МяуДом или Кото-банда и её подвиги

– А, я помню, – промурлыкал Хвастун, – как приезжали те важные коты из столицы. В бабочках, с нотными тетрадями…

– Из КоТсерватории имени Мурчальского, – вставила Жужа. – Один даже лапы вымыл перед встречей!

– Они сказали, что слышали о кошке, которая поёт так, словно в саду распускаются фиалки, – продолжил Хвастун.

– Я тогда просто села у окна, – смущённо улыбнулась Иголка, – закрыла глаза и запела. Как всегда. Ничего особенного.

– Один из них даже лёг на бок, будто боялся спугнуть твою песню, – тихо сказал Хвастун. – Другой заплакал. А третий шепнул: «Кто-то в моём сердце потянул за ниточку… и распутал все давние узелки».

В комнате воцарилась тишина. Даже Сосиска перестал ёрзать и посмотрел на Иголку с обожанием.

– Ты у нас настоящее чудо, – прошептала Пышка.

– Даже я чуть не прослезился, – буркнул Карман, пряча глаза. – А это вредно для моего имиджа кота, у которого всё всегда под контролем.

Пельмешек, в знак согласия, кивнул:

– И эта характеристика готова. Следующий – Сосиска.

«Дзинь-до-о-нь!» – раздался звук дверного колокольчика.

– Кто там?! – спросил Карман, подскочив к двери.

Ему никто не ответил.

– Открой, да проверь, боишься, что ли? – хмыкнул Хвастун. – А вдруг это сам Честер уже у нашего порога?

Карман приоткрыл дверь и выглянул. На улице было пусто.

– Никого… – вздохнул Карман. – Опять эти собаки! Балуются. Звонят и наутёк.

– Эх, – протянул Хвастун, важно расправив усы. – А я уж подумал мои поклонники. Пришли просить автограф.

– Поклонники, – фыркнула Пышка. – Собаки! Вот кто твои поклонники.

Коты прыснули со смеху.

– «Сосиска, – продолжил Пельмешек. – Длинный и вечно мурлыкающий. Мурлычет даже во сне и шепчет сказки тем, кто не может уснуть».

– Ага! – подтвердил Хвастун. – Помните, как он решил рассказать Самую Длинную Сказку на Свете?

– Конечно, – кивнул Пельмешек. – Был конец ноября, за окном падал первый снег… Сосиска сел в центре комнаты и сказал: “Сейчас я вам расскажу кото-сказку. Длинную, как зима, и пушистую, как снег”.

– И началось! – рассмеялась Жужа. – Кот в супермаркете искал полку с облаками, пахнущими сосисками…

– Потом сбежавшие тапки, которые завели семью под диваном, – добавил Карман.

– А дальше мышонок, который учился быть собакой, – продолжил Пельмешек. – И ветер-певец, что шептал ему стихи про весну.

– Я заснула на втором «тапке», – призналась Пышка.

– А я – на «мыши-философе», – буркнул Карман.

– Даже я тогда вырубился, – вздохнул Хвастун. – А ведь думал, что могу выдержать всё!

Сосиска сладко замурлыкал:

– Когда я сказал “…и тогда кот понял, что важнее всего – спать шестнадцать часов в сутки…”, весь МяуДом уже спал. Я понял: сказка работает.

Он гордо поднял голову и добавил:

– Занимайте очередь за снами у моей миски! Кто первый положит туда сосиску – тому и приснится сон повкуснее.

– Очередь? – Пышка скептически прищурилась. – Сначала ты бы научился до конца рассказывать сказки, а не вырубать публику после второго тапка.

– Поддерживаю, – кивнул Карман. – Надёжность, так сказать, сомнительная: ни одна сказка не дошла до финала. Я бы назвал тебя не «сказочник», а «сказочный гипнотизёр».

– Эй! Что это? Зависть? – возмутился Сосиска. – Думаете, как устранить меня в битве за Честера? Это мой особый талант! Я единственный в МяуДоме, кто гарантирует счастливый сон!

Пельмешек поднял вверх лист бумаги, призывая к тишине:

– «Вжик. Он не ходит – он появляется. Быстрее него – только свет. Если тапки стоят носами в разные стороны, а на потолке отпечаток лапы – значит, здесь был Вжик. Скорость, которая умеет думать.»

