Боги страсти

Медведь поднимается на задние лапы: теперь он намного выше человечка, который стоит перед ним на арене, он кажется мне таким беззащитным, голым, в этих дурацких алых шортах. Ещё мгновение – и зверюга сожрёт его, с хрустом раскусив его тонкий яичный череп…

– Нет, – плачу я, и мне уже плевать, что по моему лицу текут слёзы, размазывая тушь и румяна.

Вот гризли замахивается лапой, сейчас он снесёт мужчине полголовы, и я зажмуриваюсь, чтобы не видеть этого. Но мои барабанные перепонки рвутся от дикого возбуждённого рёва, и я снова открываю глаза.

Руслан увернулся от чудовища, и теперь я вижу, что на руках у него – кастеты с острыми, как звериные когти, ножами. Он весь забрызган кровью, но это медвежья кровь. Он снова подныривает под медведя, под эту шерстяную тушу, и раненое животное ревёт, пока его тело терзают острые бритвы.

Рестлер снова выныривает из-под медведя и отбегает в сторону, пока гризли стоит на четырёх лапах и раскачивается из стороны в сторону, разбрызгивая вокруг себя алые капли.

– Он самый лучший, – наклоняется новый знакомый к Робин, словно это его личная заслуга. – Вот увидите, он сейчас убьёт зверюгу. Он ещё ни разу не проигрывал, – с довольным видом сообщает он нам, и я вижу, как быстро опускается и поднимается грудь подруги в низком вырезе платья.

Она оборачивается ко мне, и я вижу страх в её глазах. Страх и азарт.

Руслан на секунду поворачивается к противнику спиной: я не знала, что медведи могут быть такими быстрыми. Я не успеваю даже глазом моргнуть, как огромный шерстяной шар наваливается на бойца и сминает его как жёлудь. Человек исчезает под гигантской грязно-чёрной тушей, которая сейчас терзает его.

“Du, du hast, du hast mich…” – не прекращается песня, и мне даже на секунду кажется, что её поставили на повтор… Время вокруг остановилось, я буквально могу разглядеть, как волнами колышется густой застывший воздух вокруг, пока рубиновые реки растекаются на арене в том самом месте, где только что стоял живой человек.

Чувствую привкус железа во рту, запах смерти и мокрой шкуры, чувствую, как до мяса сломался ноготь на пальце, когда и слишком сильно вцепилась в спинку кресла…

Но вот огромный медведь как-то странно заваливается на бок, я тону в визге и криках, пока Руслан выбирается из-под него, и теперь он весь алый от крови. Вся спина залита красным, и мне кажется, что всё вокруг утонула в этом цвете: бархатная обивка диванов, изысканные платья дам, и даже девушки, запертые в клетках, все вдруг покрылись кровавой коркой.

Я стряхиваю с себя это наваждение, и теперь кричу вместе со всеми, выкрикивая:

– Руслан! Руслан! Убей, убей, убей! – я хочу, чтобы это поскорее закончилось.

И чтобы это никогда не кончалось.

Всё тело покалывает от мелких иголочек адреналина, платье прилипло к телу, и я пью это самое страшное представление в моей жизни до самого донышка.

“Te quiero puta! Te quiero puta!” – орёт в динамиках, и теперь Руслан, размахнувшись, вонзает свои ножи в грудную клетку зверя. Тот орёт и пытается достать его лапой, но он ловко уворачивается, как кровавый маленький воин смерти.

Я уже не понимаю, на чьей я стороне. Я знаю только одно: у человека на ринге есть только один шанс выжить – убить. И он должен вцепиться зубами в этот шанс, выгрызть его себе.

– Руслан! Руслан! Убей! – желаю я ему победы, и вижу, как он яростно колотит уже поверженного врага, превращая его шкуру в кровавое месиво…

Медведь всё ещё шевелится, когда рестлер молниеносно ныряет куда-то в угол ринга, что-то берёт и растягивает навстречу залу губы в жуткой улыбке, и я не сразу понимаю, что он надел специальную вставную челюсть с металлическими острыми клыками.

