Усадьба «Медвежий Ручей»

– Живее несите! Нам ещё на рассвете следовало приступить к делу!

Вне всяких сомнений, это произнёс титулярный советник Левшин. А когда Зина выглянула в окно, то увидела и его самого, и тех, к кому он обращался: двух рослых городовых. Они тащили, держа за противоположные концы, свернутую в рулон проволочную сетку: бредень.

Не размышляя, чтобы не дать себе времени передумать, Зина выскочила из комнаты, на ходу закалывая свои длинные чёрные волосы шпильками. А потом поспешила к лестнице, ведшей на первый этаж, – даже шляпку надеть позабыла.

Глава 5

Солнечный удар

20 августа (1 сентября) 1872 года. Воскресное утро

1

Иван Алтынов, девятнадцатилетний сын купца первой гильдии, не привык долго спать по утрам. С самого детства он поднимался каждый день ни свет ни заря, чтобы пойти к своим птицам – на голубятню: насыпать пернатым зерна, налить воды, поглядеть на птенцов. Но недавно голубятня его подверглась разорению, а из всех его птиц чудом сумел спастись один только белый турман по кличке Горыныч, Иванушкин любимец. Да и того пришлось пока отдать на передержку сынку алтыновского садовника, десятилетнему Парамоше, у которого имелась своя небольшая голубятня. Ну не мог Иван держать обожавшего небо турмана в клетке у себя в комнате – Горыныч просто зачах бы в подобном заточении. А о том, чтобы вернуться на опустошённую голубятню, восстановить её, купеческий сын пока даже думать не хотел.

Однако в то воскресное утро он, по укоренившейся привычке, проснулся рано – часы в его комнате показывали половину седьмого. Причём проснулся из-за того, что ему сделалось нестерпимо жарко.

В первый миг, не поняв истинной причины охватившего его жара, Иван Алтынов решил: виной всему – сон, что привиделся ему перед самым пробуждением и оттого великолепно запомнился. Иванушке приснилась Зина Тихомирова – но не такая, какой она была сейчас, а сделавшаяся старше на пару лет, как и он сам в этом сне. Стояло раннее летнее утро, и они шагали по лесу с корзинками в руках – явно собрались по грибы. Над землёй стелился туман, и шли они с Зиной по щиколотку в росе, так что очень быстро промочили ноги. «Давай присядем и разуемся», – предложил Иван. И они двинулись к широкому дубовому пню, с которого взлетела, едва не задев их крыльями, какая-то белая птица. Размером она была отнюдь не с голубя – скорее уж, с орла. Хотя белых орлов Иван видел прежде только на геральдических изображениях.

Они с Зиной поставили свои незаполненные кузовки рядом с пеньком, и тут же Иван уселся первым – вместо того чтобы предложить место девушке. Однако та ничуть не рассердилась и не расстроилась. Совсем наоборот. Без тени сомнений Зина присела к нему на колени – боком, как сидят в дамском седле. А потом подняла одну ногу, согнув её в колене, так, что стала видна обтянутая белым шёлковым чулком стройная голень, упёрлась в пень каблуком невысокого кожаного ботинка и принялась его расшнуровывать. При этом девушка чуть склонилась вперёд, и только тогда, при виде блестящих чёрных волос у неё на затылке, Иванушка понял: Зина не надела никакого головного убора.

Он вздрогнул, когда один её ботинок упал в траву. И ощутил, как по всему его телу будто пробежали гальванические искры. А девушка тем временем стала развязывать шнурки и на втором ботинке. Но, когда покончила с этим, не сбросила его совсем, как первый, – только выпростала из него пятку. И принялась раскачивать подъёмом ноги свой расшнурованный башмачок – вверх-вниз. Тогда как разутую ногу подтянула ещё выше – упёрлась её пальцами в Иванушкино колено. При этом девушка не поднимала лица: искоса глядела куда-то вбок – туда, где зеленели листья папоротника и вздымался округлой хвойной массой большой муравейник.

Иван ощутил, как его колену стало мокро и одновременно горячо: Зинин шёлковый чулок повлажнел от росы, однако стопа её оставалась при этом удивительно тёплой. Одной рукой Иванушка обхватил тонкую Зинину щиколотку, принялся поглаживать её. А другой рукой тронул подбородок девушки – надеясь, что она повернёт голову.

– Посмотри на меня! – попросил он.

