Нулевой Аркан

– Что?! О чем я просил? Я хочу чтобы ты осталась со мной, дай мне время!

– Ты просил забрать тебя с той стороны. Я помогла тебе, теперь мне пора. Прощай Дункан.

– Я не понимаю! Стой! Поговори со мной!

В комнату вошел Нило, в дорожной одежде и отличном настроении. Его ухмылка больно кольнула Дункана.

– Надеюсь это не дизентерия, дружище, – бросил он. Роккайо отошла от кровати на пару шагов.

– Я многое обдумала за эти бессонные ночи. И мне пора. Не ищи нас, прошу.

– Нет! Ты не можешь, так просто… Да, я струсил, но я так рад, что снова встретил тебя. Я хочу все исправить, останься! – Вялое тело не слушалось, злость и отчаяние накатывали волнами с безумной силой. Он извивался как червь из последних сил пытаясь спуститься с кровати. Роккайо обдала его взглядом холодным, как штормовые ветра Ирландских островов. Дверь в комнату закрылась. В воздухе повис запах соли. Дункан неуклюже рухнул с кровати и рыдал от бессилия. – Ну давай!!! Выруби меня, сделай это очередным кошмаром! Я хочу чтобы это закончилось… – Он вырвал провода прикроватной лампы, Комната погрузилась во тьму. Он искал ее глазами в самых темных углах. Но никто не отвечал на его крики. – Я не верю. Я не верю… – Дункан перевернулся на спину и молил о пробуждении. Он кусал до крови щеки. Щипал себя и бил по лицу. Тьма оставалась непоколебимой. Тело словно таяло от усталости, просачиваясь сквозь пол. Каждое движение давалась все тяжелее. На секунду показалось, что эта слабость дает приятное облегчение и он поддался ей сильнее. Уже незаметно было, закрыты глаза или нет, тьма была густой и убаюкивающей. Боль и обида уходили куда-то далеко, словно он с ними родился, прожил всю жизнь, и настолько к ним привык, что поставил на каминную полку – как сувенир. Там же стоят его надежды, которые не жили дольше одного дня. Как букет полевых цветов они вяли к утру, не выдержав очередного ночного кошмара. Кошмары тоже стоят тут. Такие разные, колючие, увесистые, темные, но всегда об одном – об одиночестве. Они бы покрылись пылью, здесь они не нужны, как и пыль, поэтому просто стоят в ряд. Тут еще есть фото семьи. Такие красивые, гордые, чужие. Милые картинки: они молодые, взрослые, добрые, а тут злые – это было ужасно, казалось они навсегда останутся злыми. Но это проходило, кошмары немного отступали, и крепла осторожность. Вот она – сперва как тонкая мантия, укрывала все мысли и поступки, защищая от злости окружающих. Но с тем, как росли мысли и поступки, росла осторожность, костенея от вечного страха, пока не стала глухим коробом, в котором намертво закрыто все, что может поддаться сомнению. Но здесь он не нужен. Когда один, он ненужен. Под дубом хорошо, по ночам, без короба. В темноте хорошо. Ничто не поддастся сомнению, если на это некому смотреть. В темноте можно быть собой. В темноте можно просто быть…

Добро пожаловать, в мой мир.

Море

Дункан проснулся под дубом. Под тем, что навещал чаще всего. Как это обычно бывало, он прижимался спиной к дереву и накинув одеяло дремал, пока рядом горела керосиновая лампа и пасся один из коней. Его мысли занимали моменты из пошлого. Как он мог бы поступить, и как поступать не стоило. Было слышно, как конь тихо щипал траву, но свет до него не доходил. Ниже горизонта тускло мерцал свет Уотерфорда, и миллионы звезд выше. Дункан сверялся с карманным путеводителем астронома, чтобы скоротать бессонные ночи. Он мысленно проходил по цепочке от большой медведицы к малой, затем искал созвездие орла, змееносца, лиру. Снова заглядывал в книгу и шел дальше. Когда он смотрел на Южный крест, под ним неожиданно возникла фигура женщины. Она сделала еще один шаг к лампе, и Дункан, без усилия, узнал в ней мать Ори и Сэма. Ее лицо выглядело безмятежным и молодым, прям как тогда, в детстве, на крестинах Ори.

