Потерянная эпопея

– Да вы что? – кричит Тасс, бегом возвращаясь.

Мужчина смеется, как ребенок, дорвавшийся до сладкого. Селестен как будто не знает, то ли броситься на него, то ли помочь сестре подняться. Одна его рука протянута в сторону Пенелопы, а остальное тело повернуто к весельчаку. Голова поворачивается от нее к нему с тревожной скоростью разладившегося автомата. Обида подростка волнует Тасс еще больше, чем крик его сестры, ей хочется, чтобы прекратилось это жутковатое качание маятника.

– Убирайся, негодяй! – кричит она снова.

Увидев, что Селестен встал на ноги, она догадывается по напряжению его тела, что он сейчас ударит мужчину, просто не сможет удержаться. Нервное содрогание охватило его с головы до ног, едва уловимое, как будто дрожит вся кожа. Улыбка постепенно сходит с лица мужчины, но, похоже, угроза его не убедила, он раскачивается.

– Убирайся! – повторяет Тасс севшим голосом.

Жестом, лишенным всякого учительского достоинства, она бросает в него свой стаканчик с кофе. Картонная емкость падает к его ногам, и капли бурой теплой жидкости обрызгивают икры. Мужчина делает два шага назад. Не замечая любопытных взглядов вокруг, Тасс размахивает руками в его сторону, как будто отгоняет птицу от урожая. Тот все-таки отступает, медленно, нехотя. Этого, кажется, достаточно, чтобы успокоить кожу Селестена. Вибрация исчезает, остается только гнев на лице.

– Вот ублюдок,– бормочет Тасс, глядя в спину мужчине, который снова идет пританцовывая.

– Бросьте, мадам,– говорит Пенелопа, отряхиваясь.– Мы его знаем. Это друг нашего дяди.

Голос у нее не такой, как только что. Он подернут стыдом.

– Когда они выпьют лишку, говорить с ними бесполезно. Им надо просто лечь спать.

Тасс и близнецы молча смотрят вслед мужчине, который удаляется мимо стендов, словно хотят удостовериться, что именно это он собирается сделать – закрыться в спальне и проспаться. У стола, заваленного лего, он оборачивается, смотрит на группку и что-то кричит в их сторону. Тасс спрашивает, что он сказал. Пенелопа отвечает, мол, ничего, глупости. Селестен некоторое время колеблется, глядя на свою учительницу французского, которая выплеснула кофе (почти допитый, правда) в незнакомца, и, похоже, решает, что она сделала достаточно, чтобы заслужить перевод. Он объясняет ей, что это издевка, потому что они, близнецы, не умеют говорить на местном языке. Понимают немного, но недостаточно, чтобы высказаться, слов нет у них во рту, язык и нёбо другой формы, и Старцы часто их в этом упрекают. А иногда даже злятся.

– Они придурки,– отвечает Тасс, еще не успевшая внутренне облачиться в учительскую мантию.– Это нормально – не владеть местными наречиями, когда живешь в Нумеа. Вы – ребята из Маженты, вот и все, и говорите на языке, который вам нужен, чтобы жить в квартале.

От этих трех фраз ее несет, на дополнительных слогах просто заносит, а ведь хотела остановиться.

– Я тоже не…

Селестен бросает на нее удивленный взгляд. Он не понимает, почему их учительница считает себя обязанной уточнить, что она не говорит на местном языке. Никто не ждет от нее, чтобы она говорила на одном из тридцати канакских наречий, ни на одном из диалектов, даже на крошке-креольском, который сохранился только в одной деревне на Ле Каю. Тасс хочется объяснить ему, что она имела в виду другой язык, что в ее семье язык Старцев тоже утрачен и ее отец постоянно себя за это корил, это было тягостно, а с ее точки зрения, если языки умирают, корить за это надо стариков, которые их не передали, а не молодых, которые не захотели учиться, потому что молодые не знают, что теряют, а Старцы знают, но сейчас не время пускаться в такие рассуждения. Вместо этого Тасс спрашивает Пенелопу:

– Все хорошо?

Потом добавляет, вновь обретя учительское достоинство:

– Хотите, я вас куда-нибудь отведу?

Девочка качает головой. Она тоже обрела свой голос из класса, голос школьницы. Нет, они останутся здесь. Да, они должны кое с кем встретиться. Нет, ей ничего не нужно. Да, с ней все хорошо. Жжет немного, вот и все. Да, он крепко ущипнул. И спасибо, что вмешались.

