Лабиринт души

Что за испытание ждёт дальше?

Но вместо ответа – тепло.

Словно бабушка, даже после смерти, обняла её своей молитвой.

Айлин подошла к тумбе, стоящей у стены. На ней – вязаная салфетка, выцветший фотоальбом, и… цепочка.

Старая, золотая, потускневшая от времени.

Она замерла.

Цепочка. Та самая. С овальным кулоном, внутри которого – крошечная гравюра: ветка дерева и едва различимая надпись на арабском.

Сердце пропустило удар.

– Нет… – прошептала она. – Я её не брала с собой.

Она протянула руку, дрожащими пальцами взяла украшение. Цепочка была тёплой. Не просто от температуры – как будто дышала.

"Я же оставила её… на подносе, перед тем как выйти из дома… ещё тогда… до аварии…"

Айлин всмотрелась в кулон.

И вдруг – как вспышка.

Летнее утро. Двор бабушки.

Деревья высокие, зрелые, с широкими кронами.

Солнечные лучи, как золотые копья, пробиваются сквозь листву и танцуют на земле.

Пыль в воздухе, тёплая, живая.

Айлин босиком, в белом платье, смеётся.

А бабушка… сидит у окна, в платке, шьёт.

Всё пропитано покоем. Всё настоящее.

Женщина, которая однажды, не раздумывая, прижала к себе испуганную внучку, от которой отказались все.

Которая не сдалась, когда Айлин падала в истерике или хваталась за горло, пытаясь вдохнуть.

Которая никогда не говорила: "ты странная", а лишь:

– Справимся.

Айлин резко вернулась в комнату – словно вынырнула.

Сжала кулон в кулаке.

Зачем он здесь? Кто его положил?

Она вдруг испугалась.

А если… если кто-то уже проходил здесь до неё?

Если это не просто воспоминание, а предупреждение?

Словно чтобы подавить растущую тревогу, она быстро надела цепочку на шею.

Кулон лёг точно в ямку между ключицами – как будто всё ещё помнил её.

В этот момент – где-то вдалеке, за дверью – послышались шаги.

Медленные, уверенные.

Айлин обернулась, глаза распахнулись.

И дверь открылась.

Шаги стихли.

Тишина вновь накрыла комнату, как плотное покрывало.

Айлин медленно отступила от двери, сердце стучало в груди, будто стараясь вырваться.

Она снова оказалась наедине с собой – или, быть может, совсем не одна?

Комната больше не казалась пустой.

Воздух сгустился, как перед грозой.

Медленно Айлин подошла к окну. Открыла его.

Никакого вида.

Ни улицы. Ни соседских домов.

Только зелёное поле, застывшее, как картина – слишком ровное, слишком идеальное.

Птицы, те же странные птицы, снова пролетели мимо, будто вырезанные из шёлка, лишённые тени.

Она прислонилась лбом к стеклу.

– Это сон?

Голос был хриплым, как после крика.

Она не помнила, кричала ли.

За спиной скрипнула доска пола.

Вздрогнула.

Обернулась.

Пусто.

Цепочка тяжело легла на грудь – словно защита, словно якорь.

Айлин коснулась кулона. Он пульсировал.

Медленно. Ровно. Как сердце.

Значит, я всё же жива? Или это воспоминание? Или… ловушка?

Она прошлась по комнате, проводя пальцами по предметам. Всё было чересчур точно: занавески – как у бабушки, кресло – с потёртыми подлокотниками, даже запах – тот же, слабый, еле уловимый: мыло, сушёная мята, и что-то ещё…

Дом. Но не дом.

Живой. Но неживой.

Воспоминание. Но слишком плотное, слишком настоящее.

На тумбочке под зеркалом – расческа.

Та самая, которой бабушка расчёсывала ей волосы, пока та не могла уснуть.

Вдруг Айлин вспомнила – в одно из тех ночных пробуждений от ужаса, когда она не понимала, что сон, а что нет, бабушка впервые сказала:

– Если не можешь распознать, реальность это или нет – доверься дыханию. Оно одно не врёт. Пока ты дышишь – ты здесь. Всё остальное потом.

Айлин глубоко вдохнула.

Ощутила холодный воздух, пронзительно чистый.

Дверь за её спиной… зашевелилась.

Снова.

Она повернулась – очень медленно.

На этот раз тишина была иной. Не пустой, а… наполненной.

Как будто кто-то стоял совсем рядом – ещё не вошёл, но уже был.

