Ведуньи. Первая. Прозрачный саркофаг

– Рената, все норм. – Сашка дотронулась до руки светской красавицы успокаивающим жестом. – Он же в драку не лезет.

– И не полезу! – заверил Коля, но под испытующим взглядом своей подруги все-таки локти со стола убрал. – Но платье было белым. Точно.

– Оно черное! – парировала Сашка и улыбнулась.

– Да откуда ты знаешь?! – Коля снова подался вперед, но замер и облокачиваться на столик еще раз не рискнул. – Вы час назад вообще ничего про принцессу не знали!

– Колян, не кричи! – вмешался внимательно следивший за спором Ярослав. – Мы просто спорим, да?

– Да я и не кричу! Но просто откуда Сашка может знать, какого цвета у принцессы платье? Она там была?!

– Ты там тоже не был! – На этот раз уже Сашка облокотилась на стол, лишь чудом опустив локоть мимо своей тарелки.

– Пожалуй, я позову официанта… – Рената потянулась к кнопке вызова персонала.

– Слушайте, это что, вот прям так важно? – Ярослав предпринял попытку примирить разошедшихся спорщиков.

– Да. – Коля самым серьезным взглядом посмотрел на друга. – Потому что я в свое время столько по этой теме перечитал, и везде белое.

– Оно черное, я точно знаю! – не унималась Сашка.

– Ты всегда такая упрямая?!

– Я родилась в апреле.

– Ярик, ты слышал?! – Коля допил свой коктейль и снова посмотрел на друга. – Я бы не рисковал брать ее в жены.

– Я родился в ноябре, – с улыбкой ответил Ярослав. – Мне не страшно.

– Я тоже родилась в апреле… – Спокойный голос Ренаты с легкостью пробился через нарастающий шум спора, а ее ремарка вызвала дружный и беззлобный смех у всех, кроме надувшегося от такой несправедливости Коли.

– Кстати, ребята, – спросил Ярослав, когда смех утих, – вы уже дату свадьбы назначили?

– Первое октября. – От такого вопроса Коля заметно повеселел. – Регистрация будет в Тюмени, а потом – в Питер, обустраиваться в семейном гнезде.

– Тебя я жду на торжестве в любом случае, Саша. – Рената произнесла это очень тихо, практически на ухо. – И буду благодарна за поддержку в этот день.

– Я с радостью, – так же тихо ответила Сашка.

Разъехались они уже за полночь, так и не придя к общему мнению ни по одной из теорий, но Сашка все равно была благодарна за этот вечер пусть и довольно рафинированной, но оказавшейся искренней и общительной Ренате, и упрямому, но действительно начитанному Коле, но прежде всего – Ярославу, спонтанно, но мастерски организовавшему этот ужин. И когда внедорожник остановился возле ее подъезда, она отчетливо поняла, что очень не хочет этот вечер заканчивать так, и выходить из машины не спешила, даже несмотря на то, что Ярослав уже успел обойти автомобиль и открыть ей дверцу.

– У тебя потрясающие друзья.

– Друзья всегда потрясающие, если дружба искренняя. – Ярослав оперся на открытую дверцу и подставил лицо теплому ночному ветерку.

– Какие планы на завтра? – Сашка не торопилась закончить разговор.

– Расскажу тебе завтра. – Он с готовностью поддержал эту игру, оставив право инициативы за ней.

Сашка поняла, что сейчас нужно или прощаться, или кидаться в этот омут с головой. Именно сейчас, в эту самую минуту, потому что уже в следующую расслабленный с виду Ярослав примет решение сам. И скорее всего, они оба потом будут об этом решении сожалеть.

– Приготовишь свои фирменные бутерброды на завтрак?

Она постаралась придать голосу самую невинную интонацию, но по улыбке Ярослава поняла, что обмануть его не получилось. Он читал ее душу и мысли не хуже Ассуры.

– У тебя же негде меня положить?

– Мы решим эту проблему, – пообещала Сашка. – К тому же тебе нужно будет завтра что-то отвечать Коле. Мы же не скажем, что ты опять в шаге…

– Значит, тебя разбудит аромат кофе и бутербродов.

– Значит, пошли решать проблему.

Уснуть им удалось только под утро – настолько было жалко терять каждую убегающую в недоступную уже людям бездну прошлого минуту. Так сладко и радостно ей было доверяться его сильным и при этом удивительно нежным рукам. Но вместо долгожданного и несущего отдых сна на Сашку навалился такой безысходный ужас, что все страхи, терзавшие ее последнюю неделю, померкли в сравнении с ним, показались невинной детской шалостью рядом с форменным безумием одиночества и беспомощности.