– Миссис Квиквелл?! Почему вы здесь? – Дункан испугался не на шутку.

– Здравствуй, Дункан. То, почему я здесь, не так важно, как то – почему здесь ты?

– Я часто тут бываю, когда хочу побыть один.

– Это многое объясняет. Иначе ты бы заметил разницу.

– Со мной много странного происходит последнее время. Так почему же вы тут бродите одна?

– Это мой мир. Наоборот, ты ко мне пришел.

– Ваш мир? Я, как обычно, приехал сюда из дома. Может мне отвезти вас к детям, вы хорошо себя чувствуете?

– Великолепно. Чего не скажешь о тебе. – Она присела рядом на зимнюю попону, лицо осветилось лампой, она действительно была молода, как в воспоминаниях из детства. Дункан нервничал, конь не слышал, как кто-то подошел и спокойно пасся во тьме. – Ты меня боишься?

– Я слышал о вас… Некоторые вещи.

– Ах, да. Я все еще существую на той стороне. Это дает некоторые преимущества, но уже не имеет со мной ничего общего.

– На той стороне?

– Да. Мое тело еще в там, поэтому я могу говорить с тобой и ясно мыслить.

– Этот разговор становится все более странным. Давайте я отвезу вас домой. – Дункан встал, чтобы подозвать коня. Звук щипания травы прекратился. Он потянул за веревку, что одним концом была привязана к дереву, а вторым к недоуздку. Веревка легко подавалась, пока в руках у Дункана не оказался ее пустой конец. Мурашки побежали по его спине.

– У тебя есть шансы, – мягко сказала она. – Раз ты еще испытываешь страх.

Дункан огляделся по сторонам. Тьма будто сгущалась, но дуб по-прежнему стоял позади него, а лампа подрагивала светом на земле.

– Я ничего не понимаю. Мне искренне жаль, Миссис, но вы точно сумасшедшая, и пугаете меня. Давайте я… Отведу вас домой.

Она засмеялась. – Я дома, милый. И это мне стоит проводить тебя до дома.

Дункан присел. То ли от безысходности, он не хотел ступать во тьму, то ли ему стало дурно от страха. Он прижался спиной к дубу, пытаясь найти хоть какую-то опору. Миссис Квиквелл мирно сидела напротив, будто бы изучая что-то в дали. – Ты смелый. Это упростит мне задачу. – Она перевела взгляд к звездам. – Знаешь, какой путь проделывают капли воды? Под солнечными лучами вода нагревается и поднимается в воздух, начиная свой долгий путь домой. Там, высоко, она сталкивается с безумным холодом пустоты, и снова падает вниз. На снежные вершины, в тропические леса, в бездонные пропасти. Снова и снова, поднимаясь и падая, замерзая и нагреваясь, капле, наконец, удается объединиться с другими – в лужицу, ручеек, болотце, потом реку. Над землей или под землей, эта река всегда стремится домой – в море. Но есть одна беда. Оторвавшись от моря, капля, раз на разом забывает, что она и есть море. Каждая капля отчаянно ищет себе подобных, чтобы вспомнить, кто она. Такая крохотная, незначительная, беззащитная, она сливается, сливается, и снова сливается с другими, чтобы наконец добраться домой и вспомнить, что она и есть море. А море покоится миллионы лет, не замечая потери каждой капли. За то с падением каждой новой, обратно, в его воды, море становится другим. Капли проходят новые и новые пути, принося эти истории с собой. Раньше, это были истории гор, вулканов, вечных зим, лесов. Истории зверей, и наконец – людей. Такие яркие и короткие, они вливаются в море – море меняется, запоминает каждую, и навсегда сохраняет в своих недрах, начиная новый круг разлуки. Все любят интересные истории, не правда ли? – Дункан внимательно слушал. – Море, очень любит. Оно становится все более насыщенным, переливается чувствами и дрожит страхами, пока капли не становится настолько насыщенными – что сами становятся крохотным морем, отделившись от собственного. Тогда-то они перестают слышать зов. – Она подошла к пустому краю веревки, повязала маленький колокольчик и бросила его во тьму. Веревка плавно поползла, словно кто-то ее подцепил. – А есть те, кто слышат иной зов. – Она жестом пригласила Дункана потянуть веревку снова. – Я прошла первый путь. Я вернулась, нашла покой в бесконечном количестве историй, но я смогла то, чего не мог никто ранее – стать проводником для рассказчика, в недра моря. Ты понимаешь, что это значит?

