На глубине

Я ахнул. Фантастика! И это возможно в наше время, когда каждая бумажка хранится в десятке архивов, когда всё должно проверяться, перепроверяться? Но, как видно, возможно. Чем дальше я слушал, тем больше наша реальность походила на бред, на дурной сон.

– А как же выяснилось, что это ошибка? – спросил я, почесав затылок.

– Родные заволновались. Стали искать, добрались до файлов ФСИНа. Актёры признались, что «играли» милицию. Хакера нашли, и он заявил, что сам Сергей Прохоренко заплатил ему три тысячи долларов за операцию.

В моей голове зашумело, словно включили мощный трансформатор.

– Получается, – медленно произнёс я, – Прохоренко сознательно стремился на «Посейдон»? Зачем? Даже псих туда не захочет!

Зубков развёл руками, и по его лицу было видно, что он недоумевает не меньше моего.

– Я не знаю, что двигало этим человеком. Но согласен: нормальному там нечего делать. Конечно, это скандал. Родные хотели поднять шум, обратиться в прессу, пожаловаться в международные инстанции. Но их отговорили, пообещав вернуть Сергея Ивановича.

И тут я наконец понял, к чему всё клонит.

– Вы хотите, чтобы я его вернул?

Полковник крякнул, поймав мой взгляд, и стало ясно – я догадался о своём назначении раньше, чем он приготовил официальное объяснение.

– Ты был всегда умным, – проворчал Анатолий Борисович и потер переносицу, словно ему было тяжело это произносить. – И шустрым. Может, это к лучшему. Дело в том, что уголовники нутром чуят ментов и виртухаев, как бы те ни рядились в блатоту. Отправить на глубину оперативника уголовного розыска, бойца СОБРа или охранника зоны – значит, обречь его на смерть. Зэки не любят лягавых и всегда готовы их зарезать. Спускать же под воду морской десант ради одного человека, который сам себя посадил на «Посейдон», никто не собирается. Поэтому ФСИН просил нас прислать специалиста, который имеет опыт морских спасательных операций, может постоять за себя в среде уголовников и не быть связанным с органами правопорядка. То есть не выдаст себя.

Мне эта перспектива совсем не пришлась по вкусу. Я нахмурился и спросил:

– То есть я – внедрённый агент?

– Типа того… – нехотя кивнул он. – Ты получишь пожизненное наказание, естественно, в качестве задания, а не в реальности. Придётся выучить легенду, в рамках которой ты прибудешь на глубинную тюрьму. Нужно играть так, чтобы и Станиславский не мог воскликнуть: «Не верю!» – уголовники должны тебе поверить, иначе вся операция рухнет. Сам понимаешь, чем для тебя это может закончиться. – Тут полковник не юллил и не смягчал углы: говорил прямо, чтобы у меня не было иллюзий. Именно за эту прямоту и честность его и уважали все эмчеэстники, хотя иной раз слушать его откровения было мучительно.

Я машинально почесал затылок, стараясь скрыть растущее беспокойство, и выдавил вопрос:

– Хм… Допустим, я окажусь на борту «Посейдона». Уговорю его вернуться домой. Но если я попытаюсь втащить Прохоренко в «колокол», то зэки поймут, что я его спасаю, и попытаются прорваться со мной. И потом… если за нами прибудет спасательный корабль, то как они узнают, что мы готовы на подъём? Как я буду держать связь? Если я прихвачу рацию, то её быстро обнаружат.

Зубков скривился, будто рассосал во рту лимон, и ответил:

– В одном из отсеков тюрьмы, как мне сказали, хранятся глубоководные костюмы. О них никто на «Посейдоне» не знает. Вы с Сергеем Ивановичем наденете на себя скафандры и выйдете за борт через люк, который расположен в этом же отсеке. Когда всплывёте, вас засечёт сканер береговой охраны. Подойдёт пограничный экраноплан, он возьмёт вас на борт и доставит на берег. Тебе под кожу на ладони вошьют чип, отражающий сигнал сканера, поэтому едва очутишься на поверхности, сразу засекут. Ждать придётся полчаса, максимум час. Экранопланы над водой летают со скоростью самолёта. Костюмы позволяют держаться на волнах достаточно долго. Кстати, не бойся: скафандр на жёсткой основе, его не сумеет перегрызть даже белая акула.

