на Чёрное море и горы, а посередине этих двух безрезультатно (как их можно сравнивать) конкурирующих между собой по красоте и величию стихий, гармонично раскинувшихся друг против друга, тянулась четырехполосная автомобильная дорога – два встречных направления рассекал техраздел с прямоугольными кустами, напоминавшими гробики, и рекламными стендами, на которых мелькала чья-то предвыборная физиономия, неизвестная, как обычно, большинству жителей.

На перекрестках и съездах местами вырастали противоречащие обстановке дорожные знаки, а за хитрыми поворотами нередко паслись гайцы, устраивая подлую, но эффективную засаду. Частные дома, сетевые и локальные мини-маркеты, приземистые отельчики и пара банков вытянулись по обе стороны неровной шеренгой. Более высокие здания выросли позади, в широкой глубине приморской полосы, близко к морю, пестрящему головами-точками плавающих туристов, медленно скользящими по водной глади катерками да проносящимися на скорости парусниками и скутерами.

Узкий тротуар с утра до ночи оккупировали изнуренные туристы с постылыми лицами, отмахиваясь от выхлопных газов мчащихся в центр и обратно машин.

3

Прислушиваясь к размеренным волнам и шелесту листьев магнолий, я сидел на балконе со стаканом гранатового сока, купленного по традиции у одного местного старожилы на тротуаре, и смаковал ароматную рубиновую жидкость, погрузившись в несвязные размышления. Небо полнилось звездами – «Значит, завтра будет пекло», – вспомнилась известная с детства примета, согласно которой большое скопление звезд в безоблачном ночном небе предзнаменовало жаркий солнечный день. Признаться, несколько раз эта штука не срабатывала, как и всякие другие приметы. Люди склонны предавать излишнее значение ерунде, тем самым осложняя себе жизнь (или облегчая ее?). А бывает, и другим тоже.

Над морем повис огромный, яркий полумесяц, как будто его прикололи к Вселенскому полотну невидимым гигантским пином или канцелярской кнопкой. Казалось, он вот-вот закачается, открепится и свалится вниз под натиском медленно, но последовательно усиливающегося зюйда.

Близился час ночи. Большинство постояльцев давно разбрелись по номерам, и только отдалявшаяся от пансионата парочка лениво брела к выходу в обнимку, смеясь и переговариваясь. Вскоре они скрылись из виду, нырнув в узкую калитку, чей скрип донесся до меня бряцаньем расстроенной струны, и на улице стало окончательно безлюдно.

Глубокий вдох прохладного морского воздуха приятно освежил легкие. Кисло-терпкий гранатовый ручеек неторопливо разливался внутри, провоцируя довольный урчащий звук.

Зайдя в комнату, я оставил балконную дверь открытой, сбросил с себя халат и рухнул в постель.

Едва начал мысленно перебирать яркие моменты, проведенные этим днем с Алёной, как незаметно для себя провалился в сон, распластавшись на животе и уткнувшись щекой в излишне мягкую подушку с щедро накрахмаленной наволочкой, которую подобрал снизу руками.

Глава 2. Женщина

1

– Пожалуйста, останься еще на пару дней, – говорила она полушепотом, сидя на кровати рядом и покачиваясь, как ленивый метроном.

Я лежал на боку, поглаживал рукой ее спину под шелковой ночнушкой, и время от времени останавливался подушечкой пальца на выпуклой родинке, которую слегка шевелил, что доставляло мне какое-то детское удовольствие. Она повернула голову в направлении окна и принялась водить расческой по своим каштановым волосам, закрывавшим лицо. Длинные зубцы расчески скользили легко и беспрепятственно, как проходили бы сквозь подтаявшее сливочное масло. Снаружи, на уровне моего этажа, совсем близко к балкону проплывала тягучая дымка постепенно растущего вширь тумана, похожего на громадное тонкое покрывало. Шум моря усилился, его подхватил лай неугомонной собаки из частного сектора вдали. Луна светила необычайно ярко, и через штору на ее поверхности без труда проглядывались темные пятна, напоминавшие материки на карте с очерченными контурами.

