Актуарий Прихода

– Она просвещенная, Рудник. Один из самых почитаемых и охраняемых объектов Прихода. Неужели вы думаете, что ее тело дадут осматривать кому-то вроде Вас?

– Как уж вы так не уберегли свой самый охраняемый объект?

– А вот это интересный и важный вопрос, Сергей Борисович. Но не ко мне – я только актуарий, я записываю, отвожу записи в канцелярию и слежу за их сохранностью и доступностью. Всего, лишь.

– Да, всего лишь, – хмыкнул Рудник кривясь всем лицом, – Дело достойное Вас, Клим Вячеславович!

– Я отринул мирское имя, когда стал частью Прихода.

– И как же вас теперь зовут, ваше благородие?

– Актуарий, Сергей Борисович, актуарий и только.

– Пфф, – брезгливо, по крайней мере мне так показалось, бросил комиссар.

Он отвернулся к окну беззвучно шевеля губами, как если бы готовился что-то сказать, репетировал.

– Вам не кажется, ваше благородие, – наконец решился он, – что дело пахнет чем-то дрянным? Не кажется, что все подстрое..

–Тшшш, – вдруг с яростью в голосе и в глазах зашипел начальник. Да так громко и неожиданно, что я на секунду выпустил руль из рук.

Чайка наехала колесом на какой-то ухаб, может камень, или еще что, и подпрыгнула правым боком. Рудник взмахнул руками, подпрыгнул вместе с машиной, ударился об потолок, хорошо, что мягкий, обтянутый плотной толстой тканью со слоем утеплителя внутри, и опрокинулся на спинку сидения.

– Вы заговариваетесь, комиссар! – сказал актуарий. В его голосе все еще слышался гнев – Осторожнее. Незаменимых людей сейчас нет.

Рудник молчал. Багровел румянцем, но молчал. Желваки его ходили из стороны с сторону, но рот не раскрывался.

И вновь тишина. За последние два дня я как-то даже отвык.

Не подумайте, чего. Мне очень жаль убитую девушку. На свете нет людей, которым бы я пожелал умереть в квартире каменного барака в районе бывшего речного порта. И не то, чтобы она умерла какой-то уж очень страшной смертью – самой обычной, наверное. Просто желать кому-то смерти, легкой или тяжелой, да любой, я никогда не желал. И жалел людей, что умерли не сами от старости, а по странной прихоти судьбы. Не судьбы, ведь ее нет – странных обстоятельств – скажем так.

С другой стороны, я совру, если скажу, что чувствую себя по-особенному плохо от того, что девушка погибла. Она – просвещенная, и этим все сказано.

Пока я объяснял сам себе, почему я рад пусть и трагическому, но случаю, который избавил меня от гнетущей тишины и однообразной тягомотины изо дня в день. Что наконец-то что-то происходит – молчание закончилось.

– Что же нам делать, актуарий?

Комиссар забыл про свое язвительное «вашеблагородие», похоже неожиданный поворот событий совсем выбил его из колеи.

– Почему вы не подумали вчера вместо того, чтобы пить коньяк, – ухмыльнулся начальник.

– Как Вы узнали?

– У меня очень чувствительный нос, Сергей Борисович, а по поводу Вашего вопроса, что же, я ответил на него, как только сел в машину.

– Не понял? – удивился Рудник.

– Едем в канцелярию, друг мой, – сказал мне начальник

Я, от чего-то ухмыляясь, вывел автомобиль на дорогу.

***

Здание института прикладных наук возвышалось над городом громадой четырех корпусов, главный из которых в целых двадцать этажей ростом оканчивался шпилем-антенной еще метров в десять длиной. Институт стоял на холме, отчего и вовсе казался просто гигантским, построенным не на земле, не человеком.

Оплот науки – так нарекли его журналисты в длинном очерке «Правды» в пятидесятом году.

«Храмы посносили, институтов понастроили. Думали, что самые умные, самые сильные, а оно вон как оказалось», – со злостью подумал я.

Помогли институты человеку меньше врать? Меньше воровать? Меньше убивать? Конечно нет, за годы работы такого насмотрелся, что волосы дыбом вставали, пока еще были. И в самом главном институты не помогли, когда ладони размером с восточный район столицы крушили военные базы и аэродромы. Когда Лорд Ивани Таи прямо на заседании центрального комитета одним движением оторвал голову председателю, и на глазах у всей страны, не обращая внимания на крики ужаса остальных членов комитета, с улыбкой умастился в освободившееся кресло, прямо в жижу из крови и еще какой-то дряни.

