Полная версия
Димитрио Коса
Антология Ужаса 10
Танец Мертвецов
Ветер, будто старый, измученный странник, стонал в голых ветвях вековых дубов, окутывая придорожную пыль в серое покрывало осеннего заката. Именно таким, словно вышедшим из давно забытого сна, предстал перед Ричардом город, чье название, казалось, стерлось с карт вместе с последним вздохом его прошлого. Здесь, в этой глухомани, где сама цивилизация проявляла лишь робкую, застывшую в страхе тень, Ричард приехал искать корни, уходящие в эту молчаливую землю. Его мотивы были сложны, как переплетение судеб, подобно тому, как его предки, согласно туманным семейным преданиям, когда-то нашли здесь покой. Но теперь, ступив на эту проклятую дорогу, он чувствовал, что прибывает не на встречу с прошлым, а в объятия чего-то совершенно иного, чего-то, что дышало холодом и временем.
Городок, притаившийся в долине, казался неживым. Дома, выстроившиеся вдоль единственной мощеной улицы, смотрели на мир пустыми глазницами окон. Краска облупилась, словно кожа старика, иссушенная веками, а резные наличники, некогда украшавшие фасады, теперь лишь намекали на былое великолепие, которое давно растворилось в сырости и запустении. Даже воздух здесь был густым, пропитанным запахом прелой листвы, сырой земли и чего-то неуловимо сладковатого, тревожащего.
Ричард выключил мотор старенького внедорожника. Звук двигателя, будто грубый крик, нарушил торжественную тишину, и казалось, что сам городок вздрогнул, но не от испуга, а от тихого, глубокого недовольства. Он вышел из машины, оглядываясь. Ни одной живой души. Только вороны, черными точками застывшие на крышах, да шелест ветра, приносящий с собой обрывки неразборчивых шепотков.
Его целью был старый дом на окраине, где, по слухам, когда-то жил его прадед. Ричард нес в себе не только генетическую память, но и некое предчувствие, необоснованное, но настойчивое, что здесь, под этой мглой, скрываются не только семейные тайны, но и нечто куда более древнее и могущественное.
По мере того, как он шел по улице, пытаясь найти хоть какое-то подобие жизни, ему стало казаться, что за ним наблюдают. Неотрывные взгляды, будто невидимые нити, тянулись откуда-то из-за занавешенных окон. Жители, если они и были, предпочитали оставаться в тени, в сырых комнатах, где, возможно, ждали чего-то. Чего именно, Ричард еще не знал, но предчувствие становилось всё более явным.
У одного из домов, на лавочке, сидела женщина. Её лицо было скрыто тенью широкополой шляпы, но Ричард почувствовал её взгляд, направленный на него. Он подошел ближе, собираясь спросить дорогу.
«Простите, – начал он, – не подскажете ли, где здесь можно найти старый дом семейства…”
Женщина медленно повернула голову. Её лицо было бледно, черты тонки и изящны, но глаза… Глаза казались бездонными, наполненными странной, отстраненной печалью. Она не ответила сразу, лишь пристально взглянула на него, будто оценивая, будто видя его насквозь.
«Вы ищете прошлое, – произнесла она наконец, её голос был тихим, но мелодичным, словно песня воды. – Но прошлое здесь не хочет быть найденным. Оно предпочитает оставаться в покое».
Её слова, сказанные без всякой агрессии, но с некой невыразимой усталостью, заставили Ричарда остановиться. В них была скрытая угроза, но не личная, а общая, принадлежащая всему этому месту.
«Я… я просто ищу свой семейный дом, – неуверенно ответил Ричард. – Я думал, что здесь…”
«Здесь есть только то, что мы позволяем ему быть, – перебила она, не отрывая взгляда. – И то, что оно требует от нас. Праздник скоро. Лучше уезжайте, пока можете».
«Праздник?» – переспросил Ричард. – Какой праздник?»
Женщина лишь покачала головой, словно отвечая на вопрос, который не стоило задавать.
«Скоро. Вы поймете. А теперь идите».
Она снова отвернулась, её взгляд устремился куда-то вдаль, в сторону темнеющего леса, окружавшего городок. Ричард почувствовал, как по спине пробежал холодок. Эта встреча, короткая и загадочная, посеяла в нем первые зерна сомнения. Что за праздник? Что это за требования? И почему эта женщина, казалось, знает о его намерениях больше, чем он сам?
