Пансионат

Валерий Карибьян

Пансионат

Глава 1. Изумрудная роща

1

Финальный аккорд очередного визита на малую родину планировал отыграться ранним завтраком с Алёной в прибрежном кафе, в тени высокой пальмы с развесистыми и острыми, как ножи, листьями. («Я стою здесь дольше, чем ты живешь на земле».) А перед отъездом в аэропорт мы собирались провести остаток неумолимо таящего времени у моря, на пляже с мелкой галькой, приятно щекочущей стопы, греясь в лучах солнца, которого месяцами не хватает в Москве.

Настроение стало поигрывать минорными нотками еще накануне. Последний день в путешествиях всегда грустный – выход из состояния эйфории и беспечности в суровую реальность житейской прозы. Но вскоре беспощадная рутина подхватит тебя волной и в людском потоке суматошного метрополитена вынесет прочь от свежих курортных впечатлений, и предательское чувство конца морской идиллии быстро отвалится, как хвост у ящерицы, который однажды вырастет снова.

Так я привычно думал, но никуда не уехал. Происшествие, случившееся последней (как предполагалось, или крайней, если хотите) ночью в номере местного пансионата, названного «Изумрудной рощей» потому, что основное здание пряталось в характерных красках пышных зарослей по другую сторону автомобильной дороги (мое при этом развернулось на прибрежной части отдельным корпусом №6), вынудило меня задержаться в родном городе детства, вызывающем противоречивые чувства и нежелательные воспоминания, дольше запланированного.

2

В старом приморском пансионате мне досталась просторная комната с большой двуспальной кроватью, такая же, какую обычно держали для меня в противоположном крыле. Изношенный временем, но подремонтированный и уютный номер «1010» располагался на последнем этаже прямоугольного здания 1974 года постройки – типовая коробка, отдаленное подобие многоуровневого круизного теплохода (надеюсь, я уловил задумку архитектора). С советских времен в нем оставили неплохо сохранившийся для своих лет ковер, паркет-елочку, отдающий дубовой сыростью, фанерный шкафчик с тумбочкой, сколотой на правом верхнем уголке, и люстру с тремя светильниками, чьи плафоны развернулись в трех направлениях колокольчиками – абсолютно унылая и безвкусная штуковина. Почти всё остальное вне здания обновили на современный манер лет пятнадцать назад, правда, местами настолько халтурно, что обновка, думается, поплохеет быстрее советского аналога.

С балкона открывался роскошный вид на Чёрное море и горы, а посередине этих двух безрезультатно конкурирующих между собой по красоте и величию стихий, гармонично раскинувшихся друг против друга (как их можно сравнивать), тянулась четырехполосная автомобильная дорога – два встречных направления рассекал техраздел с прямоугольными кустами, напоминавшими гробики без крышки (уж так их остригли), и рекламными стендами, на которых мелькала чья-то предвыборно-плутовская физиономия – неизвестная, как обычно, большинству жителей, но скорее всего, уже победившая без всяких выборов.

На перекрестках и съездах местами вырастали противоречащие обстановке дорожные знаки, а за хитрыми поворотами нередко паслись гайцы, устраивая подлую, но эффективную засаду. Частные дома, сетевые и локальные мини-маркеты, приземистые отельчики да пара банков вытянулись по обе стороны неровной шеренгой. Более высокие здания громоздились позади, ближе к морю, пестрящему головами-точками плавающих туристов; по блестящей на солнце водной глади медленно скользили катерки, а между ними проносились парусники и безумные скутеры. Узкий тротуар с утра до ночи оккупировали изнуренные туристы с постылыми лицами, тяжело волоча ноги и отмахиваясь от выхлопных газов мчащихся в центр и обратно машин.

Один исследователь «легкости бытия» назвал бы всё это «акустической мерзостью, за которой неминуемо рано или поздно следует мерзость визуальная». Ему виднее, он получил награду за конвенциональный ужас «кровавой гэбни» и вывернутую с фрейдовским препарированием изнанку травмированных персонажей, гонимых приобретенным в детстве сексуальным уродством из одной европейской столицы в другую на фоне архетипичных мифов и легенд. А еще за собачность людей и человечность собаки, у которой Ницше мог бы попросить прощения, как у битой кучером туринской лошади.

