Благородна и благочестива

– Безоружный, – просветил товарища подельник, отступая от Камиллы. Махнул второму, развязно отходя от берега к приближавшемуся незнакомцу. – Слышь, полюбовник? Шёл бы отсюда, ничего твоей крале не сделается, если полежит тихо. И на тебя потом хватит! Не пойдёшь, гладенький – переломаем ноги да сдадим на невольничий рынок на Дальние Острова. Там на гладких и борзых большой спрос! И берут без разбору что девок, что парней.

Контрабандист, державший Камиллу, гыгыкнул, а приближавшийся к ним мужчина резко остановился и сложил руки в молитвенном жесте, опуская голову.

– Не, ты столбом не стой, – фыркнул переговорщик. – Пшёл отсюда, болезный. Ну, кому говорят? У меня при тебе якорь не подымется.

– Его и корабельной цепью не поднять, – хохотнул его напарник. – Чего на юнца-то валишь?..

Скабрезные шуточки перешли в позорный визг, когда из-под плотно прижатых друг к другу ладоней мужчины резко вырвался слепящий поток света. Мощным лучом отбросило сразу двух контрабандистов – только и свистнуло в воздухе, когда тяжёлые тела пролетели над головой, с хлюпаньем падая в морские воды далеко от гавани.

В воздухе остался тёрпкий запах горелого мяса.

Державшие Камиллу мерзавцы отпрянули мгновенно, как по команде, отчего дочь Рыжего барона рухнула прямо на прибрежные камни, не удержавшись на ногах. Она ещё успела обернуться и увидеть, как исказились лица мучителей в свете луны, прежде чем оба бросились наутёк. Далеко не убежали – сверкающий незнакомец развёл руки широким круговым движением, собирая слепящие лучи в единый сияющий золотистый щит – и метнул призрачное оружие в убегавших.

Злое гудение пролетело мимо Камиллы, врезаясь кромкой слепящего щита в морских грабителей. Обоих постигла та же участь, что и товарищей: тела с хлюпаньем упали далеко за пределами гавани, а в чистом ночном воздухе вновь потянуло гарью. Камилла пригляделась и решила, что всем четверым легче, пожалуй, доплыть до корабля, нежели возвращаться к собственной лодке у берега. Это если, конечно, все живы и в силах грести обожжёнными руками.

– Вы целы?

Незнакомец уже подбежал к ней, протянул руку, позволяя девушке опереться о крепкую ладонь. Бережно поддержал второй рукой под локоть, помогая подняться на ноги. Камилла могла бы и сама, но отчего не воспользоваться, если предлагают? Особенно, если предлагает такой… Если по-добрососедски предлагают, в смысле.

– Да, благодарю, – быстро прочистив горло, певуче поблагодарила Камилла. – Если бы не вы…

Показательно пригляделась, вроде как не узнала сразу, и ахнула:

– Ведь вы… наш новый сосед! Хотя, верно, вы и не запомнили, мы всего раз, мельком, виделись…

– Отчего не помню? – улыбнулся в темноте мужчина. – Я видел вас и раньше. В Старом Сорпигале, в порту. Ваша добрая тётушка отбила у нас повозку. А ведь мы за неё наперёд заплатили.

Камилла вспыхнула, вспоминая безобразную сцену в порту, когда мэма Софур и впрямь выдворила пожилого священника из последней приличной повозки, кроя тем, что хозяин каравана духовное лицо без повозки не оставит и что-то да придумает. Вспомнила и высокого паладина с глубоким капюшоном, который сопровождал священника. Кажется, паладин хотел тогда возразить, но священник не дал. Что-то тихо обронил сопровождавшему воину, и тот смирился.

– Мне очень неловко, – пробормотала дочь Золтана Эйросского, с трудом подавляя раздражение на няньку и злость на себя. – Право, пэр… я… я не…

– Пэр Доминик не в обиде, – заверил воин. – Сказал, что нам повезло вашими трудами не ехать рядом с рыбацкой телегой. А ещё хозяин отдал нам свою повозку, во избежание конфликта с Храмом Отца. Видите, всё прекрасно разрешилось.

Камилла улыбнулась, медленно выдыхая сквозь сцепленные в улыбке зубы. Непростое дело – понравиться молодому человеку, когда за спиной уйма неблагообразного народа, который скрыть бы от людских глаз на период знакомства.