Дункан судорожно осмыслял сказанное. Собравшись с духом, он потянул веревку – что-то на том конце уперлось, но вскоре отозвалось и раздался отдаленный звон. Дункан посмотрел на Маргарет, та одобрительно кивнула. Он потянул более уверенно, колокольчик зазвенел совсем близко. Еще раз перебрав в руках веревку, Дункан, наконец, увидел то, что скрывала тьма. Перед ним стоял темный конь, крепкий как мустанг, высокий и горбоносый как испанские лошади. Длинная, темно-серая грива, падала спутанными прядями на выразительные глаза. Потеряв дар речи, Дункан коснулся лба этого прекрасного зверя. Перед ним вспыхнула яркая картина. Погоня, ужас, боль, погружение во мрак, и его собственная фигура, высоко на утесе. Дункан отшатнулся. Конь шумно выдохнул переходя на гогот и встряхнул головой.

– Однажды, ты его вывел отсюда, так позволь ему отплатить тем же.

– Роккайо… Она говорила, что она привела меня «с той стороны».

– Да, это та Роккайо, что желает найти покой в забвении. Она хочет, чтобы ты остался здесь.

– Шрам самоубийцы…

– Верно. Шрам носит носит та Роккайо, что хочет жить.

– Как это?

– От ее раны не было спасения. У нее был лишь один шанс выжить – заключить сделку.

– С тьмой?

– Так же как и в моей истории, появилась Она. Та, что не способна мыслить, как и все в этом мире, только помнить. Но она отчаянно хочет научиться этому, через нас – людей.

– Поэтому она преследует Роккайо? Я не раз успокаивал ее после ночных кошмаров. Если бы я только мог помочь ей избавиться от этой дьявольской сделки.

– Те кошмары, что она видит – лишь истории моря. Они не могут причинить ей вреда. Если только она не предпочитает их свету.

– Это же кошмары, кто может их принять добровольно?

– Тот, кто считает, что их заслуживает.

– Она ушла… Этот шрам, из-за чувства вины?

– Тебе стоит спросить это у нее лично.

– Почему тогда она бросила меня, здесь? Я ее видел, но она оставила меня одного.

– Это лучший способ оставить тебя здесь навсегда. Ищу ту, что носит шрам. Это единственная Роккайо, что готова идти дальше.

– Но как мне ее найти? Я блуждаю между какими-то несвязными днями и ночами. Я то нахожу кого-то, то теряю снова.

– Иди к свету. Всегда к свету.

Дункан вскочил на коня и протянул руку, уже готовый забрать ее с собой. Но Маргарет погнала его прочь, хлестнув коня веревкой. Тот сорвался с места, едва Дункан ухватился за густую гриву, и стрелой помчался к единственному свету, что остался во тьме. Тусклые огни Уотерфорда приближались с каждой секундой быстрее.

…

Группа погонщиков вела небольшое стадо молочных коров с телятами. Замыкающий мужчина угрюмо взвешивал расходы и будущую прибыль хозяйства. «В этом году выходим в ощутимый плюс, если расчеты верны, а жизнь не подкинет проблем. Можно послабить пояса и закупить больше кормов на зиму. И, обязательно, нужно порадовать жену с детьми. Но все это еще надо обсудить с Ори», – Сэм был горд собой. Ранчо начинает новую жизнь, с новой репутацией, без обманов, сплетней и позора. Он даже думал взять фамилию жены, но оставлять брата одного, с бременем их прошлого, никак не мог. Со временем, честный труд братьев затмил дурную славу отца. Про мать забыли еще раньше. Из размышлений Сэма вырвал звон колокольчика. Обернувшись, он не заметил ничего необычного. Но звон не давал ему покоя. Чуть отстав от группы, он крикнул погонщикам, чтобы те, на время, сменили строй. Звон стал тише, он оставил коня.