Кольцевая клумба единственного поблизости кругового движения, напоминавшая школьный ботанический сад, была усажена десятками видов пальм, цветов и причудливых тропических растений. Если свернуть оттуда вправо, то выйдешь к реке, берущей начало за тысячи метров в заснеженных с ранней осени горах. Река ныряет извилистой лентой под железнодорожный мост и, перед тем как впасть в море, пронзая узкое горлышко, наполняет естественный бассейн почти идеальной круглой формы. На его западном берегу столпилась ржавая портовая техника – молчаливые монстры металла.

3

Прислушиваясь к размеренным волнам и шелесту магнолий, я сидел на балконе со стаканом гранатового сока, купленного по традиции у одного местного старожилы на тротуаре, и смаковал ароматную рубиновую жидкость, погрузившись в несвязные размышления. Небо полнилось звездами – «Значит, завтра будет пéкло»,вспомнилась известная с детства примета, согласно которой большое скопление звезд в безоблачном ночном небе предвещало жаркий солнечный день. Признаться, несколько раз эта штука не срабатывала, как и всякие другие приметы. Люди склонны предавать излишнее значение ерунде, тем самым осложняя себе жизнь (или облегчая ее?). А бывает, и другим тоже.

Огромный полный месяц, болтавшийся над морем, казался слабо приколотым невидимым гигантским пином или канцелярской кнопкой к Вселенскому полотну – вот-вот отвалится и рухнет в ночную воду под натиском медленно, но последовательно нарастающего зюйда.

Близился час ночи. Большинство постояльцев давно разбрелись по номерам, и только отдалявшаяся от пансионата парочка лениво брела к выходу в обнимку, над чем-то посмеиваясь. Вскоре они скрылись из виду, нырнув в узкую калитку, и ее скрип донесся до меня бряцаньем расстроенной струны. На улице окончательно стало безлюдно.

Глубокий вдох прохладного морского воздуха приятно освежил легкие. Сладко-терпкий гранатовый ручеек неторопливо разливался внутри, провоцируя довольный урчащий звук.

Зайдя в комнату, я оставил балконную дверь открытой, сбросил с себя халат и рухнул в постель.

Едва начал мысленно перебирать яркие моменты, проведенные этим днем с Алёной, как незаметно для себя провалился в сон, распластавшись на животе и утонув щекой в мягкой подушке с щедро накрахмаленной наволочкой, которую подобрал снизу руками.

Глава 2. Женщина

1

– Пожалуйста, останься еще на пару дней, – говорила она полушепотом, сидя на кровати рядом и покачиваясь, как ленивый метроном.

Я лежал на боку, поглаживал рукой ее спину под шелковой ночной сорочкой, и время от времени останавливался подушечкой пальца на выпуклой родинке, которую слегка шевелил, что доставляло мне какое-то детское удовольствие. Она повернула голову в направлении окна и принялась водить расческой по своим каштановым волосам, закрывавшим лицо. Длинные зубцы расчески скользили легко и беспрепятственно, как проходили бы сквозь подтаявшее сливочное масло. Снаружи, очень близко к балкону тонким покрывалом разрастался туман. Шум моря усилился, его подхватил лай неугомонной собаки из частного сектора вдали. Луна светила необычайно ярко, и через штору на ее поверхности без труда проглядывались темные пятна, напоминавшие материки на карте с очерченными контурами.

– Не могу.

– Ты должен остаться. Иногда мне бывает совсем грустно без тебя. Становится так плохо, что хочется плакать. Одиночество бросает мое сознание в пучину безысходности – я тону в ней, захлебываюсь, понимаешь? Пытаюсь выплыть на поверхность, но чьи-то сильные руки толкают меня обратно, топят, хотят убить, и я не в состоянии ничего с этим поделать, у меня нет сил этому противостоять.

– Ты всегда можешь взять билет и прилететь ко мне. Когда-нибудь все утрясется, просто нужно немного потерпеть. Вещи рано или поздно встанут на свои места.

– Но онне позволит мне отсюда выбраться. Онне дает мне покоя.

– О ком ты говоришь? Что это значит? – Гладившая спину рука остановилась, задев выпуклую родинку сильнее обычного, но болезненной реакции не последовало.

Ее слова всколыхнули мне сердце, в груди кольнуло невидимой иголкой, будто чьим-то резким и коварным выпадом извне.