Смешно, но оплот науки стал оплотом дьявольщины. Приход прочно обосновался во всех четырех корпусах на всех этажах от минус 5 до самого последнего. Молчаливые люди без имени, присягнувшие тьме, боготворящие ее как свет. Один из них рядом со мной – идет по левую руку, как ни в чем небывало, и не заботят его наверняка ни величественность сооружения, ни тяжкие воспоминания.

«Прости господи, спаси и сохрани», – я мысленно произнес молитву. На всякий случай.

Дорога через парк, разбитый перед институтом, привела нас прямиком ко входу. Веранда в один этаж с зеркальными витражами и широкими дверями по центру. Как только мы подошли, двери сами собой открылись, пропустили нас, а потом закрылись за нашими спинами.

– ЧуднО, – вырвалось у меня, на что мой спутник не обратил никакого внимания.

Мы прошли вдоль витражей по ковровой дорожке, мимо поста – охранник лишь мельком глянул в нашу сторону и сразу уткнулся носом обратно в тетрадь.

– Добрый день, – сказал актуарий. Охранник в ответ пробурчал что-то еле слышно.

Лестница во всю ширину холла вывела к лифту – узкая ниша с двумя створками дверей по цвету, точь-в-точь как корпус моей радиолы. Справа на стене в центре стальной грубой пластины горела тусклая кнопка из мутной пластмассы. Актуарий надавил на нее и перед нами открылась кабина лифта.

Поднимались мы долго, как-то небыстро мы двигались, и пока ехали, я все смотрел на зеркало во всю высоту и ширину кабины, и на себя в отражении.

Округлые бока под короткой курткой отчетливо выпирали, нависали над ремнем. Сутулая, грузная фигура, одутловатое, морщинистое лицо в пятнах, бледные губы в вечном брезгливом искажении и лысина, скрытая под широкополой шляпой.

Думал ли я, что буду таким? Уж точно не думал. Определено, чем старше человек становится, тем реже должен смотреться в зеркало. Где в мерзком старике я? Где подтянутый харизматичный лейтенант – любимец публики? Там же где и вся моя страна, да и весь мир вместе с ней. В заднице.

Я перевел взгляд на актуария: прямая фигура, расправленные плечи, длинные чуть выгнутые, за счет мощных икр, ноги, спокойный взгляд, расслабленное лицо.

«Какого черта я стушевался рядом с врагом? Сдулся? Ну уж нет», – я подтянул штаны за ремень и постарался выпрямить спину как мог, – «Ни я, ни страна, да и весь мир еще не сдались. Мы еще повоюем».

Я снова перевел взгляд на человека в кожаном плаще и кепке с козырьком, что стоял рядом. Думал, увижу на его лице усмешку или сжатые губы. Да хоть что-то, но он все так же бесстрастен.

«Мозги им промывают, что ли в приходе»? – мелькнула мысль, – «Да уж наверно полощут на самой жесткой терке. Иначе как объяснить, что столько народу добровольно служат Антихристу?».

Лифт остановился. Двери открылись. За ними нас ждал узкий коридор со множеством дверей без номеров, каждая следующая, как сестра-близнец предыдущей. Актуарий повернул на право, прошел мимо шести или семи, я сбился со счету, и толкнул очередную. Не открыл ключом, не ввел какой-нибудь код, просто толкнул и дверь открылась.

– В стенах Прихода нет нужды бояться посторонних, – сказал он, как мысли прочел – демон в кепке. – Заходите, комиссар!

Хозяин кабинета пропустил меня и прикрыл дверь, снял плащ и кепку повесил их на стойку вешалки и показал рукой, что я тоже могу последовать его примеру. Затем подошел к столу, отодвинул стул – садись, мол, и умастился за собственным стулом, который на удивление ничем не отличался от гостевого.

– Не будем ходить вокруг да около, Сергей Борисович. Убийство просвещенной – дело чрезвычайное. Ты же понимаешь, – я вздрогнул от резкого перехода на «ты», а он продолжал, – Ты же понимаешь, что лорд не появляется на каждом месте преступления в городе.

– Впервые на моей памяти, вашеблагородие.

– Засунь себе в жопу свое «вашеблагородие», – человеком становится, подумал я, – Нас убьют. Тебя и меня, если мы не найдем преступника. Лорд сказал, ему известно все: и об обстоятельствах, и о мотивах, и об убийце. И он не врет. Он знает, наверняка.