Теперь мы отдалились, – сказал он, и повернул мерена обратно на звук. Среди деревьев он заметил рослого темного коня, который боролся с веревкой, чтобы дотянуться до травы. Чуть сбавив ход он осторожно осмотрелся. Почти под самыми его копытами кто-то лежал. Сэм тронул своего мерена и еще немного приблизился. Под терновником лежал мужчина.

– Эй, кто тут? – ответа не было. Сэм нервничал, но колокольчик продолжал побрякивать, призывая его. – Эй ты, какого черта ты лежишь тут как тру… Дункан?! Боже мой!

Сэм спрыгнул на землю, и упав на колени тряс за плечи друга, пытаясь привести его в чувства. Заметив все признаки лихорадки он поднял тело и усадил его на коня.

– Давно его лихорадит?

– Второй день.

– Я сделаю все возможное.

– Спасибо, Мисс Роккайо, он крепкий парень, я верю в него.

Смелость

Дункан проснулся словно от бесконечного кошмара. Его тело ныло и напрягалось от дрожи, каждый прилив спазмов окатывал тело болью. Сообразив, что находится под крышей, но все еще неизвестно где, он медленно повернул голову в право. Мебель в комнате была ему не знакома, но создавала впечатление чистого и безопасного места с домашней обстановкой. Прикрыв глаза ненадолго, он набрался сил, чтобы сделать усилие вдвое больше, и осмотреть комнату слева. Когда ему это наконец удалось, сердце заколотилось, вызывая очередной приступ дрожи и ноющей боли. В кресле, откинувшись на спинку, спала Роккайо. В позе ее сна чувствовалось изнеможение. Шея туго изгибалась поддерживая свисающую на бок голову. Ее руки лежали на подлокотниках, словно она и не хотела спать, боролась до последнего, но сон одолел ее. Дункан унимал несущееся галопом сердце. Он так не хотел ее будить. «Вдруг она снова уйдет? Сейчас вломится Нило и уведет ее?». Он перебирал мысли, наблюдая за ее сном. Слабость медленно заволакивала его сознание в темные глубины. Дункан, поддался. «Умереть, когда она рядом, и не презирает меня, хотя бы потому что спит – уже многого стоит». Эта мысль была последней, из тех, что он мог контролировать. Сознание блуждало в странных сюжетах. Вершины гор залитые солнцем, словно чего-то выжидали. Они медленно росли, или Дункан становился меньше. С одного из склонов вспорхнула птица, и рассыпалась на тысячи таких же. Они рассекали небо невероятными фигурами, словно ртуть переливаясь из стороны в сторону. Это было похоже на виды, что открывались с одной из трех самых высоких гор, огибающих пастбища Уотерфорда. Еще подростком, Дункан впервые взобрался туда с братьями, и был поражен до глубины души, тем, что увидел с вершины. В детстве, его жизнь вращалась вокруг конного завода, что отчужденно вырос в степях. Друзьями были работники завода и их дети. Он и не помнил ничего за его пределами. Может он там и не бывал, разве что в поле. Но вид с горы, необъятный, красочный, вдохновляющий – показал ему, как огромен мир вокруг Уотерфорда. Дункан почувствовал нарастающее желание познать все, что может охватить взглядом. Лапы гигантских холмов зажимали меж длинных пальцев пролески. Ручьи и каменные острова разбросанные в округе – все это подсвечивало осеннее солнце, напитав жизнью и волшебством. Возбуждение от предвкушения росло, он покрылся мурашками. Братья устраивались на пикник, разбираясь с едой и термосами, тихо обсуждая процесс. Дункан подошел к ним, немного замешкался, потупил взгляд, не желая помешать, молча наблюдал и подбирал слова на новом языке. Леон, как обычно, первым заметил его присутствие. Щурясь от солнца, он улыбнулся и жестом пригласил присесть рядом. Дункан, выдохнул побеждая волнение.

– Я хочу лошадь.

