Танька и Тигер

Алексей Эрр

Танька и Тигер

Алексей Эрр

Танька и Тигер

I

Слушайте, дети дорогие, сказку на ночь.

Жила-была в одном лесу дикая кошка – Танька. Вы спросите, – почему Танька, почему дикая, а если дикая, то кто ее так назвал? Дело в том, что она не всегда такой была, то есть не всегда в лесу жила. Жила она когда-то в прекрасном дворце, у нее была своя Принцесса, которая во всем ее слушалась, и мама принцессы тоже только на кошечку любимую смотрела, кусочки курочки ей подкладывала, шерстку расчесывала. И даже папа принцессы – Король (богатырь с серыми глазами), хоть и старался не терять свое королевское достоинство, но и он души в Таньке не чаял, глаза его сияли, когда он Таньку видел или на руки брал – приласкать.

А Танькой ее еще до рождения назвали. У ее мамы-кошки была длинная-длинная родословная. Там была прапрапрабабка Тонька, прапрабабка Тишка, прабабка Тинка, бабка Тамарка и сама мама-кошка – Тоська. Всех кошек в этой родословной звали на «Тэ». Вот и Таньке еще до рождения имя такое королевское придумали – на «Тэ», а как родилась – окрестили и в новую родословную записали.

Таньке, конечно, нравилось, что у нее своя Принцесса была, и Королева тоже, все кусочки курочки подкладывала, и даже Король. Ходила она по дворцу как главная. На кухню зайдет, посмотрит-понюхает, что там на обед готовят; в казну королевскую заглянет – там можно было с камушками красивыми и монетками золотыми играть; на конюшню сходит, там у Таньки друг был, даже два. Могучий конь Василий, его еще до рождения так называли, все кони королевские такие имена – на «Вэ» – получали, и ослик Заморыш. Этот, конечно, не королевских кровей был, простой. Но добрый и, главное, Таньку очень любил.

Заморышем его конюхи прозвали, его из-за моря привезли, из далекой страны – особая порода, у нас таких нету. Обычные ослики – упрямые и кричат дурным голосом, а Заморыш – нет, не кричал. Он целыми днями морковку хрумкал, а ночью – спал. Но в том-то и секрет, что ослик был простой-простой, да не очень. Волшебный! Если ровно в полночь к нему тихо-тихо подойти и за хвост дернуть, у него из-под хвоста золотые монетки начинали сыпаться, новенькие, с портретом короля золотые, так блестели на солнце, что хоть глаза не открывай. Король его в далекой стране у одного Султана на ковер-самолет выменял. Ковер-самолет – вещь, конечно, полезная, только денег от него – никаких. А ослик Заморыш – другое дело: как у Короля в казне монеток мало собиралось (Танька про это своими глазами видела, ей на игру не хватало, катать было нечего), так Король со свитой в шерстяных тапочках ночью подкрадывался к ослику… и за хвост его, за хвост, так что золотые во все стороны катились, раскатывались. И свита под командой Казначея те монетки собирала в большую корзину и волокла в казну – чтобы Таньке было чем играть. И Король тоже монетки любил. Еще бы, на каждой его портрет был – с одной стороны анфас, а с другой в профиль. И блестели они, хоть целый день глаза жмурь.

Ослик после этого нехорошо себя чувствовал, дня три или четыре болел. Но что делать! Деньги королевству порой позарез нужны, вот и дергали Заморыша за хвост. Каждый день нельзя было дергать, но раз в неделю или две обязательно дергали. Терпел он это стойко – знал, что такое ему предназначение. Хорошо еще, что тихий был и, главное, Таньку любил очень.

Могучий конь Василий тоже Таньку любил нежно, особенно, когда забиралась она на его могучую шею и коготками расчесывала его густющую гриву. А когти у Таньки были длинные, иногда даже царапали Василия сквозь гриву. Иной бы конь дергаться начал, но Василий только жмурился от счастья и урчал, будто не конь он, а могучий кот.

Но все же был он конем и тоже простым-простым, да не очень, как и Заморыш – волшебным немного. Золотых монет он, правда, не давал, хоть сто раз его за хвост дергай. Да и не было таких смелых, чтоб Василия за хвост дергать: копыта у него были пудовые, так мог ногой лягнуть, что поминай как звали. Впрочем, охотников проверять не нашлось. Даже Король подходил к Василию с опаской, хоть и знал, что конь ему верно служит и лягать уж, точно, не станет. Король потому с опаской подходил, что конь был повыше Его Величества вершков на девять, а то и на все пятнадцать. Его Величество даже взобраться на Василия просто так не мог. Слуги выстраивали у правого бока коня лесенку небольшую, по которой шаг-другой-третий и мог дотянуться Король до стремени, чуть покряхтеть и с пятой попытки закинуть ногу на могучую спину под седлом с серебряными звездочками и золотыми солнышками.