Однако выяснить, исполнила она его просьбу или нет, Ивану оказалось не суждено. Жар у него в груди стал почти удушающим, он два раза с силой втянул в себя воздух, а на третьем вдохе глаза его непроизвольно открылись: он проснулся.

И уже через мгновение понял, в чём было дело. Поверх его одеяла возлежал, подобрав под себя лапы, Иванушкин кот, названный в честь знаменитого варяжского мореплавателя, – Эрик Рыжий. Котофей не спал и не мурлыкал, лишь сверлил хозяина взглядом своих жёлтых глазищ. И купеческому сыну показалось: вертикальные зрачки в них пульсируют, будто обозначая какой-то неведомый ритм. В этих зрачках Иван Алтынов увидел и своё собственное подрагивающее отражение: заспанное округлое лицо, взлохмаченные светлые волосы, распахнутые в удивлении глаза.

– Какой же сон ты мне испортил, Рыжий! – Иван в досаде взмахнул рукой, но кот не стал дожидаться, когда хозяин спихнёт его на пол: мягко спрыгнул сам.

Потянувшись возле Иванушкиной кровати, он оглянулся через плечо. И купеческому сыну померещилось в глазах Эрика какое-то двусмысленное и совсем не кошачье выражение. Рыжий словно бы хотел сообщить ему нечто важное – считая при этом, что хозяин его и без него должен был бы обо всём догадаться.

Впрочем, длилась эта игра в гляделки между человеком и котом не более десяти секунд. А потом Рыжий демонстративно отвернулся от хозяина, неспешно потрусил к подоконнику, одним махом запрыгнул на него и принялся смотреть сквозь стекло. И у купеческого сына возникло впечатление, что глядел котофей не на Губернскую улицу в городе Живогорске, где стоял двухэтажный краснокирпичный дом купцов-миллионщиков Алтыновых, а в какие-то дальние дали. И видел там нечто такое, о чём хозяин его пока что не ведал.

2

Когда Зина выбежала на крыльцо, то едва не врезалась в спину стоявшего там Николая Павловича. Тот застыл прямо за дверью, глядя вслед тем троим: полицейскому дознавателю и городовым с бреднем. Хорошо хоть, входная дверь господского дома открывалась внутрь – Зина не стукнула ею хозяина. Впрочем, когда он обернулся, девушке в первый момент показалось: господин Полугарский её не узнаёт. Ибо взгляд его выражал полное недоумение.

– Доброе утро! – переведя дыхание после бега, сказала Зина. – А вы разве не пойдёте с ними вместе? – Она кивком указала на уходящих.

Тут только муж её бабушки вроде как очнулся.

– Да, разумеется, дорогая моя! Давайте их догоним!

Он сошёл наконец-то с крыльца и подал руку Зине. Однако взгляд, которым он при этом по ней скользнул, казался даже не отрешённым, а прямо-таки нездешним. До этого момента девушка думала: Николай Павлович укажет ей, что нехорошо барышне выходить из дому с непокрытой головой и без перчаток. Но какое там! Он ничего и не заметил. И мало того: невзирая на сказанные им слова, отнюдь не поспешил догонять уходивших к пруду мужчин. Взяв Зину под руку, он приостановился возле одной из клумб и заговорил – неспешно, словно во время беседы за вечерним чаем:

– Представьте себе, эти господа, – он посмотрел вслед Андрею Ивановичу Левшину и его спутникам, – хотели начать своё исследование, не дожидаясь, пока Наталья Степановна уедет в храм Божий! Я еле-еле сумел убедить их повременить с этим. И к тому же они настаивали, чтобы я отрядил им в помощь лакея Фёдора! А ведь он всегда ездит кучером с тётушкой!

Зина от нетерпения уже едва не подпрыгивала на месте: видела, что спины троих мужчин вот-вот скроются за парковыми деревьями. Она и самой себе не сумела бы объяснить, почему ей так важно присутствовать при обследовании усадебного пруда. Но причина этого явно состояла не в любопытстве и даже не в страхе за судьбу бабушки Варвары Михайловны. Дочке священника нужно было увидеть там что-то. А что именно – она могла понять только тогда, когда увидела бы.

– Николай Павлович, но ведь сейчас-то Наталья Степановна уже уехала? – прервала она разглагольствования бабушкиного мужа. – Так давайте мы с вами поспешим на пруд!