Последнее заявление меня почему-то больше озадачило, чем обрадовало. Отлично. Угу. Ещё не хватало попасть на зуб морскому чудовищу.

– Гм, – пробормотал я, откинувшись в кресле. Конечно, задание было из разряда тех, что и во сне не приснится. Ничего подобного прежде выполнять мне не приходилось. Хотя, если разложить всё по полочкам, это ведь тоже спасательная операция, просто риск зашкаливает, а сложность можно смело ставить по десятибалльной шкале на отметку «десять с плюсом». И работать придётся среди весьма специфического контингента, что отнюдь не облегчало задачу. Уголовников я, правда, не боялся – ещё в армии прошёл отличную подготовку, умел постоять за себя, да и в МЧС слабаков не держали, там каждый обязан быть и крепким, и смелым. Другое дело – как заставить того чудака вернуться домой? Если он отшельник по натуре, то одними уговорами делу не помочь: придётся либо тащить его силой, либо уносить в бессознательном состоянии, а это совсем не радовало.

Полковник, видя моё сосредоточенное лицо и то, что я явно прокручиваю варианты в голове, слегка повеселел, даже уголки его губ дрогнули в подобии улыбки:

– Согласен, майор? Я тебе потом такую премию выпишу – сможешь новую автомашину купить! Или в Испанию с семьёй отправишься отдыхать. Медаль не обещаю, но вот благодарность от министра точно получишь…

Не деньги манили меня, если честно. Но врать самому себе я не привык: хорошая премия никогда не бывает лишней – у меня жена, двое детей, родители-старики, и на всех нужны финансы. Благодарность, конечно, тоже согреет душу, но ведь не ради почестей мы работаем в МЧС. Нет, не это притянуло меня к делу. Просто где-то глубоко внутри зашевелилось любопытство, острое, почти подростковое желание испытать себя в новой, безумной ситуации. Глубинная тюрьма – это звучало не как наказание, а как вызов. Новый выброс адреналина, новый шаг туда, где ещё не ступала моя нога, и где каждое решение может стать последним.

Я кивнул.

– Вот и хорошо, – довольно сказал Зубков, хлопнув по столу ладонью так, что подпрыгнула лежащая на нём ручка. – Сейчас подпишу приказ, и завтра отправляйся во Владивосток. Там тебя встретят из отдела ФСИН.

Я поднялся из кресла и уже почти сделал шаг к двери, но задержался и, повернувшись, задал последний вопрос:

– А кто такой этот Сергей Прохоренко?

Полковник поднял глаза на меня и, словно смакуя паузу, ответил:

– Астрофизик. Уж не знаю, зачем человек его профессии полез на глубину…

Меня это ошарашило. Астрофизик? И зачем, чёрт возьми, научному светиле понадобилось отправляться в добровольное изгнание на дно океана?

3.

Катер ФСИН «Сторожевой» представлял собой угловатое, приземистое судно серого цвета, без излишеств и намёков на комфорт. Его корпус был сварен грубо и прочно, словно изначально предназначался для тяжёлой работы в условиях суровых морей. Нос скошен остро, почти по-военному, чтобы легче резать волну, надстройка низкая, покрашенная в тусклый светло-серый, местами облупившийся от солёных брызг. В кормовой части возвышалась короткая рубка радиосвязи и ржавеющий кран-балка для спуска шлюпок. «Сторожевой» не блистал ни красотой, ни скоростью, но создавал впечатление надежного «тюремного конвоя на воде», способного выдержать и качку, и шторма, и столкновение с паковыми льдами.