– Да откуда?

– Он, мать твою, бог!

Я вскинулся было, сжал кулаки, но сумел взять себя в руки.

– Да не дергайся ты, – махнул он рукой, – не тот бог, которого ты так любишь и так почитаешь.

За высоким окном кабинета пролетела птица, ворона вроде. Как она так высоко, на каком мы этаже? Я смотрел вслед вороне и отчетливо слышал карканье – «Дурррак! Дурррракк»!

Не Гришка письмо написал, нет. Это он, проклятый актуарий.

– А какой? – спросил я, а в голове только и мысли, что о письме и о Матушке.

– Не знаю какой, – ответил он с какой-то усталостью в голосе, – может греческий.

Я хмыкнул.

– А может индуский, да мало ли богов люди напридумывали, не все же выдумки. Вот только он всезнающий и всемогущий. Бог, одним словом. И говорит он всегда только то, что имеет значение, но значение еще нужно узнать, разгадать. Как те пути, которые неисповедимы.

– Ну уж, – ответил я.

Как бы про письмо узнать? Да, никак не узнать. Если он написал, то раз молчит, значит не хочет, чтобы я догадался. А если не он, то узнает про письмо, про мать и пиши пропало тогда. Правда, может и не все так плохо, как-то не очень он уважительно о своем патроне отзывается.

«Ах ты ж старый дурак», – заорал я, благо, что мысленно. – «Да он же тебе очки втирает, мол посмотри-ка, я же весь в доску свой, давай вместе поругаем мое начальство, а потом я тебя на крючок вместе с наживкой вздерну и не отпущу».

А вот мы тебя сейчас проверим, ты, конечно, Клим Вячеславович, спец первоклассный, но и я как тот житель Непала:

– А может есть бог? Ну, настоящий, понимаешь? Ты не подумай ничего, актуарий, я человек маленький в делах веры совсем не сведущ. Но кажется мне, что такое могущественное существо, как Лорд Ивани Таи не может быть никем, кроме как истинным богом, всамделишным.

«Ну, ка попробуй выкрутись. Согласишься со мной, и пропала твоя игра в своего парня, а не согласишься – твой начальник тебя живьем съест, может даже буквально. Он же лорд Ванька «Надутые Щеки», он не стерпит даже от подчиненного, даже если спектакль им и придуман».

Актуарий вздохнул, чуть сощурил глаза, потер лоб и сказал:

– Мы теряем время, его не так и много.

«Ушел»! – я дал себе затрещину. Мысленно. Дома дам настоящую, – «Доигрался, дурень, как теперь про письмо узнать»?

– Девушка мертва, у нас с вами есть неделя, две не больше. Вы говорили, что ее отравили. Объясните.

– Я не осмотрел тело, я не съездил в морг, ведь там нечего делать, никто не исследовал жидкость в кружках – вы хотите, чтобы я гадал?

– У нас нет иного выхода, исходите из того, что есть.

– Тогда только кружки. Следов борьбы нет, крови нет. Девушка пила чай, потом прилегла и больше не встала.

– Похоже на то, что вы правы.

– Бог с ним с телом, почему не обследовали жидкости в кружках? – не выдержал я маразма ситуации.

– Пути господни неисповедимы, – усмехнулся актуарий.

– Да пошел ты, – пробурчал я.

За окном пролетела еще одна ворона. Чего разлетались, то?

– Кто мог желать смерти просвещенной, как считаете? – спросил хозяин кабинета.

– Мало ли фанатиков, – ответил я.

– Вы удивитесь, Рудник, их действительно мало, не более тысячной доли процента от населения нашей страны. В остальном мире показатель плюс минус одинаков. Такие выводы сделал наш аналитический отдел.

Он увидел мое выражение лица и сказал:

– Мы не церковь и не кружок апологетов веры. Приход – организация под стать вашим государствам…

«Вашим»?

… структурированная, со своей иерархией и функциями. Нами руководят божественные всезнающие сущности, равных по мощи, которым нет. Приходится соответствовать. Так, что Вы думаете, кто мог хотеть ее убить?

– Я правда не знаю, Клим Вячеславович. Но и вопрос то главный не в этом!

– Поясните.

– Кто угодно мог хотеть ее смерти. Две тысячи человек не так уж и мало, ведь все они живут в столице, раз уж здесь их главный враг, и то, что девчонка – просвещенная не означает, что у нее нет завистников в бытовом человеческом плане. Может она парня у кого увела?