Она снова оказалась в стеклянной тюрьме, заполненной густым розовым маревом, не позволявшим ни пошевелиться, ни увидеть что-либо за пределами вроде бы прозрачных стен, ни позвать на помощь. Да и некого было звать, снаружи не было ничего, кроме землистой серости молодой, только пробующей простейшую жизнь на вкус планеты, и до первой разумной твари, даже не человека, были бесконечные эоны времени. Ей не дождаться. Ей суждено умереть здесь, в этом плотном розовом аду собственного страха и бессилия.

Сашка чувствовала, как растворяется в этом розовом мареве, теряет саму сущность собственной личности, становясь кем-то еще, сливаясь с памятью и эмоциями существа, которое уже с трудом можно считать человеком. Она сопротивлялась, но напор и возможности ее палача были несопоставимы с ее жалкими попытками вырваться, и она впустила Ассуру в свою душу, слилась с разумом Великой Ведуньи. И даже сквозь сон едва не закричала от открывшейся картины воспоминаний и пережитых эмоций оказавшейся в плену молодой девчонки.

Онемевшее тело оставляло только одну возможность: не мигая смотреть прямо перед собой, где за маревом можно было разглядеть смену дня и ночи, и ту только по изменениям интенсивности света. И на всю обещанную ей тысячу лет ресурса капсулы глаза больше не увидят ничего. Душу охватил даже не ужас, а нечто в тысячи тысяч раз страшнее – ослепляющая, обезоруживающая паника, оставившая только одно желание: вырваться любой ценой, при любой возможности, ценой любых жертв, продать и предать всю цивилизацию, которой она поклялась служить десять лет назад, если найдется сейчас покупатель. Только бы выбраться… И она билась в онемевшем, неподвижном теле, истошно кричала не работавшими голосовыми связками и таращилась немигающими глазами в розовое марево стазис-геля, не думая больше ни о чем, не желая думать, отказываясь принять случившееся. Молила бездушный мир о пощаде и снисхождении, требовала уважения и снова билась о собственное бессилие с поистине маниакальным упрямством.

В этой отчаянной и бесплодной борьбе день проходил за днем, а год за годом. Сколько их прошло, она даже не знала, продолжала отчаянную борьбу до тех пор, пока не кончились силы и не была выпита до капли воля тянуться к жизни. А потом она сдалась, как-то сразу, сделала то, чего до ужаса и сумасшествие боялась, внутренне позволив отчаянию заполнить всю ее сущность. И ничего не случилось.

Отчаяние расплескалось по душе, пропитало каждый ее уголок и просто ушло, оставив после себя только горечь предательства и сожаление о бездарно потраченном времени на бессмысленную борьбу с судьбой. Да, она доверяла Жеклему, как самой себе. Она нарушила этим одну из главнейших заповедей Ведуний и получила закономерную расплату. Теперь душу точит жажда мести, но это не имеет никакого смысла, ей не выбраться из западни живой.

Но тем не менее с ней по-прежнему было ее главное оружие, о котором она так непростительно забыла, поддавшись почти лишившему ее рассудка страху. Оставался отточенный разум Ведуньи, способный на многое, например, на то, чтобы оставаться в сознании, будучи погруженной в обычно отключающем у человека все жизненные функции стазис-геле.

Осознав эту в сущности очень простую мысль, она окончательно успокоилась и сделала то, с чего должна была начать: потянулась к миру, постаралась обнять его, стать с ним единым целым, почувствовать, увидеть окружавшую ее пустошь, услышать ветер, шум волн и плач дождя, принять в себя ярость миллиардов звезд и тягучий покой облаков. Переродиться из испуганной неотвратимостью гибели девчонки в ту, кем пришла в Ойкумену. Стать той, чья судьба вести за собой, а не биться в припадках ужаса и отчаяния.

И она продолжала толкать свою душу наружу, за пределы капсулы из синтетической слюды. Видела, как пустошь обрастает причудливыми деревьями, не похожими ни на что виденное ею прежде, как деревья падают, отживая свой век, и остаются лежать, постепенно погребая под собой и бывшую пустошью равнину, и хранилище ее погруженного в стазис нестареющего тела. Видела все, что происходило вокруг, но тянулась еще дальше, упиралась в предел собственных сил, отступала, и снова тянулась, пытаясь впустить в себя весь мир без остатка.