Николай Павлович вздрогнул и для чего-то огляделся по сторонам, хотя никого, кроме них двоих, перед домом сейчас не было. Даже усадебная челядь, которой, по мнению Зины, следовало уже приступить к ежедневным хозяйственным хлопотам, никак себя не проявляла.

– Да, дорогая… – Николай Павлович сделал шажок, потом – ещё один, и Зина, которая уже оказалась впереди него, невольно потянула его за руку. – Нам и вправду следует поспешить… Вы уж простите старика: что-то я отвлёкся.

Улыбка его показалась Зине фальшивой, как деревянный гривенник. Но, пусть и шаркающей походкой, господин Полугарский всё-таки двинулся по парковой аллее в сторону пруда. И – поразительное дело: когда они в эту аллею вошли, Зина ощутила слабый аромат сосновой смолы и опавшей хвои, хотя росли здесь одни лишь столетние липы.

3

Усадебный пруд представлял собой почти идеально круглое водное пространство диаметром аршин в пятьдесят. Из него вытекал, весело журча, широкий ручей, и Зина подумала: именно на его бережку горничная Любаша видела бурмилу.

При взгляде на пруд дочка священника засомневалась: а хватит ли городовым длины бредня, чтобы протащить его через весь водоём? Но те оказались людьми опытными: не промахнулись с размерами. Когда Зина и Николай Павлович подходили к пруду, городовые уже полностью растянули бредень, держа его за два шеста-волокуши по краям. И теперь, сняв сапоги и подвернув до колен форменные штаны, брели по мелководью вдоль двух противоположных берегов пруда. Развёрнутую проволочную сетку они держали так, чтобы она изгибалась полукругом, собирая всё со дна.

Зине только раз в жизни доводилось видеть, как бреднем чистят пруд: в Живогорске, года три тому назад. Да и производилось это с совершенно иной, прозаической целью: избавить дно пруда от всяких посторонних предметов, туда попавших. Ничего более интересного, чем драный сапог и ведро с оторванной ручкой, из живогорского пруда извлекать не пришлось. А здесь было совершенно иное дело. И, когда они с Николаем Павловичем вышли на заросший травой берег, Зина принялась следить за происходящим с болезненным интересом.

Солнце припекало всё сильнее, и девушка всерьёз пожалела о забытой дома шляпке: даже сквозь кроны прибрежных деревьев жаркие лучи добирались до неё и будто прилипали к её чёрным волосам. Оглядевшись по сторонам, Зина увидела возле дальнего берега пруда бревенчатую купальню – ту, до которой её бабушка не добралась позавчера.

– Можно мне… – Зина повернулась к Николаю Павловичу, который выпустил её руку, но стоял на том самом месте, где они остановились, – ни шагу вперёд не сделал.

Девушка намеревалась спросить: «Можно мне укрыться от солнца в купальне?» Но фразу свою она не закончила. Во-первых, у бабушкиного мужа был такой несчастный и подавленный вид, что у Зины просто духу не хватило оставить его одного. А во‐вторых, она поняла, на кого Николай Павлович с потерянным видом глядит. Их появление возле пруда не осталось незамеченным, и теперь к ним шагал, бросив городовых без присмотра, Андрей Иванович Левшин.

4

Зине показалось, что титулярный советник страшно и непристойно гримасничает, идя к ним. И лишь полминуты спустя до неё дошло: это световые блики, пробивавшиеся сквозь ветви деревьев, создавали иллюзию беспрерывных преображений его лица. Но и тогда, когда Зина это уразумела, легче ей не стало. Она внезапно ощутила уже не смолистый аромат сосен – хоть и необъяснимый, но весьма приятный. Теперь ей померещился сильный запах свежей масляной краски. А ещё – и это уж точно не было плодом воображения – от подходившего к ним господина Левшина исходил тяжёлый дух гниющих водорослей и мокрой земли.

– Доброе утро, мадемуазель! – с поклоном произнёс Андрей Иванович, подходя. – Вижу, вы тоже спозаранку поспешили сюда.

На слове «поспешили» он сделал особенное ударение, пройдясь цепким взглядом и по непокрытой Зининой голове, и по её лишённым перчаток рукам. Уж он-то, бес, ничего не оставил без внимания!

– Впрочем, в этом месте всё следует делать с поспешностью, – продолжал между тем титулярный советник. – Говорят, здешний воздух таков, что предметы обихода вдвое быстрее приходят в негодность, чем везде. И строения тоже! Вы наверняка видели, в каком состоянии тут въездные башни? А они ведь даже не совсем в усадьбе.