Мы шли по водной глади Охотского моря, и катер, как нож, рассекал волны носом, оставляя за собой белёсый пенистый след. Охотское море в этих широтах выглядело хмурым и недобрым: тяжёлые серо-стальные воды катились под свинцовым небом, где солнце спряталось за глухие тучи. Осенний ветер был ледяным, он свистел в снастях и пробирал до костей всякого, кто осмеливался выйти на палубу. Катер вздрагивал от качки, будто недовольный бык, а на лицах тех, кто стоял на вахте, оседала солёная влага брызг. Воздух пах йодом, сыростью и железом – привычный запах сурового моря.

Вооружения на судне было минимум: пара старых пулемётов у рубки да личное оружие охраны. Это всё же не боевой корабль и не пограничник, а транспортер для заключённых, потому упор делался на надзор, а не на силу огня. Десяток матросов с вечно усталыми лицами и несколько офицеров составляли экипаж «Сторожевого» – сами зэки прозвали его «Кэп-виртухай». Над всем этим царил майор Иванов – сухощавый, с жёсткими чертами лица, в чёрной фуражке и форме, натянутой как вторая кожа. В его глазах читалась не злоба, но холодная решимость: Иванов был тем человеком, кто привык держать дисциплину железной рукой и знал, что с пожизненниками иначе нельзя. Его подчинённые – надзиратели с автоматами – держались прямо, но в каждой их позе чувствовалась настороженность, словно они ожидали нападения в любую секунду.

В камере, тесной и пахнущей металлом и потом, нас находилось семеро. Шестеро – настоящие «пожизненные». Два бородача – фанатичные террористы с Северного Кавказа, в глазах которых горел огонь слепой веры. Двое других – матерые налётчики, что ухлопали инкассаторов при ограблении и теперь считали себя «королями асфальта». Пятый – педофил, чьё присутствие вызывало отвращение даже у сидящих рядом уголовников: на его счету было четыре детских жертвы, и его имя не произносилось без презрительных плевков. И я – по легенде, осуждённый за убийство мигрантов из Средней Азии по национальному признаку. Никто не знал, кто я на самом деле. Моя миссия была спрятана за семью печатями, и даже сотрудники ФСИН смотрели на меня не как на коллегу, а как на отброса, с холодным презрением и открытой ненавистью.

Заключённые, как и положено, косились друг на друга настороженно, молчали, избегая разговоров. Никто никому не доверял, и каждый понимал: впереди долгие годы бок о бок с чужаками. Только я один знал, что моё «пожизненное» фиктивно. Остальные же, как наивные дети, полагали, что их увезут куда-то на остров, в колонию строгого режима, где хоть и без комфорта, но всё же с землёй под ногами. Им даже в голову не приходило, что их путь лежит в царство глубин.

Я сидел, отстранённо обводя взглядом камеры, и мысленно очерчивал географическую зону, где мы находились. Курильская гряда, раскинувшаяся к югу и востоку, состояла из тридцати островов разного размера – этот край всегда был беспокойным. Земля здесь дышала огнём: свыше тридцати действующих вулканов и около семидесяти спящих колоссов скрывали в себе мощь, способную в одночасье изменить ландшафт. Под водой сейсмическая активность не утихала ни на день, и где-то в одной из таких зон, прикованный к морскому дну, скрывался «Посейдон». О его существовании никто из нас официально знать не должен был. Даже узники, уже проведшие в глубине десять лет – их насчитывалось двести тринадцать человек, – не подозревали, какая судьба им уготована на самом деле.