– Охренеть! – взвизгивает Робин, даже не обращая внимания на то, что Тимур уже вовсю поглаживает и сминает её бедро под тонким шёлком.

А Руслан склоняется над медведем и впивается ему в горло своими стальными зубами. Рвёт его и вот уже с победоносным видом встаёт перед обезумевшей толпой, зажав в зубах кусок медвежьего мяса, вырванного из глотки, и вокруг его жуткого оскала струятся красные ручейки…

Я покачиваюсь на своих каблуках, как в трансе, всё ещё не в состоянии поверить в реальность происходящего. На сцену снова выходят длинноногие красотки, и Руслан вытирает окровавленное лицо принесённым полотенцем.

– Ну а сейчас, как и обещали, небольшой скромный аукцион. Подарок для наших прекрасных леди. Все деньги, как и всегда, пойдут в благотворительный фонд защиты диких животных Саши Борисова, – с радостной улыбкой заявляет анонсер.

– Это что, шутка такая? – не верю я своим ушам. – Фонд защиты диких животных? Что за бред! Они только что изрубили целого гризли…

– Итак, начальная ставка всего лишь триста тысяч, милые дамы. Практически бесплатно за возможность провести незабываемый вечер с нашим сегодняшним чемпионом, – уже начинает анонсер.

– Триста пятьдесят! – тут же из зала раздаётся женский возглас, и его перебивает следующий:

– Четыреста!

– Вот увидите, сегодня он соберёт больше миллиона, – снова комментирует всё происходящее наш новый знакомый, делая незаметный жест, и на нашем столике уже появляются новые запотевшие бутылки.

В горле пересохло, и я сразу же опрокидываю в себя целый бокал, чтобы хоть как-то утолить эту жажду.

Женщины по всему залу щебечут, как возбуждённые курочки, и вот уже ставка в миллион долларов побита.

– Ну что же, прошу вас подняться на ринг, дорогая…

– Мисс Смит, просто Смит, – представляется женщина в чёрном платье в пол, уже приближаясь к Руслану.

И он, не изменяя своей традиции, запрокидывает свою покупательницу, размазывая по её белоснежному напудренному лицу медвежью кровь…

Мы сидим втроём за столом, и разговор Робин с Тимуром становится всё интимнее и горячее, и я почему-то не могу взять себя в руки, чтобы наконец-то подняться и уйти. Это место как будто затянуло, всосало меня в себя, лишив сил и остатков воли. Я уже вяло думаю про Скотта, который наверняка где-то в толпе наблюдает за мной, чтобы потом накинуться со своим неуместным возбуждением. Признаться, и я поддалась ему. Но надо найти в себе силы, чтобы встать на ноги и сходить для начала в уборную. Умыться холодной водой. Найти свой телефон и вызвать Uber. Таков мой план на сегодня.

– Black Russian, – ставит передо мной неулыбчивый метрдотель бокал.

Наверняка это тоже включено.

Я беру его в руки и делаю крошечный глоток. Пахнет крепким кофе. То, что мне как раз сейчас нужно, чтобы взбодриться…

3

И сейчас, когда я сижу в одних трусиках перед незнакомым мужчиной, вместе с пульсирующей острой болью воспоминания возвращаются ко мне крошечными иголками. Яркими бликами. Неровными мазками по холсту.

– Ваше блюдо, – и официант ставит передо мной тонкую фарфоровую тарелку с окровавленным мясом.

– Тартар из тёплого медвежьего сердца, – комментирует Тимур, подцепляя тонкий кусочек золотой вилкой. – Чувствуете? Ещё бьётся, – отправляет он его в рот, растягиваясь в довольном хищном оскале. И я вижу, как его лицо расплывается передо мной мутным пятном.

Звуки вокруг меня превращаются в рваные обрывки смеха, стоны, рычание.