– Не могу, – ответил я с искреннем сожалением.

– Ты должен остаться. Иногда мне бывает совсем грустно без тебя. Становится так плохо, что хочется плакать. Одиночество бросает мое сознание в пучину безысходности – я тону в ней, захлебываюсь, понимаешь? Пытаюсь выплыть на поверхность, но чьи-то сильные, тяжелые руки толкают меня обратно, топят, хотят убить, и я не в состоянии ничего с этим поделать, у меня нет сил этому противостоять.

– Ты всегда можешь взять билет и прилететь ко мне. Когда-нибудь все утрясется. Нужно потерпеть. Вещи рано или поздно встанут на свои места.

– Но онне позволит мне отсюда выбраться. Онне дает мне покоя.

– О ком ты говоришь? Что это значит? – Гладившая спину рука остановилась, задев выпуклую родинку сильнее обычного, но болезненной реакции не последовало.

Ее слова всколыхнули мне сердце – в груди кольнуло невидимой иголкой, как будто чьим-то резким и коварным выпадом извне.

– Он. – Последовал ответ странным, изменившимся вдруг голосом. Это «он» несколько раз отозвалось эхом во всех уголках номера, поочередно, и каждая последующая фраза, звонкая, как удар молотка о железо, становилась громче, но стены комнаты быстро поглотили заплутавший в них «он-он-он… он-он-он… он-он-о-о-он…».

– Что происходит? – Я оторвал голову от подушки. Помещение вдруг поплыло на моих глазах, а череп неприятно сдавило, словно его обхватили две незримые, огромные ладони и натужно прессовали с обеих сторон.

– Я сказала, останься, – ее голос прозвучал очень грубо, язвительно, Алёна никогда так со мной не разговаривала.

Вдруг ее волосы, почему-то теперь почерневшие, спутанные и грязные, измазанные в какой-то жиже, начали сочиться водой. Ночная рубашка мгновенно зашлась пятнами, намокла и прилипла к телу, просвечивая синеватую кожу с ползущими всюду по телу красно-зелеными венами. Соски встали колом и почернели. Она убрала от головы расческу, к которой прилип клок зацепившихся за гребень волос, и принялась неторопливо поворачиваться ко мне – неестественно, с хрустом костей и скрежетом сухожилий, крутя туловище вокруг своей оси против физиологии. Я отодвинулся к стене и оцепенел. Когда она повернулась верхней частью тела на сто восемьдесят градусов, то передо мной явилось вздутое, усеянное набухающими и пульсирующими язвами лицо с пустыми глазницами.

– Останься! – прокричало создание, обнажив свои гнилые зубы и гнойные десна, окруженные фрагментами обглоданных губ. Из пальцев – там, где отсутствовали ногти, – выползала темная густая жидкость. Существо протянуло ко мне вздутые, синюшные руки, выпустив из пасти огромное, длинное подобие червя с физиономией зубатки-мутанта, – червь упал на простыню и начал издавать непередаваемые звуки (нет слов, чтобы описать это жуткое подобие полустона-полурыгания). Судорожно извиваясь, червь с каждой очередной конвульсией ударял хвостом о постель, размазывая по ней слизь, и тошнотворно смыкал-размыкал липкие челюсти.

Комнату наполнил запах дохлого морского смрада.

Ееволосы принялись отслаиваться, и за пару секунд голова женщины-существа, по-прежнему скрученного в пояснице, будто ее пытались выжать после стирки, облысела, а мозг начал усиленно вздыматься волнами и пробиваться через кожу, разрывая ее посередине хрустящей полоской, словно тугую застежку гриппера.

Ужасное лицо приобрело черты неизвестного мужчины, как бы замещая собой носителя.