Он поблагодарил её, но она, казалось, не слышала. Ричард пошел дальше, оставляя ее наедине с её тенями. Он чувствовал, что этот городок полон тайн, и его невидимые жители – хранители этих тайн. И он, Ричард, невольно стал частью этой загадки, ворвавшись в неё с наивным желанием отыскать свой дом. Но дом ли он искал? Или что-то куда более зловещее, что ждало здесь, в забытом городке, своего часа?
Чем глубже Ричард погружался в жизнь городка, тем сильнее крепло ощущение чужеродности. Не просто провинциальная обособленность, а нечто более глубокое, пронизывающее саму ткань бытия его обитателей. Все было подчинено невидимым правилам, неписаным законам, которые, казалось, высечены в самом камне домов и в молчании сердец.
Улицы, хотя и пустынные днем, вечером оживали, но странным, призрачным образом. Люди двигались медленно, будто в замедленной съемке, их лица были лишены ярких эмоций, выражая лишь легкую, всеобщую усталость, смешанную с почти благоговейным трепетом. Они говорили мало, и их слова, если их вообще удавалось расслышать, звучали приглушенно, словно эхо далекой, погребенной под слоями времени мелодии.
Ричард пытался найти гостиницу или пансион, но столкнулся с очередным недоумением. Местные жители, когда он их спрашивал, либо отвечали невнятно, либо отводили взгляд, либо и вовсе игнорировали его. Казалось, существование приезжего нарушало некий хрупкий порядок, который они так тщательно поддерживали.
Наконец, он увидел небольшой, потемневший от времени дом с вывеской, едва различимой под слоем пыли: «Ночлег». Хозяйка, пожилая женщина с иссохшим лицом и проницательными, словно у совы, глазами, после долгого изучения Ричарда, наконец, согласилась предоставить ему комнату. Комната была проста, но чиста, с окном, выходившим на тихую, заросшую сорняками площадь.
«Вы не местный, – констатировала она, ставя на стол старую лампу. – Это заметно».
«Я приехал по делам, – ответил Ричард, стараясь казаться непринужденным. – Ищу информацию о старой семье, которая здесь жила».
«Семьи здесь живут долго, – сказала она, её голос был сухим, как шелест старых бумаг. – И умирают здесь же. Так уж заведено».
«Я слышал, что скоро здесь какой-то праздник, – рискнул Ричард. – Можете рассказать о нем?»
Женщина вздрогнула, словно от холода.
«Праздник… – её губы криво усмехнулись. – Это не праздник, молодой человек. Это… обязанность. Благословение. То, что дает нам возможность жить дальше. Не задавайте лишних вопросов. Не время».
Её тон не допускал дальнейших расспросов. Ричард понял, что в этом городе знание – валюта, которую дают очень скупо.
На следующее утро, осмелившись выйти из своего убежища, Ричард отправился на поиски старого дома своего прадеда. Дорога вела его к окраине, где дома становились более ветхими, а улицы – более пустынными. Именно там, возле покосившегося забора, он снова увидел ту женщину, что говорила с ним накануне. Её звали Гвен.
Она сидела на том же месте, но теперь её шляпа была слегка приподнята, открывая часть её лица – бледное, с тонкими чертами, и те же глубокие, печальные глаза.
«Вы все еще здесь, – сказала она, её голос был чуть более уверенным, но все еще пропитанным скрытой тревогой. – Не послушали мой совет».
«Я ищу дом, – ответил Ричард, подходя ближе. – Мне сказали, он где-то здесь».
«Этот дом… – Гвен подняла руку, указывая вдаль. – Он там. Но не думайте, что найдете там лишь старые вещи. Там остался дух. И он помнит».
«Дух?» – переспросил Ричард, чувствуя, как его скептицизм борется с нарастающим ощущением мистики.
«Все здесь помнят, – тихо ответила Гвен. – Каждый камень, каждое дерево. Но не все помнят одинаково. Некоторые забывают, что им следует помнить. А некоторые помнят слишком много».
«Вы говорите загадками, – заметил Ричард. – Я бы предпочел прямые ответы».