– Мне надо выйти, – с усилием, буквально поднимая себя из-за стола, встаю я.

Стены и пол плывут, качают меня, словно я на палубе корабля. Мне кажется, вся моя кожа лоснится от пота.

– Только побыстрее возвращайся! – доносится до меня весёлый смех Робин, которая с наслаждением ест мясо, которым её кормит с вилки Тимур.

Меня сейчас вырвет. Точно, мне нужно проблеваться, и сразу станет легче. Ищу взглядом спасительную надпись, и только в углу зала вижу странный неоновый значок: две сношающиеся раком фигурки. Ну ладно. Плевать. Раковину-то я точно найду.

Покачиваюсь, задеваю плечом какого-то мужчину, лепечу «простите», и чувствую, как чья-то рука бесцеремонно и нагло хватает меня за бедро, скользит ниже, интимно, грязно, вульгарно. Гладит меня по низу живота, и я чувствую горячий влажный след, который она оставляет на мне.

Кто-то присвистывает.

– Куда ты торопишься, детка? – но я лишь отмахиваюсь от липких голосов и взглядов, как от назойливых мух.

У меня совсем нет сил сопротивляться. Надо дойти до спасительной раковины и унитаза.

Весь вечер расплывается перед глазами, и я, не разглядев, натыкаюсь на парочку, сидящую на столе. Точнее, она стоит, облокотившись одной рукой на столешницу, а сзади её тарабанит, задрав на спину подол розового платьишка с перьями, какой-то мужик. Мне кажется, как раз тот, на Cybertruck, но мне уже на самом деле плевать.

– Эй, поаккуратнее, – слышу, когда задеваю его случайно рукой, но разглядев меня, он уже кричит мне вдогонку: – Куда ты! Ты такая горячая, я ещё на парковке тебя заметил! Не хочешь повеселиться, а? Меня и на тебя хватит! – но я оставляю зал позади.

Золотые клетки трясутся, рискуя сорваться со своих пьедесталов, и в них бьются райские золотые птицы, зажатые в крепких волосатых руках. Всё вокруг стонет, хохочет и чавкает.

Огибаю парочку, которая стоит тут же, у кабинок, не удосужившись даже укрыться от нескромных взглядов, и тут в тонких пальцах мелькает знакомый ангел, словно пойманный в силки. Грейси Лейс стоит, прижавшись спиной к ободранной облупленной стене, широко расставив ноги на каблуках, а между ними, на коленях, как послушный паж, сидит её спутник, и его чёрная с густой проседью голова мерно покачивается вверх-вниз, пока знаменитая на весь мир ведущая громко стонет, прикусив нижнюю губу, и я вижу остатки белой пудры на крыльях её точёного носика…

Так, ещё два шага, и я у спасительной раковины. Впиваюсь пальцами в золотой ободок, покачиваясь, чтобы не упасть, и тут вдруг слышу мужской незнакомый голос за спиной:

– Ты всё-таки пришла…

У меня нет сил посмотреть, подняться. Только повернуть голову в сторону. Мужская кисть с выцветшими синими чернильными буквами.

Поднимаю лицо вверх, и потоки рвоты выливаются из меня всем этим жутким кошмарным вечером. С одной стороны, мне безумно стыдно. Но ещё мне страшно. Кто-то ищет меня. Преследует.

И он меня нашёл.

И тут я вдруг проваливаюсь в преисподнюю, в темноту. Сознание выключается в голове, как лампочка, и я больше ничего не помню.

И вот сейчас я сижу перед этим сумасшедшим, и понимаю, что я проснулась из одного кошмара – в другой.

Он чувствует мою дрожь, напряжение.

– Я сказал, не бойся. Ты здесь в безопасности, – повторяет он мне. – Твоё платье я приказал снять. Не думаю, что ты по нему будешь скучать, – растягивает он свои губы в ухмылке.