2

Я проснулся. Мерцающие аквамарином цифры электронных часов напротив – на сколотой фанерной тумбочке – показывали два часа ночи. Туман за окном стоял пеленой, не двигался, застыл, как в стоп-кадре на зажеванной пленке старой видеокассеты. С улицы не доносилось ни звука. Луна продолжала ярко светить в номер, и та часть комнаты, где стояла кровать, была такой же различимой, как при включенном ночнике.

Посторонний звук в ванной напряг мои нервы еще сильнее, в мышцы прыснул адреналин. Послышалось, будто кто-то теребит занавеску в душевой и топчется на месте, хлюпая босыми ногами в остатках воды на поверхности шумного поддона.

Я встал с кровати. Двигаясь полубоком, осторожно приблизился к двери в ванную. Кто-товнутри принялся греметь флаконами и топтаться громче прежнего. Взявшись за дверную ручку, но не торопясь ее открывать, я позвал:

– Алёна?

Никто не ответил.

Оно затаилось: звуки стихли.

Я немного постоял, ничего не произнося и не предпринимая лишних действий, затем повернул круглую прозрачную ручку вправо (мерзкий скрежет) и медленно потянул дверь на себя. Приоткрыв ее на несколько сантиметров, я рассмотрел очертания прячущейся за душевой занавеской фигуры женщины. Распахнув дверь шире, я заскочил внутрь и резким движением одернул занавеску, издавшую рваный треск.

Никого за ней не оказалось.

Закрыв глаза, я сделал глубокой вдох и медленно выдохнул, пытаясь вернуть сердце и разум в спокойное состояние. Открыл кран и несколько раз окатил лицо и шею холодной водой, чтобы взбодриться. Посмотрел в зеркало над раковиной: щеки побледнели, глаза провалились и почернели.

В ту же секунду за моей спиной, из ниоткуда, опять возникла этаженщина!

Я резко обернулся, но она мгновенно испарилась, оставив лишь грязную зловонную лужу воды на том месте, где только что стояла подобно восставшему мертвецу.

Уверенный, что все это мне померещилось, я вернулся в кровать, с головой накрыл себя одеялом и отвернулся к стене, попытавшись уснуть.

«Не разобрать, где правда, а где – сон».

Из ванной снова послышались звуки. О кафельный пол разбился какой-то предмет, отчего мой слух потряс мерзкий осколочный звон – казалось, он разбился внутри моей головы, а не в нескольких шагах за стеной. Дверь в ванную распахнулась, и в комнату ворвался до кишок пронизывающий холодом ветер. В следующий миг рядом со мной на матрасе один за другим проявились грязные, смешанные с песком и галькой мокрые следы, как если бы по кровати ступал невидимый человек. Ветер промчался сквозь комнату с такой быстротой, что оконная штора взметнулась к потолку, вырываясь на улицу через выход на балкон, и зависла на какое-то время горизонтально, стрекоча и колыхаясь (несколько металлических клипс не выдержали – слетели и звонко рассыпались на паркет). Затем штора медленно опустилась, держась на трех-четырех уцелевших креплениях, и накрыла собой подоконник с недавно покрашенной белым краской чугунной батареей.

За окном внизу раздался глухой шлепок.

Я рванул на балкон, схватился за перила и опасно перегнулся, пытаясь разглядеть дворик перед зданием. На аллее внизу стояла едва различимая человеческая фигура. Когда она попятилась и шагнула босыми ногами в пятно света от фонарного столба позади, я увидел женщину в тонком сарафане. Странным образом, внезапно освещенный всеми лампами округи, экстерьер изменил свой облик: вместо современных клумб, обновленного освещения и свежей брусчатки… на их месте возникли другие: советского оформления.

Я прокричал сверху глупое: «С вами все в порядке?!»