– Исключено.

– Да, вот не уверен, Вы сами сказали, ваше благородие – дело чрезвычайное.

«Только, если вы не водите меня за нос – черти приходские».

– Продолжайте, комиссар, – попросил он, и я услышал в голосе заинтересованность.

– На мой вкус, главный вопрос не в том, кто хотел ее убить, а в том, как она оказалась в квартире, больше похожей на свинарник? Просвещенная, звезда, любимица всех верующих. Я видел такую по телевизору – она же принцесса во плоти, как из сказки. Принцесса, а не золушка.

– Соглашусь, интересный вопрос.

Еще одна, да что ты будешь делать, гнездо у них тут, что ли?

– Соглашусь, интересный вопрос, но ни ответить на него не подискутировать о нем уже не смогу, наше время на сегодня закончилось.

– Как это, – удивился я, – день только начался.

– Я актуарий, у меня есть обязанности, которые нужно исполнять. Вас ждет машина внизу, Сергей Борисович.

– Надеюсь не тот ехидный шкет.

Я вспомнил его. И его и его жену – смешные провинциалы в большом городе, и вот что выросло! Дрянное время, дрянные люди.

– Нет, нет, – ответил актуарий улыбаясь. Что-то он с этим зачастил. – Виктор мой водитель, я его никому не отдам, привык, знаете ли. Вас отвезет другой человек.

– Хорошо.

– Уж будьте уверены.

***

Минус первый этаж Прихода отводился под технические помещения. В нем же располагался и гараж, и комната отдыха для водителей. Машин в гараже всего с десяток, и то одна, то другая, находились в ремонте, поэтому водителей только шесть человек.

Я любил наш гараж, нашу комнату и парней. Они, в отличие от служащих сверху вполне обычные ребята, половина еще из тех времен, когда возили партийцев и членов комитета, другие пришли уже после всего. Но и они не были верующими лизоблюдами, не распинались о величие лорда и о чудной судьбе человечества под предводительством сияющего божества. Наоборот, некоторые, те кто по буйнее да без семей, иногда ехидничали и даже шутили и про сотрудников Прихода и даже про Лорда. Странно, но про моего начальника шутить не любили, только называли чекистом и все.

Меня закрепили за актуарием сразу, как я вернулся в гараж, и с тех пор, на протяжении трех лет, я возил только его. Не то, чтобы я жаловался. Только вот уж больно он молчаливый, а я так не любил молчания. Дома мы постоянно болтали и я, и жена, и сынишка, уж он то вообще – электромагнитола, не замолкал ни на минуту. И вроде, чего еще – отдыхай от шума на работе с тихим, незакидонистым начальником, но все-таки что-то не то, как-то не так.

Сашка Брагин, который несмотря на фамилию, не пил вообще, рассказывал время от времени, что его «пассажир», любил повторять:

– Ты, говорит, Сашка, ползаешь там, где-то у себя внизу, с остальными такими же, а мы сверху, —он про этажи что ли? – Не ползаем, мы парим.

– Главное, что не падаете, говорю, – смеется Сашка. И все смеются в ответ.

А я знаю – он так не говорит и не скажет никогда. Сотрудник Прихода не партиец – может не простить. Я думаю партийцы, как иногда с усмешкой или даже с презрением называли старых пассажиров мои товарищи, лучше в десятеро, нет, в тысячу раз. Все же партия, вбирала в себя только хороших людей. Я в это верил.

Коля Буянов сидит всегда напротив, там кресло удобное с подлокотниками. Он старше нас всех и при первой же встрече сказал, что это его трон и он не пустит на него никого.

Ему везти сегодня комиссара Рудника.

– Что там, Рудник, Витя? – спросил Коля, – Все такой же крутой милиционер, как и раньше?

– Если бы, – отвечаю со вздохом, – Постарел и поплохел. Во всем.

– Время – жестокая сука, – крикнул Сашка.

Я скривился – «Его грязный язык не к месту всегда».

– С возрастом, паря, все больше начинаешь думать, как помягче сесть и получше поесть, – сказал Коля со своего кресла.

Брагин окинул и его самого и его «трон» нарочито внимательным взглядом и усмехнулся:

– А, то! Тебе ли не знать, старик.

Буянов кинул в него полупустой пачкой сигарет, а тот со смехом поймал, вытряхнул сигарету и закурил.

Я развернулся на своей скамейке, лег, подложил под голову руку и прикрыл глаза.