«Прямых ответов здесь нет, – вздохнула Гвен. – Только обрывки, намеки. А правда… правда здесь давно похоронена под молчанием».
Она поднялась, её движения были грациозны, но полны некой невыразимой меланхолии.
«Если вам действительно нужен ваш дом, я могу показать вам дорогу. Но помните, мои слова – лишь приглашение к вопросам, а не к ответам. И будьте осторожны. Скоро городок начнет готовиться к своему… танцу».
Гвен повела его по узкой, заросшей тропинке, ведущей к лесу. Ричард следовал за ней, чувствуя, как его любопытство перерастает в нечто более сильное – подозрение. Он заметил, как, проходя мимо одного из домов, Гвен замедлила шаг, её лицо омрачилось. Из окна доносился слабый, надсадный кашель.
«Кто это?» – спросил Ричард.
«Это старик. Он… теряет силы, – ответила Гвен, её голос едва слышен. – Время приближается».
«Теряет силы? Почему?»
«Все теряют силы, – прошептала она. – Это цена. Цена нашего существования».
Ричард остановился. «Цена? Цена чего?»
Гвен обернулась, её глаза были полны решимости, но и страха.
«Цена того, что мы живем, – сказала она. – И скоро вы увидите, как эта цена будет заплачена. Но, пожалуйста, не вмешивайтесь. Это опасно. Опасно для всех».
Она продолжила путь, оставив Ричарда стоять на месте, переваривая её слова. «Цена нашего существования». «Все теряют силы». «Праздник» – обязанность, а не радость. В его голове начали складываться тревожные пазлы. Этот городок не просто забыт – он заперт. Заперт в ловушке чего-то, что высасывало жизнь из его обитателей, и они, казалось, смирились с этим, принимая это как естественный ход вещей.
Когда они подошли к старому, полуразрушенному дому, утопающему в зарослях дикого винограда, Ричард почувствовал, как нечто древнее и знакомое, но одновременно чужеродное, коснулось его души. Это был дом его предков, но он был полон не только воспоминаний, но и теней, которые, казалось, застыли во времени.
«Это все, что осталось, – сказала Гвен, её голос звучал печально. – Теперь вы здесь, и вам тоже придется научиться жить с этим. Или уехать. Но уехать навсегда».
Ричард не знал, что ответить. Он смотрел на дом, на облупившиеся стены, на пустые окна, и чувствовал, как в нем поднимается волна решимости. Он приехал сюда искать прошлое, но, кажется, находил нечто куда более актуальное и зловещее. И он не собирался просто уезжать.
Время, в этом забытом городке, текло иначе. Не секундами, а циклами, связанными с неведомым, но ощутимым приближением некоего события. Чем ближе был день, который жители называли «Праздником», тем более заметными становились изменения в их поведении и состоянии. Ричард, наблюдая за ними из окон своей комнаты или во время коротких, молчаливых прогулок, чувствовал, как нарастает общее напряжение, подобное туго натянутой струне.
Жители, и без того не отличавшиеся бодростью, теперь выглядели откровенно изможденными. Бледность их лиц стала более выраженной, тени под глазами – глубокими, а движения – замедленными, почти роботизированными. Они редко покидали свои дома, словно боялись, что каждый глоток свежего воздуха может быть последним. Но в этой усталости, в этой апатии, проглядывал и другой оттенок – странное, фаталистическое спокойствие, смирение перед неизбежностью.
Ричард видел, как женщины, чьи лица были отмечены печатью долгих лет, готовились к «Празднику». Они вышивали на полотнах странные, абстрактные узоры, которые, казалось, пульсировали темной энергией, или же часами сидели у очагов, поддерживая огонь, который, по их мнению, имел какое-то особое значение. Мужчины же, более молчаливые и суровые, занимались ремонтом старых построек, или же просто проводили время на одиноких прогулках по окрестным лесам, будто готовясь к долгому, изнуряющему испытанию.
Гвен, с которой Ричард теперь виделся довольно часто, стала его негласным проводником в этом странном мире. Она не рассказывала всего, но её обрывочные фразы, её тревожные взгляды, её отчаянные предостережения проливали свет на тени, окутывающие городок.
«Они готовятся, – сказала она однажды, наблюдая за группой женщин, несущих в дом корзины с какими-то травами. – Готовятся отдать. Отдать то, что самое ценное».