Ну да, оно же всё в блевотине. И я сгребаю машинально пальцами что-то вокруг меня. Что-то мягкое и божественно пушистое. Натягиваю повыше, чтобы прикрыть обнажённую грудь. Хотя, думаю, у него было предостаточно времени хорошенько меня рассмотреть.

И даже… Страшная догадка пронзает мой мозг, я пытаюсь понять, есть ли у меня необычные ощущения в теле, но головная боль глушит все остальные чувства.

– Сейчас тебе принесут одежду. Ты у меня в гостях, – нависает он надо мной своим натянутым стройным телом, и я снова поднимаю на него глаза.

– Прости, мои ребята немного перестарались, – вдруг отходит он куда-то вглубь комнаты, и уже возвращается с подносом, ставит его на столик рядом. – Надо было вывезти тебя по-тихому, ненавижу ненужные проблемы, – объясняет он мне, словно это что-то обыденное, в порядке вещей – похищать людей.

Я всё ещё молчу, рассматривая содержимое подноса: хрустальный маленький графин. Фарфоровый соусник с крышкой. Крошечные, как две ледяные капли, рюмки.

Он ловко разливает по ним содержимое графина и протягивает один мне:

– Выпей. Подобное лечат подобным. Так сказал один наш великий русский писатель…

– Михаил Булгаков, – невольно беру я в руку рюмку.

– Ну я же знал, что ты умница. Ты всё знаешь. Пей, – чокается он со мной. – За знакомство, – и опрокидывает содержимое в рот.

Я всё ещё сижу, зависнув с этой рюмкой, но он уверенно обхватывает мои пальцы своими и подносит её к моим губам, смотрит ободряюще и кивает:

– Надо. Тебе станет легче. Булгаков не может врать, – и я, сама не понимая зачем я делаю это, опрокидываю обжигающую ледяную жидкость себе в горло, по которому она прокатывается спасительным ручейком. – И это, – уже протягивает он мне на тонкой золотой вилке кусочек какого-то мяса, которое я послушно кусаю, и оно тает у меня на языке восхитительным масляным вкусом. – Строганина из муксуна. Идеальная закуска, – встаёт он надо мной, словно выжидая, и я вдруг чувствую, что жизнь на самом деле возвращается ко мне.

Это просто невероятно! И пока этот ненормальный псих подцепляет ещё один кусочек бесподобной фигни и бросает её прямо в рот своей рыси, которая не сводит с меня своих прозрачно-зелёных глаз, я чувствую, как теплеет моё тело, в нём просыпаются прежние ощущения.

Боль куда-то уходит и появляется странная ясность мыслей. Это что, так действует водка?

– Ещё один, контрольный. Мой собственный бренд, Borisoff, может быть, слышала? – как ни в чём ни бывало произносит он название самой знаменитой водки, стильная реклама которой не сходит с экранов последние два года. Протягивает мне новую порцию в рюмке, чокается со мной, подтолкнув меня под локоть, и теперь я сама уже послушно выпиваю это лучшее в мире лекарство.

Смотрю на блюдо на столике и понимаю, как я голодна.

– Но я гражданка Соединённых Штатов Америки, —наконец-то гордо заявляю я. Во мне проснулись кураж и смелость. – И вы должны понимать все последствия моего похищения. Вы должны отпустить меня, – требуя я, кутаясь в мягкие шкуры, и чувствую, как моё тело погружается в тёплую уютную негу…

Проклятая водка и проклятый Булгаков!

– Кстати, не ожидал от тебя таких глубоких познаний о Булгакове, – протягивает мне мужчина огурчик на вилке.

– Бабуля была учителем литературы в школе. В Минске… Всегда мне повторяет, что надо помнить свои корни. Хотя Булгакова в Советском Союзе запрещали. Так же, как и бога, – откусываю я кусочек огурца, и понимаю, что это совсем не американский огурец. Хрусткий. Солёный. С терпкой кислинкой.

Да здесь всё другое, даже огурцы!

– Ах да, я забыл представиться, – садится он в кресло рядом с кроватью. – Саша Борисов.

