Два месяца пути к тебе

Полина Браун

Два месяца пути к тебе

1 ЧАСТЬ.

ПРОЛОГ. Дом семейства Ли

Я всегда думала, что знаю, что такое дом. Для меня – это запах маминой запечённой рыбы по воскресеньям, громкий смех папы до поздней ночи и тёплый уголок на старом диване, где я учила уроки. Но за год до моего совершеннолетия мой обычный, «ничем не выдающийся» дом поменялся местами с миром, о котором мы раньше только слышали в новостях – новостями о банкротствах, разорённых компаниях и людях, которые ночью уходили с пустыми руками.

Папа раньше владел большой фирмой. Он работал с партнёрами, заключал сделки, строил планы на десять лет вперёд. А потом – как будто кто-то выкрутил свет – всё рухнуло. Кредиторы, судебные тяжбы, упущенные сроки. В один год миф о стабильности стал пеплом. Мама пыталась держаться, делала вид, что всё под контролем, но я видела, как её улыбка с каждым днём становится тоньше. Отец перестал шутить. Он по-прежнему был добр, но рядом с ним витала усталость, которую невозможно было спрятать.

Когда мама впервые сказала о предложении, я услышала в её голосе не просто деловую необходимость – я услышала страх.

– Это не по нашему желанию, Хикари, – шептала она, когда мы сидели в нашей крошечной кухне и пили зелёный чай. – Но пойми, для нас это шанс. Шанс вернуть безопасность, сохранить дом, твою учебу, нашу жизнь.

Мне говорили о сыне партнёра отца – семье Ли. Говорили тихо, будто это сплетня.

– Отец и два сына, – повторяла мама. – Они уважаемые люди. Но я слышала… старший растрёпанный, эгоистичный, ловелас. Младший – моложе, спокойный, хотя, ты его знаешь. Их отец, господин Ли Бокджу, строг, но, говорят, справедлив.

Слухи, конечно, не делают человека. Но слухи – это первое впечатление, это фон, на котором разворачиваются наши решения. Я знала имена: Соджун – старший, тот самый, о котором шептался весь район. Леон – младший, его имя слышалось в разговорах как «тот, с кем у тебя была школа». Леон. Мы действительно учились в одной школе – и всегда сидели за одной партой, делили тетрадки и мечтали о мелочах. Он был лучшим другом детства: тихий, искренний, всегда готовый подставить плечо, когда мне было тяжело. Разве это не странно – переехать в дом, где живёт человек, который стал для меня чем-то большим, чем просто знакомый?

Наш приезд в дом Ли был как вхождение в чужую вселенную. Массивные ворота, ухоженные аллеи, дерево, затеняющее подъезд, – всё это было идеальным кадром для чужой жизни. Я держала в руках небольшую сумку и папины ключи; папа сам довёз нас до ворот, а потом остановился и, держа меня за плечи, сказал:

– Ты знаешь, что мы делаем все правильно. Если тебе будет трудно – говори. Мы всегда будем готовы принять тебя назад.

Его глаза были спокойными, но в них было столько боли, что я едва сдержала слёзы, лишь безмолвно кивнув.

Первой встретил господин Ли Бокджу. Он стоял на крыльце, ростом выше большинства мужчин, с расчётом в каждом движении. Его лицо было строгое, но когда он улыбнулся – а он улыбнулся мне, – в этой улыбке было нечто тёплое, почти отеческое. Он прошёлся со мной по дому, осматривая комнату, разговорившись о моих привычках, предпочтениях, о том, как ему важно, чтобы я чувствовала себя комфортно. Его голос был ровным, но ни разу не снисходительным.

– Ты не бремя, – сказал он однажды, и эта фраза застряла у меня в голове.

Суровый, но добрый – именно так мне и рассказывали о нём. Только увидев его лично, я поняла: строгость и доброта могут уютно сосуществовать.

Соджун появился позднее, как и полагается старшему брату в любой драме – с лёгкой опозданием и с улыбкой, которая была больше маской, чем выражением души. Высокий, с ухоженной внешностью, он приветствовал меня с такой уверенностью, что мне сразу захотелось отступить на шаг. Его глаза блестели, но не вежливо – в них читалась игра, привычка привлекать внимание и испытывать власть. Он говорил мало, но каждое слово было отточено, как камень ювелира. Когда он прикоснулся к моей руке – лёгко, как проверил температуру – я почувствовала ледок в груди. Это было не враждебно, и не тёпло – это было опасно.