Чуть позже, стоя у стенда Сильвен, Тасс вдалеке видит их. На Селестене баскетбольное трико «Бостон Селтикс» поверх футболки – оно отбрасывает зеленые блики, когда он выходит на яркий солнечный свет. У Пенелопы решительная походка, руки сложены на животе как щит. Вместе с ними шагает пара. Тасс думает, не родители ли это. Они на вид не старше ее, может быть, даже моложе, особенно женщина, на удивление высокая для канаки. Тасс смотрит, как все четверо, пробираясь между стендами, спускаются в нижнюю часть площади Кокосовых пальм.

Июль

У Ручья нет дома. Он в нем не нуждается. Он слишком мало спит, чтобы озаботиться постоянной комнатой, может вздремнуть днем там и сям, ему хватает. Живи он в Цепи с ее туманными склонами или на одном из островов, где свежо по утрам, тогда, возможно, и любил бы прочное, постоянное. В племени, которое он покинул, все умели строить хижины. Он ушел слишком рано, не умеет, и ему это не нужно. В Нумеа никогда не бывает по-настоящему холодно. Иногда идет дождь. Для этого существуют деревья, автобусные остановки, заброшенные дома и друзья. А теперь, в июле, когда наступает сухой сезон, он надеется, что дождей больше не будет.

Зачем ему дом? Кухня, сказали бы белые. Но Ручей знает, что кухня лучше на улице. И потом, ему не очень нравится идея трапез, трех срезов дня, когда надо сесть и поесть. Он грызет чипсы, не прекращая текущих дел, и оставляет на своем пути крошки крекеров. Когда все члены группы эмпатии насилия собираются вместе, а их десятки; когда надо развести огонь под котлами, а они огромны, и их донышки лижет пламя; когда трапеза становится событием, он находит в ней интерес. А иначе часто забывает поесть. В животе так часто урчит, что он привык и не слышит.

– Ты ворчишь,– замечает иногда НВБ.

Ручей рассеянно поглаживает рукой на уровне пупка и похлопывает по животу, как будто он чужой. Когда надо поесть, надо по-настоящему, потому что иначе голод помешает размышлять, он извлекает несколько тысяч тихоокеанских франков из пластиковой коробки на дне своей котомки и покупает первую попавшуюся еду. Печеночный паштет, пикули, фрукты, которые чья-нибудь мамаша продает на обочине дороги,– не имеет значения. Из-за пищи пластиковая коробка пустеет и должна быть наполнена. Из-за пищи он вынужден искать франки. Чтобы кормиться, у НВБ есть сад, у ДоУс – работа. А у Ручья – делишки: он организует нелегальные бинго.

Часто он устраивает это на паркинге за булочной или супермаркетом, у дороги. В некоторых кварталах дело идет лучше, чем в других. Соленая Река – хорошее место. Он часто возвращается туда и туда же идет сегодня. Расставляет складные пластиковые стулья в тени. Его сетки бинго красивы, он рисует их старательно, и мамаши всегда с радостью покупают их. Они смотрят на последовательность номеров в обрамлении цветов и птиц. Никто не говорит ему, что некоторые украшения не удались. Но он и сам знает. Сегодня, например, его попугайчик похож на маленького дога. Играют семь мамаш, они болтают, ожидая, когда он начнет. Он надеется, что подойдут еще несколько участниц, но прохожие женщины смотрят на подпольную игру, не выказывая ни малейшего интереса. Ручей поворачивается к мамашам и начинает расхваливать свое бинго. Он объявляет номера так напыщенно, как будто они выиграют роскошные лоты, да, даже здесь, на обочине дороги, с пылью на губах и в волосах, ladies and gentlewomen, your attention please![14] Они смеются всем его шуткам. Он им не сын, не кузен, и они могут ему простить, что он живет как маргинал, одиночка, сам по себе. Предлагаются также прохладительные напитки, бормочет он, открывая ледник. Через десять минут исступленной игры одна из женщин кричит «Бинго!» с кровожадной радостью. «Еще клетку, еще клетку!» – требуют остальные. Он начинает вторую партию.

Ребенком Ручей часто сопровождал мать и теток на бинго. Обычно вечер устраивался для сбора средств на то или иное благое дело. Так и пришла ему идея. Его бинго на обочине дороги финансируют его жизнь, его позицию, его политическую группу. Сегодняшние мамаши не знают про группу, нет, конечно же, но отлично знают, что они его содержат. Они могли бы даже дать ему свои банкноты прямо в руки и преспокойно пойти себе за покупками. Но игра заменяет им вежливость: он притворяется, что делает это, чтобы их развлечь, они притворяются, что делают это, чтобы выиграть, так подаяние не унизительно ни для кого.