Её ладони стали влажными.

И тогда она впервые услышала его голос.

Негромкий. Ниоткуда. Словно сквозь сам воздух:

– Ты вспомнила. Значит, готова.

Голос прозвучал мягко, как шелест листвы.

Но в то же время он был ясным, проникающим прямо в её грудную клетку:

– Иди дальше, Айлин. Не стой.

Она замерла.

Слова…

Она знала этот голос. Узнала с первого же звука.

Бабушка?

Сердце пропустило удар.

Бабушка, которая всегда звала её в моменты растерянности.

Когда та не могла понять, проснулась ли после ночного кошмара, или всё ещё блуждает в тенях.

Айлин крепче сжала кулон на груди.

Пальцы задрожали.

В горле поднялся ком.

Она сделала полшага назад. Вдруг сковал страх – а вдруг это ловушка?

Но голос снова прошептал – мягче, теплее, ближе:

– Я с тобой. Я всегда была рядом. Просто иди, дитя.

Тишина.

А потом – щелчок.

Дверь слева, та, что раньше была плотно закрыта, приоткрылась сама собой.

Из щели тянуло прохладой. И – почти неуловимо – запахом чего-то знакомого.

Забытого.

Старой пыли. Мокрой земли.

И… меда?

Айлин на мгновение прижала ладонь к груди, где билось сердце.

– Это всё ещё дом. Это просто… другой его этаж. Или уровень. – Она попыталась себе объяснить.

Но даже собственный голос звучал неуверенно.

– Бабушка… ты здесь?

Ответа не было.

И всё же, что-то в ней знало: если она не войдёт – она останется навсегда в этом между.

В тени, на краю, без памяти, без цели.

Айлин сделала шаг.

Порог скрипнул под ногой.

Комната встретила её почти полной темнотой.

Только в самом углу – тусклый свет.

Как лампа, забытая в старом доме.

Она пошла туда.

Но чем дальше заходила, тем тяжелее становилось тело.

Будто тянуло вниз.

Ноги налились свинцом.

Мысли начали путаться.

"Ты забыла, зачем пришла."

"Зачем идти дальше?"

"Здесь тепло. Здесь безопасно. Останься."

Мысли? Нет. Голоса.

Едва слышные, но липкие, будто вязкие нити.

Комната забвения…

Айлин встала как вкопанная.

Зажмурилась.

– Нет… Я не останусь. Я помню. Я должна идти. Я не одна. —

Она вспомнила кашу, сваренную бабушкой.

Горячую, сладковатую, с корицей.

Вспомнила, как бабушка укрывала её пледом и гладила по волосам, когда начинались судороги.

Как шептала:

– Ты сильнее, чем ты думаешь. Господь рядом. Всегда. Даже когда ты спишь. Даже когда ты боишься.

Айлин сделала ещё один шаг.

Потом второй.

Свет в углу стал ярче.

И вдруг – воздух стал легче.

Будто с неё сняли покрывало.

Она прошла сквозь первую комнату.

И не забыла.

И не осталась.

…Свет в углу комнаты разгорался, а Айлин шла к нему, тяжело переставляя ноги.

И вдруг – пространство перед ней дрогнуло.

Как рябь по воде.

Комната изменилась.

Сначала – запах.

Мокрый плед. Табак. Мужская куртка.

И голос. Громкий, раздражённый:

– Я сказал, пусть её здесь не будет! Мне не нужно, чтобы она сидела за столом.

Хватит с меня её взглядов. Как будто всё видит насквозь!

Всё исчезло.

Айлин уже не была здесь.

Она снова стала девочкой. Семь лет, а может, меньше.

Стояла босиком у двери, промокшая от дождя, в руках – плюшевый мишка, в волосах запуталась капля.

Внутри, за окном – свет.

Смех.

Семья за круглым столом.

Мама, молча склонив голову.

И он – её отец.

Голос звучал резко, словно плеть:

– Убери её. Мне некомфортно. Не хочу, чтобы она смотрела.

Опять начнёт говорить, как будто что-то знает. Это ненормально.

Айлин стояла за стеклом, прильнув лбом к оконной раме.

Стекло туманилось от её дыхания.

Почему? Почему я – не семья?

Почему они едят, а я – снаружи?

Я ведь просто хотела сидеть рядом. Просто… быть.

Горло сжало.

В глазах – резкая боль.

Как будто воздух стал острее.