А как садился Король на Василия, у того аж ноздри раздувались от гордости: все-таки почетное дело Короля на себе нести, а не простого там лесоруба или сапожника. И несся Василий быстрее стрелы, быстрее копья, а если с силами соберется – так прыгнуть мог, что под самые облака улетал, только звездочки на седле серебряные и солнышки золотые с неба светили. Хочешь – на гору большую взопрыгнет, хочешь – на пребольшую, хочешь – через пребольшую гору перелетит, будто крылья у него за спиной. Ну зачем, сами скажите, такому королю ковер-самолет, ежели конь Василий его хоть до Багдада за полчаса домчать мог? Вот и то-то, что и без ковра-самолета хорошо было Его Величеству жить. В Багдад он, кстати, ездил иногда, по особому приглашению Его Султанского Величества —Султан приглашал поговорить, про здоровье ослика узнать и на коня Василия поглядеть. Уж очень Василий ему нравился, у Султана аж глаза от зависти закатывались, когда он на могучего коня смотрел. Но обменять Василия ему не на что было, да и не стал бы Король меняться.

Василий Королю верно служил, а Король верность ценил. И когда по Королевству своему ездил, он обязательно Василия седлал. А еще кошку Таньку с собой брал. Спросите: а зачем Королю кошка была нужна, когда он разные Уголки Королевства заглядывал? А вот зачем…

В каждом Уголке Королевства у Его Величества был Угольничий, слуга Королю, отец народу. Король сам Угольничих выбирал из самых толковых и верных слуг – чтобы толково и верно служили. Чтобы в Уголке все чинно было и гладко. Чтоб народ не голодал, чтобы все обуты-одеты были, да при работе. Работы-то много везде: то дом построить, то мост, то пруд выкопать или рыбы в море наловить – разная бывает работа, но обычно полезная. И разумный Угольничий дело свое по уму делал. Народу – работа, еда, дома, ярмарки для покупок и развлечения, а Королю – денежка, чтобы мудро правил, от ворогов страну защищал, и чтобы порядок был в Королевстве, в каждом его Уголке.

Обычно так оно и бывало. Но порой приходили в Королю тревожное вести: что таком-то тридевятом Уголке народ голодает и на улице живет, потому как все дома от старости развалились, а новые хорошо бы построить, да у народа денег нет и леса нет, и досок тоже. А Угольничий вместо того, чтоб порядок вести в своем Уголке, об народе не думает, только лапой загребущей денежку в свою тайную казну гребет. А Его Величеству докладывает, что хлеб не уродился, ветер все заборы повалил, да рыба в прудах взбесилась и в соседнее Королевство перебежала вся. Дескать, там ее кормят лучше, червячков всяких дают, да хлебушка. Много чего такой Угольничий наплести мог, и Его Величество поначалу многому верил, опять верил, а потом – дай, думает, загляну в тот Уголок, где рыба с ума сошла, сам погляжу отчего такое приключилось, чисто ли тут дело? Приезжал он, понятно, на могучем коне, да еще и Таньку с собой брал. И вот зачем…

Приезжал Король к своему Угольничему небыстрым шагом. То есть всю дорогу конь Василий летел, как на крыльях, а перед домиком Угольничего сбавлял ход или вовсе замирал, будто не было никакого дела у них с Его Величеством, даже травку мог пожевать недолго. Потом неспешным своим могучим шагом шел прямо к домику, а Танька – та на голове Василия сидела и с интересом щурила серые свои глаза. Видела, как Угольничий Королю кланяется, хлеб-соль подает, да Василию овсяную конфету с сахарной пудрой. Таньке же ничего не давали, и не потому что жадничали, просто допрыгнуть до нее не могли. Кто ж допрыгнет до стройной кошки, что на голове могучего коня сидит? Впрочем, здесь Танька обиду не таила, она не какая-нибудь там мурка подзаборная была, чтобы угощение ждать да облизываться, ей интереснее было на Василии сидеть и щурить свои серые глаза. Так и получалось: Король чуть хмуро на Угольничего глядел, Василий – никак, только ноздри раздувал, а Танька – та с интересом.