Юный мир вливался в нее и вместе с этим принимал ее, так же смотрел на нее, изучая: сперва – как на нечто чужое и чуждое и пустоши, и первым лесам, затем – как на досадную помеху, еще видимую из-под все более плотных завалов умерших древесных стволов, и наконец – как на неотъемлемую часть себя, вросшую, сроднившуюся, отличную от кипевшего вокруг котла бесконечных рождений и смертей своими странными, мертвящим покоем и неподвижностью. Не жива и не мертва, всего лишь песчинка на его теле, обреченная быть зрителем в первом ряду. И в тот момент, когда ей наконец удалось обнять своей душой всю планету, ощутить каждый вдох ее причудливых обитателей и каждый глоток, мир попробовал покой ее тюрьмы на прочность.

Стазис-капсула выдержала этот удар играючи, но в обледенелом, укрытом многокилометровым панцирем льда и кристально чистым небом мире осталась только она – одинокая призрачная фигурка в легком феррокарбоновом платье посреди такой же неподвижной, как и ее тюрьма, белой пустыни. Позади был целый эон прожитого времени вместо отпущенной щедрой рукой Жеклема тысячи лет, впереди – все та же неизвестность. Но теперь с ней был целый мир и больше не было страха.

Где-то под толщей этого льда копошились чудом выжившие бактерии, которым предстояло стать источником новой жизни. Где-то под толщей льда завалившие ее капсулу стволы деревьев превращались в пласт каменного угля, чудом сдерживая безумное давление, и где-то в этом угле, окруженное тьмой и розовым стазис-гелем, лежало тело Великой Ведуньи, сумевшей обнять своей душой весь мир и получившей считавшиеся раньше недостижимыми возможности. Теперь она шла своей проекцией по ледяной пустыне, и скучающий мир, временно свободный от трудной работы поддержания жизни, говорил с ней. Открывал самые глубинные и запретные для смертных тайны.

– Сашок, просыпайся. Саша! – Встревоженный голос Ярослава разбил этот странный и красочный сон на миллион стеклянных осколков.

– Не хочу… – едва слышно ответила Сашка.

– Вставай, кому говорю!

В его голосе послышались командирские нотки, и это на секунду ее взбесило. Захотелось ответить что-то грубое и резкое на тему того, где и кем уместно командовать. Даже слова успели родиться в ее голове. Но уже через эту самую секунду священной ярости разбуженной валькирии злость так же неожиданно схлынула и приготовленные слова так и остались при ней, застряли в скованной вместе со всем телом жестоким холодом гортани.

– Вставай! – повторил Ярослав и уверенно взял ее за плечо, намереваясь помочь. – Вся ледяная!

– Она…– Слова приходилось буквально выталкивать из себя. – Показала…

– Ассура? – Он сел на кровать рядом с ней. – Что показала?

– Не помню… Слово. Лед. Везде лед, на всей планете. Пустота и лед…

Сашку затрясло в ознобе, и из ее глаз сами собой потекли слезы бессильного страха. Ей казалось, что холод забирается под кожу, выстуживает кости и делает в венах кровь похожей на тонкие и острые кристаллики льда. Они царапали изнутри сосуды, и она чувствовала каждый такой порез. Чувствовала, как они подбираются к ее сердцу, как с каждым новым ударом становятся все ближе и все острее, но обтекают то место, где кожи касалась рука Ярослава.

– Обними меня, – прошептала Сашка, хоть ей и казалось, что это был отчаянный, полный мольбы и неприкрытого требования крик.

Он мгновенно сжал ее в объятиях, обжег своим жаром, силой своей молодости и желанием помочь, встал нерушимой стеной между забравшимся под кожу льдом и жизнью, ее жизнью. И пусть не сразу, неохотно, но одуряющий холод отступал, а телу становилось теплее.

– Жарко с тобой. Выпускай. – Она дождалась, пока от жара не начало перехватывать дыхание. – Ты, кстати, обещал, что меня разбудит запах бутербродов.

– Этот запах был по всей квартире, – улыбнулся Ярослав и первым поднялся с кровати. Сашка сразу зябко поежилась, но от пробежавшей по коже утренней прохлады, а не от свежего еще в памяти безжалостного льда. – Но ты решила не просыпаться, и я пошел тебя будить. А ты лежишь, красивая и холодная, как труп. Не пугай так больше, ладно?

Последнюю фразу он произнес уже без улыбки, с совершенно серьезным выражением глаз. Было видно, что произошедшее действительно напугало Ярослава, и довольно сильно. Сашка улыбнулась этой мысли.

– Не обещаю, но буду стараться.

– Значит, договорились. Пойду придумаю, как оживить наш завтрак, а тебя ждет горячий душ. И давай не будем тянуть время, его у нас не так много на самом деле.

– Прохладный душ! – парировала Сашка, которой от одной мысли о горячей воде стало не по себе.