Парни замерли в изумлении. Кеган пролил кофе мимо кружки, не сводя глаз с Дункана – это первые слова, что он произнес за четыре года.

Утро далось легче. Все еще преодолевая мышечную боль и слабость, он медленно сел в постели. В комнате он был один. Давая себе передышки, аккуратно подошел к окну. «Как я здесь оказался?» – тихо спросил он сам себя. Почувствовав облегчение, от знакомого вида из окна, он решительно, хоть и очень медленно, начал приводить себя в порядок. Истратив на это все силы, он прилег. Прислушался. Через стены доносился едва различимый гул разговоров. Голоса были спокойными, иногда был слышен смех. Дункан продолжал слушать, пока его сердце не сжалось тоской. «Жизнь течет, со мной или без меня». Он закрыл глаза, по горлу покатился горький ком. Желание выходить растаяло. По стенам дома раскатился заливистый смех. Дункан повернулся правым ухом, чтобы уловить нить разговора, как в глаз ему ударил луч солнца. Дункан резко отвернулся и выругался, потирая ослепленный глаз, тот начал слезиться. Потер еще сильнее, но слезы накатывали одна за другой. Дункан сдался. Он снова лег правым ухом к выходу, подставив лицо яркому солнцу. Слезы, теплой дорожкой, щекотно скатывались через переносицу в левый глаз и дальше вниз, впитываясь в простынь. Это почему-то заставило Дункана улыбнуться. Он полежал так еще немного, мысленно сопровождая слезы по их извилистому пути, пока те не защекотали в носу, вынуждая его громко чихнуть. Разговоры умолкли. Дункан встревожился, и медленно подошел к двери. Кто-то так же медленно подходил к ней с обратной стороны. Еще мгновение, и дверь открылась. На пороге стоял настороженный Леон. Позади него, за большим столом, сидели хозяева дома – Ори и Сэм, с женой и детьми. Напротив, подскочив от напряжения, и держась за свой стул, стоял отец – Кеган, рядом сидела тревожная мать и братья. Дункан испугался, что теперь то он точно умер, и это очередная сказка, но в комнату вбежала Роккайо, разрушив напряженную паузу своим счастливым возгласом.

– Доброе утро, солнце! Мы тебя заждались!

В миг освободившись от гнетущего ожидания и страха неизвестности, все стягивались к Дункану, обнимали и поздравляли, усаживая за стол. Трое суток Роккайо и Аверин боролись за его жизнь, сменяя друг друга на несколько часов беспокойного сна. Медикаменты, заговоры, вера и молитвы, любовь и забота – в ход шло все, и каждый вносил свой вклад. Дом был переполнен, но каждый находил себе занятие, направляя свои переживания в действия. Заборы чинились, погреба вычищались, кухня гудела от готовки на огромную семью. Что уж кухня, весь дом гудел как пчелиный улей.

Дункан был растерян, и даже стеснялся внимания оказанному ему близкими, но его сердце клокотало от счастья. Он с огромным усилием отодвинул под собой стул, так, чтобы его лицо пригревали лучи солнца падающие с окна. Прищурился, смешивая возбужденные и счастливые силуэты за столом в игру света меж его ресниц. «К свету, и только к свету» – вспомнил он, слова Маргарет. Медленно вдохнул, набираясь сил и сказал себе под нос: – Я хочу быть с вами.

– Я видел тебя там.

– И какой я была?

– Ты хотела, чтобы я остался там навсегда.

– Здесь я хочу того же. – Роккайо, как и много раз прежде, лежала на коленях Дункана, и потянулась рукой к его щеке, чтобы доказать себе, что худшее позади – он жив.

– Там было немного иначе. Ты всегда оставляла меня… Иногда, через годы, и из-за этого я сдавался тьме.

Роккайо приподнялась, чтобы обвить его шею руками и прижаться грудью к его груди. Она чувствовала кожей, как гулко бьется кровь в артериях на шее, горячая, стремительная. Мысль о петле сдавила ее собственное горло ужасом. Она никогда не хотела быть причиной подобного.

