Лабиринт души

На стеклянном столике стояла чаша с водой. Она не помнила, чтобы кто-то её приносил. Вода выглядела свежей, прохладной. И вдруг она поняла: это не просто вода.

Это – забвение.

Пей – и забудешь. Кто ты. Что с тобой было. Зачем ты пришла. Пей – и станешь такой же, как безликая копия. Лёгкой. Спокойной. Свободной.

Она шагнула ближе. Протянула руку. Почти коснулась чаши. И остановилась.

– Ты устала, – раздался голос позади. Всё тот же. Нежный. Безэмоциональный. Голос её двойника.

– Да, – ответила Айлин. – Я устала. Очень.

– Здесь можно остаться. Здесь никто не будет трогать тебя. Здесь ты ничего не вспомнишь.

Айлин посмотрела на чашу. Как сладко было бы забыть. Как сладко – не помнить детства, отца, аварии, страха, одиночества. Не помнить, кем она была до комы. Не помнить, что теперь с ней.

– Но если я забуду, – прошептала она, – тогда всё это будет зря. Тогда и бабушка, и голос, и ты… всё зря.

Двойник медленно наклонила голову.

– Возможно. Но это выбор. Здесь всегда можно выбрать: быть или не быть.

Айлин снова взглянула в зеркало. И теперь – на долю секунды – увидела там себя. Настоящую. Усталую, растерянную. Но живую. С глазами, в которых была боль – и свет.

Она отступила от чаши.

– Я не готова забыть, – тихо сказала она. – Пока нет.

Двойник ничего не ответила. Просто раздвинула шторы.

За ними – дверь. Та самая, в которую Айлин ещё не заходила. На поверхности снова проступали знаки, незнакомые, чужие. И в то же время родные.

– Тогда иди, – произнесла копия. – Но помни: забыть – не значит исчезнуть. Иногда забытое возвращается. Слишком поздно.

Айлин шагнула за порог. Ожидала переход – сдвиг, как это уже бывало: свет, шорох, изменение воздуха, но пространство лишь чуть дрогнуло, как дыхание спящего.

Перед ней – зал. Не узкий коридор, не тусклая комната. Просторный банкетный зал, освещённый мягким светом, в котором невозможно было различить источник. Ни люстр, ни ламп. Свет как будто исходил из самих стен, от скатертей, от гладких поверхностей столов.

Воздух – сладкий, как после дождя и жаркого хлеба. Тихая музыка – не звучала, но чувствовалась в теле, будто её вибрации касались позвоночника. Не песня. Эхо.

На длинных столах – еда. Неизвестная, но не пугающая. Фрукты с глянцевой кожей, блюда, источающие пряные ароматы, дымящиеся чаши с чем-то густым, тёплым. Всё – не из этого мира, и всё – тревожно знакомо. Она не знала этих вкусов, но желудок отзывался – не голодом, а памятью.

Копия стояла рядом. Уже не безлика: черты лица Айлин начали медленно проясняться, словно проявлялись в зеркале, покрытом паром. Но взгляд всё ещё был пуст.

– Ты устала, – сказала она спокойно. – Сядь. Отдохни. Забвение нельзя пройти наскоро. Оно требует уважения.

Айлин не ответила. Сделала шаг – и ноги подкосились. Усталость, которую она не чувствовала до этого, обрушилась волной. Как будто она несла не себя, а весь этот путь – каждый шаг, каждую эмоцию, каждую встречу. И теперь тело требовало тишины.