– Он. – Последовал ответ странным, изменившимся вдруг голосом. Это «он» несколько раз отозвалось эхом во всех уголках номера, поочередно, и каждая последующая фраза, звонкая, как удар молотка о железо, становилась громче, но стены быстро поглотили заплутавший в них «он-он-он… он-он-он… он-он-о-о-он…».

Я оторвал голову от подушки. Комната вдруг поплыла на моих глазах, а череп неприятно сдавило, как будто его обхватили две незримые, огромные ладони и натужно прессовали с обеих сторон.

– Я сказала, останься, – ее голос прозвучал очень грубо, язвительно, Алёна никогда так со мной не разговаривала.

Вдруг ее волосы, теперь почерневшие, спутанные и грязные, измазанные в какой-то жиже, стали сочиться водой. Ночная сорочка превратилась в сарафан, который мгновенно зашелся пятнами, намок и прилип к телу, просвечивая синеватую кожу с ползущими по всему телу красно-зелеными венами. Соски встали колом и почернели. Она убрала от головы расческу, к которой прилип внушительный клок зацепившихся за гребень волос, и принялась неторопливо поворачиваться ко мне – неестественно, с хрустом костей и скрежетом сухожилий, крутя туловище вокруг своей оси против физиологии. Я отодвинулся к стене и оцепенел. Когда она повернулась верхней частью тела на сто восемьдесят градусов, то передо мной явилось вздутое, усеянное набухающими и пульсирующими язвами лицо с пустыми глазницами.

– Останься! – прокричало создание, обнажив свои гнилые зубы и гнойные десна, оформленные обглоданными губами. Из пальцев – там, где отсутствовали ногти, – вытекала темная густая жидкость. Существо протянуло ко мне вздутые, синюшные руки, выпустив из пасти огромное, длинное подобие червя с физиономией зубатки-мутанта, – червь упал на простыню и начал издавать непередаваемые звуки (нет слов, чтобы описать этот жуткий полустон-полурыгание, а лицо его в разную секунду было человекоподобным). Судорожно извиваясь, червь с каждой очередной конвульсией ударял заостренным хвостом о постель, размазывая по ней слизь и тошнотворно смыкая-размыкая липкие челюсти.

Комнату наполнил дохлый морской смрад.

Ее волосы принялись отслаиваться, и за пару секунд голова женщины, по-прежнему скрученной в пояснице, словно ее пытались выжать после стирки, облысела, а мозг начал усиленно вздыматься, ходить волнами и прорезáться через кожу, разрывая ее посередине хрустящей полоской как тугую застежку гриппера.

Ужасное лицо приобрело черты неизвестного мужчины, как бы замещая собой носителя.

2

Я проснулся. Мерцающие аквамарином цифры электронных часов напротив, на сколотой фанерной тумбочке показывали два часа ночи. Туман за окном стоял пеленой, застыл, как в стоп-кадре на зажеванной пленке старой видеокассеты. С улицы не доносилось ни звука. Луна продолжала ярко светить в номер, и та часть комнаты, где стояла кровать, была такой же различимой, как при включенном ночнике.

Посторонний звук в ванной напряг мои нервы сильнее, в мышцы прыснул адреналин: послышалось, будто кто-то теребит занавеску в душевой и топчется на месте, хлюпая босыми ногами в остатках воды на поверхности шумного поддона.

Я встал с кровати. Двигаясь полубоком, осторожно приблизился к двери в ванную. Кто-товнутри принялся греметь флаконами и топтаться громче прежнего. Взявшись за дверную ручку, но не торопясь ее открывать, я позвал:

– Алёна?

Никто не ответил.

Оно затаилось?– звуки стихли.

Я немного постоял, ничего не произнося и не предпринимая лишних действий, затем повернул круглую прозрачную ручку вправо

(мерзкий скрежет)

и медленно потянул дверь на себя. Приоткрыв ее на несколько сантиметров, я рассмотрел очертания прячущейся за душевой занавеской фигуры женщины. Распахнув дверь шире, я заскочил внутрь и резким движением одернул занавеску, издавшую рваный треск.

Никого за ней не оказалось.

Я закрыл глаза и сделал глубокой вдох. Медленно выдохнул, пытаясь вернуть сердце и разум в стабильное состояние. Открыл кран, несколько раз окатил лицо и шею холодной водой, чтобы взбодриться. Посмотрел в зеркало над раковиной: щеки побледнели, глаза провалились и почернели.