– Постойте, так это был ваш фонд? – вспыхивает в мозгу воспоминание о вчерашнем аукционе. Или это было уже неделю назад?

– Да, именно. А ты всё схватываешь на лету. И мой клуб. И бои тоже провожу я. Это чертовски прибыльно и приятно, – ухмыляется он. – Собрать весь цвет Америки у себя в гостях. Показать им шикарное шоу. Такое, которое они потом будут вспоминать всю свою скучную жизнь. И никто даже не догадается, что их поимели. Каждый при своём. Правда, красивый бизнес? – с самодовольным видом откидывается он на спинку кресла.

Вот и нет. Я так совсем не считаю, но я лишь вежливо улыбаюсь в ответ. Я же воспитанная правильная девочка Дженнифер. Которая лишь иногда позволяет себе немного повеселиться. Но только по выходным. И я отлично знаю, что с психопатами лучше не спорить. Я ему ничего не докажу. А в том, что он самый настоящий маньяк, сомневаться не приходится. Правда, не думаю, что я на самом деле в Сибири. У чувака явно проблемы с восприятием реальности. Пусть думает, что хочет.

Но я-то понимаю, что вывезти гражданку США за пределы страны просто невозможно. Наверняка я где-то рядом, в Канаде, это объясняет и снег, который всё валит и валит толстыми хлопьями за окном, и этот пропахший ароматом дыма деревянный дом. Надо успокоиться, дать этому придурку понять, что я ему верю, и продумать план побега. Холодная голова. Главное не пороть горячку.

– Очень, – поддакиваю я этому Саше и смотрю ему прямо в глаза. – Это самое захватывающее зрелище в моей жизни, – и тут я, пожалуй, говорю совершенно искренне.

Я не должна показывать ему, что я фальшивлю, как расстроенное пианино. К тому же метод Булгакова работает. Силы полностью вернулись ко мне.

– Ну что же, сейчас тебе принесут одежду и проводят к врачу.

– К врачу?

– Я хочу, чтобы он убедился, что с тобой всё в порядке, Женя, – склоняется он надо мной и легонько касается подушечкой пальца моей щеки. – Я не могу допустить, чтобы с тобой что-нибудь случилось, – смотрит он мне в глаза, и я чувствую его дыхание на своих губах. – Ты слишком дорого мне обошлась.

– Что значит дорого? Я ведь не просила… – начинаю я, но сама себя останавливаю. Одёргиваю.

Сейчас не время. Мне надо спасать себя, а не доказывать сумасшедшему, что он сумасшедший.

Взгляд мужчины ещё раз скользит по моему лицу, он внимательно осматривает меня, как профессионал, я это чувствую. Губы растягиваются в довольной усмешке, вот его рука скользит и вниз, ложится мне на оголённое плечо, я вздрагиваю, но мне приятно его прикосновение. Такое простое и тёплое. Дающее надежду и защиту. Но он всего лишь подтягивает вверх сползшее с меня вниз покрывало, и я понимаю, что вот уже пять минут сижу перед ним с оголённой грудью.

Скользит по ней взглядом, и уголок его губы чуть приподнимается на четверть дюйма. Только и всего.

По крайней мере он не пытается меня изнасиловать, он бы уже сделал это, если бы захотел, проносится у меня в голове, пока он разворачивается и направляется в сторону двери.

Медлит на секунду и произносит:

– Добро пожаловать ко мне в гости, Женя. Надеюсь, тебе не будет у меня грустно. Это ненадолго, не переживай. Ты выглядишь очень умной девочкой, поэтому, уверен, что ты не будешь делать глупостей, – приподнимает он многозначительно одну бровь. – Здесь ты в полной безопасности. Под моей защитой, ясно? Любой, кто тронет тебя хоть пальцем – труп, – снова чувствуется сталь в его голосе, и я только молча киваю в ответ.

Он скрывается за дверью вместе со своей спутницей-рысью. Очень странная парочка.