– Горячий. И не спорь со мной! После того, как ты тряслась от холода, тебе просто необходимо прогреться.

– Прохладный, и это ты со мной не спорь! – Она улыбнулась и направилась к двери в ванную комнату. – Если что, потом согреешь.

– Упрямая! – с нескрываемой улыбкой ответил Ярослав, но его уже никто не слушал.

Едва зайдя в ванную и увидев в зеркале вместо себя Ассуру, Сашка отшатнулась. И пусть она уже не испытала того испуга, что в прошлый раз в туалетной комнате кафе, но все равно очень не хотела верить ни подмененному отражению, ни собственным глазам. Она даже протерла их, но Ведунья никуда не делась, и Сашке ничего не оставалось, кроме как пересилить себя и подойти вплотную к зеркалу, чтобы включить воду. Если Ярослав услышит разговор, то вполне может и дверь выломать.

«Он беспокоится о тебе».

– Сколько тебе лет? – Сашка оставила слова Ведуньи без внимания, не ее это дело.

«Эры. Бесконечные эры. Но биологически мы ровесницы, мне тоже двадцать два».

– Что же ты видела за такую долгую жизнь?

Эти слова не были ни вопросом, ни утверждением – скорее, проявлением охватившего Сашку удивления. Ведь, если Великая Ведунья не врет и в этих красочных кошмарах показывает ей то, что происходило на самом деле, то она действительно видела очень и очень многое – может быть, даже всю историю планеты. Это было невозможно даже представить.

«Слишком много, чтобы оставаться прежней».

Сашка даже не услышала, почувствовала за спиной едва заметный шорох тончайшего платья из феррокарбоновой ткани и обернулась. И, пожалуй, впервые за эти две недели смогла спокойно, без вмешательства метавшегося в приступе панического ужаса сердца рассмотреть Ведунью. Ассура была лишь немного ниже ростом, сантиметра на три, не больше, но выглядела более хрупкой и утонченной, чем-то похожей на старшеклассницу. Распущенные каштановые волосы были слегка растрепаны, будто от игры капризного ветерка, а на удивительно бледных щеках ее узкого, красивого лица играл легкий румянец. Казалось, перед ней стояла обычная живая девчонка, а не видевшая вечность ведьма.

Но больше всего Сашку поразили глаза Ассуры, теплые, очаровательные, непривычного медового оттенка. В них играли едва заметные огоньки озорства и любопытства, за которыми тем не менее угадывались огромная сила и мудрость. От этих глаз невозможно было отвести взгляд. Ассура около минуты явно наслаждалась произведенным эффектом, после чего медленно опустила и подняла веки, разрывая эту магическую связь, и подошла к Сашке так близко, что стал слышен едва уловимый аромат лаванды и жасмина от ее волос.

«Передай привет Оле. Я не забыла ее смех».

– Что?

Ответить было некому. Только тонкий флер лаванды и жасмина напоминал о том, что Великая Ведунья все-таки не была плодом ее воспаленного воображения. Сашка оперлась на раковину и еще около минуты стояла неподвижно, боясь спугнуть то странное чувство спокойствия, оставшееся в ее душе после визита Ассуры, то отсутствие иррационального, потустороннего страха, к которому за две недели уже успела привыкнуть и даже ждала, внутренне сжимаясь каждую секунду. Только этим утром не ждала и в итоге не смогла испугаться. Или Ведунья сегодня и не хотела ее пугать?

Ее задержки Ярослав не заметил, заваривал свежий кофе. И Сашка, выйдя из душа раздетой, с влажными волосами, и удобно устроившись на кровати в позе сукхасана, не спешила закрывать глаза. Любовалась мужчиной, готовившим ей завтрак, его крепким, хорошо сложенным телом, сильными руками, татуировкой на спине, которую раньше не замечала: до этого утра видеть его обнаженным по пояс со спины ей и не доводилось.

Впрочем, и о татуировке, и о самом Ярославле можно было подумать чуть позже. Сейчас было время для совсем других мыслей, точнее, нужно было отрешиться от любых мыслей, чтобы услышать то, что действительно было важным, но не имевшим шанса быть услышанным за обычным шумом жизни. Она закрыла глаза, сделала плавный глубокий вдох, и потянулась к миру, ждавшему за окном.