«Самое ценное? – переспросил Ричард. – Ты имеешь в виду их жизнь?»
«Не совсем, – Гвен покачала головой. – Их жизненную силу. Их энергию. То, что делает их живыми. Это… плата».
«Но кому они платят? И за что?»
«За то, чтобы всё продолжалось, – её голос был полон горечи. – За то, чтобы городок не исчез. Чтобы не погас свет. Это наш договор. Вечный договор».
«Договор с кем?» – настойчиво спросил Ричард, чувствуя, как его подозрения принимают все более зловещие очертания.
«С Тем, кто здесь обитает, – ответила Гвен, её взгляд был устремлен в сторону густых, темных лесов, окружавших городок. – С Тем, кто питается. Если мы не отдадим, Он заберет сам. И тогда будет хуже».
Ричард заметил, что в эти дни, когда «Праздник» приближался, в городке стали появляться фигуры, которые раньше были незаметны. Это были люди, занимавшие особое положение – старейшины, те, кто, казалось, имел более глубокое понимание происходящего. Среди них был и Колинз.
Колинз был человеком внушительной внешности, с лицом, испещренным морщинами, которые, казалось, были высечены самой судьбой. Его глаза, глубоко посаженные под густыми бровями, обладали проницательностью и холодной решимостью. Он был, как понял Ричард, местным авторитетом, человеком, к которому обращались за советом и решением.
Ричард впервые столкнулся с Колинзом у старого колодца на площади. Колинз, окруженный несколькими мужчинами, что-то обсуждал, указывая на ветхие крыши домов. Когда Ричард подошел, все взгляды обратились на него.
«Вы, приезжий, – Колинз посмотрел на Ричарда без тени дружелюбия, но и без явной враждебности. – Зачем вы здесь? Ваш дом давно опустел».
«Я ищу ответы, – ответил Ричард, стараясь не показывать, насколько его насторожила аура этого человека. – О прошлом моего рода, и… о том, что происходит здесь».
Колинз криво усмехнулся. «Прошлое здесь – это сон. А то, что происходит – это жизнь. То, что мы привыкли. То, что мы должны делать».
«Вы говорите о «Празднике», – заметил Ричард. – Но это больше похоже на подготовку к чему-то… мрачному».
«Мрачному, говорите? – Колинз подошел ближе, его взгляд стал более пристальным. – Это называется долг. Ответственность. Мы поддерживаем равновесие. Если бы не мы, этот городок давно бы превратился в прах. Или хуже».
«Хуже чего?»
«Хуже, чем просто пыль, – сказал Колинз, его голос стал тише, но более зловещим. – Хуже, чем забвение. Иногда, чтобы жить, нужно чем-то жертвовать. И мы жертвуем. Каждый год. Чтобы Он был доволен. Чтобы Он оставил нас в покое».
Ричард почувствовал, как слова Колинза, сказанные с таким спокойствием, проникают ему под кожу. «Он». Это «Он» было центром всего, скрытой силой, которой подчинялся этот город.
«Вы хотите сказать, что… вы приносите жертвы?» – спросил Ричард, его голос слегка дрожал.
«Мы отдаем. Это разные вещи, – Колинз взглянул на Ричарда с нескрываемым превосходством. – Мы отдаем то, что у нас есть, чтобы Он взял то, что Ему нужно. Это называется умилостивление. Древняя традиция».
«Традиция, которая высасывает жизнь из людей?» – возмутился Ричард.
«Традиция, которая позволяет нам жить, – поправил Колинз. – Ты, чужак, не поймешь. Ты не несешь этого бремени. Ты не чувствуешь этого голода. Ты не знаешь, каково это – жить в страхе перед тем, что может случиться, если договор будет нарушен».
Колинз повернулся к своим спутникам. «Готовьте все. Время близится. Мы не можем позволить себе ошибок в этот раз».
Ричард остался один, потрясенный. Его изначальное любопытство превратилось в растущий ужас. Он понял, что прибыл в место, где люди продавали свою жизненную силу, чтобы выжить. И в этом древнем, забытом городке, где каждый год происходил странный ритуал, жители впадали в транс, чтобы умилостивить некую сущность, которая питалась их жизненной силой. А Колинз, с его холодным спокойствием, был хранителем этого зловещего порядка.