В ту же секунду за моей спиной, из ниоткуда, опять возникла этаженщина!

Я резко обернулся, но она мгновенно испарилась, оставив грязную зловонную лужу воды на том месте, где только что стояла.

Уверенный, что все это мне померещилось, я вернулся в кровать, с головой накрыл себя одеялом и отвернулся к стене, попытавшись уснуть.

«Не разобрать, где правда, а где – сон».

Из ванной снова послышались звуки. О кафельный пол разбился какой-то предмет, отчего мой слух потряс мерзкий, многократный осколочный звон – как будто предмет разбился внутри моей головы, а не в нескольких шагах за стеной. Дверь в ванную распахнулась, и в комнату ворвался до кишок пронизывающий холодом ветер. В следующий миг рядом со мной на матрасе один за другим проявились следы мокрого песка и гальки, точно по кровати ступал невидимый человек. Ветер промчался сквозь комнату с такой быстротой, что оконная занавеска вырвалась на улицу через балконный дверной проем и зависла на какое-то время горизонтально, стрекоча и колыхаясь. Несколько металлических клипс не выдержали, слетели и громко рассыпались на паркет. Затем она медленно опустилась, держась на трех-четырех уцелевших креплениях, и накрыла собой подоконник с белой чугунной батареей.

За окном внизу раздался глухой шлепок.

Я выскочил на балкон, схватился за перила и опасно перегнулся через влажные, мерзлые поручни, стараясь разглядеть дворик перед зданием. На аллее внизу стояла едва различимая человеческая фигура. Когда фигура попятилась и шагнула босыми ногами в пятно света от фонарного столба позади нее, я увидел женщину в тонком сарафане. Странным образом, разом вспыхнувший всеми лампами аллеи экстерьер изменил свой облик: вместо современных клумб, обновленного освещения и свежей брусчатки… на их месте возникли другие – советского оформления.

Я прокричал сверху глупое:

«С вами все в порядке?!»

Она стояла неподвижно, склонив голову и не реагируя на мой окрик. Ее лицо закрывали длинные, взлохмаченные до живота волосы. Руки безвольно прижались к бедрам, а босые ноги сомкнулись вместе на ромбовидной тротуарной плитке советского образца, сильно проросшей травой, как в апокалиптической видеоигре или фильме.

Ничего не ответив, женщина направила палец в сторону моря, затем медленно перевела его на железнодорожное полотно вблизи пляжей и в последний раз – на асфальтовую дорожку под окнами первого этажа, на которой в скрюченной позе и луже крови лицом вниз распластался человек. После этого женщина неторопливо скрылась в темноте аллеи, когда весь свет, за исключением одного тусклого фонаря, погас так же внезапно, как вспыхнул до этого.

3

Я влетел в комнату, схватил со спинки стула брюки и быстро их натянул, чуть не ударившись об угол кровати, но смог удержаться, подобно акробату, опасно балансирующему по тонкому канату на одной ноге. Ближайшие к входной двери туфли, как и рубашку, сорванную там же с вешалки, надевал уже на ходу, в длинном коридоре десятого этажа, когда мое тело, не видя и не слыша собственных ног (касались ли они пола, одному Богу известно) мчалось к лифту что есть силы. Сколько бы я не бежал, выход из коридора отдалялся пропорционально моей скорости, как в сюрреалистическом наваждении, издевательски и насмешливо.

Не помня себя, в какой-то момент я все-таки очутился у гетинаксовых дверей лифта и принялся нервно давить кнопку вызова. Механизмы лениво заскрипели, чрево шахты отозвалось тяжелым рокотом, словно всё устройство было живым глубинным монстром, чей вековой сон нагло потревожили. Не теряя времени, я выскочил на балкон теперь уже вестибюля, чтобы вновь разглядеть двор перед зданием, пока лифт ехал на десятый этаж: снаружи по-прежнему не было ни души, только тело продолжало лежать на асфальте, а экстерьер – его часть, освещенная блеклым, рассеянным фонарем, – так и оставался «советским».

Голова человека на асфальте зашевелилась в момент гулкого сигнала подъехавшего на этаж лифта.