– Могу я узнать ваше имя, доблестный пэр? – несмело поинтересовалась Камилла. Даже губу прикусила в знак трепетности и смущения. – Вы спасли мою честь и, возможно, жизнь тоже. Я до конца дней буду благодарна, и если я хоть чем-то…

– Благодарите Отца Небесного, не меня, – прервал её паладин. – Как видите, я пришёл к берегу безоружным и едва ли совладал бы с ними, не будь мне дарована часть силы Храма.

Камилла улыбнулась снова, на этот раз – искренне.

– Это было прекрасно, – просто обронила она. – Я никогда прежде не видела ничего подобного.

– А я, к сожалению, насмотрелся, – без улыбки отозвался паладин. – Патрик.

– Просто Патрик? – уточнила Камилла, потирая пылающую скулу. Первый шок прошёл, и тело не замедлило напомнить о себе.

– Родовое имя в Храме Отца не имеет значения, – коротко улыбнулся паладин. – Вам больно?

– Немного, – призналась Камилла, прижимая ладонь к скуле. Как есть опухнет, и назавтра всё лицо от набрякшего синяка перекосит! И локтём при падении больно ударилась…

– Погодите.

Патрик осторожно положил ладони ей на плечи, коснулся большими пальцами подбородка. Камилла замерла, впитывая неожиданную ласку. Вот только прикосновение не оказалось ни нежным, ни требовательным: паладин просто держал её, пока руки его вновь не разгорелись мягким золотистым сиянием, и весёлые искры не перебежали на её плечи и щёки.

Свет озарил наконец и самого паладина, так, что Камилла не выдержала, вскинула глаза, разглядывая одухотворённое и по-мужески суровое лицо, глаза, тёплые, светло-карие, и тёмные волосы, стриженные непривычно коротко. Большинство воинов, каких встречала дочь Золтана Эйросского на Рыжих Островах, космы не стригли, и те так и болтались спутанной паклей, путаясь в кольчуге, шлемах и тесёмках.

– Легче? – встревоженно спросил Патрик.

От ладоней его всё ещё исходило тепло и сияние, но щекотно больше не было. Камилла неопределенно пожала плечами, дёрнула щекой, тотчас скривившись от боли.

– Не особо, – не подумав, брякнула она, тотчас спохватившись.

Патрика, впрочем, волновала вовсе не ворчливость спасённой девицы.

– Странно, – пробормотал паладин. – Обыкновенно моей силы хватает на столь лёгкие ранения. Либо вера моя слабеет, либо… вы позволите? Хочу показать вас пэру Доминику. Возможно, он подскажет, в чём дело.

– Не стоит, – смутилась Камилла: общение со священством всегда давалось ей тяжело. Духовники, ежели хорошие, видят людей насквозь, а в её-то случае прозорливости только и не хватало.

– Уверен, он не откажет, – Патрик отстранился, предложил руку, чтобы Камилла могла опереться в темноте. – И мне будет спокойнее, если я провожу вас до лагеря. Пэра?..

– Камилла, – представилась дочь Золтана Эйросского, не поправляя необычное обращение. К «ллейне» она и сама ещё толком не привыкла. – Как скажете, пэр Патрик. Надеюсь, я не слишком нарушила ваши планы на омовение.

– Омовение подождёт, – немного смущенно рассмеялся паладин. – А вы – нет. Прошу?..

***

Когда паладин с Камиллой рука об руку приблизились к разведённому на стоянке костру, и сидевшие вокруг разглядели парочку, первой охнула мэма Софур. Добрый пэр Нильс, верно, подумал, что от волнения, но Камилла знала точно – нянька наконец угадала предмет любовного интереса воспитанницы. Вопросов ночью стало не избежать.

– Что случилось, прекрасная Камилла? – подскочил Густав, едва не опрокинув миску лавочника. Тот поперхнулся нехорошим словцом, но из опасения перед незнакомцем – сдержался, не разразился целой тирадой.

– Пэра Камилла повстречала нехороших людей на побережье, – помог ей паладин. – Я объяснил молодым людям, что места для ночных прогулок хватит каждому.

– Ах, ллейна Камилла! – позабыв об осторожности, выпалил пэр Нильс. – Да как же это!.. Вы в порядке? Низкородные ничего вам не сделали?..

– Ллейна? – напряжённо уточнил паладин.

Камилла вздохнула.

– Это долгая история, пэр Патрик.

Паладин помолчал, затем усмехнулся и склонился в коротком поклоне.

– У всех нас свои секреты. Ллейна Камилла. Я позову пэра Доминика.