Я быстро выучил свою легенду и мог уверенно ответить на любой каверзный вопрос, так что врасплох меня застать было невозможно. Я – инженер, которого, согласно фиктивному делу, националистическая неприязнь и расовые предрассудки подтолкнули к преступлению: я сознательно загнал иностранных рабочих на аварийный участок, где они и погибли – все семнадцать человек. За это меня будто бы и приговорили к «вышке». В глазах остальных я был убийцей, хоть и не держал нож в руке и не нажимал спуск пистолета. Но в легенде я ничем не отличался от сидящих рядом. Проверить мою историю по воровским каналам вряд ли кто-то сумеет – «посейдонцы» живут отрезанными от большой земли, без связи и весточек. Так что или поверят на слово, или будут пытаться выворачивать душу своими психологическими методами. Но и там я подготовлен.

Сидеть в ржавой барже вечно я, конечно, не собирался: найду моего «клиента» – и выберусь наружу. Таков был мой план.

Пока же мы покачивались на волнах, сидя друг напротив друга в душной железной камере, я снова и снова прокручивал в голове досье на Сергея Прохоренко, стараясь нащупать мотивы его странного поступка. Ученый-астроном, окончивший Санкт-Петербургский университет, специалист по экзопланетам. Работал в международных обсерваториях – в Чили, Швейцарии, России. Экзопланеты… когда-то я специально открыл в Интернете статью, чтобы не выглядеть профаном. Планеты, находящиеся за пределами нашей Солнечной системы, тысячи далеких миров, пока что недоступных, но будоражащих умы. Прохоренко защитил докторскую диссертацию, часть материалов которой оказалась засекречена – вроде как для нужд Военно-морского флота. Какая может быть связь между небесными телами и подводными лодками – для меня это было слишком туманно, глубоко и явно не моего уровня понимания.

Я узнал и другое: у Сергея семья – жена, дочка. Долгое время они не подозревали о его заключении, думали, что он, как обычно, в загранкомандировке или где-то в проекте. А когда правда вскрылась, подняли такой шум в Верховном суде и ФСИНе, что чиновники еще долго будут вздрагивать при упоминании их фамилии. Прохоренко – ученый с мировым именем, его выдвигали на Нобелевскую премию. Если бы скандал получил огласку, последствия были бы катастрофическими. Дело замяли, родных успокоили обещанием: «быстро вернем». Вот для этого сюда и отправили меня.

Часа через четыре наш «Сторожевой» подошел к «точке». Место в море ничем особым не выделялось: серое полотно воды, тяжелое небо, острые порывы ветра, от которых качало так, что железные стены гулко дрожали. Но я почувствовал перемену: мотор заглох, в машинном отделении что-то протяжно зазвенело, словно отбив звон колокола, и гулко застучали ботинки по металлическим ступеням. Нас подняли и велели переходить в «колокол».

Аппарат и впрямь напоминал церковный ударный инструмент, только гигантский, из толстой стали, с узким люком и массивными заклепками. Стены его были матовыми, с едва заметным инеем от холодного конденсата, а сбоку торчали шланги и толстые кабели, словно жилы металлического организма.

– Это что такое? – писклявым голосом спросил педофил, мелкий, тощий мужичонка с редкими волосенками, прилипшими к лбу. Его глаза метались по сторонам, как у крысы в клетке. Он дрожал, губы дергались, будто от нервного тика. Когда-то он был «героем» среди беззащитных детей, теперь же сам походил на перепуганного подростка.

– Топай, топай, – ткнул его дубинкой в плечо надзиратель, – не задерживайся.

– Куда нас ведете? – гулко рыкнул один из бандюганов, широкоплечий, с шеей-колонной и огромными кулаками. Я про себя прозвал его «бычара». Он двигался грузно, будто земля под ним трещала. Его друг, жилистый, жилистый, с длинным шрамом на щеке от уха до подбородка, прищурился и тоже остановился, исподлобья рассматривая непонятную конструкцию. На лице его застыло выражение настороженного зверя.

– Что это за штука? Нам про нее адвокаты ничего не говорили! – недоверчиво прорычал «бычара».