Приближение «Праздника» становилось осязаемым, как дрожь земли перед землетрясением. Воздух в городке сгустился, став пропитанным не только запахом прелой листвы и сырости, но и невидимой, пульсирующей энергией, словно сам мир готовился к некой мистической трансформации. Ричард, чье пребывание здесь изначальной целью было раскрытие семейных тайн, теперь чувствовал себя участником событий, которые превосходили любое его представление.
Он стал замечать, что некоторые жители, особенно те, кто казался наиболее утомленным, стали проявлять признаки еще большей слабости. Одного из них, пожилого фермера, которого Ричард видел раньше, идущим медленным шагом по улице, теперь и вовсе приходилось поддерживать. Его лицо было землистого оттенка, а глаза, полузакрытые, казалось, уже смотрели в иную реальность.
Ричард, движимый инстинктивным желанием понять, решил понаблюдать за ним. Он спрятался за старым сараем, напротив дома фермера, и стал ждать. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в багровые и фиолетовые тона, когда дверь дома медленно открылась. Фермер, опираясь на трость, вышел на крыльцо. Он сделал шаг, затем еще один, и, казалось, остановился, чтобы перевести дух.
Именно в этот момент Ричард увидел то, что навсегда запечатлелось в его памяти. Невидимые нити, словно тонкие, серебристые нити, начали исходить от фермера, тянусь вверх, к небу. Они были едва заметны, но Ричард, напрягая зрение, видел их движение, их слабое, пульсирующее свечение. Эти нити, казалось, вытягивали из старика жизнь, его силу, его тепло.
Фермер замер, его тело слегка дрогнуло. Он издал тихий, протяжный стон, который, казалось, исходил не из его груди, а из глубины его существа. Затем, словно под воздействием невидимой силы, он начал медленно, неестественно двигаться. Его шаги были скованными, руки – неестественно выпрямленными. Это был не танец, а скорее подобие механического движения, словно марионетка, которой управляет невидимый кукловод.
Он двигался по двору, его движения становились все более ритмичными, хотя и лишенными всякой грации. Ричард, затаив дыхание, наблюдал за этим жутким зрелищем. Он чувствовал, как его собственное тело отзывается на эту сцену – по спине пробегал холод, в груди сжималось от тревоги. Он ощущал, как в воздухе вокруг фермера концентрируется какая-то энергия, что-то темное и вязкое, словно сама реальность истончалась, пропуская сквозь себя нечто чужеродное.
На мгновение Ричард подумал, что ему мерещится, что это влияние стресса и необычной атмосферы городка. Но движение фермера, его медленные, повторяющиеся шаги, были слишком реальны.
Внезапно, словно по сигналу, нити, исходящие от фермера, стали тоньше, почти незаметными, и сам фермер остановился. Он стоял, как статуя, его лицо было бледным и безжизненным. Затем, с трудом, он сделал еще несколько шагов и вошел обратно в дом, медленно закрыв за собой дверь.
Ричард выдохнул. Сердце колотилось как бешеное. Он видел то, что невозможно было объяснить с точки зрения логики. Он видел, как жизненная сила покидает человека. И это было лишь начало.
Он вспомнил слова Гвен: «Все теряют силы. Это цена. Цена нашего существования». Теперь он начинал понимать, что она имела в виду. Этот «Танец Мертвецов», о котором он слышал, был не просто традицией, а чем-то куда более ужасающим. Это был процесс. Процесс, в котором жители городка отдавали свою жизненную энергию, свою сущность, некой неведомой силе.
Ричард почувствовал, что должен найти Гвен. Именно она, казалось, знала больше всего. Он поспешил к её дому, надеясь, что она сможет объяснить хоть что-то.
Когда он добрался до её дома, она уже ждала его на крыльце, будто знала, что он придет. Её глаза, обычно полные печали, теперь были наполнены тревогой.
«Вы видели, – тихо сказала она, словно подтверждая его мысли. – Вы видели, как это начинается. Это лишь подготовка. Главное произойдет на «Праздник».
«Но что это? – спросил Ричард, его голос звучал надломленно. – Что это за сила, которая высасывает из них жизнь?»
«Это… Древний. Он здесь обитает. Он проснулся давно. И он голоден. Он питается нашим светом. Нашей сущностью».