Угольничий, конечно, всего не видел – у многих глаза от страха перед королевской милостью или немилостью шальными становились, так и бегали от одного угла к другому. Впрочем, не так: у одних бегали, а у других – не бегали. Танька давно заметила, что чем домик скромнее у Угольничего, тем больше в нем спокойствия, а ежели домик – не домик, а дворец небольшой, тут уж глаза в такую пляску пускались, что не уследишь, куда они смотреть собираются. А ежели домик был на большой дворец похож, так и глаз не было видно: щеки у такого Угольничего обычно как атласные мячи были, пухом набитые, гладкие да розовые – поросеночьи прямо. Глаза за такими щеками спрятаться могли, только зыркали иногда – туда-сюда-обратно. Тут уж Танька урчала от удовольствия, знала, что скоро театр будет.

И взаправду, театр начинался. Подходили к Его Величеству разные люди: и плохо, и хорошо одетые, и все в один голос бубнили, как славно Угольничий Уголком Королевства управляет. «Король-батюшка, не вели казнить, вели миловать, правду я скажу, древний я человек, сто лет живу без малого, а такого Угольничего в наших краях не бывало. Он и ласковый, и умный, и простому народу последнюю рубаху с себя отдасьть. Век бы такой Угольничий у нас был, мы бы тогда бы о-го-го как зажили бы, ели бы ситный хлеб белый со свежими карасями из прудов наших…»

Танька такие речи не просто слушала серыми своими ушами, а фыркала порой. Уж больно противно было такое слушать, будто невкусное что тебе дали вместо курочки вареной или рыбки свежей. Король – тот печально смотрел, ничего не говорил, а конь Василий ноздри раздувал и переминался с одного пудового копыта на другое, да Танька сверху фыркала. И вдруг от всего этого происходило маленькое чудо: люди в хороших или плохих одеждах расступались, выходил Угольничий, твердо зная, что сейчас наврет Королю с три короба, таким героем себя покажет, что ордена мало дать, такому надо орден и еще медаль в придачу… Но Угольничий вдруг, к ужасу своему, начинал говорить не то, что хотел. Хотел он сказывать, что народ него, конечно, бедно в Уголке живет, но сие не его вина, а виноват ветер, что месяц назад был, злой такой, повалил все заборы и половину домов повалил. Да еще месяц был злобный, хоть и ночью, да так светил, что вся пшеница на полях выгорела. Да еще… Много чего мог Угольничий наврать, но вместо того только зыркал злым глазом и начинал другую песню:

– Король-государь, вор я и разбойник пред тобой и пред народом нашим. Мог бы верой-правдой служить, Уголок чтоб богатым и сытым был, но как-то раз украл грошик, за ним другой, и пошло-поехало, остановиться не мог. Как видел деньги, так сразу и думал – почему не мои это деньги? Остановиться не мог, все подчистую в свою казну тайную складывал, вот она здесь под дубом зеленым зарыта. А чтоб народ голодный мне глазки мои не выцарапал, я часть казны дружине отдавал, делился, чтобы меня днем и ночью охраняли. А в дружину самых злобных отбирать стал. Да что я! Они сами, самые злобные, в дружину так и лезли, так и норовили попасть-пролезть правдой али неправдой. Это, значит, чтобы самим есть-пить досыта-допьяна, а остальные, что не такие злобные, чтобы водичкой да сухарями питалися, да и то, коль повезет им. Ой, грешен я, Король-государь, делай со мной что хошь, век не замолить мне грехов своих…

И ведь ничего не было такого, никто не кричал, не пугал, не грозил, а вороватые Угольничьи сами все говорили-сказывали. Отчего? Почему? То никому не ведомо. Порой люди думали и друг дружке шептали, что это в Таньке-кошке такая сила была: как фыркнет, так самый-самый злодей вдруг правду про себя выложит, ничего не утаит. Танька про то ничего не знала – просто сидела на голове Василия и фыркала. Может, и вправду какая сила в ней была волшебная, а, может, придумали люди… Но не суть дело. Король ее всегда с собой брал, коли разобраться хотел – правду говорит человек али скрыть чего хочет?

II

Вот такая она была – кошка Танька.