– Нас хотят убить! – вдруг завизжал педофил, побелев, как простыня. – Сволочи! Суд дал пожизненное, а не смерть!

Надзиратели не ответили, лишь щелкнули затворами автоматов. Звук получился холодный, окончательный.

– Я бы тебя, гниду, с удовольствием пристрелил, – процедил Иванов, высокий, жилистый майор с жестким взглядом, доставая «Грач» и втыкая ствол прямо под нос перепуганному педофилу. – Но закон нарушать не хочу. Так что марш в «колокол» – там теперь твое место. Дернешься – ноги продырявлю.

Педофил уже готов был бухнуться на колени, но я ухватил его за локоть и дернул:

– Спокойно! Держи себя в руках!

Не то чтобы я жалел его, просто не хотел наблюдать сцену, где мерзавец пытается выпросить себе лишние минуты жизни – педофил и понятия не имел, что нас собираются просто отправить вниз, под воду. Должен признать, что двум бородачам – северокавказским террористам – клеймо жестокости было видно невооруженным глазом: лицо первого почти полностью скрывала густая черная борода, в которой прятались глаза, холодные и внимательные; второй, чуть ниже ростом, с аккуратной бородой, но с каменным взглядом, словно вечный приговор у него на лбу. Было ясно, что судьбу свою они давно приняли, и «колокол» их не пугал. Представляю, как они хладнокровно убивали военнопленных федеральных сил или мирных жителей, которые не соответствовали их религиозным или идеологическим принципам; без малейшего трепета лишали жизни, словно это была лишь очередная задача. Где-то я слышал, что они участвовали в боевых действиях в Сирии, хотя официальных доказательств этому нет.

– Аллах акбар! – громко произнес первый и уверенно шагнул внутрь. Его товарищ повторил эти слова и последовал за ним.

Бандиты же замешкались, не желая втиснуться в металлическую капсулу, смысл которой они не понимали. Со шрамом рычал от злости, отпихиваясь от надзирателей, но дубинками их загнали внутрь. Педофил вырывался из моих рук, но я его отпустил и сам пролез в кабину. Через минуту его пинками загнали к нам; вид у него был жалкий, а «бычара» с отвращением бросил взгляд в его сторону.

«Колокол» – конусообразная кабина с сиденьями по кругу, без иллюминаторов, лишь с плафонами, слегка тусклыми, и стыковочно-шлюзовым узлом внизу. Стенки из матового металла были холодными на ощупь, на потолке проходили толстые кабели, а сбоку торчали клапаны для подачи воздуха с борта катера и поддержания нормального давления. Больше внутри ничего не было: никаких панелей, кнопок, экранов, приборов слежения – только человек и окружающий его металл. Жизнь здесь ценили мало, поэтому лишних элементов не предусматривали. Трос удерживал нас от слишком быстрого спуска, иначе наступила бы кессонная болезнь – легкие просто разорвало бы давлением. Это была не спасательная капсула, а лифт под воду, суровая машина, в которой оставался только страх и ожидание.

Вспомнился фильм о Второй мировой, где командир советской подлодки отдавал приказы: «На местах стоять к погружению!.. Торпеды – товсь!.. Машины – полный ход!..» Здесь же ничего не объясняли: все происходило без нашего участия, и мы даже не видели, кто запускал механизмы погружения.

– Зачем нас сюда посадили? – дрожащим голосом спросил педофил, весь в поту, кожа покрылась пятнами. Его трясло так, что казалось, от него исходил пар.

Мы молчали. Кто-то из бандюганов, по-моему, со шрамом, ругнулся крепким словцом. Бородачи сидели с каменными лицами, без малейшей реакции, словно их это не касалось. Мы слышали лязг цепей, шипение помпы, подающей воздух внутрь, и почувствовали, как кран приподнял нас. Потом загудели моторы: я понял, что люк внутри катера открылся и нас опустили на воду. Корабль был оборудован так, что случайные зрители снаружи – рыбаки, яхтсмены или туристы – не могли заподозрить, что происходит глубинная операция. Катер тихо лег в дрейф, двигатели заглушены, вода вокруг была гладкая и холодная, а брызги от предыдущего хода постепенно оседали, оставляя лишь запах соли и металла.