Она стояла неподвижно, склонив голову и на мой окрик. Ее лицо закрывали длинные, ниже плеч, взлохмаченные волосы. Руки безвольно прижались к бедрам, а босые ноги сомкнулись вместе на ромбовидной тротуарной плитке из 1980-х, проросшей сквозь щеди травой.

Ничего не ответив, она показала пальцем в сторону моря, затем медленно перевела его на железную дорогу поблизости и в третий раз – на вход в пансионат, перед которым в скрюченной позе, в луже крови на асфальте распластался человек. После этого женщина неторопливо скрылась в темноте аллеи, когда весь свет, за исключением одного тусклого фонаря, погас так же внезапно, как вспыхнул до этого.

3

Я влетел в комнату, схватил висевшие на спинке стула брюки и спешно их натянул. Ближайшие к входной двери туфли, как и рубашку, сдернутую рывком там же с вешалки, надевал уже на ходу, в длинном коридоре десятого этажа, когда мое тело, не видя и не слыша собственных ног (касались ли они тогда пола, одному Богу известно) мчалось к лифту что есть силы. Сколько бы я не бежал, выход из коридора отдалялся пропорционально моей скорости, как в сюрреалистическом наваждении. Издевательски и насмешливо.

Не помня себя, в какой-то момент я все-таки очутился у гетинаксовых дверей лифта и принялся нервно давить кнопку вызова. Механизмы лениво заскрипели, чрево шахты отозвалось тяжелым рокотом, словно все устройство было живым глубинным монстром, чей вековой сон нагло потревожили. Не теряя времени, я выскочил на балкон теперь уже вестибюля, чтобы еще раз разглядеть двор перед зданием, пока лифт ехал на десятый этаж: снаружи по-прежнему не было ни души, а экстерьер – его часть, освещенная блеклым, рассеянным фонарем, – так и оставался «советским».

Вскоре прозвучал сигнал подъехавшего лифта. Я нырнул обратно в холл. Приоткрывшись только наполовину, хлипкие двери застопорились, но я протиснулся в кабину между створками и двинул кулаком по клавише «1». Двери захлопнулись, лифт тронулся. Кабина принялась спускаться с такой стремительностью и тряской, что меня отбросило в угол – я рухнул на пол, угодив затылком в непрочную стену. От удара в ней образовалась трещина, но я не почувствовал сильной боли.

Перед глазами все закружилось, зрение потухло.

Когда я пришел в себя, кабина резко остановилась и накренилась, отчего меня швырнуло в противоположный угол. Потолочная лампа потухла. Тишину нарушал только гул электрики, отрывистый скрежет тяговых канатов шахты и лязг креплений.

В кабине запахло гнилой сыростью.

Поднявшись на ноги, я нащупал панель и стал нажимать все клавиши подряд. Никакой реакции не последовало. Вызов службы помощи не срабатывал.

Внезапно кнопки этажей принялись хаотично мигать, а свет в кабине замерцал с такой интенсивностью, что невыносимо засвербило в ушах; череп кололо будто ледорубом, а глаза превратились в тяжелые и болезненные свинцовые шары. Я почувствовал сзади чье-то дыхание – его холодная струя била мне в затылок и шею. Запах сырости усилился, завоняло тухлым морем, как воняет какая-нибудь расщелина волнореза, внутри которой сдохло животное и бултыхается, ударяясь об усеянные острыми мидиями стенки. Я развернулся. Напротив меня стояла «женщина из комнаты». Под ее ногами накапливалась вода, поднимаясь выше, и выше… Кабину затапливало. Существо стояло неподвижно и смотрело на меня своими черными впадинами без глазных яблок.

Вода достигла пояса и забурлила, генерируя на поверхности грязно-коричневую пену, а сквозь нее пробивались морды громадных червей с рожами зубаток-мутантов, клацающих ртами. Они отчаянно пытались всплыть – захлебывались и тонули, захлебывались и тонули… Я принялся изо всех сил разводить двери лифта, помогая себе ногами, и одновременно продолжал бить по клавишам, но все мои действия вновь оказывались безуспешными.