Патрик исчез прежде, чем Камилла успела добавить хоть слово, и девушка лишь тоскливо посмотрела ему вслед. Желанное знакомство оборвалось внезапно, а всё болтливые спутники!..

– Двигается бесшумно, – заметил лавочник, допивая бульон. – Недаром про воинов Храма говорят, будто они скользят, словно солнечный луч, неслышно и незаметно. Паладинов вообще нечасто увидишь посреди простых людей.

– Он священника сопровождает, – откликнулся переселенец, глядя, как жена отходит к детям в повозку. – Оттого вынужден. Духовник-то стар, верхом ехать уже не может. Пойду, пожалуй: время уж отдыхать, а места у костра, глядишь, не всем хватит.

Места бы хватило, но его не задерживали: и лавочник, и Густав, зачарованный близостью Камиллы и появлением паладина, сдвинулись потеснее, уступая новым знакомым.

– Скулу задели, – заметила глазастая мэма Софур, как только Камилла опустилась рядом. – Ох, ллейна Камилла… ну уж ты и выбрала…

– Кого я выбрала – не твоя забота, няня, – едва слышно отозвалась дочь Рыжего барона. – Да и вашими совместными стараниями не много шансов у меня на успех.

– Делаешь – не бойся, боишься – не делай, – хмыкнула мэма Софур. – Знаю, что не слишком меня уважаешь, шустрая ты вошь, но уж в одном я разбираюсь крепко: мужского взгляда не пропущу. Вот и этот, хоть и воин Храма, а смотрел на тебя внимательно. Хорошо так смотрел…

Камилла только отмахнулась.

Паладин вернулся не один: к костру медленно, с трудом передвигая ноги, направлялся старенький духовник. Гостям успели и место подготовить, и горячего фруктового напитка разлить, а пэр Доминик всё ступал, шелестя ступнями и плотным балахоном, от повозки к общему костру. Камилла смотрела не на священника. Пэр Патрик вновь накинул чёрную рубашку под горло да перепоясался, разве что плаща не надел. И сопровождал невыносимо медленного, сухонького духовника с таким необыкновенным терпением и искренней заботой, что и у Камиллы на миг дрогнуло сердце. Паладин, воин Храма, наделённый особым даром, у которого, верно, другие стремления и заботы имелись – терпел и не раздражался. А вот у неё совладать со злостью на собственную няньку не всегда получалось. Впрочем, этот старенький священник наверняка не хлестал столько вина, сколько мэма Софур.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, – захлопотала последняя, без церемоний подхватывая духовника под второй локоть и помогая усесться на лучший пенёк, покрытый, стараниями лавочника, мягкой шкурой. – Вот, испробуйте! Вам прогреться в самый раз…

Пэр Доминик оказался стариком с белой, словно облако, бородой, и выцветшими голубыми глазами. Совершив благословение, он с трудом опустился на пенёк и опёрся обеими руками на трость, отпустив наконец локоть паладина и крепкую, словно ковш, ладонь мэмы Софур.

– Которую ты исцелить не смог? – едва слышно прошелестел духовник, не сводя светлых глаз с Камиллы.

Дочь Золтана Эйросского поёжилась, но взгляда не отвела.

– Ну, тут понятно, – как только Патрик указал на Камиллу, слабо и светло улыбнулся пэр Доминик. – Взгляни на неё внимательно, Патрик Блаунт. Тут наука нехитрая. Огненная кровь Эйросских ллеев…

Восхищённо ахнул Густав, хитро прищурился торговец, заворчала мэма Софур, покраснел пэр Нильс, тревожно поглядывая на спутниц, а пэр Доминик внезапно тихо рассмеялся.

– Подросла, – всё ещё улыбаясь, прошелестел духовник. – В последний раз я тебя на руках держал, доставая из освящённой воды… Как сейчас помню: пустой храм, я, уставший после службы… Только подхожу к двери, как та распахивается. На пороге – воин благородной крови, с огненной головой, а на руках – младенец. Прелестная девчушка с глазами-изумрудами и улыбкой лукавой и очаровательной… И ямочки на щеках…

Пэр Доминик улыбнулся, потрепал подвинувшуюся к нему Камиллу по ещё влажным прядям.

– Жив ли ещё твой опальный отец, дитя?

Камилла старательно не смотрела по сторонам, неопределенно поводя плечом.

– Не знаю. Думается мне, был бы жив, уже бы объявился.

Патрик осторожно опустился рядом с духовником на корточки, внимательно вгляделся в лицо Камиллы.