Воспоминание пронзило её, как меч.

Она застонала и схватилась за грудь.

Боль была настоящей.

Словно изнутри кто-то вырывал кусок.

– Ты не нужна. Ты неуместна. Ты слишком странная. Стой снаружи. —

Слова отца эхом повторялись по стенам комнаты.

И каждый раз – как удар.

Айлин упала на колени.

Тяжело дыша, прижимая руки к лицу.

Слёзы текли сами собой – горячие, некрасивые, настоящие.

– Я просто хотела… быть с ними… – прошептала она.

И тут снова:

– Останься. Здесь не будет боли.

– Забудь. Забудь всё. Мы вытрем это. Пустота легче.

Голоса мягкие, почти сочувствующие.

Они манили – как тёплая вода, зовущее забытьё.

Останься в забытьи…

Но Айлин стиснула зубы.

И прошептала сквозь слёзы:

– Нет… Я помню.

Я… вижу.

И я больше не боюсь это знать.

В тот момент – из темноты шагнула фигура.

Высокая, сдержанная.

Светлая кожа, волосы цвета мёда и тьмы, лицо в полутени.

Он молчал, но его взгляд был полон силы.

Айлин подняла глаза.

Внутри всё сжалось.

– Ты… кто ты?

Мужчина наклонился чуть ближе, не касаясь, но словно обнимая её пространством.

Голос его был ниже шёпота, но каждое слово раздавалось внутри неё, будто эхом в пустой комнате сердца:

– Я тот, кто всегда был рядом. Прости, что причинял боль.

Айлин замерла.

Веки дрогнули.

Она медленно подняла взгляд – и впервые ясно увидела его лицо.

Сначала – просто черты: строгие, мужские, знакомые до боли.

Потом – глаза.

Та же глубина. Та же тяжесть.

И в сердце кольнуло:

это он.

Отец.

Мир сжался в точку.

Дыхание сбилось.

Она отшатнулась, но не смогла двинуться ни на шаг.

Губы задрожали.

– Нет… нет, это не ты…

– Ты… ты же… – её голос дрогнул.

– Ты прогнал меня. Не раз. Не два. Снова и снова.

В груди поднималась старая, глухая ярость,

та самая, что грызла её всё детство,

та, что учила молчать, когда хотелось закричать.

Та, что делала её недоверчивой. Замкнутой. Одинокой.

– Ты закрывал передо мной дверь, когда я тянула к тебе руки…

– Ты выгонял меня под дождь… ты…

Слова захлёбывались.

Она вспомнила:

как стояла на крыльце, дрожащая, в ночной рубашке,

пока в доме шёл смех.

Как смотрела через окно,

и видела – их, свою семью,

внутри – за столом. Без неё.

– Ты не хотел меня. Никогда…

Он не ответил сразу.

Просто стоял, позволяя ей говорить.

Потому что знал – сейчас говорит не обида,

а память, которая рвётся наружу.

– Из-за тебя… – прошептала Айлин, – я не умею любить. Я не умею быть рядом. Я… я всё разрушала. Всегда.

– И каждый раз винила себя. За то, что ты… не мог полюбить меня.

Мужчина склонил голову.

И только тогда в его глазах она увидела – боль.

Не оправдание.

Не защита.

– Я был слаб.

– Слабее, чем ты можешь себе представить.

– Я испугался тебя, твоего света, твоей силы. Я видел в тебе не дочь, а напоминание о том, чего сам не смог понять.

Он сделал шаг ближе,

но Айлин не двигалась.

– Я не оправдываюсь.

– Я просто… хочу, чтобы ты знала: это не ты была лишней. Это я был слеп.

Слёзы подступили,

но она не плакала.

Пока нет.

– Ты ведь даже не пытался меня защитить…

– Когда все отвернулись…

– Только бабушка…

– Да. – Он кивнул.

– Она была той, кем должен был быть я.

И тогда Айлин впервые дрогнула.

– Почему ты здесь?.. – спросила она.

– Это – иллюзия? Испытание? Или ты… действительно?..

Он ничего не ответил.

Но в его взгляде – было то, чего ей всегда не хватало.

Признание.

И – прощение.

Не только от него.

От самой себя.

– Я не могу изменить прошлое. Но ты можешь – перестать носить его, как броню.

– Ты уже не та девочка за дверью.

И в этот миг…

Айлин почувствовала:

тяжесть, которую она тащила всю жизнь, – начала таять.

