Дорогу осилит идущий. Сборник рассказов

– Пожалуйста, играй, девочка, – сказала женщина и добавила, – отнеси её домой и играй дома, чтобы не потерять.

Галя попрощалась с хозяйкой волшебной комнаты, и, прижав карету к груди обеими руками, осторожно ступая по лестнице, пошла домой. Дома Галя показала карету Раечке, маме, папе, и только и говорила, что о своей новой игрушке. Галя так полюбила карету, что только с ней играла, даже гулять выходить не хотела. Но Раечка заставляла Галю выходить на улицу, приговаривая, что она из-за этой игрушки совсем зеленой стала, сидя без воздуха. Однажды, гуляя с Алёнкой во дворе, Галя узнала от Алёнки о переменах в квартире подполковника. Алёнка радостно сообщила Гале, что скоро у нее будет своя собственная комната, что сейчас там ремонт, а потом будет очень красиво, потому что соседка умерла, и бедный папа устроил похороны на свои деньги, потому что её даже хоронить некому. Галя, когда услышала, что Алёнкина соседка умерла, побежала к себе домой, взяла серебряную карету, прижала к груди и заплакала. Она плакала, не понимая, почему плачет, слёзы сами текли из глаз. Гале стало очень грустно. Ушла из жизни добрая, хорошая женщина.

Как-то днем, нянечка Рая велела Гале быстро одеться и добавила:

– Мы сейчас пойдем в гости к моим родным, к моей двоюродной сестре, собирайся. Там есть девочка Люся, ты с ней поиграешь.

– Я возьму тогда каретку с собой? – спросила Галя.

– Бери, что хочешь, только быстрей собирайся, – торопила Галю Раечка.

Они пришли на улицу Моховую, вошли в подъезд какого-то старого дома и спустились в подвальное помещение. Раечка позвонила в дверь, и они вошли в квартиру. Там пахло подгоревшей гречневой кашей и квашеной капустой. В узком коридорчике висели ватники, лежали сапоги и валенки, а в углу стояли лопаты и метлы, как в коморке у дворника Кузьмы. Раечка сняла пальто, раздела Галю, и отвела в комнату, где на диване, над которым висел коврик с оленями, сидела девочка Люся. Эта девочка выглядела старше Гали, лет на пять. Когда они вошли, Люся встала, и Раечка их познакомила, а потом сказала:

– Играйте, – и ушла на кухню к взрослым. Галя достала свою каретку и предложила Люсе поиграть в бал Золушки. Через какое-то время, Галя заметила, что каретки нигде нет. Она обвела глазами комнату и спросила у Люси:

– А где моя каретка?

– Не знаю, – развела руками Люся.

Галя везде искала каретку; и под диваном, и под столом, карета исчезла, как будто ее и не было.

– Люся, где же каретка? – Опять и опять спрашивала Галя. Люся упорно отвечала, что не знает. Когда нянечка Рая пришла в комнату, чтобы взять Галю и ехать домой, она увидела, что Галя плачет. Раечка тоже стала искать каретку вместе с Галей, но игрушки нигде не было.

– Ну, ничего, – попыталась успокоить Галю Раечка, – если они её найдут, они потом мне отдадут.

– Нет, – вздохнула, всхлипнув, Галя, – не отдадут. Раечка натянула на Галю пальто, Галя не сопротивлялась, а молча и послушно шла за нянечкой до самого дома.

Вечером у Гали поднялась температура, она заболела. Врач, которого вызвали из поликлиники, определил воспаление легких и назначил уколы. Ночью Галя бредила, что-то бормотала, жаловалась кому-то и стонала. Через неделю ей стало лучше, а еще через неделю родители разрешили Гале выходить на улицу. После болезни она очень похудела и выросла. Нянечка Рая сказала Галиной маме, что Гале нужны новые чулки – эти уже коротки.