Вы же не забыли, дети дорогие, что Танька однажды оказалась в диком лесу. И вам, конечно, очень хочется узнать, как она там оказалась. Обязательно расскажу! Но не сейчас, а сейчас расскажу, что было, когда Танька там оказалась.

Случилось это ночью, когда дикий лес спал, и все звери в нем тоже спали – ну, почти все. Ведь некоторые звери называются ночными – оттого, что днем спят, а ночью выходят на лесные дорожки. Танька этого не знала, она еще не была дикой кошкой и все что знала – это как живут во дворце. Она, конечно, помнила все, что случилось до ее путешествия в дикий лес, хотя путешествием это сложно назвать: Танька долго летела по воздуху, а потом где-то очутилась, в темноте. А что это за темнота, почему темнота вокруг нее, и что прячется в этой темноте – этого Танька не знала, и даже догадок у нее не было. Она даже не испугалась толком, все-таки неробкого склада была от самого рождения, но все же сердечко ее часто постукивало – вдруг что-то страшное на нее сейчас как прыгнет, как начнет с нею драться! Но прошла минутка, другая, целых пять, а на Таньку никто не прыгал. Тогда она успокоилась и сердечко свое успокоила. Посмотрела внимательно по сторонам и поняла, что волшебный ветер ее в какой-то лес принес.

– Ну и что! Ничего страшного в этом лесу нет, – подумала Танька, – и не такой он, кстати, темный, тем более что кошки хорошо в темноте видят, а я – точно кошка, да не простая, – королевская я.

Танька это подумала и чуть загрустила, вспомнила, как хорошо ей было в дворце: все любят, все ласкают, курочки подкладывают вареной вкусные кусочки, а здесь никакой курочки и с любовью негусто, ласки никакой. Но делать было нечего, топтаться на полянке, куда ее волшебный ветер принес, было глупо, надо было куда-то вперед двигаться. Но как понять, где у этого леса перёд – спереди или сзади, или вообще слева или справа? Танька махнула лапой и пошла куда глаза глядят, а глядели они прямо, прямо перед Танькой. Полянка быстро закончилась и превратилась в тропинку, где поначалу было не так темно – луна просвечивала сквозь густые ветки, а потом стало так темно, что даже королевская кошка ничего не могла разглядеть. Не могла, не могла, а потом вздрогнула: прямо перед ней на тропинке светились чьи-то не то серые, не то голубые глаза…

Танька на всякий случай села на землю, а тот, у кого были не то серые, не то голубые – он тоже сел на землю и пару раз моргнул.

– Почему у тебя глаза такие серые и в темноте светятся? – спросил неизвестно кто. Голос у него был приятный, хрипловатый, баритонистый такой, а говорил он чуть в нос, может, простудился недавно.

– У самого серые! У самого в темноте светятся!

Танька огрызнулась, но потом подумала, что можно было не огрызаться, а поласковее быть. Этот со светящимися глазами прыгать на нее не собирался и драться тоже не хотел – это даже в полной темноте было видно.

– А ты кто, вообще? – спросил непонятно кто и потянул лапу вперед. Тут луна блеснула на небе, и Танька увидела, что лапа была полосатая, рыжая с темными полосками.

– Танька! – гордо ответила Танька, а потом убрала гордость и так, между прочим, добавила, – Кошка я. Королевская.

– Ух ты! Это почему королевская? Это как кобра?

– Нет, – Танька продолжала говорить просто, без гордости. – С Королем и Королевой во дворце живу. У меня своя Принцесса есть.

– Ух ты! А зачем она тебе?

Танька задумалась.

– Ну как тебе объяснить? Чтобы любила меня, чтобы шерстку расчесывала, чтобы кормила вкусно, чтобы играла со мной, чтобы подарки дарила. Очень полезная Принцесса. И родители у нее тоже полезные. Королева меня просто так любит, а Король – на важные королевские дела берет, помогаю ему королевские дела делать.

– Ух ты! – в голосе полосатого зверя даже нотки зависти появились.

– Да! – просто ответила Танька. Потом помолчала и спросила, – А ты кто? Почему полосатый?

– Ну как тебе объяснить? Родился таким. У меня они с детства, полоски, порода такая.

– Какая такая? Как у кобры? – Танька почему-то развеселилась и решила подразнить полосатого.

– Ну почему как у кобры? Ты, наверное, и кобру-то никогда в жизни не видела. Просто положено так. Я же тигер!

«Тигер, тигер…» – подумала Танька, а голосом спросила:

– Ты тигр, что ли?