Медленно. Необратимо.

Она сделала шаг.

Не к нему – к себе.

А мужчина… растворился.

Не исчез.

А как будто стал частью света в комнате.

Она осталась одна.

Но впервые – не одинока.

В груди всё ещё отзывалось эхо их встречи – отцовского признания, запоздалого, как весенний дождь на выжженной земле. Слёзы, больше не жгли. Они просто были. Тёплые, освобождающие.

Айлин стояла у выхода, когда вдруг взгляд её упал на дверной косяк. Там была надпись. Стёртая временем, едва различимая. Словно чужой почерк или забытая молитва.

Она прищурилась, пытаясь разобрать, но буквы будто ускользали. Язык был знаком – и в то же время чужд. Слово, что-то означающее, но ускользающее от памяти.

Айлин дотронулась до него пальцами – дерево было гладким, тёплым, будто дышало.

– Это всё… было здесь всегда? – прошептала она в пустоту.

Айлин шагнула вперёд – и тишина сомкнулась за её спиной, как закрытая дверь.

Перед ней простиралось пространство без форм и направлений. Ни пола, ни стен, ни горизонта. Всё будто состояло из полупрозрачного света – неяркого, словно доносившегося сквозь плотную вуаль облаков.

Она остановилась.

И стояла.

В этом месте не было времени. Ни прошлого, ни будущего – только она сама и вес её сердца. Сколько она пробыла здесь – нельзя было сказать. Мгновение или вечность – границы стёрлись.

Айлин закрыла глаза.

И воспоминание вернулось.

Как он снова и снова отодвигал её прочь, как будто её существование мешало. Как она стояла на улице, дрожа от холода, и смотрела внутрь – туда, где семья смеялась и ужинала.

Её маленькие кулаки сжимались, но она не стучала. Просто смотрела.

Её никто не искал. Никто не звал.

Боль вернулась не бурей – а тихим, точным уколом, будто нож скользнул под рёбра. Айлин наклонилась вперёд, обхватив себя за плечи.

– Почему ты осталась? – раздался голос. Мягкий. Глубокий. Узнаваемый.

Она подняла голову.

Из тумана, как из тени, шагнул Элио. Всё такой же – высокий, тёплый, со светом в глазах, в которых отражалась её боль, но не осуждение.

– Почему ты тогда не пошла внутрь? – повторил он, подходя ближе, но не нарушая её пространства.

Айлин всматривалась в него, как будто слова его были ключом – к двери, которую она заперла сама.

– Я боялась… – прошептала она. – Боялась, что если подойду ближе, он скажет ещё раз, что мне нельзя. Что я лишняя. Что меня… не должно быть.

Элио кивнул.

Он не спорил.

Он не пытался утешить.

– Иногда мы выбираем боль, потому что она знакома, – сказал он. – Но сейчас ты уже не та девочка. Ты можешь переступить этот порог. Можешь войти туда, откуда когда-то тебя отстранили. Но сначала – ты должна выбрать себя. Не их. Себя.

Свет вокруг начал мерцать, как будто на поверхности воды. Пространство дышало вместе с ней – глубоко, осторожно.

Айлин впервые не отводила взгляда от воспоминания.

Она не убегала.

Не пряталась.

– Я осталась… потому что хотела, чтобы он увидел меня. Хоть однажды. Но он никогда не смотрел. И я научилась делать себя тише. Прозрачнее. Почти невидимой.

Голос её звучал спокойно. Без обвинения – но с правдой.

Элио молчал, позволяя тишине лечить между строк. Он не подходил ближе – но его присутствие ощущалось рядом, как лёгкое тепло на коже.

Айлин закрыла глаза. Протяжно вдохнула. Словно в груди раскрывалась старая, зажатая клетка.

– Я помню, – сказала она, – как он сказал бабушке, что со мной что-то не так. Что я «ненормальная». Тогда я не понимала, что это значит. Только почувствовала, как мир стал холоднее.

Свет вокруг сгустился, и в полупрозрачной глубине возникла смутная сцена: тусклая комната, мужская спина у окна, приглушённые голоса. Ребёнок, прячущийся за дверью, затаив дыхание.

– Я думала, если буду вести себя правильно… если не мешать… он вернётся. – Она медленно села прямо в пустоте, как будто под ней всё же был пол. – Но он ушёл. И не обернулся.

Элио сел напротив. Сквозь его взгляд не проходила жалость – только мягкая уверенность, как у того, кто знает: даже самые рваные куски души можно сшить.