Наступила весна. Солнце заглядывало в окна, заставляя людей жмуриться и улыбаться. Галя, наконец, вышла из дому. С крыш капало. С тротуаров на мостовую сбегали тоненькие ручейки, и стекали в решетки люков. Дворник Кузьма Палыч, в белом переднике, надетом поверх одежды и в картузе, сидел на скамеечке у подъезда и грелся на солнышке.

– Здравствуйте, – поздоровалась с ним Галя.

– Здравствуйте, барышня, – приветствовал ее дворник.

Галя пошла во двор, выбрала старое трухлявое полено в дровах, и взялась за приготовление обеда для куклы Кати. Кукла Катя сидела на дровах и, глядя вперед широко открытыми голубыми глазами, терпеливо ждала. Над крышей виднелась крона дерева, которое росло в соседнем дворе, на нем резвились и чирикали воробьи, приветствуя весну. Галя сорвала немного только что пробившейся молодой травы, и сосредоточенно крошила ее в кастрюльку.

Через некоторое время во двор вошла нянечка Рая и крикнула:

– Галя, иди немедленно сюда!

Галя не слышала и не отзывалась. Нянечка Рая бегала среди дров и звала снова и снова:

– Если ты сейчас же не выйдешь, я позвоню тётке, и тебе не поздоровится.

Галя услышала угрозы нянечки, и, прошептав: «Бедная сидорова коза», крикнула в ответ:

– Я здесь, я здесь, сейчас иду, Раечка!

Галя быстро собрала свои игрушки, вылив недоваренный обед на землю, взяла на руки голодную куклу Катю, и, продолжая кричать: «Я иду, иду!» Быстро побежала к дому.

Москва. 1990 г.

ЦВЕТЫ ЖИЗНИ

«Семи смертям не бывать,

А одной не миновать»

(русская пословица)

Гражданин Упронькин Василий Петрович был по национальности – иртыш. Когда паспортистка заполняла его документ, то, перед графой – национальность, задумалась, и спросила Василия Петровича: «А вы откуда родом-то?». Василий Петрович ответил: «С Иртыша я». Так девушка и записала в документе, в графе национальность – иртыш. Иногда ему задавали вопрос, узнав его национальность, где живут иртыши? Василий, привычно махнув рукой куда-то в пространство, устало отвечал: «Да с севера я». На этом, как правило, вопросы, касающиеся его происхождения, заканчивались. Никаких конфликтов и неприятностей по национальному вопросу в его жизни не было, а также родственников за границей. Работал Упронькин озеленителем на угольной шахте №9. И. надо сказать, до самозабвения любил свое дело. По природе Василий был молчалив, но часто разговаривал со своими зелеными питомцами, за что прослыл на шахте странноватым или, попросту, странным человеком. А, иногда, он удостаивался и более резких и даже обидных эпитетов в свой адрес. Но, со свойственным ему добродушием, отмалчивался в таких ситуациях или просто отшучивался, если, конечно, бывало не очень обидно. Упронькин добывал саженцы деревьев, уссурийского винограда, облепихи, китайского лимонника и прочих полезных и диковинных растений, высаживая их на каждом свободном кусочке территории шахты. Как-то раз, он даже принес горшочки с цветами в забой, но тут ему не повезло. Шахтеры, немного уставшие, от чудачеств Упронькина и от других жизненных причин, избили Василия Петровича безжалостно и выдали его на-гора в слегка испорченном виде, особенно в области лица.

Три дня Упронькин не появлялся на работе. Но, надо сказать, общественность проявила к Василию достаточную степень понимания, и никаких взысканий за три дня прогула на него не наложила. Его весьма скромная зарплата, была сохранена без ущерба, и это обстоятельство вполне смягчило огорчение Василия Петровича по поводу его неудачи в забое. Правда, что-то изменилось в выражении глаз Упронькина, да и ходить он стал более твердой походкой, в его жестикуляции появилось больше уверенности. За эти три дня, которые Василий Петрович провел в своей маленькой избушке, лежа на старой кушетке, ему, видимо, пришлось, оставшись так надолго наедине с самим собой, о многом передумать. И, конечно же, он что-то решил, пришел к чему-то важному и новому, что дало ему силы утвердить свою поступь и выказать многозначительность во взгляде.