Дочка священника не могла понять, шутит полицейский дознаватель или говорит всерьёз. И не успела ещё придумать, что ей ответить, когда со стороны пруда долетел возглас одного из городовых:

– Что-то зацепили, ваше благородие!

А его товарищ тут же его поддержал:

– Что-то крупное да тяжёлое!

Господин Левшин, не говоря более ни слова, бесцеремонно повернулся спиной к Зине и Николаю Павловичу, крикнул во всё горло: «Тяните!», а затем бегом устремился к городовым.

Зина повернулась к Николаю Павловичу, боясь, что тот окончательно потеряет присутствие духа. Но – странное дело: с господином Полугарским случилось нечто совершенно противоположное. Лицо его оживилось, он стоял, постукивая себя пальцами по губам и сосредоточив взгляд на двух городовых, которые с усилием вытягивали отяжелевший бредень.

– Не может быть… – шептал он едва слышно – явно не к Зине обращался. – Неужто это всё – не сказки?..

И тут до них донёсся ещё один возглас – потрясённый. Причём на сей раз издал его господин Левшин. В этом сомнений быть не могло.

5

Обгоняя друг друга, Зина и Николай Павлович почти бегом устремились туда, где возле бредня, облепленного ряской, истекало водой на берегу что-то тёмное, продолговатой формы, длиной аршина в два с половиной.

– Вам, барышня, лучше бы на это не глядеть! – попытался предостеречь девушку один из городовых, но та просто обошла его сбоку и шагнула к тому, что лежало на земле: к извлечённому из воды человеческому телу.

Господин Левшин склонился над ним, согнув спину и уперев руки в колени. Зине даже подумалось: а ну как его сейчас вырвет? Сама-то она на утопленников насмотрелась – когда их отпевал в церкви её папенька. И подобным зрелищем её было не напугать – так она думала. Конечно, если бы из пруда выловили тело её бабушки Варвары Михайловны, это могло бы Зину потрясти по-настоящему. Однако она поняла с первого взгляда: городовые подняли со дна пруда мужчину, а не женщину.

Впрочем, и господин Левшин явно не планировал расставаться со своим завтраком или тем паче падать в обморок. Поза его объяснялась другим – вблизи дочка протоиерея Тихомирова это сразу поняла. Вперив взгляд в утопленника, полицейский дознаватель рассматривал его напряжённо и с выражением величайшего недоверия на лице. Казалось, титулярный советник тоже вот-вот начнёт шептать, как давеча – Николай Павлович: «Не может быть!..»

И только тогда, когда Зина подошла к мертвецу вплотную, до неё дошли две вещи. Во-первых, никакой это был не утопленник. В том смысле, что с жизнью он расстался отнюдь не вследствие утопления. Вся правая половина его лица выглядела так, будто его шандарахнули по голове кувалдой. А во‐вторых, обезображенное это лицо девушка уже видела – не далее как минувшей ночью. Только одежду его она тогда не успела толком рассмотреть – слишком была потрясена тем, что услышала от ночного гостя. И теперь с отвращением отметила: его сюртук, брюки и рубашка превратились в подобие истрепавшихся обносков, какие и нищие на паперти постесняются надеть. Притом что лицо незнакомца – в той части, что не была изуродована, – имело такой вид, будто он скончался не далее, чем накануне. И в воде не находился вовсе.

Но более всего девушку поразило то, что она увидела на груди мертвеца – под его обратившейся в рубище сорочкой. Да, дочка священника знала, что мужчины иногда делают себе чернильные наколки. Однако рисунок на коже утопленника являлся простой татуировкой не в большей степени, чем, к примеру, Волга является просто широкой рекой. При виде этого рисунка у Зины внезапно закружилась голова, в точности как вчера – на станции. И девушка вновь пожалела, что пренебрегла маменькиным пузырьком с нюхательной солью.

С чернильного рисунка на Зину глядел – как будто прямо ей в глаза – востроносый мужик с длиннющими усами и бородой. Точнее, усы и бороду носила только одна его голова, поскольку у мужика их оказалось две. Нижняя, глядевшая на Зину с груди мертвеца, была хоть и жуткой, но всё-таки человечьей. А вот вторая голова, как бы нахлобученная поверх первой наподобие шапки, представляла собой морду гигантского медведя со стоявшими торчком округлыми ушами. Веки бурмилы были опущены – хоть этому следовало порадоваться! – зато зубы верхней челюсти впивались прямо в лоб человечьей голове. Казалось, что медведь откровенно зубоскалит – беззвучно хохочет, потешаясь над людьми, глядящими на него. И от удовольствия, какое ему приносит это зубоскальство, даже глаза зажмурил.