– Точно! – прыснул Хвастун. – И еду он перехватывает на поворотах.

– Я даже моргнуть не успеваю, а его миска уже пустая, – добавил Карман.

– Но ведь был случай… – Пельмешек прищурился. – Когда он вдруг остановился.

– Ха! – засмеялась Пышка. – Да-да, как зависший кото-компьютер.

– Я хотел понять, что я пропускаю, пока бегаю, – важно пояснил Вжик. – Смотрел, как капля воды медленно сползает по стенке миски.

– То есть капля оказалась быстрее тебя? – поддел его Хвастун.

– Вот ещё! – возмутился Вжик. – Это была созерцательная пауза с далеко идущими последствиями. Я понял, что можно мурлыкать даже в тишине.

Хвастун одобрительно поднял хвост:

– Признаю: «скорость, которая умеет думать», звучит круто. Прямо как я, только без капли.

Пельмешек слегка пригладил усы, улыбнулся и прочитал:

– «Жужа – пушистая хозяйка МяуДома. Когда она видит беспорядок, её взгляд всегда говорит: “Мы что, теперь будем жить как собаки?” Ей не нужно командовать – порядок наводится сам собой. Но главное её умение – распутывать чужие сны».

– О-о, это про ту самую Ночь Перепутанных Снов! – оживился Сосиска, распахнув глаза.

– Ещё бы, – вздохнула Иголка. – Мне тогда снилось, что я сижу на мешке с апельсинами и каркаю, как ворона…

– А я был Пышкой! – важно заявил Хвастун. – Грелся на солнышке и чуть не получил солнечный удар.

– Мне пришлось хуже всех, – мрачно добавил Карман. – Я стал Вжиком и бегал так быстро, что обогнал сам себя. И потерял монетку.

– Ну да, Жужа всегда найдёт, где навести порядок – даже если её никто не просил, – пропела Пышка. – Наверное, ей снится, что без неё МяуДом развалится на кусочки.

Коты переглянулись и, как бы не замечая колкость Пышки, благодарно посмотрели на Жужу.

– Хорошо, что ты тогда всё вернула на место, – сказал Пельмешек. – Я ведь, признаюсь, был снеговиком. Мурлыкать через морковку – это невыносимо.

– Я взяла подушку, расчёску и шерстяной колокольчик, – вспомнила Жужа. – Сны упирались, путались в усах. Пришлось быть сними строгой: «Последний раз предупреждаю. Вылезайте, бродяги!»

– И они уходили! – добавил Вжик. – Один вообще сбежал через мыльницу. Стал мыльным пузырём. И лопнул!

– А я помню, – зевнул Сосиска, – как вернулся мой сон про лестницу из сосисок. Сразу стало так сладко …

– С тех пор в МяуДоме знают, – подвёл итог Пельмешек, – если во сне ты вдруг стал тигром, подушкой или говорящим фикусом – беги к Жуже. Она всё исправит.

– Ну всё, осталась последняя – моя, – устало вздохнул Пельмешек.

Иголка подняла лапу:

– Пельмешек, я тут про тебя кое-что написала. Можно я зачитаю?

Пельмешек одобрительно кивнул головой.

– «Круглый, добрый и всегда спящий. Как подушка с сердцем мудреца. Никогда никуда не торопится, говорит редко, но, если уж сказал – слушают даже мухи. В МяуДоме —он главный.

Не потому, что мяукает громче всех, а потому, что все знают: на него можно положиться. Он может убаюкать взглядом и пристыдить молчанием. Если он даёт лизнуть свою лапу – это знак великой дружбы и глубокого доверия. А тот, кто однажды лизнул лапу Пельмешку, уже не может предать – не позволит кото-совесть, да и страшновато будет, однако.

Обладает той самой непробиваемой уверенностью, которую имеют только очень особенные коты.

Как-то раз, давным-давно, когда Пельмешек был своевременно молод, тонок и романтичен, он шёл по двору, никуда не торопясь, и ни от кого не шифруясь. Как будто бы этот двор принадлежал только ему. И вдруг из-за угла выскочила стая. Собаки! Нет, не злые, а просто глупые. Молодые, шумные и невоспитанные. Им показалось, что этого кота можно напугать. Поиграть. Погонять. Ну а дальше —как пойдёт.