Упронькин решил построить парник, для выращивания огурцов и помидоров. Вот что, думал он, принесет пользу шахтерам и их детям. Эта мысль так окрылила Василия Петровича, что он, лишь выйдя на работу, тут же начал осуществлять свое полезное дело. Место для парника он выбрал удачное, недалеко от котельной. Впоследствии, можно будет воспользоваться паром, клубившимся над котельной, который бессмысленно уходил на воздух, вылетал в трубу, в прямом смысле. Этот пар сможет послужить для обогрева овощей в холодное время. Так думал Василий. Картина вырисовывалась четко и ясно. Главное – польза людям. Работать Упронькин любил, и что совсем немаловажно, умел. И землю знал и чувствовал, и как правильно к растениям подойти. Очень быстро парник принял свои окончательные очертания, земля была вспахана, удобрена, даже пленку для парника Упронькин где-то раздобыл, чем вызвал уважение у шахтеров, которые иногда проходили мимо «фронта работ» Василия и бросали несколько слов в его сторону. Наконец и рассада взошла, и дело стало налаживаться. Сколько радости дарила Упронькину земля. С каждым всходом он беседовал, иногда похваливал кого-то, иногда недовольно ворчал. На ночь парник закрывался пленкой, утром открывался солнцу. Все делал Василий Петрович тщательно, обстоятельно, как и полагается в добром деле. Наконец, зацвели огурцы, чуть позже помидоры. Стали появляться маленькие корнишоны, и все шло, как по маслу. Через некоторое время озеленитель стал замечать следы мужских сапог, а иногда, женских и детских ботинок на грядах. Это его удивило, но вскоре удивление прошло, сменившись огорчением. Маленькие огурчики, не успевая дорасти и окрепнуть, стали исчезать с невероятной быстротой. Когда же появились помидоры – следов стало больше. Помидоры тоже исчезали, не успев даже порозоветь. Так продолжалось несколько недель и только теперь, Упронькин понял, что овощей ему вырастить не удастся. Шахтеры шутили, встречая его и, смеясь, спрашивали: «Ну, как, садовод, скоро будут овоща-то?» Василий Петрович устало махал рукой и отшучивался: «Да нет, видать, земля здесь не родит, не будет урожая-то». Когда отцвел и исчез последний недозрелый помидор, Упронькин слег и исчез для общественного труда на своей кушетке.

Надо сказать, что уборщица Дуся из столовой, дородная, невысокого роста женщина, давно уже тихо сочувствовала Василию Петровичу. Незаметно, издалека сокрушалась его неудачам и жалела его, незадачливого, до крайности. После случая с парником, она всплакнула, вытерла слезы и, наконец, решилась постучать в дверь жилища, горемычного. Она хотела утешить Василия Петровича, и высказать ему, свое понимание и поддержку. Упронькин, увидев на пороге убощицу Дусю, с заплаканными глазами, очень удивился и даже испугался. Но, после того, как Дуся объяснила ему доступно и коротко, зачем она пришла, успокоился и даже обрадовался. Он пригласил Дусю, выпить чаю с прошлогодним вареньем. Они так хорошо и весело разговорились, что Василий Петрович даже раза два улыбнулся, чего с ним давно уже не случалось. С этого вечера за чаем, Дуся решила поселиться у Василия Петровича, чтобы наводить порядок в его доме и просто, потому что, вдвоем-то, веселее. К тому же, у Дуси с Василием Петровичем нашлось много общего в области озеленения. Василий Петрович, разомлев от чая и от общества, в котором он давно не бывал, поведал Дусе тайну своей души. Он давно уже мечтал выращивать гладиолусы. Оказалось, что Дуся тоже любила эти цветы. Она видела по телевизору, как эти цветы дарили на свадьбу и на первое сентября, да и на другие торжественные дни. «Ох, какие же это дорогие цветы», – с уважением глядя на Василия Петровича, причитала Дуся. Вот и порешили они вдвоем разводить эти цветы у себя на огороде. Свой огород – он надежнее-то.