– Ты же понимаешь, что я желаю тебе только счастья, со мной или без меня. Я хочу чтобы ты всегда боролся, и боролся ради себя, ради всех остальных. Моя жизнь рассыпалась на два мира, я не могу обещать, что всегда буду рядом, потому что есть вещи сильнее моей воли. Ты понимаешь, о чем я?

– Да, – он молчал некоторое время, обхватив ее плечи. – Знаешь, даже тогда, когда ты вынимала карты, и было это первое жуткое видение, я думал, что умереть на твоих коленях не так уж плохо. Здесь, когда лихорадка отпустила меня ненадолго, ночью, я видел как ты спишь в кресле. Я боялся тебя разбудить, и просто думал, что умереть рядом с тобой будет прекрасным концом. Думал, что мне этого будет достаточно. Но я видел там Маргарет, представляешь!? Ту самую безумную женщину, из-за которой я сломя голову сбежал. Там она была такой, какой я ее помню из детства. Она сказала, что единственная Роккайо, что выбрала жизнь, носит шрам на груди. Я долго об этом думал. Шрам самоубийцы… Помню, как она кричала это. Я испугался, что ты правда мертвец, а я твоя жертва в каком-то черном колдовстве. Но сейчас я понимаю, что ты выбрала жизнь, даже после того как оказалась там… «Там» – где нет ничего… И если быть честным, я там был даже счастлив, не так как здесь можно быть счастливым, а как-то безмятежно счастлив. Когда я лишился всего, я уже не боялся потерять, или упустить что-то… Но эта мысль, о твоем шраме, она заставила меня устыдиться своей слабости. Я понял, что всегда хотел сдаться, и лишь искал этому повод. Всегда замечал присутствие смерти, словно боролся с ней, но выходит, я всегда искал ее готовый принять. Я был так глуп и труслив. Храбрость – это потерять все, но снова вернуться, зная, что испытаешь эту боль вновь и вновь. То, что ты здесь и способна любить…

– Так же, как и ты.

Дункан обнял ее крепче. Он терял ее кажется сотни тысяч раз. Ее тепло, сейчас, стоило всех страданий.

– Маргарет направила меня к свету. Теперь я не хочу от него отворачиваться.

– Маргарет… Она просила забвения, я видела ее прошлое, она искала правды и справедливости у смерти. И это было глупо, ведь она…

– Не влияет на происходящее, а лишь помнит.

– Ты говорил с тьмой!? – Роккайо удивлено отпрянула, чтобы увидеть лицо Дункана.

– Да… Тьма убедила меня, что у нее нет ответов. Что вопросы стоит задавать живым.

– Я не понимаю ее главной цели, почему она нам помогает, но в то же время, нависает как дамоклов меч над нашими шеями?

– Возможно, она также ищет ответы на вопросы.

– Она мудрейшая! Она есть память всего, как она может искать ответы у нас!?

– А может ей нужны лишь наши тела? Маргарет говорила, что ее тело "на этой стороне", поэтому она осознано существует там, и может влиять на оба мира.

– Что? Расскажи мне все, что там было.

Дункан подробно рассказал, что помнил, утаив лишь видение под дубом, из-за которого он погнал Роккайо прочь из сна.

– Это невероятно… – Роккайо нервно покусывала губы, укладывая в мыслях услышанное. – Мне нужно поговорить с Маргарет.

– Можем сходить к ней завтра.

– Маргарет… помнишь я говорила, что она просила забвения? Я ей помогла. С ней уже не так просто поговорить.

– Только не вздумай идти за ней во тьму. Это опасно.

Роккайо внимательно посмотрела на изможденное болезнью лицо Дункана. Его щеки впали, под глазами темнели круги, подсвечивая его синеватые глаза. Он изменился. И дело не в болезни, взгляд стал другим – глубоким. Роккайо взяла его ладонь в свои руки. Нервно перебирая пальцами бугорки и впадины костяшек его пальцев, заговорила:

– Пора рассказать тебе о моем прошлом.

Благословленный

– Я не могу, отец!

– Ты должен! Ты сын, матадора, ты внук и правнук матадора! Не позорь наш род!

– Я не могу… Он мне ничего не сделал.

– Убей его или останешься трусом навсегда!