Они окружили его и залаяли. Одна прыгнула прямо перед ним. Вторая обошла сзади. Кто-то уже готовился схватить за шею. Но Пельмешек не убежал. Он сел. Прямо посредине этого круга. Спокойно. И даже флегматично зевнул. А потом… громко, коротко, очень по-котовьи – зарычал. И прыгнул. Его лапы сверкали как молнии. Раз! Два! Три! Он катался по земле. Уворачивался и нападал. Сжимался как пружинка и взлетал в воздух, как кузнечик.

Удар – цап по носу! И одна собака взвизгнула и отбежала подальше. Удар когтём! И другая собака, жалобно скуля кубарем отлетела в угол.

Когда испуганная стая отступила, он выпрямился, отряхнулся, и, как ни в чём не бывало, прошёл мимо них. Только левое ухо было порвано – совсем немного. Как зазубрина на медали.

С тех пор его никогда никто не трогал. Он стал хозяином двора, в который иногда позволял заходить собакам, если у него было в тот день хорошее настроение.

В МяуДоме говорят: Пельмешек не спешит, но всегда приходит вовремя. Он – как кото-колокол в тумане – не видно, но слышно, что он рядом, и от этого всем спокойно.

Если он сказал: “Мурр” – значит, всё будет так, как и должно быть. Даже если для этого ему придётся порвать ещё одно ухо или потратить весь день на то, чтобы просто пролежать на солнышке.

И, может быть, именно поэтому, когда он засыпает, МяуДом засыпает вместе с ним – уверенный, что пока Пельмешек дышит тихо и ровно, в кото-мире всё будет кот-ок».

По комнате разлилась тёплая пауза.

– Красиво написала, – первой отозвалась Пышка. – Прямо как роман.

– Угу, – кивнул Карман. – Даже я бы сейчас не рискнул спорить.

Хвастун важно добавил:

– Всё правильно написано. Король высоты признаёт короля кото-бандитов.

Пельмешек только тихо зевнул и улёгся поудобнее, будто этим и подтвердил: спорить тут не с чем.

– Всё! – громко сказала Пышка. – Характеристики готовы! Срочно бежим к Филимону! Время не ждёт.

Вдруг снова зазвонил дверной колокольчик.

– Опять эти шавки! – фыркнул Хвастун. – Балуются!

– Ну держитесь, сейчас я вас… – подскочил Карман, схватил первую попавшуюся миску с водой и распахнул дверь.

Плеск! Вода полетела дугой прямо за порог.

– Получайте! – победно заорал Карман.

Но вместо визга собак с улицы донёсся хриплый голос:

– Мяу… Что за встреча, кото-банда?

На пороге стоял Филимон. Мокрый с головы до хвоста, усы слиплись, со шляпы капает. В лапах он держал какую-то размокающую на глазах квитанцию.

Коты замерли. Потом раздалось осторожное:

– Ой…

– Э-э-э… Это было не тебе, Филимон…

– Мы думали, ты собака! – пискнул Сосиска и спрятался за Пышку.

Филимон недовольно встряхнулся, так что брызги разлетелись на всех.

– Спасибо за купание… – проворчал он. – Теперь мы квиты. У меня для вас новости из Англии… Только что получил телеграмму и сразу к вам. Честер не приедет. Там карантин.

Комната взорвалась возгласами:

– Что-о?!

– Мы же столько про себя написали!

– Я даже нашла рецепт бараньей запеканки! – взвыла противной сиреной Жужа.

– А я раскопала свою родословную до седьмого колена! – Пышка едва не расплакалась.

Филимон вздохнул, стряхнул с уха ещё одну каплю и усмехнулся:

– Ну, что делать… "Такова жизнь", как говорят англичане. Зато теперь, хоть книгу выпускай: «Жизнь и необыкновенные подвиги котов МяуДома».

Кото-страхи: сквозняк так не мяукает

Это случилось вечером.

Холодным, мокрым, бездомным. Таким, про который обычно говорят:

«В такую погоду кот хозяина не пошлёт за килькой.»