– А теперь? – спросил он. – Что ты выберешь теперь?

Айлин долго молчала. В груди поднималось что-то новое – не буря, не страх, а тёплая, звенящая пустота, в которую могла войти она сама. Настоящая.

– Я не хочу быть невидимой, – тихо сказала она. – Даже если это безопасно. Даже если он бы так одобрил.

Она поднялась на ноги.

И с ней изменилось всё.

Пространство дрогнуло. Словно реальность вздохнула и расправила крылья. Перед ней открылся проход – не дверь, не коридор, а мягкий изгиб света, звенящий тишиной. Это был путь, который вёл глубже. Туда, где ещё не ступала даже она сама.

Элио встал вместе с ней. Его лицо было серьёзным, но в глазах – сияние.

– Готова?

– Да, – ответила Айлин. – Я иду к себе. Не к нему. Не к ним. Ко мне.

Элио стоял рядом – и ничего не нарушал. Он не приближался, не торопил. Его присутствие было как утренний туман – обволакивающее, но не сжимающее. Его молчание не пугало Айлин. Оно будто знало, как быть рядом с её болью, не касаясь раны.

– А теперь? – спросил он негромко. – Ты всё ещё хочешь, чтобы он увидел тебя?

Айлин медленно выдохнула. Казалось, с этим выдохом из груди выходило что-то застарелое, густое, как пепел, залежавшийся в лёгких.

– Нет… – ответила она. – Я хочу, чтобы увидела себя я.

Элио мягко кивнул. В его глазах появилось еле заметное свечение, как отражение далёкой звезды.

– Это начало, – сказал он. – Смотри.

Он приподнял руку, и пространство откликнулось. Там, где раньше был лишь свет, медленно начали проступать очертания. Как будто из тумана лепилась новая комната – но не такая, как те, что Айлин уже проходила. Здесь не было ни стен, ни потолка, ни пола – только мягкая сияющая ткань, плетённая из воспоминаний, эмоций и дыхания.

Она увидела: себя, маленькую, стоящую у окна. Снаружи. Всё то же вечернее окно, та же тёплая кухня внутри, и знакомые силуэты – отец, мать, голос телевизора, аромат еды.

Но в этот раз – она подошла ближе.

И девочка внутри воспоминания подняла голову. Глаза её встретились с глазами взрослой Айлин. И впервые – в них не было страха.

– Это ты, – прошептал Элио. – И ты можешь выбрать, что делать с этим дальше.

Айлин сделала шаг. И ещё один. Воспоминание не исчезло. Но менялось. Оно больше не держало её в ловушке. Боль осталась – но стала плоской, как отпечаток. Не живой – но значимой.

– Я прощаю его, – сказала она, едва слышно. – Не потому, что он заслужил. А потому что я больше не хочу носить в себе этот холод.

Свет вокруг вспыхнул – не ярко, но чисто. Комната снова растаяла, и пространство затрепетало, как будто мир перевёл дыхание вместе с ней.

Элио смотрел на неё не как наставник. Как свидетель. Как тот, кто рядом, когда ты возвращаешься к себе.

– Каждый раз, когда ты выбираешь себя, ты становишься ближе, – сказал он.

Айлин кивнула. В её взгляде было что-то новое. Не сила – ещё нет. Но почва под ней больше не проваливалась.

Она чувствовала: за этим уровнем будет следующий. И она готова идти.

Глава 3

Айлин стояла на границе мерцающего пространства, где исчезали очертания света. Мгновение назад с ней говорил Элио – но его голос уже растворился, как сновидение на рассвете. Осталось только дрожание в груди, словно что-то неотвратимое приближалось.

Воздух вокруг будто сгущался, становился плотным, как пыльная ткань. Шагнув вперёд, Айлин ощутила, как земля исчезла из-под ног. Она не падала – она растворялась, опускаясь сквозь незримый покров времени и памяти.

И вдруг – тишина. Не та, что после слов. Глубже. Глухая, вязкая, равнодушная.

Она открыла глаза.

Перед ней расстилалась бескрайняя пустыня. Ни неба, ни земли – только бесконечный серо-жёлтый пейзаж, где даже песок не шевелился. Никакого ветра. Ни запахов, ни звуков. Пространство было мёртвым, но не страшным. Оно манило… забыть.

Айлин сделала шаг – и её след исчез. Будто она не ступала здесь вовсе.