«Как будто ничего не случилось, как будто все еще 1960 год».

***

Стартовый стол дрожал и вибрировал. Невероятная мощь, которую обуздал человек, готовилась вырваться наружу, но не для того, чтобы в ярости поверженного и чудом высвободившегося хищника рвать металл и сжигать плоть, а для того, чтобы забросить на орбиту многотонную махину ракеты и одного единственного человека на борту.

– Что там, Лешка?

– Все хорошо, готов к старту!

– Внимание. Предстартовая готовность десять секунд, – раздался над космодромом хриплый голос из динамиков. -Десять, девять, восемь.

Космодром и его окрестности располагались на огромной территории, столбы с динамиками стояли далеко друг от друга, от чего, когда на одном динамике оповещение уже звучало на другом только-только начиналось. В конце концов сообщения начавшиеся, заканчивающиеся и те, что звучали в середине своей длины, смешивались меж собой в какофонию, из которой трудно было что-либо разобрать. Но, ничего страшного, отсчет дублировался на каждом мониторе ЦУПа, и на большом экране, и на дисплее в кабине.

– Пять, четыре, три.

Клубы серого, плотного дыма окутали металлические опоры. Вибрация усилилась.

– Две, одна.

– Поехали! – прозвучал голос космонавта.

– Старт.

Ракета дрогнула, опорные рамы отошли в сторону, пламя взметнулось, заревело и стальная игла рванула в высь.

На фоне безоблачного неба и ослепительного солнца на пути к зениту, ракета была похожа на проблеск, отразившийся от зеркала луч, случайно попавшийся на глаза. Расстояние от земли увеличивалось и обводы все больше расплывались, будто растворяясь в бледно-голубом океане. Оставались буквально считанные минуты, до того, как свершится поистине самое главное событие в истории человечества.

И оно свершается.

Свет на секунду гаснет, как будто засыпаешь, всего на мгновение, а потом просыпаешься, будто теряешь сознание на секунду. Потом взрыв – фейерверк из стали и топлива брызгами во все стороны, а за ним гул – невыносимый, всепронзающий, оглушительный гул. Звук от взрыва ракеты, как хлопок шутихи, увяз в этом гуле, его никто не услышал. Но, гул слышали все за многие километры от космодрома. Так гудел воздух, когда его заставили расступиться несколько миллионов тонн живого веса.

Галлюцинация, отравление, предсмертные видения – да все что угодно, только бы не правда.

Гора, или даже целый остров в воздухе. Фаланги пальцев, папиллярные линии, волоски как толстые деревья в дубовой роще и глаз, огромный глаз в обрамлении обычного человеческого века, красные линии капилляров, цветная радужка, зрачок – все, как у людей, вот только размером в четверть небосвода.

Колосс явил себя человечеству, возвещая о том, что оно более не вершина эволюции.

***

Однажды в детстве, мы с женой, тогда еще конечно же только будущей, лежали в куче сена у деда в избе на чердаке и смотрели на звезды через широкое окно с распахнутыми ставнями. Я болтал всякое о планетах, метеорах, галактиках. Пытался произвести впечатление, а она сказала, что мне нужно стать писателем, писать книжки – хорошо бы получалось.

Наверное, как-то так написал бы. Книгодеи любят как-то вот так писать. Возвышенно.

«Что, если бы ничего не случилось, как будто все еще 1960 год»?

Пока мечтал – отлежал руку. Пришлось открыть глаза, подняться и сесть.

– А где Буянов? – спросил я Сашку.

– Вышел куда-то, – буркнул тот, не отрываясь от разворота своей любимой газеты «Спорт».

Я встал, потянулся, огляделся и решил поискать товарища. Начальник просил подсобить – проследить, чтобы Рудника посадили в машину и отвезли в участок. Не ладят они друг с другом, вряд ли будут долго в кабинете шушукаться.

В комнате Буянова не было, за перегородкой в раздевалке тоже. Зашел в закуток, где в конце коридора за облупившейся деревянной дверью скрывался умывальник, а за ним унитаз. Постучал:

– Выходи, Николай. Засосет!

Тишина.

Странно, куда он делся – до обеда еще далеко.

Выглянул в коридор – никого, прошелся туда-сюда. Поднялся выше, спросил у охраны:

– Да, пробегал. Не знаю куда.

Ничего не понимаю, вот сейчас Рудник выйдет, а его нет, что тогда? Этак Сергей Борисович, всех тут своим пё1резрением отравит.