– Неее! Тигры они большие и кровожадные. А я – маленький. И не очень кровожадный. Ну, бывает, с голодухи зайца какого поймаю или куропатку. Но это просто – позавтракать, пообедать. А так я оченно даже мирный, никого просто так трогать не буду. Потому что кровь проливать – это грех большой, а ежели с голодухи, тогда можно чуть-чуть. Если бы не голодуха, я бы травой питался, но от нее сытым не будешь, вообще, противно ее жевать, я как-то пробовал, целый день жевал, а потом животом маялся четыре дня, жутко было, живот болел, у меня даже настроение испортилось. Ну не сразу, а на третий день больного живота. В общем не понравилась мне трава, не для меня ее придумали…

Видно, маленький тигер очень любил поболтать. «Болтушка какая!» – подумала Танька, вполуха слушая, что этот полосатый еще про траву и больной живот скажет. Но потом ей надоело слушать:

– Слышь, полосатый, а у тебя поесть не найдется? – Танька вдруг почувствовала, что она голодная, целый день ничего не ела, а сейчас уже ночь.

Тигер запнулся на полуслове, задумался.

– Ты знаешь, я тут в одном доме живу…

– В доме!? – перебила Танька. Она никак не думала, что в темном лесу найдется хоть какой-нибудь дом, пусть не дворец, но хоть что-нибудь, хоть хижина.

– В доме! – эхом отозвался Тигер. – Тута один ученый долго жил, звериный язык изучал, диалекты всякие, мы с ним подружились. Он все говорил, что я его приручил, хотя не приручал я никого, этого ученого тоже не приручал. Потому что я до конца не понимаю, что такое – приручить? Это сделать ручным, что ли? А ручной – это как? Это который на ручках целый день сидит? Но у меня на ручках, то есть на лапах никто никогда не сидел, тем более целыми днями. Значит, никаких ручек, никаких приручений, я так думаю, потому что…

– Господи, какая болтушка! – сквозь зубы застонала Танька.

Но Тигер продолжал болтать про ручки и приручение, про то, что никто у него на ручках не сидел ни разу, так долго болтал, что Таньке это вконец надоело:

– Слышь, полосатый! – Танька запнулась, она не любила никого обижать. – Давай, поменьше болтать! Ты мне просто скажи – есть у тебя еда или нету? А если нету, то где найти можно еду в этом лесу?

Тигер так и замер с открытым ртом. Он был уверен, что говорит о самом интересном на свете – о приручении, о котором ему рассказал ученый, изучающий звериный язык в их лесу целых два года, построившем хижину, где теперь жил Тигер, улетевшем на своей самолетной тарелке, которая все два года стояла на большой поляне темного леса. Это было самое интересное на свете, а тут какая-то принесенная ветром кошка спрашивает про еду, про обычную простую еду. Тигер чуть не обиделся, но Танька ему на обиду времени не дала.

– Говори, полосатый! Найдется у тебя еда или нет?

Тигер задумался.

– А что ты обычно ешь?

– Обычно! Я ем свежую рыбку или вареную курочку, – скромно ответила Танька.

– Ну тогда у нас два пути: можно быстро смотаться в деревню и утащить там курицу, или же пойти на речку и попробовать поймать рыбу. Если поймаем, это будет быстро – ловим, потрошим, едим. А с курицей может быть очень и очень хлопотно. Во-первых, если проснутся собаки, они всю ночь будут гавкать и хозяев предупреждать, что кто-то хочет залезть в курятник. Дальше! Даже если собаки не проснутся сразу, курицы поднимут такой гомон куриный, что на десять километров будет слышно. Тогда и собаки проснутся, а за ними – люди, котором жалко курочкой поделиться, а у людей может быть копье. Это такая штука длинная, с ней лучше не связываться. Потому что…

– Пойдем ловить рыбу! – Танька была очень голодная и не собиралась еще полчаса слушать про трудности на куриной охоте.

– Пойдем! – как-то очень охотно согласился полосатый Тигер. Видно, ему очень не хотелось красть курицу в деревне, где можно встретиться с собаками и под копье можно попасть.

Он повернулся к Таньке длинным хвостом и потопал по тропинке, потом повернул в густую чащу, перепрыгнул через несколько поваленных деревьев. Танька легко за ним поспевала, она уже научилась не только видеть в темноте, но с носом чуять, что вокруг нее творится, а еще ушами слышать – куда полосатый топает.