– Что это? Нас отпускают? – снова заплакал педофил, глаза его метались, кожа на щеках покраснела от страха. – Почему? За что?

– Нет, опускают, – произнес я. – На дно!

– Зачем? – удивился бандюган со шрамом.

– Там тюрьма, – сказал я, указывая пальцем вниз.

– Не ври, – сердито сказал «бычара», скривив губы. – Какая еще тюрьма? Нас же везли на остров!

– Да, да, на остров! – поддержал его педофил, пытаясь себя успокоить, что это просто недоразумение, которое быстро разъяснится.

– Сам увидишь скоро, – скривил я губы. Пояснять дальше не хотелось. Если скажу, что глубина у Охотского моря почти четыре километра, то этот слизняк, умеющий только насиловать детей, от страха наложит в штаны – а мне вонь здесь не нужна. В подтверждение моих слов «колокол» закачало, видимо, мы стали погружаться.

Это почувствовали спустя несколько минут, когда уши вдруг заложило пробкой: словно невидимые руки сдавили барабанные перепонки, каждое движение головы отзывалось острым звоном, кровь ударила в виски, а легкие словно сопротивлялись, требуя выравнивания давления. Дыхание стало прерывистым, каждый вдох отдавался болезненным давлением в груди, а мир вокруг превратился в гулкое, чуждое пространство.

Педофил взвизгнул, бандюганы вскочили с сидений и стали бить кулаками по корпусу, требуя выпустить их; м-да, вот их смелость, вот геройство, видела бы их братва! Кавказцы смотрели на них с усмешкой и молчали – уж действительно крепкие мужики, воины Аллаха, хотя к таким я тоже относился с отвращением.

Что касается меня, то я спокойно переносил спуск, поскольку выполнял это не раз во время спасательных миссий и на тренировках, и знал, что сейчас всех нас просто успокоят, и весь процесс движения к тюрьме мы не увидим. Это делается для нашего же благополучия.

И точно, через клапаны подали усыпляющий газ, и мы вырубились…

4.

Видимо, шлюз открылся автоматически, едва произошло сцепление «колокола» с «Посейдоном». Не знаю, наводилась наша посудина автоматически или это оператор с «Сторожевого» крутил джойстик, глядя на экран, однако контакт произошел плотный, пазы зафиксировались, давление с двух сторон уравновесилось, и люк распахнулся, выпуская наши безвольные тела. По закону гравитации мы рухнули вниз с трехметровой высоты и сразу очнулись от удара: спины бились о жесткие перекладины сети, руки автоматически рефлекторно сжимались, чтобы удержаться, а головы слегка треснули о края сидений и металлические элементы конструкции.

Нет, было не больно, так как под нами была сеть, металлический батут, способный выдержать большой вес, просто неприятно само падение, когда ничего не соображаешь и не осознаешь, что происходит. Мы закачались, пытаясь перевернуться со спины на живот и приподняться. Всех, естественно, тошнило – последствия усыпляющего газа. Зрение восстанавливалось быстрее, чем мозг начал осознавать окружающий мир, и я тупо оглядывался, пытаясь понять размеры помещения, расположение людей и общий порядок вокруг.

Итак, мы в большом помещении: свет льется с потолка ровными потоками, отражаясь от влажных стен и металлических конструкций. Капает вода – либо где-то неплотное соединение труб, либо конденсат от перепада температур. Снаружи +2,5 градуса Цельсия, а поступающие в море через Курильские проливы воды Тихого океана формируют глубинные водные массы с такой невысокой температурой; внутри тюрьмы поддерживается около 18–20 градусов. Воздух затхлый, смешанный с потом и кисловатым запахом чего-то органического, будто в помещении слишком долго не проветривали.