– Вон он твой потеряшка, – сказал охранник.

– Ты чего здесь? – удивился Буянов.

– Тебя потерял.

– Да? Что так вдруг, – он посмотрел на меня как-то уж очень пристально, – Аа! Пассажиру обещал, да?

Коля с размаху саданул мне по плечу, чуть не выбил – зараза! И улыбаясь во весь рот, продолжил:

– Чекисту нельзя отказывать – сгноит!

Я на мгновение впал в ступор от такой несуразицы. С чего это Коля вдруг лихим задирой стал? Посмотрел со страхом на охранника, но тот, к счастью, никак не отреагировал, может не слышал?

– Ну ты это, пойдем, – сказал я. Даже язык заплетаться стал, – А, то действительно, того этого.

***

Молчит. Хорошо.

Седина из-под черной кожаной кепки, взгляд карих глаз с прищуром не отрывается от дороги, щека в морщинах.

«Вот, что значит старость», – подумал я, поуютнее устраиваясь на сидении, – «Никаких тебе глупых, щенячьих выкриков, ни паскудных детских обид. Степенность, продуманность, уважительное молчание».

Найду убийцу, накопаю на актуария компромат и, чем черт не шутит, устроюсь в Приход. Вот этого возьму себе в водители, чтобы молчал и не мешал думать.

Что за спектакль устроил Краснов? Вспомнил о славном прошлом? Почему какой-то актуарий – самоходный писака-архивариус, не более, занимается поиском убийцы будущего божьего сосуда? Как вообще могли убить просвещенную, должна же быть у нее охрана, ну хоть пара мордоворотов на хвосте. И если уж на то пошло, что вообще, спаси господь, значит – божий сосуд?

Я понимаю, Приход со всех сторон штука загадочная, но уж больно у них все не по-людски. Как у демона в заднице: темно и странно.

Я поправил шляпу, открыл глаза и успел заметить, как шофер быстро отвел взгляд от зеркала.

«По-людски – это вот так, когда даже у старика зудит от любопытства».

В окне заметил березки в поле за отбойником. Желтые уже. Вроде август, а желтые. Время летит быстро, незаметно, и стареем быстро, и я и этот любопытный с сединой. И Матушка. Как она там?

«Надо что-то делать и с письмом, и с писателем, и с этим убогим делом», – мелькнула горькая мысль, отозвалась тупой болью в боку.

«Уж больно странная цепь событий: убийство, Лорд, актуарий, письмо. Письмо, актуарий, Лорд, убийство. Убийство…»

Я поерзал и вытер испарину со лба – жарко что-то в салоне.

«Лорд, убийство. А было ли вообще убийство?», – вдруг подумалось мне. – «Какая-то несуразица вокруг дела. На труп не смотри – нельзя. В морг труп – нельзя. Орудие убийства осмотреть в лабораторию сдать – опять нельзя. Я всезнающий Лорд, все про всех знаю, и про труп знаю, но тебе не скажу. И дурачку в плаще не скажу. Ха-ха, вот так вот у нас все таинственно запутано в нашей шарашке – покупайте билеты в первый ряд со скидкой».

– Они меня за идиота держат, – прошептал я. Не выдержал.

Снова взгляд в зеркале. Только не открывай рот, пожалуйста.

«За дурачка принимают, за нос водят, причем оба сразу, а не только Лорд. Только зачем?», – вновь погрузился я в свои мысли, – «Если предположить, что письмо написал не актуарий, а кто-то еще, к примеру, агент пресловутого тайного сопротивления, тогда получается, что сопротивление на самом деле существует. И его члены не профессора, не физики-ядерщики, не чудом сохранившаяся армия или идеологи марксизма-коммунизма, а судя по тексту, религиозные фанатики.

И в правду, кто еще будет яростно сопротивляться Антихристу, если не люди, уверенные в том, что истинный бог существует и еще не явил себя человечеству. Только такие упоротые и могут. По себе знаю.

«Да не дергайся ты, – вдруг вспомнились слова актуария, – не тот бог, которого ты так любишь и так почитаешь»

А чего это он, так обо мне? Откуда дровишки?

А может быть, меня считают частью подполья? Думают я террорист-инаковерец. Решили сыграть: меня захомутать, а пока я мечусь из стороны в сторону, и других прихватить, что на волны сплывутся»?

Если все так, то на письмо отвечать ни в коем случае нельзя, если правда есть сопротивление, значит надежда еще жива.