– Так вот почему я не сумел её исцелить, отец? – тихо спросил он.

– Почему? – тут же вскинулась Камилла, потому что пэр Доминик лишь молча кивнул чуть трясущейся головой.

– Ведь ты из рода Эйросских ллеев, – откашлявшись, с трудом пояснил священник. – В мире осталось не так много благородных родов, в ком сохранились остатки древней магии. Это, безусловно, королевский род – род нашего величества Родрега Айронфисского – его кузена ллея Тадеуша Эйросского и их младшего кузена, ллея Салавата Рэдклиффского. Есть также род Ватерлисских, однако там давно не рождалось магов. Четыре благородных рода, чья сила по-прежнему велика и неугасима. Вот только передается лишь по мужской линии, первенцам от древа…

– А по женской? – нахмурилась Камилла. Новости не порадовали. С магией дочь Рыжего барона на Островах не сталкивалась, если не считать ярмарочные трюки колдовством, и то, что впереди, помимо зла знакомого, поджидало зло незнакомое…

– Женщины благородной крови этих родов устойчивы к магии, – коротко улыбнулся пэр Доминик. – Даже к благословенной силе Храма, дарованной каждому, кто служит Отцу. Вот и ты, Патрик, – полуобернулся к паладину духовник, – не сумел. Будь её кровь разбавлена, тогда, вероятно… Но это дитя – прямая наследница Эйросских ллеев, ведь у Тадеуша нет других потомков. И у благородного Золтана, очевидно, других детей не появилось…

– О, хозяин был верным супругом, – горячо поддержала мэма Софур, едва ли поняв с половину того, о чём толковал духовник. Нянька относилась к тому благословенному типу людей, кто, слушая до конца, забывал начало, а забыв начало, не понимали конца. – А как любил покойную жену! На Рыжего барона заглядывалась каждая первая! Но хозяин хранил верность даже после того, как красавица Района, упокой Отец её душу…

– Няня, – не выдержала Камилла. – Не думаю, что это кому-то интересно.

– Отчего же, – мягко улыбнулся паладин. – Я полностью разделяю чувства вашего отца, ллейна Камилла. Верно, он следовал блаженной заповеди о том, что жить днём нужно так, чтобы ночью спать спокойно. И где бы он сейчас ни был, я верю, что душа его спокойна.

– Спасибо, – тихо поблагодарила Камилла.

– Да вы кушайте, – подсунула духовнику миску с тёплой похлёбкой мэма Софур. – Эдак они вас разговорами уморят! На вас же смотреть больно – кожа да кости. И хлеб берите, мягкий покуда…

Камилла покраснела, но Густав вовремя отвлёк внимание духовных лиц от настырной няньки.

– Пэр Патрик, – задыхаясь, позвал повар, – я слышал, что паладины бессмертны. По правде, я впервые встречаю… воина Храма. Утешьте моё любопытство… это правда?

– В чём ценность жизни, если не понимаешь, что впереди ждёт смерть? – пожал плечами паладин. – Так ты едва ли задумаешься о последствиях собственных поступков. И без того не каждый десятый это делает.

– То есть – нет? – разочарованно протянул Густав. – И вы можете умереть, как и всякий человек?

Патрик тихо рассмеялся.

– Я и есть «всякий человек».

Молодой повар недолго переваривал разрушенный образ идеального воина.

– И часто приходиться вам сражаться?

– Работы хватает.

– И с чудищами с Дальних Островов встречались? – разошёлся Густав, раскрасневшись от собственной смелости.

– Приходилось.

– Тогда вы точно бессмертны! – ахнул повар. – Из тамошних пещер живым никто не уходил!

– Это преувеличение.

– Я восхищаюсь вами, – выдохнул Густав. – Разумеется, такой человек, как вы, даже говорить о смерти брезгует… Ах, да что вам смерть? Только трусы боятся смерти!..

– Так то геройской смерти, – коротко улыбнулся паладин. – А обыкновенной смерти боится каждый, даже герой.

Камилла улыбнулась, впервые по-настоящему вглядываясь в воина Храма. Глаза оказались не просто карими – тепло-карими, лучистыми и очень внимательными. И улыбка совсем не вязалась с образом грозного и сурового воина. Светлая, быстрая и тёплая… так и тянуло коснуться кончиками пальцев… Не улыбки, а изогнутых губ, разумеется.

Тотчас вспомнились собственные смуглые, загрубевшие от путешествия и работы руки, и Камилла поспешно спрятала их в рукава платья.

