Мы не вернёмся

– Хорошие гробы делаете? – меня не сильно задевает ремесло моего отца. Что в этом такого? Такое нынче время, я понимаю это, как никто другой. Уж лучше, чтоб твой товарищ был погребён в собственном гробу, нежели в плащ-палатке зарыт в землю чёрт знает где.

– Хорошо делаем, стараемся не ронять качество. Сейчас на этом рынке здоровая конкуренция. Порой…, – он слегка запнулся. – Пожалуй, не стоит, – неожиданно закончил он.

– О чём ты? Что ты хотел сказать? – мне искренне интересно, чего он не договаривает.

– Не надо, – умоляюще он взглянул мне в глаза и снова закурил.

– Надеюсь, Боймеру достанется лучший из ваших гробов, – это был не упрёк. Это было отчаяние.

– Боймер? – оживилась мама. – Это же твой одноклассник.

– Да, – подтвердил я. – Он погиб.

– Господи! – вырвалось из неё.

– А что с Харольдом? – спросила меня сестра.

– Жив, здоров, приехал вместе со мной.

– Вы все вместе были? – подхватывает отец.

– Нет. Я служил вместе с Боймером.

– Какая трагедия, – вздыхает в стороне мать.

– На фронте каждую секунду умирают десятки, сотни молодых парней, но трагедией это называют, если это касается лично тебя или близкого тебе человека.

– Когда же кончится эта война, – склонившись над грязной посудой, пусто произнесла моя мама.

***

Я вздрогнул и резко проснулся посреди ночи. Я был весь в холодном поту. Не помню, что мне снилось, но, скорее всего, это был очередной мой фронтовой кошмар. Рядом со мной на стуле сидела мама. Комната казалось мне чужой, я ощущал себя гостем в родном доме.

– Кошмар? – спросила матушка.

– Нет, просто…, не важно, – я не мог ей ничего рассказать. Я не хотел, чтобы она стала переживать за меня ещё сильнее, чем раньше.

– Скажи, – шепнула она, чтобы этого никто не услышал, кроме меня. – Тебе было очень страшно?

– Нет, – ответил я. – Там я вместе с друзьями. Они стали мне роднее братьев, и с ними не так страшно, как было бы без них.

Мама молча обняла меня и прижала к себе. Я ощущал мягкость её бархатного халата. Приятно, чертовски приятно. Так я и уснул, умастив свою голову у неё на коленях.

Она шептала мне старую детскую песенку. Сквозь туман сна я помнил, что любил её, но я совершенно не помнил слов.

***

На следующий день, после окружного военного управления, мы с Харольдом встретились в баре, который находился недалеко от нашей старой школы. Я сказал товарищу, что в деньгах мы не стеснены и можем брать, что пожелаем. Желания у нас были скромные: пара кружек пива и гренки с чесноком и сыром.

– Проклятые тыловики, – грустно произнёс Вэйт. – Тебе тоже сказали, чтобы по возвращению на фронт, держал язык за зубами? Мол, если начнёшь трепаться о том, что наши города тоже бомбят, тебя объявят мятежником, подрывающим боевой дух наших доблестных солдат.

– Да, – с трудом улыбнулся я. – Мне ещё сказали обязательно показаться врачу, пока мы здесь.

– Зачем тебе врач? – насторожился мой друг.

– Чтобы он оценил моё психическое состояние.

– Дохлый номер. Эти деревянноголовые всех отправляют на фронт.

– Я знаю, но сделать придётся. Обращусь к сестре, посмотрю заодно, в каких условиях она работает.

– Как спал сегодня? – неожиданно спросил Харольд. Он изменился в лице: напрягся, насторожился в ожидании моего ответа.

– Неспокойно. Вскочил посреди ночи, не понял, где нахожусь. Что-то приснилось, но я совершенно не помню что. Колотило немного, в пот бросило. Главное, уснуть потом смог.