Тут-то девушка и поняла: свои силы она переоценила. У неё вдруг резко подогнулись колени, и, не окажись рядом Николая Павловича, за рукав которого она успела ухватиться, Зина наверняка упала бы. Но это оказалось ещё не самое худшее. Внезапно ей послышался голос, на сей раз принадлежавший отнюдь не её баушке.

Зине сперва померещилось: к ней обращается тот, двухголовый – с синей наколки. Но нет: эти шелестящие слова как будто произносил сам воздух вокруг неё: «Изжаритесь… Заживо… Все…» Девушка заозиралась по сторонам, пытаясь понять: слышал ли кто-то ещё эту дикую, несуразную угрозу? Но на лицах четырёх живых мужчин, что находились сейчас возле пруда, не отразилось даже намёка на испуг или удивление.

Впрочем, дочка священника не была уверена, что и сама слышала именно слова – что она не приняла за них шелест ветра в древесных кронах. Кто и кого пугал возможностью изжариться – оставалось под вопросом. А вот что солнце успело изрядно напечь Зине непокрытую голову – это не вызывало сомнений. И от жары чего только не могло ей почудиться!

А потом луч солнца, проскользнув сквозь ветви деревьев, коснулся татуированного мертвеца. И Зине померещилось: она всё-таки не устояла на ногах – упала. Поскольку окружающий пейзаж вдруг содрогнулся. Вода в пруду как бы подпрыгнула: совершенно без брызг – зеркальная водная гладь переместилась вверх-вниз, оставшись при этом абсолютно неподвижной. Схожее движение совершила и купальня на противоположном берегу, с той разницей, что свой отдельный прыжок совершило каждое составлявшее её бревно. А потом, повисев одно мгновение в неестественно знойном воздухе, все брёвна вернулись в прежнюю позицию. И деревья поблизости: ивы, липы, берёзы и ели, – хоть и не пытались прыгать, но как бы встали на цыпочки – потянулись вверх от собственных корней, – после чего уронили сами себя обратно. И словно бы испустили вздох, изнурённые проделанной работой.

Зина ахнула – и тут же поняла, что парковый ландшафт содрогнулся не только у неё одной перед глазами. Николай Павлович, за руку которого она всё ещё хваталась, другой рукой с усилием тёр лоб – будто пытался стряхнуть с него что-то. Двое городовых стояли, разинув рты и запрокинув головы так, что с них попадали форменные фуражки. Однако сильнее всего содрогание пейзажа явно повлияло на Андрея Ивановича Левшина.

Полицейский дознаватель, когда Зина перевела на него взгляд, уже не стоял, склонившись над утопленником. Он медленно, будто крадучись, шёл к ним с Николаем Павловичем. И в правой его руке поблёскивал никелированной сталью маленький пистолетик, дуло которого титулярный советник направлял точно в грудь господину Полугарскому.

Глава 6

Под стражей

20 августа (1 сентября) 1872 года.

Воскресное утро

1

Зина поняла, что ошиблась. Это не господин Левшин шёл крадучись – это воздух вокруг словно бы загустел. При полном безветрии он обратился в подобие болотной трясины или зыбучего песка, препятствуя скорым движениям. Девушка уразумела это, когда сама сделала шаг вперёд, становясь между полицейским дознавателем с пистолетом и своим приёмным дедом. Тот попытался удержать её, но Зина не поддалась – хотя и не была уверена, что её манёвр подействует.

– Здесь убили моего отца! – заявил Андрей Левшин, глядя через голову Зины на господина Полугарского. – И, полагаю, для вас это не новость! А может, вы и есть убийца.

– Да что за нелепицу вы городите, милостивый государь? – возмутился Николай Павлович. – И с какой стати направляете оружие на мою внучку?

Тут только господин Левшин словно бы опамятовался и пистолет опустил, пусть и не убрал вовсе. И промолвил:

– Ладно, возвращаемся в дом! – А потом, повернувшись к городовым, распорядился: – Забирайте труп, и уходим отсюда!