Я вижу решетки вокруг себя, а за ними – разъяренные лица людей, пытающихся сквозь них нам что-то прокричать. Казалось, мы в зоопарке, только в клетке. Может, мое зрение еще не сфокусировалось, или я плохо воспринимаю мир после усыпляющего газа, но мне представилось, что это не совсем люди – какие-то странные морды с человеческими чертами. Или просто игра света и тени? Я напряг глаза – нет, точно, формы лиц искажены: широкие подбородки, выступающие скулы, слишком крупные глаза, неровные линии рта.

Допускаю, что зэки просто проводили косметологические операции над собой (правда, непонятно, как они это делали, ведь в числе заключенных не было ни одного хирурга), и теперь представлялись нам некими ужасными созданиями. Ладно, пока я это просто фиксировал, не заостряя внимание на причинах. Однако уяснил: здесь не носят плотно облегающую одежду; как протом мне пояснили, из-за влажности хлопчатобумажные изделия, лён и шерстяные ткани быстро гниют, более-менее выдерживает синтетика, но в ней долго не походишь.

Слух пришел чуть позднее: сначала до меня дошли квакающие звуки, потом свист, а затем прямо в барабанные перепонки ударил рев:

– А-а-а-а, убей его!.. Да, да, да, смерть ему!.. Мы сожрем вас!.. Я съем того мужчика, ха-хаха!..

И сквозь рев людей послышался странный звук явно природного характера:

– Квако-о-оу-у-у… Квакоу-у-у....

Что это? Может, корпус тихо деформируется под давлением воды? Или кто-то играет на странном квакающем инструменте? Нет, это не инструмент, этот звук отдается от металла, который ограждает нас от окружающего мира.

Я посмотрел на «коллег». Кавказцы не дрогнули, держали себя в руках. Бандюганы свирепо оглядывались, двигая бицепсами, демонстрируя готовность набить морду любому, кто попытается причинить им вред. Педофил не поднялся с колен и слезливо кричал:

– Нет, не трогайте меня! Нет!..

Что это такое? Что здесь? – мысли метались, как крысы в клетке, цепляясь за каждую мелочь. Лязг – металлический, сухой – обозначил конец пути: люк закрылся, и шлюзы отсоединились. Загрохотало за бортом, словно громадная железная туша оторвалась от своих кандалов, – «колокол» ушел вверх, оставляя нас внизу. Те, кто остался на катере, больше не интересовались нашей судьбой: они выполнили задачу и теперь торопились назад, к Магадану. Я знал – экипажу нельзя терять ни минуты: южная часть моря капризна, циклоны приходят один за другим, по пять, по восемь суток штормы рвут море на клочья, гнут мачты, выворачивают корпуса судов. «Сторожевой» не намеревался испытывать прихоти океана – он спешил уйти.

Я снова огляделся. Глаза привыкли к свету, и передо мной вырисовывалась чудовищная картина: заключенные превратили пространство в арену – ринг, колизей, называй как хочешь. Они стояли по другую сторону решетки, а мы – в центре, под прицелом десятков глаз, жаждущих зрелища. Получалось, что мы – новые гладиаторы. Но ради чего? Забавы? Отбор слабых? Или это их особый закон – приручение новеньких через кровь? Крики усиливались, гул стен и потолка отражал их, умножал, давил на уши, пробирался в мозг. Педофил скукожился, закрыв голову руками, Кавказцы напряглись, вены на шее вздулись, бандюганы зашлись в звериной ярости. А у меня внутри поднималась ледяная мысль: напрасно, напрасно я позволил себя втянуть в это… В чужой стихии человек теряет почву. В лесу, в огне, в разрушениях – ты знаешь, что делать, можешь помочь, спасти, хоть что-то. Здесь же – ты игрушка, мясо для голодных.