Леон… Леон же стоял в тени гостиной, как будто наблюдал за нами из безопасного укрытия. Когда я повернулась к нему, он улыбнулся так, как раньше: искренне, немного неловко. Было приятно – и странно – видеть рядом с теми людьми, о которых я слышала сплетни, не чужое одиночество, а своего рода тепло. Он обнял меня за плечи как старый друг, и в этом жесте было обещание: «Я рядом».

Я согласилась. Не ради роскоши, не ради титулов и не из-за страха перед будущим. Я согласилась, потому что мой дом – это семья. И когда дом трещит по швам, иногда приходится подставить мост через пропасть. Мама сама сгладила мой платок и сказала, что гордится мной. Папа дал мне последний совет, который звучал не как приказ, а как благословение:

– Будь честной с собой и с ними. И помни: никто не обязуется любить тебя как родную. Ты сама можешь выбирать свой путь и свою судьбу.

В ту первую ночь в доме Ли я сидела у окна, смотрела на фонари и думала о том, что моя жизнь теперь – сложный клубок взаимных интересов, старых долгов и новых ролей. Я знала, что впереди будет многое: подготовка к официальному бракосочетанию, первые холодные разговоры с Соджуном, тихие вечерние прогулки с Леоном, отцовские уроки от Бокджу. Я знала и то, что не могу отказаться: не от семьи, не от ответственности, не от тех, кого люблю.

Так уж получилось, что я – Хикари – стала гостем и, возможно, будущей частью другой семьи. И пока ночь опускалась на дом Ли, я обещала себе хранить одно простое правило: оставаться собой, даже если мир вокруг настаивает на другом.

ГЛАВА 1. Пробуждение намерений

Утро началось не с запаха маминого чая, а с лёгкого позвякивания моих нервов. Меня разбудил не сон, а мысль: сегодня всё пойдёт иначе. Я переоделась быстро, оставив на кровати светлую рубашку, которую купила специально для таких «важных» встреч, и спустилась вниз, где меня уже ждал господин Ли Бокджу в своём кабинете – строгий, собранный и как всегда точный в словах.

Он встретил меня без того тёплого вкрадчивого тона, каким разговаривал со мной в первый день, но в голосе слышалась серьёзность.

– Хикари, – начал он. – Я благодарен, что ты согласилась. Я не хочу, чтобы ты думала, что я навязываю тебе роль, но прошу об одной услуге.

Он объяснил кратко:

– Соджун – не мальчик, который ведёт себя как хозяин жизни; его привычки тянут нас назад. Если ты сможешь… помоги ему встать на правильный путь. Убрать гулянки, вычеркнуть все его мимолётные связи. Но я не требую, чтобы ты меняла его силой. У тебя есть свобода выбора. Если ты увидишь, что это невозможно – скажи мне и я пойму. Только прошу не молчать.

Свобода выбора звучала как редкое сокровище. Я знала, что от меня ждут чуда, но Бокджу дал мне не приказ, а доверие. Это делало задачу ещё труднее. Я кивнула, чувствуя, как внутри расползается и лёгкая гордость, и тяжесть ответственности:

– Я помогу, чем смогу, господин Ли, – ответила я.

Его глаза на секунду смягчились:

– Спасибо. И помни – не теряй себя.

Я вышла из кабинета с четким намерением – помочь, но не раствориться в чужой жизни.

В коридоре, на лестнице, меня остановил знакомый голос. Леон опирался на перила и улыбнулся так, что все прошлые годы словно ожили в одном взгляде. Он был простым и добрым, как всегда.

– Ты встала так рано? – спросил он.

– Не могу хорошо уснуть на новом месте, – улыбнулась я, спускаясь к нему.

Мы разговорились легко: о том, как в школе прятали списки для контрольных, как под одеялом обсуждали глупости и строили планы на будущее. В его голосе была та же поддержка, что и раньше – безусловная и тёплая.

– Держись, Хика, – сказал он, хлопнув меня по плечу. – Поменять моего старшего брата задачка не из лёгких, но у тебя есть голова и сердце. Удачи.