Дуся утром ходила на работу, а с полдня приходила домой, чтобы помогать Василию Петровичу. Сам же он, ушел с шахты, как говорится, по собственному желанию, ничего не объясняя начальству. Вместе они и сажали, и поливали, и обрабатывали новую идею и мечту. Да только, что-то невесел был Василий Петрович. И чем дальше, тем больше он уставал и как-то слабел, а вскоре и совсем занемог. Слег и замолчал. Уж как его Дуся малиной не отпаивала, а все-таки пришлось звать фельдшера. Фельдшер долго осматривал больного, щупал его, давил ему на живот, да так ничего определенного сказать и не смог. Дуся накрыла стол, поставила самогону и пригласила фельдшера покушать, чем есть, да и про больного выяснить. Фельдшер с удовольствием согласился и присел к столу. Выпили, закусили. Тут фельдшер и высказал все свои предположения. «Самое сложное в медицине», – со знанием своего дела говорил он, – «это диагноз поставить. Ведь вот, к примеру, у одного шахтера щека вздулась. Это что же это за болезнь такая может быть? Это и от зуба, к примеру, может вздуться щека. А, может, это свинка – инфекционное заболевание. Это же понять надо, разобраться. Дело серьезное. Я ему, к примеру, зуб начну рвать, а ему просто тепло нужно, компресс, да выждать немного». Фельдшер еще выпил и закусил, глядя с тоской на Дусины белые руки, скрещенные на столе, на которые она опиралась всем своим внушительным телом.

«Вот я и говорю», – продолжал фельдшер, – «что диагноз нужен. У того шахтера со щекой – ангина оказалась. Горло раздуло, да и щеку заодно. Какой уж тут зуб? А в вашем случае, что и сказать, не знаю. Непонятный совсем синдром». – И фельдшер еще раз взглянул на больного с нескрываемым любопытством. – «Не знаю, что и сказать», – произнёс он хмелея. – «Думаю, что жить будет, потому что, в данном случае, медицина бессильна». Фельдшер встал и, чуть заметно покачиваясь, вышел, а Дуся подошла к Василию Петровичу и, пытаясь его утешить, сказала: «Вася, ты держись, цветы-то наши, не сегодня-завтра, расцветут, уж все наготове стоят!»

«Это хорошо». – Ответил Василий Петрович, немного громче, чем обычно.

Прошло немного времени и, однажды, Дуся, взволнованная и сияющая, вошла в избу. В руках она держала довольно внушительную пачку денег.

«Вась, Вась!» – закричала она с порога. – «Ты только глянь, сколько денег я выручила?» И она поднесла к лицу Упронькина пачку денег.

«За что это?» – удивился Василий Петрович. «Как, за что? Я наши гладиолусы на рынке сегодня продала. Расхватали, как миленькие. Цветы дорогие, красивые. Теперь, сапоги тебе справим, новые. Да, одежду хорошую купим. Только поправляйся, Василий Петрович!».

Сначала Упронькин никак не мог сообразить, отчего это Дуся так веселится, но постепенно до него стало доходить, какое выгодное дело она провернула.

«А что ж, ты, Дуся», – спросил он, вставая с постели, – «все, что ли, так и продала?» «Да все, Вась, все, как есть».

«А что ж ты, без меня-то. Я же их даже и не видел. Как же ты, это сама-то, без меня?» И, вдруг, весь съежился как-то, сморщился, словно от резкой боли. А потом, расправился и проговорил спокойно: «Как ты, сама-то, я бы помог тебе, а то, чай, одной-то тяжело было? Их же много было. Они большие. Тяжело ведь, одной-то?»