Сырой туман кряхтел и полз к толстым стенам Мяу Дома, старательно цепляясь за подоконники и сантиметр за сантиметром изучая швы кирпичной кладки, будто искал дорогу вовнутрь. Ветер с азартом гонял, как стаю бездомных мышей, по улице охапки листьев, то завывая в подворотнях, то старательно скрипя трубами водостоков. А порой он так настойчиво скрёбся в дверь, что казалось хотел убедиться: все ли уже дома и не собирается ли кто-нибудь выйти «на пару слов».

Всё это ухало и гремело в темноте так, будто огромный котяра переворачивал на чердаке старые кастрюли.

– Страшно, – поёжилась Иголка, прячась под плед.

– Страшно, это когда… – вдруг заговорил Карман и опустил голос до вкрадчивого шёпота, – под раковиной в кухне просыпается старая тряпка. Днём она просто тряпка. Серая мокрая тряпка. Никого не трогает.

– Фу, вонючая, – зевнула Пышка.

– А ночью, – Карман сделал паузу, чтобы все посмотрели на него, – она осторожно выползает из-под раковины. Медленно. Шлёп… шлёп… шлёп. Оставляя мокрый след. И ползёт к котам.

Пельмешек приоткрыл, заинтересовавшись сказанным, один глаз, а Жужа перестала приглаживать плед.

– И зачем она ползёт к котам? – недоверчиво спросил Хвастун сверху.

– Лапы вытирать, – мрачно ответил Карман. – Даже если они сухие. Даже если ты спишь.

Просыпаешься, а твои лапы… уже тобой не пахнут.

Хвастун фыркнул, но незаметно поджал лапы под себя.

– Брехня, – сказал он. – Запах кота ни за что не украдёшь.

– Мо-ожно, – протянул Карман, вытянув морду вверх, – если тряпка вытрет их три ночи подряд, тогда твой запах исчезнет. И Мяу Дом перестанет узнавать тебя по следу. А без следа… ты кто?

Вроде бы, ты остался таким же, как раньше, но для МяуДома ты стал чужим. Подходишь к двери, а она не открывается, как бы сильно ты не мяукал и не тёрся о дверной косяк.

Сосиска вывернулся из шторы, встряхнул ушами и хитро прищурился:

– А я знаю, кое-что пострашнее этой тряпки.

Он обвёл всех взглядом и понизил голос, подражая Карману:

– У нас между шкафом и стеной в кладовке есть щель. Такая узкая, что в неё может протиснуться только хвост.

– Ну и что? – спросил Хвастун, даже не приподняв морду с подушки.

– А то, что однажды я там увидел… хвост! Не мой. И не похожий на чей-то из ваших хвостов, – Сосиска говорил медленно, будто пробуя каждое слово на вкус и смакуя его звучание. – Серый. С кончиком, как кисточка. Он просто лежал… а потом… медленно втянулся вглубь щели.

Пышка чуть подалась вперёд, сузив от услышанного щёлки глаз:

– И?

Сосиска для большей убедительности прижал усы и почти прошептал:

– А потом из щели тихо-тихо позвали: «Ки-ис, ки-ис…»

Иголка передёрнула плечами и спряталась с головой под плед.

– Бррр…

Пельмешек приоткрыл второй глаз:

– А ты туда заглядывал?

– Я? – Сосиска фыркнул. – Ещё чего! Я что, ненормальный? Кто заглядывает в такие щели, тот потом туда и уходит.

На секунду все притихли, прислушиваясь, как ветер за окном пытается вырвать старое дерево во дворе.

Пышка сидела, вытянувшись в струнку, старательно прикрыв для безопасности лапы хвостом. И вдруг тихо сказала:

– А вы знаете… иногда миска на кухне смотрит на нас.

– Это ты о чём? – Сосиска приподнял ухо.

– Ну вот… пошла я как-то ночью попить, – Пышка обвела всех взглядом, полным воспоминаний, которые хочется поскорее забыть, но никак не удаётся. – Наклонилась. Пью… и вижу в воде мои глаза. Я моргнула – они тоже моргнули. Всё как обычно.

Хвастун мяукнул сверху:

– И где страшно?