«Но почему жители соглашаются? Почему они не сопротивляются?»
«Сопротивление бесполезно. Оно лишь разозлит его. И тогда он заберет всё, без разбора. Так мы сохраняем хрупкое равновесие. Мы отдаем, чтобы жить. Это наш договор. И мы не можем его нарушить. Никогда».
«Но это… это неправильно! Это убийство!» – воскликнул Ричард.
«Для вас – убийство, – ответила Гвен, её голос был полон скорби. – Для нас – выживание. Вы не понимаете. Вы не чувствуете его дыхания. Вы не знаете, что будет, если он разгневается. Я знаю. Я из рода тех, кто знает. И тех, кто… отвечает за это».
Слова Гвен поразили Ричарда. «Отвечает за это». Значит, она была не просто наблюдателем, а частью этой ужасной системы. И в этот момент Ричард понял, что он попал в паутину, из которой будет очень трудно выбраться.
Прошло несколько дней, наполненных нарастающим предчувствием неизбежности. Городок, казалось, погрузился в состояние затишья перед бурей. Жители, чьи силы иссякали с каждым часом, теперь почти не покидали своих домов, их существование сводилось к слабому мерцанию жизни, ожидающему неизбежного конца. Ричард, проведя несколько дней в изоляции, чувствуя, как атмосфера городка давит на него, решил, что ему необходим другой подход. Прямые вопросы и наблюдения, казалось, завели его в тупик. Ему нужны были корни, истоки этой странной традиции.
Он направился в старую, заброшенную церковь на окраине, надеясь найти там что-то, что могло бы пролить свет на прошлое. Полуразрушенная постройка, с покосившимся крестом на вершине, выглядела так, будто сама была готова рухнуть в землю. Внутри царил полумрак, пропитанный запахом сырости и пыли. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь трещины в витражах, создавали призрачные узоры на полу, освещая ряды покосившихся скамей и покосившийся алтарь.
Ричард начал осматривать церковь, осторожно ступая по рассыпавшимся камням. Он искал старые записи, надгробия, что-нибудь, что могло бы поведать ему историю этого места и его обитателей. Его взгляд упал на небольшой, полускрытый в тени дверной проем, ведущий, предположительно, в подвальное помещение.
С фонариком в руке, Ричард спустился вниз. В подвале было темно и сыро, воздух был затхлым, словно в гробнице. Пыль лежала толстым слоем на всем. В дальнем углу он заметил старый, деревянный сундук. С трудом отворив его, Ричард обнаружил внутри ворох старых бумаг, пожелвших и хрупких, с пожелтевшими от времени чернилами.
Это были дневники. Дневники, написанные от руки, с разной степенью разборчивости. Ричард начал листать их, его сердце билось учащенно. Первые записи относились к началу XIX века. Они рассказывали о жизни в городке, о его становлении, о трудностях, с которыми сталкивались поселенцы. Но постепенно тон записей менялся.
Один из дневников, принадлежавший некоему отцу Элиасу, священнику, видимо, служившему в этой церкви, оказался особенно информативным. Отец Элиас писал о «проклятии», которое постигло городок. Он описывал странные болезни, необъяснимую усталость, которая охватывала жителей, и их необратимое угасание.
«…Эта Тень, – писал он, – что пришла из лесов, не дает нам покоя. Она питается нашей силой, нашей радостью, нашим светом. Мы пытались бороться, но она сильнее нас. Она – часть этого места, часть самой земли. Я видел, как она уходит из людей, как будто высасывая их изнутри. И видел, как они, обессиленные, принимают это, будто это их судьба».
Ричард читал дальше, его пальцы дрожали. Отец Элиас описывал, как жители начали искать способы умилостивить эту «Тень». Поначалу это были простые подношения – пища, драгоценности. Но Тень требовала большего.
«…Они начали танцевать, – гласила одна из записей. – Этот странный, гипнотический танец, который, казалось, извлекал из них саму жизнь. Они впадают в транс, и в этом трансе они отдают. Отдают себя. И Тень, насыщаясь, отступает, позволяя нам прожить еще год. Это цена. Цена нашего выживания. Они назвали это «Танец Мертвецов», ибо в этот момент они будто умирают, чтобы потом снова родиться, но с каждым годом – все слабее».