«Да, Вась, ничего. Я обрадовать тебя хотела, пока ты лежишь тут, суприз, вроде. Не зря работали-то, сапоги тебе купим».

Упронькин вышел на крыльцо, оглядел пустой огород. Взглянул на солнце. День стоял осенний, ясный–преясный, тихий и теплый. Сел на ступеньку крыльца, и беззвучно рассмеялся. Смеялся, смеялся, Василий Петрович, да и выздоровел. Выздоровел окончательно.

Москва. 1990 г.

ЖАРКАЯ ПОРА СЕНОКОСА

В роддом приехали ночью. Схватки начались около 10 часов вечера, но к двенадцати стали усиливаться. Пришлось разбудить соседа и попросить его довезти Марью до роддома. Еще в восемь часов вечера Марьяша красила батарею нитрокраской, цвета слоновой кости. Делали ремонт в комнате, в которую предполагалось поместить младенца. Обои клеили друзья, специально собравшиеся для этого, а батарею пришлось красить самой, так как супруг уже устал к вечеру, а дело требовало завершения.

Живот мешал, Марьяша тяжело дышала, но все-таки аккуратно водила кистью по серым ребрам батареи. Так хотелось привезти ребенка в новую, отремонтированную комнату. Тетушка специально для этого события купила батарею, и сама же вызвала мастеров, чтобы ее установить. Жили они на первом этаже, квартира угловая и эта комната зимой промерзала так, что весь угол покрывался снегом, создавая впечатление сталактитовой пещеры. Конечно, это было красиво и необычно, но слишком холодно. В морозы невозможно было здесь находиться.

Марьяшу положили в предродовую палату. Схватки пронизывали болью весь организм так, что невольный крик вырывался сам собой. Никакая сила воли не могла помочь и Марьяша орала, как резаная, совершенно не имея сил сдерживать себя. К ней подошла врач, женщина суровая и усталая. Доктор посоветовала глубже дышать и не кричать во все горло. Для Марьяши это были четвертые роды. Она уже давно стала многодетной матерью. Естественно, что все советы доктора были ей известны и понятны, но природа оказалась сильнее. Ей врачи еще в первую беременность обещали, что со вторым ребенком ей будет рожать гораздо легче, но обещания не сбылись. Каждые роды проходили очень болезненно и трудно. К Марьяше подошла другая врач. Женщина очень добрая, даже ласковая. Она взяла Марьяшу за руку и начала говорить ей добрые утешительные слова. Марьяша расплакалась. Она благодарила доктора за сочувствие, которое ей редко приходилось встречать по отношению к себе. Почему-то, веселый и легкий нрав Марьяши создавал впечатление, что она все может, что ей все дается легко, без каких-либо усилий. Она уставала, но не жаловалась. Может быть, именно это свойство ее характера и давало окружавшим ее друзьям и близким ложное право нагружать ее еще больше и не проявлять к ней сочувствия. Поэтому ласковые слова доктора вызвали в Марьяше чувство благодарности и слезы. Доктор дала ей несколько советов, как удобнее расположиться, чтобы уменьшить боль от схваток. Марьяша все выполнила, и ей, ненадолго, стало легче, но схватки усиливались и учащались. К утру ее перевезли в родовую палату. Роды начались.

– Ну-ну, – подбадривали ее врачи, четвертого рожаешь, поднатужься, еще чуть-чуть.

Марьяша совершенно ослабела, схватки почти прекратились. Вокруг столпились врачи и медсестры, человек десять.

– Стимуляцию, быстрее, – приказал подошедший врач.

Врачи и медсестры что-то делали с ее ослабленным телом, пытаясь вернуть родовую деятельность. Марьяша лежала смирно и отстраненно глядела на медперсонал, суетившийся возле нее.