– …благородна, образована, благочестива, – настойчиво нашёптывала тем временем мэма Софур на ухо священнику. Тот, несмотря на почтенный возраст, на слух не жаловался, а громкий шёпот слышали все присутствующие, так что пэр Доминик невольно пытался отодвинуться от напирающей няньки. Получалось у сухонького духовника, ограниченного пеньком, плохо. – При таком багаже в столице уж какой-нибудь жених да сыщется! И собой недурна, а, отец? Вы что скажете? Небось вы уж в этих делах разбираетесь…

Камилла медленно прикрыла глаза, едва справляясь с раздражением. Усилиями мэмы Софур образ благородной и нежной девицы явно рушился на глазах у внимательно слушавшего паладина, и терять, вскорости, окажется нечего.

Отвлечь внимание – задача не из простых, но только не для воспитанницы мэма Фаиля. Голосом Отец Небесный не обделил, но даже если бы напрочь обошёл вниманием – Камилла была готова сейчас на всё, чтобы только заставить няньку умолкнуть. И сделать это… благородно.

– Мне говорили, терпение – дар,

Что не даётся бунтующим духом,

Но что же мне делать, если, по слухам,

В крови моей дара другого пожар?

Мне говорили, вперёд – лишь с надеждой,

Благодаря за всё то, что сбылось,

Но как же унять в сердце глупую злость,

Когда всё не будет так же, как прежде?..

Мне говорили, вверх смотреть с верой,

По сторонам – лишь с любовью; но вот

Снова поток горькой правды несёт,

Сердце окутав пепельно-серым.

Я расскажу всё тебе, дивный странник,

Не расспросив – кто, откуда, зачем, –

Вывалю на тебя ворох проблем

И поделюсь самой страшною тайной.

Я расскажу всё, как было; пусть стыдно!..

Я за чертой, где могила гордынь,

Словно жую от досады полынь,

Расковыряв старый шрам ненасытно.

Я расскажу, – ты услышишь, я знаю!..

Может, на всю жизнь запомнишь меня,

Только на сердце не станет огня,

В день, когда снова тебя повстречаю.

Здесь начинаются наши дороги,

Скрестятся ль снова – попробуй пойми,

Ты на прощанье подарок возьми,

И не давай места в сердце тревоге.

…Мне говорили, что лучше молчать, -

Тишина сердца любви помогает.

Жаль, что так поздно порой расцветает,

Жаль, что так больно потом вспоминать…

…Тишина у костра не нарушалась даже одышкой мэмы Софур. Нянька промокала глаза несвежим платком, бесшумно, явно задумавшись о своём, а восхищение на лице Густава освещало собравшихся ярче, чем уголья затухавшего костра. И всё же их света оказалось достаточно, чтобы Камилла встретилась взглядом с Патриком.

– Отец щедро одарил тебя, дитя, – судя по голосу, пэр Доминик улыбался. – А значит, щедро и спросит. И пригодится тебе, чадо, каждый из твоих талантов…

Паладин мгновенно вскочил на ноги, едва уловив слабое движение кистью. Старый духовник тяжело опёрся на посох, на локоть пэра Патрика, и, благословив присутствующих, отправился в медленный путь обратно к повозке. Вслед за ним задумчиво разошлись остальные, единодушно, но немногословно выражая восхищение голосом молодой спутницы.

Камилла вяло улыбалась в знак благодарности, беззастенчиво отвернувшись от восторженного Густава. Подцепив расчувствовавшуюся няньку под локоть, дочь Рыжего барона кивнула пэру Нильсу, который тотчас услужливо подставил плечо мэме Софур с другой стороны, и двинулась в сторону повозки.

– Ох, ллейна Камилла, – только и вздохнула нянька, укладываясь спать.

Ни слова больше не прибавила, что для словоохотливой мэмы Софур оказалось верхом деликатности, шумно повздыхала перед сном, но, уставшая за день, заснула быстро. Камилла смотрела в темноту ещё долго, прежде чем наконец смежить веки.

Богатое наследство, жажда отобрать своё, предвкушение борьбы и сладкой жизни внезапно отступили. Ехать в столицу хотелось всё меньше, сидеть у костра – всё больше. И смотреть, смотреть в теплоту ореховых глаз, с грустью понимая, что слишком другой, слишком чистый, слишком…

Слишком видит насквозь, а оттого – какими ухищрениями перехватить хоть частичку этого тепла? Видно же.

Дочь Золтана Эйросского перевернулась на другой бок, спрятала лицо в рулоне собственной одежды, служившей подушкой, и затихла.