– Я не могу…

Мальчик держал в руках длинную узкую шпагу, которой наносили последний удар, если он достаточно чистый, и завершали бой быков. Руки мальчика дрожали, по щекам текли слезы. Напротив него брыкался телок года отроду, его привязали за едва пробившиеся рога.

– Один удар, как я тебя учил. – Высокий мужчина скрипел зубами от злости.

Мальчик смотрел на рыжего телка, и не хотел отнимать жизнь. Да, он видел это сотни раз. Но сделать это, без боя как такового, совсем другое. Шпага упала из дрожащих рук. Едва мальчик наклонился, чтобы поднять шпагу из пыли, в глазах потемнело. Тяжелый удар сапогом в живот опрокинул его навзничь. Закрываясь руками, он не в первый раз выжидал, когда побои закончатся. В этот раз удары были особенно сильными. Он долго лежал смешанный с пылью загона, боясь пошевелиться. В голове продолжали звучать слова отца: «Паршивый шакал! Трусливый шакал! Где мать тебя нагуляла! Трусливый маленький шакал…».

…

Под копытами разгоряченного коня, на лету изворачиваясь и уклоняясь от смерти, бежал койот. Силы зверя были на пределе, он отчаянно искал нору или овраг на пути, чтобы скрыться – и ему повезло. Нырнув в узкую расселину меж камней, он еще долго слушал топот кружащих копыт и злобные крики юноши. Тот ругался, и рычал. Как зверь рыскал в поисках жертвы, со свистом срезая траву плетью. Песок осыпался на спину койота, кода конь подходил слишком близко к расселине, но в ней было достаточно места, чтобы скрыться от падающего света. Юноша спешился и начал выть. Он выл и хлестал траву, пока не упал на колени. Злость и обида переполняли его настолько, что он в последний раз взревел и сжавшись в комок расплакался. Вернувшись затемно, он бросил три туши растоптанных ранее койотов к порогу дома и отравился спать в конюшню. В дом его не пускали.

…

Цыганский табор разместился в городе на время Фиесты. Город пестрил красками нарядов и украшений. Юноша, статный и напомаженный, готовился к первому бою в качестве матадора. На трибунах он раз за разом высматривал ее – юную цыганку с золотой кожей и красным платком поддерживающим густые чёрные косы. Он твердо решил завладеть ею. Жениться, с благословением или без, если придется – украсть. Он повторял про себя молитвы, приготовления прошли идеально, он не должен оплошать. С противоположной стороны арены он уловил надменный и выжидающий взгляд отца. Тот лично выбирал бычка и запретил закрывать его в темноте перед боем. Шанс умереть был велик – мужчина с густыми черновыми усами и холодным взглядом это знал. Зрелищная смерть наследника линии знаменитых матадоров, лучше, чем несмываемый позор. Юноша почтительно кивнул отцу, прошептав под нос: «Спустись ты сюда, старый ублюдок, не корчил бы таких рож». Улыбка юноши была безупречна. Грациозный шаг и изящная осанка звенели напряжением. «Раз и навсегда» – сказал он и подал знак, что готов. Бык вырвался на арену и секунды не мешкая рванулся к юноше. Тяжелая бычья голова на могучей шее готовилась насадить юное тело на острые рога. Публика ликовала, ожидая ошибку молодого матадора сильнее, чем его триумф. Танец начался и закончился так же стремительно. Нарушив правила боя, Хосе молниеносно вонзил саблю меж лопаток разъяренного быка. Не успев осознать, что произошло, бык готовясь к очередному развороту и броску повалился на землю, зарывшись рогами в землю. Могучее сердце быка захлебывалась собственной кровью. Алая пена полилась изо рта и носа, очерняя песок. Матадор резким движением отрезал ухо поверженного быка и уверенными шагами направился к прекрасной цыганке. Спина горела от испепеляющего взгляда, но юноша не оборачивался. Он победил. Публика упивалась зрелищем. Кровь пролилась, ожидания обмануты, он стал новой легендой. И он вновь стал победителем – цыганка приняла его кровавый дар свесившись с трибун. Юноша предложил ей сбежать. Цыганка согласилась, при условии, что это последний бой быков, на который он ее пригласил.