Сперва она только представляла свой двор, сотню раз виденный ею из окна, но, как и положено рожденному воображением и памятью, этот двор походил на сшитое из лоскутов одеяло. Только фрагменты воспоминаний, наложенные на неподвижное полотно времени в ее голове. Это было неправильно, удручало своей убогостью, разочаровывало, и тогда Сашка стерла эти фрагменты, закрыла глаза даже мысленно и едва не вскрикнула, увидев двор таким, какой он был именно сейчас: ярким, залитым утренним летним солнцем, с прогуливающейся с коляской молодой девушкой из соседнего подъезда, мужиками в спецовках, разгружающими мебель из маленького грузовичка, и играющими на площадке детьми. Их веселый шум долетал до нее и через открытое окно, но сейчас этот тихий звук наложился на громкий в голове. Реальность совпала с реальностью, и Сашка поняла, что у нее получилось. Не знала, что именно получилось и почему должно было получиться, но испытала самую настоящую радость от того, что смогла увидеть свой двор вот так, закрыв глаза. Но и этого ей показалось мало: слишком легко, слишком просто далась победа.

И тогда она потянулась дальше, будто сама вышла из двора и повернула в сторону центра, подставляя лицо теплому ветру и свету солнца. Слышала запахи травы, листьев и выхлопных газов, замерла возле пары о чем-то споривших у магазина влюбленных – бывших влюбленных, судя по напряженному разговору и тому, как девушка отшатнулась от попытки взять ее за руку. Скользнула дальше, мимо одинокого старика с такой же старой матерчатой хозяйственной сумкой, и уперлась в прозрачную, но очень прочную стену. Попробовала подавить ее, узнать, что же впереди, но не смогла.

«Не все стены падают сразу. Но ты молодец».

Сашка не заметила, как рядом с ней появилась Ассура.

«Твоих рук дело?»

«Нет, только твоих».

«Тогда что ты делаешь в моем видении?»

«Это реальность, Саша, а реальность одна на всех. Обернись, посмотри, как далеко ты сейчас от дома».

Сашка обернулась и свой дом даже не нашла взглядом. Действительно, далеко.

«Это состояние называется проекцией. Сейчас ты находишься сразу в двух местах – здесь и в своей кровати. Сейчас ты слышишь мир на уровне, недоступном людям, но не можешь с ним взаимодействовать».

«Почему?»

«Проекция – это не тело. Для материального мира нужны материальные инструменты, и этот закон никому не обойти».

«Тогда как ты прикасалась ко мне?»

«Ты разве этого еще не поняла? – звонко и радостно рассмеялась Ассура, и смех ее прозвучал, как весенняя капель. – Он позовет тебя через несколько секунд пить кофе, и вернуться обычным путем ты не успеешь. Попробуй перенести сознание».

«Ассура…»

Обращение растаяло в воздухе без следа, Ведуньи рядом уже не было, и рассказать, что значит «перенести создание», тоже было некому. Сашка огляделась, услышала, как парочка у магазина перешла на слишком агрессивные и громкие слова, перестав замечать людей, но постаралась выбросить их из головы. Выбросить все лишнее. Открыть глаза, сперва мысленно, затем вживую. Открыть, и увидеть Ярослава, несущего ей в постель чашку ароматного кофе, пусть и растворимого.

«Умница», – услышала она в своей голове сдержанную похвалу.

– Ты не хочешь одеться? – А это удивился уже Ярослав, явно не ожидавший увидеть Сашку медитирующей в обнаженном виде.

– Тебе не нравится, как я выгляжу? – Она снова закрыла глаза, но уже больше притворялась, не пытаясь погрузить себя в медитацию еще раз.

– Мне нравится… – Смущение не позволило ему сразу найти нужные слова. – Ты прекрасна. Только я…

– Не ожидал, – закончила за него Сашка. – Зато сейчас можешь наслаждаться, раз нравится. У тебя интересная татуировка. Что она означает?

– Только то, что написано. – Он протянул ей чашку кофе, и Сашке пришлось-таки открыть глаза. – Ignis et aer vincens, humi stant firmiter.

– А перевод?

– «Покоряя огонь и воздух, стой твердо на земле». Мой личный девиз.

– Отличный девиз! – Она сделала маленький глоток обжигающего кофе. – Настоящему мужчине важно стоять на земле твердо…

– Сашок, – перебил ее Ярослав, – ты часто так медитируешь?

– К чистоте тела очень важно добавлять чистоту мысли, – ответила Сашка и неожиданно для себя самой улыбнулась. – Но вообще, мне кажется, это не моя привычка. Еще позавчера я предпочитала несколько лишних минут поспать. Только мне эта привычка очень нравится.

– На тебя так влияет Ассура?

Вместо ответа Сашка пожала плечами и осторожно, боясь расплескать кофе, поднялась с кровати. Она совершенно не стеснялась своей наготы перед Ярославом, но все же решила, что для полноценного завтрака нужно одеться.