Ручей не любит, когда Старцы бросают на него грустные или злые взгляды, когда просят его вернуться в племя, чем болтаться как навоз в проруби, когда говорят ему, что он создает плохой образ канаков. Во-первых, он не болтается, он совершает подпольные акции. Во-вторых, он и сам хотел бы знать, что это такое – хороший образ канаков. В этой стране, в этот момент ее истории. С чем они выросли, Старцы, как хорошие образы канаков, чтобы самим строить себя? И что они предложили ему, когда он достиг отрочества? Потому что Ручей отлично помнит, как бедны были предлагавшиеся ему образы, когда ему было пятнадцать лет, как мало было образов мужчин, похожих на него, будь они канаки или нет, и до чего же мало тех, с кем можно было бы идентифицировать себя. Если точнее: образы были повсюду, но всегда одни и те же. Его друзья, его кузены носили футболки, на которых сиял профиль вождя Атаи или Боб Марли анфас. Каждая дерзость лохматого героя становилась предлогом для ореола, и футболки были текстильными алтарями во славу этих двух черных святых. Великий Бунт и регги, зелено-желто-красный повсюду, профиль мертвеца, мертвец анфас, футболки как надгробные камни. Это ему не подходило, Ручей хотел другого. А потом, в начале 1990-х, один из дядьев показал ему баскетбольный матч, и Ручей создал себе новую Церковь. Она тоже была полна черных святых, но живых. И даже больше чем живых: в них было по два метра роста, они весили по сто двадцать кило, носили 58-й размер обуви, они высмеивали меры, обесценивали цифры. Их имена звучали как песнопения: новые святые звались Мэджик, Шакиль, Коб, Хаким, Ле Брон; имена-заклинания, которых не хватало Ручью. Их цвета не ограничивались зеленым-желтым-красным, у них были пурпур и золото, кровь и небо, перламутровая белизна, угольная чернота, морская синева, и их ризы переливались бликами. Ручей счастлив, что удалось купить красивое трико младшему брату на последней чердачной распродаже. Он не только подарил ему одежду или частицу НБА, он представил ему Черных святых. Он знает, до какой степени это важно для мальчика такого возраста.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Кейси (наст. имя Кэти Паленн, р.1975 в Руане) – поэтесса и исполнительница в стиле рэп; мулатка – ее предки были родом с Мартиники. Соответственно, темы ее песен – проблемы расизма, полицейское насилие и французский колониализм.

2

Так местные жители называют остров Новая Каледония (от фр. le caillou – скала).

3

Атаи – вождь восстания канаков 1878 г., коренного народа Новой Каледонии, в XIX в. возглавил борьбу против колонизаторов.

4

Луиза Мишель (1830–1905) – французская революционерка, учительница, писательница, поэтесса. Основала и возглавляла либертатную школу. После падения Парижской коммуны, активной участницей которой она была, Луизу Мишель сослали в Новую Каледонию.

5

Кристиан Лали Карамбё (р. 1970) – французский футболист, полузащитник, родом из Новой Каледонии.

6

Накамал – культовое сооружение в Меланезии, связанное с ритуальным употреблением напитка кава, приготовленного из перца опьяняющего. Традиционно используется мужским населением для проведения религиозных ритуалов и переговоров, имеет особое символическое значение в Вануату. Самая известная функция накамала в настоящее время – это место для приготовления и питья кавы. В городах Вануату и в соседней Новой Каледонии термин накамал может использоваться для кава-бара, где продается напиток.

7

Жан-Мари Тжибау (1936–1989) – канакский революционер, политический деятель Новой Каледонии, основатель и руководитель Канакского социалистического фронта народного освобождения.

8

Верно (англ.).

9

Здесь: так круто (англ.).

10

Удивите меня (англ.).

11

По выбору из ресторанного меню, по собственному выбору (фр.).

12

Дагю, или даху,– вымышленное животное из бретонских мифов, позднее превратившееся в персонаж сказок: на охоту за даху отправляют простодушного человека, а если его обманули, насмешливо говорят: «Ну, ты поймал даху!» – Примеч. ред.

13

Кальдоши – часть населения о. Новая Каледония, имеющая преимущественно европейское происхождение и говорящая на французском языке.

14

Леди и джентльвумен, прошу внимания (англ.).