И Зина должна была признать: решение он принял верное. От воды, слишком уж быстро нагревавшейся на солнце, уже начинал подниматься пар. Так что, вопреки всем природным законам, возле водоёма жара усиливалась, а не ослабевала.

Зина подумала: больше всего на свете она хотела бы прямо сейчас уехать из этого места, где люди исчезают среди бела дня. Где одиноких путешественниц обворовывают на железнодорожной станции – и никто ничего не замечает. Где солнце сходит с ума. Где медведи бродят по помещичьей усадьбе. И главное – где мертвецы выдают себя за призраков. Или, быть может, призраки выдают себя за мертвецов.

Однако проблема состояла в том, что уезжать ей было некуда. Даже Ванечка, которого Наталья Степановна назвала её женихом, таковым в действительности считаться не мог. Даже к нему она не смогла бы сейчас поехать! И получалось так, что единственным её приютом оказался дом посторонних для неё людей – которых она теперь не имела права бросить на произвол судьбы.

«Я должна разобраться во всём этом! – подумала Зина. – Любым способом я должна во всём разобраться. А не то я вправду застряну тут навсегда!»

2

В господский дом они возвращались странным порядком. Николай Павлович и Зина шагали в авангарде. Следом шёл с оружием в руке этот безумец – господин Левшин; спасибо, хоть пистолет он продолжал держать дулом в землю. А замыкали шествие городовые с неудобной ношей. Они свернули бредень и при помощи своих поясов соорудили из него подобие носилок, на которых тащили теперь татуированного мертвеца.

Зине казалось: её ноги будто прилипают к земле. А воздух, не колеблемый даже мимолётным ветерком, обволакивает кожу и при каждом вдохе словно бы застревает на полпути к лёгким. Николай Павлович дышал с явным усилием; да и гораздо более молодые мужчины, шагавшие позади, громко сопели при каждом шаге.

Пока они брели так по липовой аллее в сторону господского дома, Зину не оставляло ощущение, что совсем недавно, возле пруда, безумный дознаватель Андрей Левшин случайно произнёс какую-то очень важную фразу. Сказал нечто такое, что почти навело девушку на определённую догадку… И дочка священника, невзирая на то, что голову её безбожно палило солнце, уже подобралась к тому, чтобы собственную догадку вспомнить. Но именно в этот момент раздался потрясённый возглас Любаши:

– Батюшки-светы, да что же это такое?!

Горничная вышла в аллею им навстречу и теперь мелко крестилась, переводя неверящий взгляд с утопленника на вооружённого дознавателя и обратно. При этом Зина прочла на её лице и подобие облегчения: та явно радовалась, что из пруда выловили не её хозяйку. Но дочку священника Любашино появление сбило с мысли: она тотчас позабыла о своём недавнем озарении.

– Не волнуйся, Любочка! – бодрясь, воскликнул Николай Павлович. – Скоро всё разъяснится!

А господин Левшин пробурчал в дополнение к этому что-то невразумительное. Зина сумела разобрать лишь два слова, непонятно к чему относившиеся: «заманил» и «фараон». С тем они и вошли во двор дома, где перед клумбами их диковинную команду встретил Антип. Он только крякнул, поглядев на татуированного, и покачал сокрушённо головой. А того обстоятельства, что его хозяина привели чуть ли не под дулом пистолета, словно и не заметил.

– И куда его теперь? – спросил кучер, указав на утопленника.

– Отвезём в уездный анатомический театр, – сказал господин Левшин. – Заверните тело во что-нибудь непромокаемое и приготовьте повозку подходящую! И мой экипаж, разумеется, тоже.

– Ну, – Антип почесал в затылке, – у меня клеёнка есть – хорошая, американская. В неё покойника и заверну.

И он повёл городовых с их импровизированными носилками куда-то в сторону конюшни. А все остальные, включая Любашу, поднялись на крыльцо и вошли в дом – наконец-то убрались с палящего солнца. Уже в дверях Зина оглянулась через плечо: ей показалось, что кто-то пристально смотрит ей в спину. Она даже разглядела какую-то тень возле столетних лип. Но затем солнечный луч так ударил ей в глаза, что девушка на несколько мгновений ослепла. И так, вслепую, ей и пришлось переступить порог.

3

– Кто давал вам право производить арест? – Зина почти кричала – отводила душу, хоть и отлично понимала, что толку от её слов не будет никакого. – Да ещё и наставлять пистолет на безоружных людей?