Его пожелание звучало просто, но я поняла: меня ждёт много редких разговоров, сотен маленьких шагов. Мы расстались на пороге – он пошёл на учебу, а я начала осматривать дом, будто хотела ещё лучше узнать пространство, которое теперь было частью моей жизни.

Комнаты Ли были аккуратно оформлены; везде присутствовал вкус и порядок. Я шла по коридору, заглядывала в кабинеты, читала названия книг на полках, когда заметила дверь, к которой тянула особая тайна – дверь Соджуна. Она была чуть приоткрыта, и мне, по доброй привычке, хотелось просто понять: кто же тот, ради кого меня сюда привели. Я постучала, прежде чем войти – больше для себя, чем из требует вежливости.

Комната была мужской: приглушённые тона, кожаное кресло, гитара в углу и множество небрежно разбросанных вещей, которые казались намеренно беспорядочными. Я присела на край кровати и почувствовала себя чужой и одновременно какой-то смелой. Именно в этот момент дверь распахнулась, и в проёме появился он – Соджун.

Он вошёл, не обращая внимания на моё присутствие, и то, как он посмотрел на меня, было похоже на холодный осмотр.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он, голосом, в котором не было ни любезности, ни интереса, только раздражение.

Я попыталась объяснить, что осматриваюсь, знакомлюсь с домом. Он усмехнулся, коротко и пренебрежительно:

– Это моя комната. Он не имеешь права сюда заходить.

– Прости. Я просто хотела…

В его глазах я увидела ту самую стену – равнодушие и привычку владеть вниманием, а не слушать людей. Он пододвинулся ко мне, как бы проверяя границы, и с такой холодной уверенностью сказал:

– Лучше уйди. Не мешай мне отдыхать, – в его голосе проскальзывала команда, не просьба, и я почувствовала, как в груди защемило.

Мне пришлось уйти. Я вышла из комнаты тихо, сжимая в руках лёгкую грусть – не от оскорбления, а от того, что первичный контакт оказался таким суровым. Сердце хотело ответить, разъяснить, попытаться понять, но на пороге стояла моя гордость и память о доме, который я обещала защищать. Поэтому я просто ушла и направилась в университет.

День прошёл в лекциях, в шуме кампуса и в попытках сосредоточиться на физике, которую я всегда любила. Но в голове звучал голос Соджуна – короткий, как удар ладони. Я пыталась переиграть разговор, найти другую ноту, но безуспешно. К вечеру мысли устали, и я возвращалась в дом немного тише, чем обычно.

У ворот меня встретил Леон: он улыбнулся, и в этой улыбке был план вечера.

– Вижу ты устала, – сказал он. – Отец зовет тебя поужинать вместе. Я приготовлю что-нибудь простое.

Его предложение звучало как спасательный круг. Я согласилась, благодарная за тепло, которое казалось таким естественным и необходимым. Вечер обещал быть спокойным – по крайней мере рядом с ним.

ГЛАВА 2. За столом правды

Ужин в доме Ли всегда начинался как маленький ритуал – скатерть, свечи, ровные тарелки и разговоры, которые сначала осторожно пробуют воду, а потом, если течения благоприятны, пускаются в глубину. Я вошла в столовую немного нервная, но сдержанная: хотелось оставить о себе хорошее впечатление – не ради лести, а потому что уважение в этом доме было важнее многих слов.

Леон встретил меня у стола с мягкой улыбкой, как будто во всём мире не существовало неприятностей, кроме недосоленного супа. Господин Ли Бокджу, сидевший во главе стола, наблюдал за мной несколько минут и, когда разговор зашёл о моих университетских успехах и интересах, его лицо слегка смягчилось. Он не говорящий комплименты просто так человек, но когда я вольно ответила на вопрос о любимой литературе и кратко пересказала идею одной лекции, в его взгляде засияло уважение. Леон поддерживал разговор, подавая реплики, искренне радуясь моим заметкам.

– Она всегда была очень вежлива и рассудительна, – сказал он тихо, и Бокджу кивнул, словно подтверждая, что такие качества ценятся в его доме.