– Я отошла, – она замолчала и в комнате стало слышно, как дождь бьёт наотмашь по стёклам, – а глаза… остались. Смотрят на меня снизу. Не мои. И цвет у них жёлтый, а у моих – зелёный.

Иголка втянула голову в плечи.

– Хотела отвернуться, – Пышка понизила голос. – А они вдруг: «хлоп, хлоп»… и уставились на меня

– Ну всё…, – Сосиска поджал под себя лапы, – теперь ночью пью воду только из-под крана или квас из холодильника.

Хвастун зевнул, потянулся и произнёс, глядя куда-то в сторону окна:

– Ладно, слушайте. У меня тоже есть история. Про батарею.

Жужа сразу насторожилась. Её место было прямо у батареи:

– Надеюсь, не про мою?

– Ночью, – начал Хвастун, не обращая внимания на её вопрос, – я забрался на любимую батарею у окна. Хотел погреться… а она ледяная. Не просто прохладная, а такая, что шерсть вмиг встала дыбом.

Пышка шевельнула ушами:

– Может, просто отключили тепло?

– Может… – Хвастун слегка прищурился, будто пытаясь вспомнить всё в мельчайших деталях. – Но тогда почему изнутри шёл этот звук?

Он замолчал на пару секунд, будто к чему-то прислушиваясь, а потом тихо протянул:

– Скрё-ёп…, скрё-ёп…

Иголка втянула лапы под плед.

– Я прислонил к батарее ухо, – продолжал Хвастун, – а оттуда… шёпотом мой голос: «Хва-асту-ун…, Хва-асту-ун…»

Сосиска замер, распутываясь из шторы:

– И что ты сделал?

– Слез, – Хвастун пожал плечами. – А батарея ещё долго меня потом звала.

Жужа незаметно отодвинулась на пару сантиметров от своей батареи.

Пельмешек медленно приподнялся с подушки, слегка встряхнул головой и заговорил так тихо, что стало слышно, как в чьём-то животе шевелится и урчит темнота.

– Проснулся я как-то ночью. Слышу – в соседней комнате кто-то ходит. Лапы. Мягкие. Крупные. Топ… топ… топ… С остановками, как будто бы кто-то прислушивается: «Все ли спят?».

Сосиска перестал ковырять штору и замер, уставившись на дверь в кухню, а Иголка чуть высунула из-под пледа нос, чтобы ничего не пропустить.

– Думаю: может быть, это Жужа? Зову её, зову… Никто не отвечает.

А шаги… Идут, идут. Медленно. Осторожно. И всё ближе к двери.

Хвастун свесился сверху:

– И что?

– Я подошёл к двери, – Пельмешек говорил всё тише, – и шаги тоже остановились. Стало так подозрительно тихо, и воздух… воздух сгустился как сливочная пенка.

Заглядываю. Никого. Пусто.

На секунду все замерли.

– Вижу: следы на полу. Свежие, ещё тёплые. Я потянулся носом к одному из них, а они, как мыши, разбежались в разные стороны.

Пышка втянула морду в плечи, Жужа незаметно придвинулась назад к батарее, а Иголка опять спряталась с головой под свой плед.

На этот раз неугомонный ветер пронёсся в подворотне так, словно прямо мимо окна пробежала стая бродячих собак.

Воспользовавшись повисшей в комнате паузой, Пышка заговорила принятым в тот вечер шёпотом:

– В глубине нашего двора есть старая калитка. Днём она скрипит от ветра, а ночью… дышит.

Жужа нахмурилась:

– Калитки не дышат.

– Эта дышит, – Пышка прижала уши. – И дыхание у неё тяжёлое, свистящее… как у очень большой собаки. Если пройти мимо, усы сразу стынут, будто их тронуло что-то холодное и невидимое.

– И?

– А если задержаться, – Пышка сделала паузу, – в щели между досками появляется огромный, мокрый нос. Он втягивает в себя твой запах… Медленно, как будто бы пробует тебя на вкус.

А потом… уже никогда тебя не забудет…

Карман прищурился:

– И что, прям везде найдёт?

– Найдёт, – Пышка утвердительно кивнула головой. – Хоть спрячься под диван, хоть залезь на крышу. Он всё равно придёт за своим запахом.