* * *

Наконец наступило лето. Они решили с мужем, что поедут в деревню, снимут дом на все лето, и – на природу. Марьяша сообщила эту весть сыновьям. Дети запрыгали и забегали от радости. Им мало было города для того, чтобы полностью реализовать свою молодецкую силу и энергию. Деревня – это совсем другое дело. Там же столько простора. Через неделю, они собрали свои вещи, закупили продукты и заказали машину. Деревня находилась в ста пятидесяти километрах от Москвы в южном направлении. Не так и далеко. Накануне отъезда муж заявил Марьяше, что с ними поедет его сестра и племянница. У мужа было две сестры. Одна сестра, которую и нужно было взять с собой, от рождения страдала болезнью Дауна. Несмотря на то, что ей уже было за сорок лет, она являлась совершенно неприспособленным человеком. За ней нужно было ухаживать, как за маленьким ребенком: кормить, умывать, стирать ее вещи. Племянница же, девочка двенадцати лет была дочерью другой сестры.

– Что ж, – ответила Марьяша, вздохнув, – пусть едут с нами.

Ко времени отъезда в деревню, беременность Марьяши еще не очень выделялась, но все родственники знали, что она ждет четвертого ребенка. Рано утром все собрались у них дома в ожидании машины и, когда машина подъехала, загрузились и отправились на долгий летний отдых. Дом они сняли большой, светлый. Две просторные беленые комнаты и кухня. В большой комнате стояла русская печь с лежанкой, а в кухне плита, на которой удобно готовить жарким летом. Расположились, разобрали вещи. Марьяша определила, где кто будет спать, приготовила постели для каждого. Двое мальчиков захотели спать на русской печи. Пока Марьяша возилась в доме, муж, дети и все его родственники отправились знакомиться с местностью, прогуляться по округе. За это время Марьяша приготовила обед, перемыла всю посуду, расставила тарелки на столе, в ожидании своего семейства. Покормив семью, она пошла по деревне, чтобы узнать, у кого есть корова. Пройдя немного вдоль заборов, она увидела женщину, черноволосую, черноглазую. Женщина накинула платок на вьющиеся волосы, завязав его на затылке, и, внимательно взглянув на проходящую мимо дачницу, поприветствовала ее. Марьяша подошла поближе к забору и поздоровалась:

– Меня зовут Мария, мы приехали из Москвы, вот, хочу покупать молоко у кого-нибудь, не можете посоветовать? – Обратилась она к женщине.

– Ну, что ж, Маруся, давай знакомиться. Меня зовут Анна Алексеевна, но ты можешь звать меня тетей Нюрой. Молоко у меня хорошее. Я держу корову, теленка и быка. С молоком перебоев не бывает. А сколько ты хочешь брать-то? – Поинтересовалась тетя Нюра.

– Вы знаете, – доверительно поведала ей Марьяша, – я очень люблю парное молоко. Я бы хотела брать четыре литра в день.

– Ты, что ли, все четыре литра будешь выпивать? – С сомнением спросила тетя Нюра.

– Нет, со мной приехали три маленьких сына, муж, сестра мужа, племянница, да и я в положении, за двоих ем и пью. – Ответила Марьяша с улыбкой.

– Ох, девка, с такой компанией, вряд ли тебе что и останется. Ну, да ладно, договорились. Будешь приходить ко мне после утренней дойки. Или приноси бидоны мне на крыльцо, а я тебе буду их оставлять с молоком здесь, в сенях, если тебе рано. – Улыбнулась тетя Нюра.

– Спасибо Вам большое, как вы догадались, что мне тяжело рано вставать? – Удивленно спросила Марьяша.

– Да, по тебе все видно. Городская, нежная, какое там… – И тетя Нюра махнула рукой и опять улыбнулась.