Утром караван тронулся рано. День прошёл тоскливо: караван сделал привал лишь единожды, и повидаться с пэром Патриком Блаунтом, как ни выглядывала Камилла, не удалось. Да и то сказать – теперь стесняло и собственное не слишком изысканное платье, перешитое из запасов покойной матери, и старая шаль, которую самое время на половую тряпку пустить. Даже купленная мэмой Софур новенькая накидка, и впрямь прехорошенькая, бежевая, с тонкой вышивкой по краю – отчего-то не порадовала.

Немного скрасила долгий и тряский день тоненькая плиточка заморской сладости, которую мэма Софур, воровато оглядываясь на задремавшего пэра Нильса, протянула воспитаннице.

– Снова у соседей стащила? – хмуро поинтересовалась дочь Рыжего барона.

– Да у них много, – успокоила Камиллу нянька. – Сколько тащу, а из мешка не убывает. Не заметят даже!

Настроение и так скатилось ниже некуда, а оттого на выволочку старой няньке сил не осталось. Камилла сгрызла коричневое лакомство и немного повеселела.

К вечерней стоянке настроение снова ухудшилось. Камилла посмотрелась в серебряное зеркальце, поправила то, что можно поправить, закрыла накидкой то, что нельзя, выпустила несколько медных локонов из нехитрой причёски, и со вздохом выбралась из повозки.

Костёр в этот раз устраивал Густав, блеснув кулинарным талантом из снесённых к общему котлу харчей. Каша у повара с Ближних Островов получилась и впрямь потрясающей – ароматной, с душистыми травами, без единого комочка – и буквально таяла во рту. К каше повар приготовил и лепёшки, странного зеленоватого цвета, но на вкус нежнейшие, мягкие и отдающие мёдом.

– Для тебя старается, – буркнула мэма Софур, улучив минуту.

Камилла отставила тарелку с кашей и оглядела спутников. В их части каравана тех ни прибавилось, ни убавилось: всё те же лица у костра. Камилла вздохнула и вскользь глянула на оставленные повозки.

И улыбнулась, не владея враз посветлевшим лицом.

– Вечер добрый, отец! – первым поздоровался Густав. – Только вас и ждали!

Пэр Доминик улыбнулся, присел на спешно принесённое торговцем полено, и кивнул паладину, показывая, что дальше справится сам.

Тот огляделся и сел на единственное свободное место, рядом с пэром Нильсом. Поставил на расстеленной тряпице мешочек с засахаренными фруктами:

– Угощайтесь.

Густав попробовал первым, за ним потянулись остальные. Мэма Софур буркнула на ухо Камилле, что лучше бы принёс того, коричневого и сладкого, а Камилла не сводила глаз с паладина. Тот, кажется, тоже лицом не владел, потому что улыбался в ответ так же открыто, не сводя с неё внимательных глаз.

Спеть в этот раз Камиллу упрашивали сразу все. Она не отнекивалась: отчего не спеть? Если и голосом Отец не обделил, и настроение появилось, и впечатлить ещё больше хотелось.

В этот раз пелось о весёлом, лёгком и возвышенном; торговец ухмылялся, набивая трубку табаком; семья переселенцев дружно хлопала в ладоши, пэр Нильс многословно и витиевато восхищался, мэма Софур хмыкала, а Густав не сводил влюблённых глаз ни на минуту. Даже вскипевшие в котелке фрукты едва не прозевал.

– До столицы два дня осталось, – вздохнул молодой повар, подсаживаясь к Камилле. – Дорогая Камилла… я хотел…

Дочь Рыжего барона вскочила, быстро извинилась и юркнула к повозке. Ох, не вовремя влез Густав со своими признаниями да прошениями!..

Там, у повозок, куда почти не доходил свет костра, её и нашёл паладин.

– Вас что-то гложет, ллейна Камилла. Я заметил.

Дочь Золтана Эйросского обернулась, вгляделась в спокойное лицо преследователя и медленно выдохнула. Нет, с таким серьёзным лицом к девушкам не подходят. С романтическим интересом – не подходят. Наверняка его только что-то особое интересует – паладины, они такие, всё должны знать.

– Вы когда-то стремились к чему-то, только чтобы на полпути понять, что и не хотите этого больше, пэр Патрик? – тяжело поинтересовалась она.

– Сомнения – случались, – признал Блаунт. – Но это только сомнения. Нужно уважать свой выбор, сделанный однажды.