Соджун же сидел словно вырезанный из мрамора – отстранённый, холодный, с едва заметной усмешкой на губах. Он не вмешивался в легкие беседы о погоде или о старых книгах. Его внимание было направлено внутрь себя или куда-то далеко; я не могла понять, искрится ли в нём скука или нарочитая безразличность. Пока разговоры шли в мягком ключе, его молчание было просто частью фона. Но как только зашла тема брака – момент, которого я ждала и боялась одновременно – всё изменилось.

– Если говорить прямо, – произнёс он, наконец, голосом, в котором слышалась холодная уверенность. – В браке я буду главным. Это не обсуждается. Жена должна следовать моим правилам, исполнять мои желания и не пытаться ограничивать меня. Таков мой порядок.

Его слова были лаконичными и твёрдыми, как приговор.

Мне показалось, что воздух в комнате стал плотнее. Я чувствовала, как взгляд всех прикован ко мне – в нём была смесь любопытства, ожидания и лёгкого удивления. Я смогла услышать только собственное дыхание: ровное, хотя внутри всё колотилось. Вежливость – это одно, но смирение перед подобным утверждением я принять не могла.

Я подняла голову и ответила спокойно, но твёрдо:

– Соджун, в семье не может быть одного главного, если речь о любви и уважении. Партнёрство – это равенство. Я не хочу быть предметом приказов или ограничений. Мы живём рядом, потому что являемся семьёй – и в семье решения должны приниматься вместе.

Я старалась не уколоть, а объяснить, так как объясняла бы на семинаре концепцию, которую глубоко верила.

Он нахмурился, как будто я сломала какой-то привычный узор.

– Ты глупая идеалистка, – бросил он, и в его тоне прозвучало презрение. – Это наивно. В реальном мире сильные управляют слабыми.

Его глаза стали холодными; в них не было желания дискутировать – только стремление поставить метку.

Я почувствовала, как внутри разгорается неприятное тепло – не ярость, скорее сожаление от того, что между нами такие разные представления о жизни.

– Сильный – не тот, кто приказывает, – мягко ответила я. – А тот, кто умеет нести ответственность за других. В доме, где каждый несёт ответственность, нет места бездумной власти.

Он встал резко. Стул скрипнул.

– Хватит морализаторства, – сказал он, и это было уже не разговор, а приговор. Его лицо сжалось. Он вышел из столовой, не сопровождая движение ни одним словом, и дверь за ним закрылась с тихим, но уверенным звуком.

После его ухода повисла неловкая пауза. Господин Бокджу опустил взгляд и покачал головой. Его голос был тёплым, но с оттенком сожаления:

– Извини меня за поведение сына. Это не оправдание, но у него свои демоны. Я признаю, что он порой суров, – он посмотрел на меня так, как смотрят на тех, кто вынужден принимать неудобные истины ради мира в доме.

Я кивнула – вежливо, понимая, что слова извинения были не столько для меня, сколько для его совести.

Ужин закончился спокойно. Леон помог убрать с тарелки кусочек хлеба, говорил о пустяках, пытаясь вернуть тепло в разговор. Когда настало время возвращаться в свою комнату, он проводил меня по коридору, держал дверь и, прежде чем уйти, сказал тихо:

– Ты была невероятна. Молодец, что стоишь за то, во что веришь и что считаешь правильным, – его глаза светились искренней поддержкой; в них не было страха перед последствиями – только готовность быть рядом.

Я легла в кровать с ощущением, что вечером произошло важное испытание – не внешнее, а внутреннее. Я не сломалась перед требованием подчинения, но и не хотела разжечь конфликт. В доме, где каждый носит маски, моя простая правда – вера в равенство – стала маленькой искрой. Я не знала, что будет дальше, но была уверена: если что-то и изменится в этой семье, то не без борьбы – тихой и стойкой.

ГЛАВА 3. Золотая ложка пустых обещаний

Я родился так, будто мир заранее подписал для меня чек. Не метафорически – буквально: всё, что мне нужно было знать о жизни, мне показывали на примере взрослых. В доме Ли вещи решались быстро – кто сказал «надо», тот и был прав. С детства мне прививали одно: ты можешь хотеть – и мир обязан это дать. Может, это испортило меня. Может, нет. Но я всегда знал, чего хочу, и не стеснялся этого требовать.