А притопал Тигер на берег не очень большой реки. В ней журчала вода, кто-то квакал, ветки склонялись к самой воде и еле слышно ее рассекали. И, конечно, веяло от воды не теплом, а ночной сыростью. Танька поежилась и еще подумала, что плавать она, скорее всего, не умеет. Никогда не пробовала, но, скорее всего, не умеет.

Она оглянулась на Тигера, который и не собирался никуда плыть, он выделывал не совсем понятные вещи: становился на передние лапы, задние вытягивал вверх, но еще выше задних вытягивал куда-то вверх-вверх свой длинный хвост.

– Мда, хвост у него знатный! – подумала Танька даже с некой завистью.

А Тигер дотянулся знатным хвостом до какой-то очень высокой ветки, видно, загнул знатный хвост крючком, чтобы ветку зацепить и пригнуть к земле. Танька очень удивилась, когда увидела, что на ветке этой сидят, наверное, сто светлячков рядышком и светятся, как хорошая лампа у Принцессы в классной комнате.

– Во! – Тигер был доволен собой. – Вот на это мы будем рыбу ловить.

– На светлячков? – еще больше удивилась Танька.

– На свет, глупая! – Тигер продолжал изгибать ветку так, чтобы она светила прямо в воду.

Танька подумала, что «сам он глупый», но вслух этого не стала говорить. Ей любопытно было, и рыбки хотелось очень, с каждой минутой все больше и больше.

– Видишь? – Тигер показал, как в воде собираются совсем темные рыбы и начинают смотреть на свет. Их плохо было видно, они собирались, как какие-то темные деревяшки, но все же живые «деревяшки», они чуть изгибались они и плавниками шевелили.

– И как их поймаешь-то!? – Танька теряла королевское спокойствие.

– Обычно дело!

И Танька не успела ушами пошевелить, как Тигер быстро сунул лапу в воду и вытащил когтями не очень большого карася. Или не карася, Танька в этой рыбе плохо разбиралась. Один раз слышала, как повар во дворце сказал, что карасей привезли, но самих карасей так и не увидела.

Тигер бросил «карася» на большой плоский камень, а Танька прижала лапой его, чтобы не очень трепыхался.

– Так его же чистить надо!

– А ты проведи когтями против чешуи, он и почистится.

Танька попробовала, ей понравилось. Обычно ей еду в тарелочке приносили, да еще уговаривали, чтобы она рыбки поела. А здесь – точно никто уговаривать не будет, зато в Таньке охотница проснулась. Ее ноздри раздувались, мышцы играли на передних лапах и на задних, хвостом она себя прямо по боками била от счастья. И даже два раза сама в воду лапу запустила и двух «карасей» вытащила когтями, когтями.

Потом они натрескались свеженькой рыбки до ушей, до после хруста за ушами. Тигер показывал Таньке, как рыбу чистить, потрошить, как выбирать вкусные кусочки, а невкусные – в речку обратно выбрасывать. «Не пропадут! Раки доедят! Экосистема лесная!»

Последнее умное слово Танька не поняла, но расспрашивать не стала. Они лежали с Тигером на большом плоском камне, который даже за ночь не остыл и к утру был чуть теплый. Тигер щурился от первых лучей и солнечных зайчиков и, как всегда, болтал про что-то умное, а Танька слушала его чуть-чуть, чтобы вовремя сказать – угу! Ей нравилось, как Тигер свой хвост направо-налево перекидывает и порой Танькины лапы задевает. Это было щекотно, но не только – сытое сердечко от этого сладко замирало.

III

Так Танька стала дикой кошкой, лесной. Была королевской, да и осталась такой (королевское просто так из души не выбросишь, и осанку королевскую не потеряешь сразу), но теперь научилась быть дикой. Целую неделю она у Тигера узнавала, как ловить разную живность, больше всего ей нравилось тихо-тихо подкрадываться к гнезду куропаток, ловко спрятанное в куче хвороста или в кустарнике густом. Конечно, малышей она не хватала: в них и мяса меньше, чем пуха, и нехорошо как-то слабых обижать. Танька выслеживала дичь покрупнее. Иногда ее совесть мучала, что она живую птицу придушила и съела. Но Тигер правильно говорил: с голодухи и не такое сделаешь. Да в лесу все это считали порядком вещей: хищник ловит, птица улетает. Не успела – стала обедом. А успела – может долго гадости кричать с ветки, куда Танька не влезет быстро.