Марьяша, довольная тем, что вопрос решился так быстро, сходила за бидонами, и, поставив их на крыльцо дома тети Нюры, пошла по деревне, чтобы осмотреться. Мальчишки ее где-то бегали, а родные мужа и он сам, остались в доме. До чего же хороша была деревня. По главной улице чинно ходили петухи, гордо оглядывая улицу. Тут же семенили курочки, что-то поклевывая в травке. За околицей расстилались луга, а за ними поднимался густой лес. В середине деревни стояла церковь с высоченной колокольней, а рядом за оградой тянулся старинный деревенский погост. Церковь, как и в большинстве русских деревень, была разграблена и обшарпана. Снаружи на ней не осталось ни одной росписи, да и внутри все фрески дано уже сбили, а иконы растащили. Сквозь пустые оконные проемы свистел ветер, но, все равно, эта церковь смотрелась величаво и волновала своей необыкновенно красивой архитектурой. Поглядев вокруг, Марьяша вдохнула полной грудью свежий деревенский воздух и вошла в калитку своего огорода. Осмотрев сад, она решила, что посадит несколько грядок клубники, а также петрушку, укроп, морковь и редис. Она заранее купила семена в городе, ей хотелось, чтобы к столу была свежая зелень.

Войдя в дом, она обратилась к мужу:

– Я договорилась с соседкой, тетей Нюрой, буду у нее брать молоко. А тебе нужно будет вскопать несколько грядок для посадки зелени, моркови, редиса и лука.

– Я, что, сейчас же должен этим заняться или можно чай допить? – спросил муж не без сарказма.

– Сделай, когда захочешь. – Ответила Марьяша, давно уже привыкшая к вечно недовольному тону мужа.

Через неделю, средняя сестра мужа, Ада, уехала в город, оставив на Марьяшу свою неприспособленную сестру Лизу, дочь Верочку и все немалое семейство.

Мрьяша с утра готовила завтрак, умывала сестру мужа, следила, чтобы сыновья умылись, как следует, после завтрака мыла посуду, и начинала хозяйственные работы. Посадив все, что было задумано, она принималась за стирку. Теперь работы прибавилось, так как нужно было стирать и вещи Лизы и племянницы. Дети убегали сразу после завтрака в поле за огородом и бегали там до самого обеда. Марьяша утром ходила за молоком к тете Нюре. Эта замечательная рязанская женщина сразу полюбила Марьяшу. Она непременно заставляла ее выпить парного молока из кружки, понимая, что с таким семейством, вряд ли ей много достанется.

– Давай, Маруся, пей, пей. Ты ж ребеночка носишь. Пей на здоровье.

Марьяша благодарила тетю Нюру за сочувствие. Она очень ценила доброту к себе.

– Тетя Нюра, Вы меня балуете. – Улыбаясь, говорила Марьяша.

– Ничего, ничего, хорошего человека лаской не испортишь. Я ж вижу, какая ты. У тебя все на лице написано. – Посмеивалась тетя Нюра.

Марьяша тоже полюбила эту женщину. Она предлагала ей брать с собой в магазин, который находился в двух километрах от их деревни, своих сыновей, чтобы они помогли ей тащить хлеб для скотины. Тетя Нюра, да и все деревенские закупали много хлеба. Но тетя Нюра отказывалась.

– Нет, Маруся, ни к чему это. Всю жизнь сама носила и теперь донесу. А то, рабалуюсь, дак, Васька меня из дому выгонит. Скажет, зачем мне такая баба ленивая.

И тетя Нюра заливалась веселым задорным смехом. Дядя Вася, супруг тети Нюры тоже производил впечатление очень доброго и веселого человека. Он часто говорил Марусе:

– Вот, пейте наше молоко, здоровыми будете, у вас в городе, совсем не то. Молоко то у вас там – парализованное.

Марьяша смеялась и думала о том, что ей повезло повстречать таких замечательных, веселых и добрых людей. А в своем семействе ей предстояло очень много работать.