Я нырнул обратно в холл. Приоткрывшись только наполовину, хлипкие двери застопорились, но я протиснулся в кабину между створками и двинул кулаком по клавише «1». Двери захлопнулись, и лифт тронулся. Кабина летела вниз с такой противоестественной скоростью и тряской, что меня отбросило в угол, и я рухнул на пол, угодив затылком в непрочную стену. От удара в ней образовалась трещина, а я почувствовал сильную головную боль. Перед глазами все закружилось, зрение ненадолго пропало.

Когда я пришел в себя, кабина резко остановилась и накренилась, отчего меня швырнуло в противоположный угол, затем опять встала ровно. Потолочная лампа погасла. Тишину нарушал только гул электрики, отрывистый скрежет тяговых канатов шахты да лязг креплений.

(горловые связки монстра)

Кабина выделяла гнилую сырость.

Поднявшись на ноги, я в темноте нащупал панель и стал нажимать все клавиши подряд. Никакой реакции не последовало. Вызов службы помощи не срабатывал.

Внезапно кнопки этажей принялись хаотично мигать, издавая мерные щелчки, а снова вспыхнувший в кабине свет замерцал с такой интенсивностью и свербящими звуками, что моим ушам стало невыносимо больно. Череп кололо будто ледорубом, а глаза превратились в тяжелые и болезненные свинцовые шары, которые лезли наружу из-за сильного внутречерепного давления.

Я почувствовал сзади холодную струю постороннего дыхания, поливавшего мне затылок и шею. Запах сырости усилился, завоняло тухлой расщелиной волнореза, внутри которой сдохло животное и бултыхается, ударяясь об усеянные мидиями стенки.

Я развернулся. Напротив меня стояла «женщина из комнаты». Под ее ногами скапливалась вода, поднимаясь выше, и выше. Кабину затапливало. Существо не двигалось и смотрело на меня своими черными впадинами без глазных яблок, с набившейся в них грязной жижей.

Вода достигла пояса и забурлила, генерируя на поверхности грязно-коричневую пену, а сквозь нее пробивались морды громадных червей с рожами зубаток-мутантов-людей, клацающих ртами. Они отчаянно пытались всплыть – захлебывались и тонули, захлебывались и снова тонули…

Я принялся изо всех сил раздвигать двери лифта, помогая себе ногами, и одновременно продолжал бить по клавишам, но все мои действия оказывались безуспешными.

– Что тебе нужно?! – крикнул я существу, повернув голову и продолжая бороться с дверями.

Онастояла по-прежнему молча и неподвижно.

Вода тем временем подступилась к подбородку. Существо заторможенным движением подняло руку и указало на двери – в ту же секунду они открылись, и вода, заполнившая почти всю кабину, гигантским потоком хлынула вовне, а кабина оказалась в горизонтальном положении, дверями вниз, как и я лицом. Почувствовав этот переворот заранее, я ухватился руками за створки, просунул в узкую щель порога мыски туфель и с трудом удержался, чтобы не оказаться выбитым мощным напором…

…Кабина опустошилась, и моим глазам предстал колодец – гигантский, бездонный, с ржавыми металлическими скобами для подъема и спуска, на которых повисли зеленые водоросли, и с них капала тягучая, как плавленная жвачка, гнойно-белая субстанция. Единственная кривая лесенка, почти полностью съеденная коррозией, тянулась в непроглядную бесконечность под кабиной лифта, перевернутого вместе со мной.

Во второй раз, но уже с трудом, я повернул голову, насколько смог, держась из последних сил в подвешенном состоянии. Боковое зрение не уловило в кабине существа. Всё реже мерцал и щелкал свет. А потом лампа заискрилась и взорвалась. Осколки разлетелись с такой силой, что несколько кусков впились мне в ноги и спину, больно прорезав кожу до мяса, хотя плафон был сделан из пластмассы.

Когда всё вокруг заволокло чернильным мраком, со дна бездны послышался детский плач, терявшийся в глубине этой воронки непостижимых размеров – последние беспомощные отголоски живоглот поглощал медленно, тщательно их пережевывая и проталкивая в свой бесконечный кишечник.

Обессилив окончательно, я приготовился расслабить руки и последовать за ними.

Плесень.

Сырое дыхание смерти.

Трупный привкус во рту.

(«Как в той квартире на Преображенке».)