Как только дверь за ними захлопывается, я вскакиваю с кровати. Я не знаю, сколько у меня времени, но надо беречь каждую минуту. Под голыми ступнями чувствуются шершавое тёплое дерево, которым пропахло всё вокруг.

Я всё ещё кутаюсь в странную накидку, пока до меня вдруг не доходит, что эта легчайшая мягкая шкура. Присматриваюсь повнимательнее: да это же самый настоящий соболиный мех! Я точно это знаю, потому что совсем недавно меряла соболиное манто в Saks Fifth Avenue примерно за сорок тысяч баксов, гадая, выгляжу ли я как человек, способный потратить почти годовую зарплату на шубку. Но суда по поджатым нервным губам продавщицы, не совсем.

И вот сейчас я кутаюсь, как в простой плед, в драгоценную шкуру, и замечаю картину на стене. В стильной, совсем простой на вид раме. Какие-то импрессионисты. Но мне отчего-то кажется, что картина такой же подлинник, как и соболь. Эту мягкость и нежность не спутаешь ни с какой синтетикой. Ни с какой нейронкой.

Ну хорошо. Допустим, этот маньяк очень богат. Такое бывает. Я читала много книжек и смотрела много триллеров. Какие у меня вообще варианты? Подхожу к окну, и у меня перехватывает дух.

Я очень высоко от земли. Да я, блин, в настоящей башне! Я это могу понять по высоченной сосне, которой, наверное, лет пятьсот, не меньше, растущей прямо напротив окна. Я присматриваюсь внимательнее: на густых еловых ветках густо сидят рядами, буквально облепив их, странные алые птицы. Они сверкают своими грудками, как рождественские яблоки на ёлке, их так много, что всё дерево зарделось от этой странной стаи.

Сначала мне хочется плакать от счастья: это же красные кардиналы, значит, я где-то в Иллинойсе! Но потом, присмотревшись, я понимаю, что я не видела раньше таких птиц. Они совсем другие. Как и всё вокруг.

Всё вокруг. Я осматриваю двор за окном. Парковка, несколько внедорожников. При виде Chevrolet Tahoe у меня теплеет на душе. Появляется надежда. Хоть что-то американское. А дальше, за забором – сплошная стена леса.

И я вздрагиваю от голоса за спиной:

– Добрый день, – оборачиваюсь, в комнату бесшумно вошла женщина, и теперь стоит рядом с моей кроватью, сжимая в руках груду тряпья.

– Одежда, – произносит она на русском и бросает весь ворох на покрывало, и я просто подхожу к ней.

Неулыбчивое, покрытое морщинами, её лицо напоминает печёное яблоко. Азиатские черты, но у меня нет сил ломать голову, кто она. Угрюмо указывает мне на одежду, и я отключаю свою учтивость.

Похоже, в этом странном месте это никому не нужно. Вспоминаю непроходимый лес за окном, и рука сама тянется к привычным джинсам. Новые, с биркой. Roberto Cavalli? Представляю, как бы офигела Робин, когда увидела все эти сокровища!

Робин.

Память снова моргает неровной лампочкой, когда у меня в голове всплывают обрывки прошлого вечера. Хохот подруги, алое мясо на вилке. Распахнутый в крике рот, испуганные, полные ужаса глаза… А впрочем, это всё, наверняка, ложные воспоминания. У Робин всё наверняка просто отлично, и сейчас она развлекается со своим новым русским на его роскошной яхте, я даже не сомневаюсь.

А значит, моё исчезновение обнаружат не раньше понедельника, когда я не явлюсь на работу. Но и тогда вряд ли кто-то будет поднимать тревогу: ну мало ли, бывает. Потом возьму отгул задним числом, тем более у меня их накопилось на целый месяц за три года работы.

– Какое сегодня число? – спрашиваю я у странной женщины, и она лишь угрюмо молчит в ответ. – Число? – ещё раз на всякий случай переспрашиваю, но она равнодушно смотрит в окно мимо меня. – Да пошла ты, сука, – тихо ругаюсь я на английском, вытягивая футболку Moschino и бюстгалтер La Perla.