– Что тебе нужно?! – крикнул я существу, повернув голову и продолжая бороться с дверями.

Онастояла молча и неподвижно.

Вода почти достигла моего подбородка. Существо заторможенным движением подняло руку и указало на двери – в ту же секунду они открылись, и вода, заполнившая почти всю кабину, гигантским потоком хлынула вовне, а кабина оказалась в горизонтальном положении, дверями вниз.

Ухватившись руками за створки, я просунул в узкую щель порога мыски туфель и с трудом удержался, чтобы не оказаться выбитым мощным напором.

Когда вода опустошила кабину, моим глазам предстал колодец – гигантский, бездонный, с металлическими скобами для подъема и спуска, на которых повисли зеленые водоросли, чьи концы капали тягучей, как плавленная жвачка, гнойно-белой субстанцией. Единственная ржавая, кривая лесенка уходила вниз, в невидимую бесконечность.

Во второй раз, но уже с трудом, я повернул голову, насколько смог, держась из последних сил в подвешенном состоянии. Боковое зрение теперь не уловило в кабине существа. По-прежнему, но уже реже, мерцал и щелкал свет. А потом лампа заискрилась и взорвалась. Осколки разлетелись с такой силой, что несколько кусков впились мне в ноги и спину, больно прорезав кожу до мяса, хотя плафон был сделан из пластмассы.

Когда все вокруг заволокло чернильным мраком, со дна бездны послышался детский плач и тут же стих (последние беспомощные отголоски едва достигали моего слуха), потерявшись в глубине этой воронки непостижимых размеров.

Обессилив окончательно, я приготовился расслабить руки, чтобы сорваться вниз и пуститься навстречу «финалу».

Сырое дыхание смерти.

Трупный привкус во рту.

Кабину оглушает знакомый голос – он раздается из динамика аварийной службы помощи на алюминиевой панели, вспыхнувшей в темноте желтым свечением:

– А-а-а-у-у-у! Ты там живой?!

И вибрирующие стены потрясает многократный, убийственный стук.

Глава 3. Алёна

1

Дверь номера разошлась барабанной дробью.

Я встал с кровати, накинул халат, неторопливо прошел в тамбур и повернул влево разболтанную замок-вертушку. На пороге стояла Алёна. Она выглядела беззаботной, концы ее прямых каштановых волос, оплетая шею, ниспадали на грудь через левое плечо. Она улыбнулась, сверкнув кокетливыми голубыми глазками, расправила волосы и смешно крутанулась на месте:

– Как тебе мой новый сарафан? – хихикнула она, приподняв подол чуть выше коленок и соблазнительно обнажив свои прямые, гладкие ноги.

«Сарафан во сне был такой же…»

– Красивый, – смурно ответил я.

Алёна чмокнула меня в небритую щеку теплыми, немного влажными губами со словами «Ты колишься» и «Твой мобильник не отвечает».

Я молча прошел в комнату. Она закрыла за собой дверь и настигла меня возле тумбочки с часами, застывшими на «2:13» (цифры светились теперь красным). Я выдвинул верхний ящик, достал из него мобильник и убрал на нем бесшумный режим, но не обратил внимание на время. Алёне не нравится моя привычка отключать звук телефона перед сном, чтобы никто его не прервал, но вместо пилки мозга она всегда ограничивается сухой дежурной фразой с нотками укора: «Твой мобильник не отвечает».

– Фу, какой ты неприветливый. И помятый. – Она запустила руку мне под халат и защекотала спину – я ощутил сухое тепло ее мягкой ладони и забегавшие по коже пальцы. – Мы хотели позавтракать в кафе у моря вместо общего зала, ты не забыл?

– Прости, я плохо спал, окончательно заснул только под утро – и прозевал будильник.

Взял с тумбочки электронные часы и покрутил их в руке – никакого режима переключения цвета с аквамаринового на красный не обнаружил.

– Что у тебя здесь произошло? – Она бросила удивленный взгляд на разбросанные у батареи клипсы и нечаянно раздавила одну из них, когда прошла к балкону. – Ох, – смешно наморщился ее лобик под театральное сожаление.

– Зацепился за штору, когда переступал порог.

– Хм.

Алёна отодвинула занавеску и с головой погрузилась в дверной проем, игриво приподняв одну ногу. Держась одной рукой за косяк, она свисла наружу и, легкомысленно раскачиваясь, нарочно выпятила попку, зная, что я буду на нее глазеть.

– Погода – песня, – пролепетала она и вернулась ко мне.

– Который час? – Я легонько стукнул по будильнику, понажимал кнопки на задней панели, но он продолжал светиться цифрами «2:13».

– Уже десять.

– Черт, мне же в четыре надо выдвигаться, а нужно еще на море сгонять и в дорогу собраться.

– Пойдем уже на пляж, пока не кончилось время завтраков, потому что здесь они до одиннадцати. В аэропорт тебе ехать от силы минут сорок, так что успеешь.

– Только душ приму.

– Подожду тебя внизу, на аллее. – Проведя рукой по моему животу, Алёна направилась к выходу.

Я огляделся, вспоминая нехороший сон, покосился на смятую постель, на оторванную от креплений занавеску, на дверь ванной…

– А, нет! Лучше без душа. Пошли так. Обмоюсь в пляжной кабинке.

– Ты какой-то странный, Вадик. Когда я вчера от тебя уходила, ты был в другом настроении. – Остановившись в дверях, она посмотрела на меня притворно распутным взглядом.

– Вчера все было прекрасно. Что может быть лучше проведенного с тобой времени?..

Она приблизилась и прижалась ко мне всем телом, крепко обняв за плечи (моя грудь придавила ее набухшие, упругие соски). Посмотрела мне в глаза снизу вверх, не поднимая головы, затем отошла и села на кровать.

– Подожду тебя здесь. – Положив руки на сведенные вместе коленки, она оставила возможность видеть через крохотный зазор между бедрами и нижним краем сарафана ее белые, полупрозрачные трусики.

2

Когда мы проходили в холле мимо стойки рецепции, я поинтересовался у администратора, не случилось ли чего странного этой ночью. Тот ответил, что все было спокойно и тихо как никогда. Алёна спросила, в чем дело, я сказал, что мне приснился нелепый сон, оставивший после себя смешанное чувство дежа вю; что будто в середине ночи кто-то сильно шумел под окнами. Рассказывать о сомнамбулических злоключениях я пока не стал. О присутствии посторонней женщины в душе – тем более.

3

Всю дорогу к морю слушал краткий пересказ очередного детектива в бумажном издании, который Алёна заказала себе на маркет-плейсе. (Хотел бы я почаще разгуливать среди полок «живых» книжных магазинов – о, этот запах и атмосфера… – а затем, счастливый до жопы, как иногда выражается Алёна, плыть на кассу, чтобы оплатить очередной томик, но цены желают лучшего, и я тоже стал грешить этим онлайн.) Дело происходило в каком-то захолустном американском городке, погрязшем в криминале, куда сослали одного детектива за его просчет на прежней работе: потеряв дочь и не дождавшись от полиции справедливости, убитый горем отец, пришедший на работу к этому копу, застрелился прямо в участке – вышиб себе мозги из револьвера на глазах у изумленных офицеров. Дело кончилось тем, что главный герой и сам потерял семью, которую зверски убили местные головорезы за то, что пришлый легавый слишком глубоко копал в их убогом, тухлом и провонявшем на каждом шагу смертью городке. В итоге детектив собрал команду единомышленников из числа мстительных коллег, давно жаждавших поквитаться с местными бандами, и встал на путь жестокой мести, перебив отморозков чрезвычайно кровавым способом.