Кабину оглушает знакомый голос – он раздается из динамика аварийной службы помощи на алюминиевой панели, вспыхнувшей в темноте желтыми огнями:

– А-а-а-у-у-у! Ты там живой?!

И вибрирующие стены потрясает многократный, убийственный стук.

Глава 3. Алёна

1

Дверь номера разошлась барабанной дробью.

Я встал с кровати, накинул халат, неторопливо прошел в тамбур и повернул разболтанный замок-вертушку. На пороге стояла Алёна. Она выглядела беззаботной, концы ее прямых каштановых волос, оплетая шею, ниспадали на грудь через левое плечо, как в старом фильме-сказке. Она улыбнулась, сверкнув кокетливыми голубыми глазками, расправила волосы и смешно крутанулась на месте:

– Как тебе мой новый сарафан? – хихикнула она, приподняла подол чуть выше коленок и продемонстрировала свои прямые, гладкие ноги.

«Сарафан – как во сне…»

– Красивый, – смурнó ответил я.

Алёна чмокнула меня в небритую щеку теплыми, немного влажными губами и сначала прошептала: «Ты колешься», а затем обычным голосом сказала: «Твой мобильник не отвечает».

Я молча прошел в комнату. Она закрыла за собой дверь и настигла меня возле тумбочки с электронными часами, застывшими на «2:13» (цифры светились теперь красным). Я выдвинул верхний ящик, достал из него мобильник и убрал на нем бесшумный режим, но не обратил внимания на время. Алёне не нравится моя привычка отключать звук телефона перед сном, чтобы никто его не прервал (сплю я, как видите, порой хреново), но вместо пилки мозга она всегда ограничивается сухой дежурной фразой с нотками укора: «Твой мобильник не отвечает».

– Фу, какой ты неприветливый. Да еще помятый. – Она запустила руку мне под халат и защекотала спину – я ощутил сухое тепло ее мягкой ладони и забегавшие по коже пальцы, отчего быстро возникли приятные мурашки. – Мы хотели позавтракать в кафе у моря вместо общего зала, ты помнишь?

– Прости, я плохо спал, окончательно заснул только под утро – и прозевал будильник.

Взял с тумбочки электронные часы и покрутил их в руке – никакого режима переключения цвета с аквамаринового на красный не обнаружил.

– Что у тебя здесь произошло? – Она бросила удивленный взгляд на разбросанные у батареи клипсы и нечаянно раздавила одну из них, когда прошла к балкону. – Ох, – смешно наморщился ее лобик под театральное сожаление.

– Зацепился за штору, когда переступал порог.

– Хм.

Алёна отодвинула занавеску и с головой погрузилась в дверной проем, задрав ножку. Держась одной рукой за косяк, она свисла наружу и, легкомысленно раскачиваясь, нарочно выпятила попку, прекрасно зная, что я буду на нее глазеть.

– Погода – песня, – пролепетала она и вернулась ко мне.

– Который час? – Я легонько стукнул по будильнику, понажимал кнопки на задней панели, но он продолжал светиться цифрами «2:13».

– Уже десять.

– Черт, мне же в четыре надо выдвигаться, а нужно еще на море сгонять и в дорогу собраться.

– Пойдем уже на пляж, пока не кончилось время завтраков, потому что здесь они до одиннадцати. В аэропорт тебе ехать от силы минут сорок, так что успеешь.

– Только душ приму.

– Подожду тебя на аллее внизу. – Проведя легкой рукой по моей ладони, Алёна пошла к выходу.

Я огляделся, вспоминая нехороший сон, покосился на смятую постель, на оторванную от креплений занавеску, на дверь ванной…

– А, нет! Лучше без душа. Пошли так. Обмоюсь в пляжной кабинке.

– Ты какой-то странный, Вадик. Вчера вечером ты был в другом настроении. – Остановившись в дверях, она взглянула на меня загадочно и соблазнительно.

– Вчера все было прекрасно. Что может быть лучше проведенного с тобой времени?..

Она приблизилась и прижалась ко мне всем телом, крепко обняв за плечи (моя грудь придавила ее набухшие, упругие соски). Посмотрела мне в глаза снизу вверх, не поднимая головы, затем отошла и села на кровать.

– Подожду тебя здесь. – Положив руки на сведенные вместе коленки, она оставила возможность видеть через крохотный зазор между бедрами и нижним краем сарафана ее белые, полупрозрачные трусики.