Тело становилось лёгким. Мысли – прозрачными. В груди таял вес, который она несла всё это время. Боль отступала. И вместе с ней – смысл. Она не помнила, зачем пришла. Кто она. Почему.

На горизонте возник силуэт. Она пошла к нему.

Это была она сама.

Айлин стояла перед своей копией – только та была безликой. Пустые глаза, спокойное лицо, волосы, которые не колыхались даже от малейшего движения воздуха. Она не чувствовала ни страха, ни желания приблизиться – только растущую тяжесть в груди. Копия посмотрела на неё – не с враждой, не с сочувствием. С полным равнодушием.

– Кто ты? – прошептала Айлин.

– Мы ждали вас, – ответила копия. Голос был странно плоским, без интонации, но Айлин ощутила в нём нечто родное, как эхо собственных мыслей, забытых и вытесненных.

– Вам нужно отдохнуть, – продолжила она и повернулась, указывая на уходящий в темноту проход. – Вы прошли долгий путь.

Айлин не сразу пошла за ней. Она не чувствовала ног, но двигалась, будто её вели. Пространство не изменилось – оно будто глотало каждое движение, не оставляя следов, не производя звуков. Всё казалось немым, даже её дыхание.

Они вышли в пространство, которое напоминало гостиницу. Но это не был привычный отель. Это было… воспоминание о гостинице, как если бы её когда-то увидели в детстве в телевизоре или во сне.

Высокие потолки, которые терялись в мягком тумане. Стены, покрытые тканью, похожей на шёлк, с узорами, расплывающимися при каждом взгляде, словно меняющимися от мыслей. Свет падал сверху – но не от ламп и не от люстр, а просто был. Он не отбрасывал теней. Всё здесь было без теней. Ни Айлин, ни её проводница не отбрасывали ни одного намёка на присутствие.

Пол под ногами – мягкий, как ковёр, но без ворса. Он немного пружинил, как будто под ним была вода или воздух. В воздухе витал аромат, одновременно узнаваемый и ускользающий – словно запах детства, утраченного времени, забытой молитвы.

– Здесь вы можете остаться, сколько пожелаете, – сказала копия. – Здесь забывают. Здесь ничего не болит.

Она открыла перед Айлин дверь. Та распахнулась без звука, впуская в комнату, словно вырезанную из сна.

Это была роскошная комната, но не броско. В ней было всё, что когда-либо мечтала иметь Айлин – не роскошь, а уют, безопасность, мягкость. Стены, обитые тёплой тканью персикового цвета. Кресло, в которое хотелось сразу опуститься, словно в объятия. Кровать с тончайшими простынями, прохладными и свежими. Тихая музыка – без слов, без мелодии, только лёгкое покачивание звуков. Всё здесь было будто подушкой для разума.

Айлин шагнула внутрь. Комната приняла её, обволокла. Здесь не было необходимости вспоминать, кто ты. Не нужно было думать, кем ты стала и через что прошла.

Копия осталась у двери.

– Кто ты? – снова спросила Айлин, но уже тише.

– Я та, кем ты могла бы быть. Или кем была. Неважно. Здесь это теряет значение.

– Это… комната души?

– Это комната, где душа забывает. Забвение – не всегда зло. Иногда оно – милость.

Копия исчезла. Или растворилась в воздухе. Или никогда и не была. Айлин не знала.

Она опустилась в кресло, провела ладонью по подлокотнику. Она могла остаться. Здесь ничего не болит. Здесь тишина. Здесь всё затихает.

Но в глубине – еле слышный, колючий укол: а что, если ты забудешь себя?

Айлин посмотрела на стену. Там, где прежде была гладкая поверхность, проступил еле видный знак – то ли буквы, то ли шрамы, то ли арабская вязь. Она не знала, что именно. Но внутри – словно что-то зазвенело. Не боль, не страх. Призыв.

Она откинулась назад, прикрыв глаза. Но сон не приходил.

Гостиница забывания не отпускала так легко.

В комнате было тихо, но не мирно. Эта тишина не давала покоя, как будто за ней прятался чей-то вздох, шаг, шорох. Комната словно наблюдала за ней.

Айлин встала. Ноги коснулись мягкого ковра, слишком мягкого – как будто под ним была не ткань, а воздух. Шторы шевелились, хотя окна были закрыты. Зеркала висели на стенах, но не отражали её – только блики, отблески, очертания. Как если бы она уже начинала исчезать.