Любимый бренд Скотта. Единственное, что он мне всегда покупает, не жалея денег. La Perla. Какой-то странный незрелый фетиш. Как будто тинейджером он дрочил на моделей из каталога этого бренда. Но я больше не вижу другого белья, и беру что есть. Быстро, уже не стесняясь, натягиваю всё на себя, прихватываю нежный полувоздушный кардиган, наверняка из настоящего кашемира, и громко произношу, чтобы эта тётка меня поняла:

– Обувь? – и она швыряет мне под ноги пару кроссовок.

Ну конечно же, Armani. Здесь вообще есть хоть что-то простое и не мегабрендовое?

Я уже не удивляюсь, что всё моего размера: у психов свои причуды.

– Айда, – так же отрывисто командует мне тётка, направляясь к двери, и я послушно следую за ней, судорожно соображая, как мне лучше сбежать.

Судя по высоте, это трёхэтажный или четырёхэтажный особняк, не ниже. Окна исключены, поэтому я стараюсь запоминать наш путь. И судя по тому, что мы выходим и спускаемся по бесконечной винтовой лестнице, я на самом деле сейчас находилась в башне. Наверняка в одной из башен. Видимо, это какой-то канадский деревянный замок. Мы спускаемся всё дальше и ниже, и мои новые кроссовки скользят по деревянным крепким ступенькам.

Вот наконец-то мы выходим из винтовой лестницы в боковую дверь, и у меня дух захватывает от волшебного убранства: весь куполообразный потолок и стены расписаны красными, золотыми и зелёными птицами, клюющими ягоды и райские цветы на ветвях. Свод по всему периметру зала поддерживают резные деревянные столбы, тоже искусно расписанные: да я словно попала в диснеевскую сказку. Про царевну Анастасию. А этот Саша Борисов мало того, что психопат, так он ещё и инфантильный эксцентрик. Не знаю, что мне даёт это знание, и я следую дальше за тёткой в сером мешковатом костюме. Который, правда, наверняка от Prada.

За этим великолепным царственным залом идёт не менее великолепный бесконечный коридор, стены которого сплошь увешены картинами в тяжёлых потускневших рамах, и мне одного беглого взгляда хватает понять, что всё это – копии фламандских мастеров, на которых я так люблю смотреть в Чикагском институте искусств (Chicago Art Institute – Чикагский художественный институт, основанный в 1879 году, является одним из старейших и крупнейших художественных музеев в США – здесь и далее примечание автора). Только здесь они потускневшие и не такие яркие, как в музее. И ещё мне кажется, что здесь их просто намного, намного больше. Жалкие подделки, – только и усмехаюсь я про себя.

Мы с моей молчаливой провожатой наконец-то выныриваем из этого царского великолепия и оказываемся в обычном просторном помещении в скандинавском стиле: светлое дерево, окна, и много света. Ничего лишнего.

В огромном панорамном окне во всю стену я снова вижу парковку, которую заприметила из своей башни, и по-прежнему не вижу никого из людей. Но дом такой большой, в нём можно запросто раствориться. Или, я представляю, что вся челядь сейчас сидит в каком-нибудь подвале у очага с огромным котлом над ним, в котором булькает медвежья кровь.

Это место зачарованное. Ненормальное. Настоящий замок сумасшедшего князя. Графа Морлока. Я иду по мягким коврам, в которых тонут мои шаги, и персидские древние узоры расцветают под моими ногами.

Женщина подходит к какой-то двери и только собирается открыть её, как она сама распахивается нам навстречу, почти сшибая с ног, и на нас чуть ли не падает высокая стройная девушка. Похожая на Наталью Водянову и Ирину Шейк одновременно. Окидывает меня надменным взглядом, закрыв ладонью половину лица, и я вижу, как в её миндалевидном глазу сверкает слеза.