В подростковом возрасте между мной и Леоном выросла трещина, которую не залечили ни совместные праздники, ни общие уроки. Он был слишком правильным – с этими своими «надо» и «не надо», со своей предсказуемой добротой. Я считал это лицемерием или слабостью. Для меня жизнь – это движение, риск, удовольствие. Для него – долг и порядок. Мы просто перестали понимать друг друга. Я боялся отца, но уважал – не страхом слепым, а как к силе, которую не стоит испытывать на прочность. Он требовал дисциплины, и я научился подстраиваться, но никогда не позволял, чтобы дисциплина стала моей клеткой.

Интерес к тусовкам и женщинам вспыхнул рано – в старших классах. Всё началось с вечеринки, где было слишком много музыки и слишком мало контроля. Я понял тогда, что могу получать то, что хочу: внимание, смех, недолгие признания. Связи были мимолётны, потому что мне нравилось ощущение причины желания, но не сама привязанность. Я разбивал сердца не из-за злости – просто потому, что не хотел связываться. Мне казалось, это естественно. Те, кого это ранило, обвиняли меня в жестокости; я называл это честностью с собой. Возможно, я был эгоистичен. Но никогда не притворялся другим.

В тот день, когда отец объявил о помолвке с незнакомой мне девушкой, я встретил новость как очередной неудобный атрибут его планов.

– Твою невесту зовут Хикари. Скоро она переедет к нам. Не смей обижать ее или грубить. Если узнаю – ожидай последствия, – произнёс он спокойно, как будто это был штатский вопрос.

Я ничего о ней не знал. В моей голове уже начертался образ: очередная глупышка, мечтающая о имени, доме и чьих-то связях. Мне казалось, таких девочек хватает – красивые, обученные улыбаться и покрывать амбиции мужчин алиби покорности.

Первое знакомство с ней впечатлило иначе. Она оказалась симпатичной – это факт, который я не стал бы признавать громко, потому что признание – это уязвимость. Но большее раздражение вызвало в ней не красота, а уверенность в собственных словах. Её вежливость и образование – всё это выглядело как очередной набор условностей, которыми она могла бы меня ограничивать. Мои свободы, мои привычки – всё то, что приносит мне удовольствие – для неё, по её виду и голосу, могло стать предметом корректировки.

И вот этот вопрос – о «кто главный» – стал для меня предельно важным. Свобода для меня – не пустое слово. Я не представлю себя подчинённым, живущим по чьим-то правилам. Если в браке будут пытаться меня ограничивать, я воспринимаю это как попытку отнять у меня суть. Поэтому я сказал то, что сказал: в браке я буду главным. Не потому, что хочу давить на кого-то, а потому, что для меня главенство – гарантия сохранения собственного пространства.

Я понимаю, что это звучит жестко. И, возможно, я слишком быстро обвиняю Хикари в намерениях, которые она ещё не выказала. Но привычка – она сильна: видеть в новых лицах угрозу своему распорядку проще, чем признать, что мир может потребовать перемен. Я не люблю менять свои правила. Мне кажется, именно поэтому я так резко отреагировал, когда она возразила мне за столом. Её слова – о равенстве, о партнёрстве – задели не только мой эгоизм, но и страх: а что, если мне действительно придётся стать другим?

В глубине души, возможно, я боюсь стать точной копией отца – строгого, но одинокого; или, наоборот, потерять свободу и превратиться в того, кто следует правилам ради удобства. Я не готов меняться ради чьих-то представлений. И если брак будет означать цепь – я предпочту сопротивление.

Тем не менее, странное чувство мешается в этой смеси презрения и раздражения: она симпатична, и в ней есть что-то, что не укладывается в мою картину «еще одна». Это раздражает. Меня раздражает то, что кто-то может вывести меня из привычной колеи. И чем сильнее раздражение, тем интересней может оказаться битва.

Я не знаю, кем она станет для меня завтра – испытанием, союзником или очередной историей. Но одно ясно: я не отдам свою свободу без боя.

ГЛАВА 4. Тонкая грань

Мы сидели в маленьком кафе у парка, и Сэра – как всегда – смотрела на мир с той проницательной улыбкой, которая делает её одновременно и другом, и судьёй. Она кивала, разглядывая меня, будто пытаясь прочесть в лице ответ на вопрос, который ещё не прозвучал вслух.

– Расскажи мне про семью Ли, – наконец сказала она, помешивая ложечкой в чашке латте. – Что они за люди на самом деле?

Я сделала глубокий вдох и улыбнулась. Рассказывать о Ли было легко: их дом полон тепла, стороны добрые и гостеприимные. Да, глава семейства был строгим мужчиной, но ко мне относился, как к родной дочери. А Леон…он просто тот, кто дарит мне утешение в трудные моменты. Я говорила и чувствовала, как слова льются сами собой – они действительно мне нравились, и я хотела, чтобы Сэра поняла это.

Но в конце я замолкла. Сердце сжалось, и я уже не могла скрыть того, что тянуло за язык.

– Но есть один человек, – прошептала я. – Соджун. Я боюсь его. Не потому что он злой – он вовсе не такой. Но… я боюсь, что он никогда не сможет принять меня по-настоящему. Боюсь, что он увидит во мне чужую, слабость или угрозу, и тогда сделает всё, чтобы от меня избавиться.

Сэра посмотрела на меня без жалости, но с удивительной твёрдостью.

– Ты слишком хороша, чтобы прятаться, – сказала она коротко. – Я тебе никогда не говорила, что сомневаюсь в твоих силах. Ты можешь показать характер, если будет нужно. Если он бросит тебе вызов – ответь. Не покорно, а спокойно, с тем спокойствием, которое отдает силой. Люди уважают, когда с ними говорят честно.

Её слова были как укор и как лекарство одновременно. Я почувствовала, как нечто внутри меня упрочняется – не гордость, нет, а способность стоять на своём. Сэра всегда умела подбирать слова так, чтобы они согревали и резали одновременно.

Мы гуляли долго. Парк как будто специально растянул своё вечернее спокойствие: последние лучи солнца утопали в кронах, листья шуршали под ногами, а мы говорили о пустяках, о планах на будущее и о том, как смешно Сэра танцует, когда думает, что никто не смотрит. Смех и разговоры растянулись до того момента, когда небо потемнело, и фонари зажглись тусклым светом.

Когда я вернулась домой, в доме было тепло и тихо. Дверь открылась чуть шире – и я застыла на пороге: Леон сидел на диване, поджав колени, и смотрел в плитку на столике. Он поднял голову и улыбнулся так, будто и не было долгого дня.

– Киновечер? – предложил он, не отрывая взгляда. – Я могу выбрать что-нибудь лёгкое. Или драму, если тебе нужно выплакаться. А для сопровождения – можно сделать шоколадные шарики и попкорн.

Я согласилась, потому что иногда отвлечься – это то, что нужно. Мы вместе пошли на кухню. Леон раскладывал ингредиенты, а я резала фрукты. Вскоре в кухне запахло тёплым ванильным тестом и расплавленным шоколадом. Мы смеялись над тем, как плохо у меня выходит шарик для конфет, и как сильно Леон старается ровно нарезать бананы.

Когда всё было готово, мы устроились на диване под мягким пледом, тарелки с лакомствами рядом, экран светил кадром, обещающим чужую жизнь и чужие судьбы. Я смотрела на Леона, на его спокойное лицо, и думала о Соджуне. Боязнь не ушла, она просто стала меньше по сравнению с этим уютом, с тем, что рядом есть кто-то, кто предлагает держать плед, пока ты греешься.

Мы молчали, глядя на экран, и я поняла: есть две силы – та, что требует боязни, и та, что даёт опору. Мне предстоит встретиться с первой, и я не знаю, чем всё закончится. Но сейчас, в мягком свете и с шоколадом на губах, мне был дан маленький перерыв, чтобы собрать храбрость и вспомнить: я могу показать свой характер. И, возможно, этого будет достаточно.

ГЛАВА 5. Расколотый свет

Мы сидели вдвоем, свет от экрана мягко ложился на лица, а музыка из фильма едва пробивалась сквозь тишину комнаты. Леон лениво глотал попкорн и улыбался в полумраке, будто весь мир заключался в этом диване и этой тарелке. Я устроилась поудобнее, думая, что вечер пройдёт так же спокойно, как и начался.

Неожиданно послышался звук двери, из которой вышел Соджун. Я обернулась и на мгновение он застыл у дверного проёма. Он был одет празднично – пиджак, рубашка, всё выглядело так, будто готовилось к вечеру вне дома. Леон сразу заметил это и тихо сказал: