Берега закона

– Помогите… – прошептал он. – Вызовите… милицию… и «скорую» …

Потом сознание поплыло. Он слышал, как Анна Петровна стучит в двери соседей, как кто-то бежит вниз звонить. Видел расплывчатые лица, наклоненные над ним. Слышал далекий вой сирены. Боль смешивалась с гудящей пустотой в голове. Последней мыслью перед тем, как темнота поглотила его окончательно, было лицо Маркелова на газетной фотографии. И голос Гордеева: «Твоя принципиальность станет твоим же обвинительным заключением».

Очнулся он в белой камере боли. Больничная палата. Резкий запах антисептика. Тусклый свет лампы под абажуром. Голова гудела, тело ныло и горело, особенно спина и плечо. Рука в гипсе. Над ним склонился усталый врач.

– Очнулись? Не шевелитесь. У вас перелом ключицы, два ребра, сильная контузия, ушибы. Повезло – позвоночник цел. Кто вас так, товарищ прокурор?

Рашид попытался ответить, но голос был хриплым и слабым.

– В подъезде… напали… Не видел…

– Типично, – вздохнул врач. – Урки. Обозрели. Отдыхайте. Вам нельзя говорить.

Дверь палаты приоткрылась. В проеме стоял Волков. Его лицо было серым от усталости и… злости. Он кивнул врачу, тот вышел. Волков подошел к койке.

– Жив, – констатировал он без предисловий. – И это главное. Милиция уже тут была? Опрашивали?

Рашид кивнул с трудом.

– Знаю. Пустое дело. «Темный подъезд, не видел нападавшего». Следов – ноль. Свидетелей – только Анна Петровна, которая нашла тебя уже избитым. Расследование будет. Формальное. Как по Кольцову. – Волков сел на табурет, потер лицо. – Гордеев передал: ты на больничном. Надолго. Пока выздоравливаешь – о делах забудь. Особенно о СМУ-3. Оно уже благополучно… пересматривается. Сидорчук пишет объяснительные. Недостачи… списываются на «несовершенную систему учета во времена перестройки». Твои факты, Муратов, оказались дорогим удовольствием. Заплатил по полной. – Он посмотрел на Рашида. В его глазах не было осуждения. Была горечь и понимание. – Теперь ты понял цену фактов в нашем городе? И цену своего упрямства?

Рашид закрыл глаза. Боль, унижение, гнев, бессилие – все смешалось в один клубок. Они сломали его физически. Выбили из игры. Замяли дело. Маркелов выиграл этот раунд. «Метельщика сметают». Он был первым. Гордеев оказался прав вдвойне.

Волков встал, положил на тумбочку пачку печенья «Юбилейное».

– Выздоравливай. Не торопись. И… подумай. Действительно ли этот берег стоит того, чтобы за него умирать? Или может, стоит найти другой? Пока не поздно. – Он вышел, не дожидаясь ответа.

Рашид лежал, глядя в потолок. Белый, безликий, как бумаги в деле СМУ-3, которые теперь превращались в макулатуру. Его берег рушился. Закон, которому он служил, оказался бумажным тигром перед реальной властью денег и страха. «Патриарх» показал, кто здесь хозяин.

Внезапно в палату зашла медсестра.

– Вам передали, – сказала она, ставя на тумбочку рядом с печеньем Волкова черную телефонную трубку стационарного аппарата. – Звонили на пост. Попросили передать, что звонил… отец. Из Баку. Передал, что летит. Первым же рейсом. Сказал… – медсестра запнулась, – …сказал: «Держись, сынок. Я еду».

Рашид почувствовал, как к горлу подкатил ком. Глаза застилали предательские слезы. Отец. Его берег. Его опора. Тот, кто верил в Закон и в него. Отец летел в этот город, где Закон был посмешищем, а правду забивали трубой в подъездах.

Он сжал здоровой рукой край одеяла. Боль пронзила сломанное плечо, но это была другая боль. Ярость вернулась. Холодная, сконцентрированная. Не слепая, а расчетливая. Они сломали ему ребра, но не сломили дух. Они отняли дело, но не отняли правду, которую он знал. Они показали цену фактов. Теперь он знал цену их страха. Страха разоблачения. Страха перед упрямством того, кого не смогли сломать до конца.

Он посмотрел на телефонную трубку – символ связи с отцом, с его миром чести и веры. Отступать было некуда. Другого берега для него не существовало. Эта война стала его судьбой. И он только что получил первое боевое крещение. Кровью и болью. Выздоровление будет долгим. Но возвращение – неизбежным. И когда он вернется, он будет другим. Более опасным. Более осторожным. Более беспощадным к врагам Закона. «Патриарх» и его система еще узнают цену его упрямства. Он дал себе слово. Лежа на больничной койке, с переломанными костями, он начал планировать свое возвращение на поле боя. Война только началась по-настоящему

Глава 6: Костяк (ноябрь 1985 г.)

Больничная палата стала его крепостью-тюрьмой. Белые стены, запах лекарств, монотонный стук капельницы – все напоминало о сломанных ребрах, перебитой ключице и унизительной беспомощности. Но хуже физической боли была гнетущая тишина прокуратуры. Ни звонков от Волкова (после того первого визита), ни запросов от милиции по поводу нападения (формальное «расследование» зашло в тупик на второй день), ни даже язвительного окрика Гордеева. Его вычеркнули. Как будто Рашида Муратова, помощника следователя, принципиального и неудобного, никогда и не было. Дело СМУ-3 растворилось в архивах, Сидорчук остался на свободе, а Виталий Маркелов по-прежнему восседал в своей вишневой «Волге» или в кабинетах Дома Союзов, неприкосновенный «Патриарх».

Дверь открылась без стука. Рашид, дремавший в полузабытьи под действием обезболивающего, вздрогнул. Инстинктивный страх – образ коренастого Вити с трубой – пронзил его прежде, чем сознание распознало фигуру в проеме.

Ильдар Муратов. Высокий, подтянутый, но сейчас – сгорбленный под тяжестью чемодана и пережитого ужаса. Его лицо, обычно сдержанное и уверенное, было серым от бессонной ночи перелета, а глаза – запавшими, полными немой боли и ярости при виде изуродованного сына.

– Рашид… – вырвалось у него хрипло. Он бросил чемодан на пол, шагнул к койке, осторожно, словно боясь сломать сына еще больше, обнял его здоровое плечо. Руки отца, крепкие от работы с металлом, дрожали. – Сынок… Что они с тобой сделали?

Рашид не смог сдержаться. Комок подступил к горлу, предательские слезы жгли глаза. Он уткнулся лицом в грудь отца, в знакомый запах бакинской пыли, табака «Прима» и чего-то неуловимо родного, что было «домом». В этом объятии рухнула вся броня, вся показная стойкость. Он чувствовал себя не следователем, а маленьким мальчиком, избитым во дворе хулиганами.

– Ата, Отец… – прошептал он, голос сорвался. – Они… они просто…

– Молчи, сынок, молчи, – Ильдар гладил его по голове, сжимая зубы так, что скулы выступили белыми буграми. Его взгляд скользнул по гипсу, по синякам на лице Рашид – карте преступной наглости. В глазах Ильдара закипала ярость. Ярость отца, чьего ребенка тронули. – Я все знаю. Анна Петровна звонила в Баку. Рассказала. И этот Волков… он нашел меня в гостинице. Тоже рассказал. Про склад. Про Маркелова. Про Гордеева. Про всю эту… грязь.

Ильдар отстранился, сел на табурет, не отпуская руки сына. Его глаза стали холодными, аналитическими. Бакинский слесарь-судоремонтник, прошедший огонь и воду советской реальности, включая «разборки» на верфях, включал «режим осады».

– Теперь слушай меня внимательно, Рашид, – голос Ильдара стал тихим, но таким же твердым, как сталь балок, с которыми он работал. – Эти твари сломали тебе кости. Но они не сломали тебя. Понял? Не сломали. Ты – Муратов. У нас в роду не было трусов и предателей. Твой дед в сорок третьем под Сталинградом… – Он махнул рукой. – Неважно. Главное – ты жив. И теперь у тебя есть я. Мы будем биться вместе. Но не так, как ты начал.

– Как? – спросил Рашид, вытирая лицо здоровой рукой. Голос окреп. Ярость отца была заразной. – Гордеев отстранил меня. Дело закрыли. Милиция бездействует. Маркелов… он везде. Как бороться?

– Слепо ты полез, сынок, – покачал головой Ильдар, но без упрека, с горечью опыта. – На рожон. Как твой дед. Но времена не сорок третьи. И враг не в окопах напротив. Он – в системе. Владеет ею. Ты показал зубы, но не нашел слабое место. Ты атаковал Сидорчука – винтик. А надо бить по «механизму». По связям. По деньгам. И бить тихо. Пока они не ждут.

– У меня были факты! – вырвалось у Рашида.

– Факты – это хорошо. Но их надо уметь применить, – возразил Ильдар. – Ты бросил их Гордееву в лицо как вызов. А надо было – как ловушку. Ты испугал Сомову, вместо того чтобы взять ее под защиту сразу, тайно. Ты не нашел слабого звена. Кольцов? Он – жертва. Сомова? Ее убрали. Сидорчук? У него ордена и крыша. Кто следующий? Кто боится больше всех? Кто знает все ниточки, но не имеет брони партбилета или страха перед Маркеловым?

Рашид задумался. Образы мелькали: запуганная Лида, каменный Сидорчук, пьяный Кольцов…

– Бухгалтерия? – предположил он. – Там же должны быть документы… настоящие.

– Возможно, – кивнул Ильдар. – Но это рискованно. Или… – он прищурился, – …твой «афганец». Со шрамом. Он исполнитель. Низшее звено. У таких часто, длинные языки, если надавить правильно. Или… – Ильдар сделал паузу. – Тот, кто боится стать следующим Кольцовым. Кого Маркелов может в любой момент сдать, как Сидорчук сдал грузчика.

Две недели спустя.

Рашид, еще с перевязанными ребрами и рукой в поддерживающей повязке (гипс сняли), но уже на своих ногах, сидел с отцом в крохотной комнатке общежития. На столе – нехитрая еда из столовой и… толстая тетрадь в синей клеенчатой обложке. В ней – не факты из архивов прокуратуры, а знания Ильдара Муратова.

Отец провел эти две недели не только ухаживая за сыном. Он исходил Куйбышев вдоль и поперек. Он нашел старых знакомых. Не криминальных, а таких же, как он сам – рабочих с заводов, водителей, мелких служащих, переехавших из Баку или связанных с ним годами работы на Волге. Он пил с ними чай в курилках, «стрелял» сигареты, вспоминал старые времена. И слушал. Слушал шепот о «Патриархе», о его отце-начальнике из «Главкуйбышевстроя», о его делах в «Парусе» и аэропорту Курумоч. Слушал о страхах, о негласных правилах, о «крышах» и «откатах». Он не задавал прямых вопросов о СМУ-3. Он собирал «пазл» власти Маркелова.

– Вот, – Ильдар открыл тетрадь, тыча пальцем в аккуратные, но твердые записи. – «Парус». Его Маркелов не просто купил. Он его отжал у прежнего хозяина, некоего Арутюнова. Тот пытался судиться, но… сломался. Уехал. Говорят, его машину сожгли. Первый звонок. Аэропорт Курумоч… – Ильдар перелистнул страницу. – Там у Маркелова не просто бизнес. Там все. От стоянок и гостиниц до… – он понизил голос, – …щипачей и наркоты. И главное – там его люди. Управляющий – некто Черногоров. Бывший директор. Умер «от сердца». Очень вовремя. Теперь там верховодит человек Маркелова – Чернышов. А раньше там был армянин, Эмо Саакян. Крутой парень. Держал все. Пока не зазнался. И не полез на равных с «Папой». Кончилось плохо. Пулей. Списано на бытовуху. Но все знают. Страх. Вот основа его власти, сынок. Не только деньги. Страх. Кто следующий? Кто боится стать Эмо? Или Сидорчуком? Кто знает слишком много?

Рашид впитывал информацию. Его прежняя картина мира – черное и белое, Закон и Преступление – трещала по швам. Перед ним вырисовывалась сложная, мрачная машина влияния «Патриарха», построенная на деньгах, связях, коррупции и терроре. Бороться с ней в лоб было самоубийством. Гордеев оказался прав в этом. Но отец предлагал другую тактику – партизанскую войну. Найти трещину. Найти того, кто боится больше других.

– А Лида Сомова? – спросил Рашид. – Есть слухи?

Ильдар помрачнел.

– Есть. Нехорошие. Одни говорят – сгинула. Другие – что ее видели в каком-то селе под Чапаевском. Забитую, запуганную. Живет у какой-то тетки. Но проверить… опасно. Если она жива, то под колпаком. Ловушка, возможно.

В дверь постучали. Три коротких, четких удара. Рашид и Ильдар переглянулись. Не медсестра. Не сосед. Равиль осторожно поднялся, подошел к двери, заглянул в глазок. На площадке стоял Петр Волков. Лицо усталое, в руке – потрепанный портфель. Он оглядывался по сторонам.

Рашид открыл.

– Петр Николаевич? Заходите.

Волков вошел, кивнул Ильдару.

– Здравствуйте. Муратов-старший? Волков. – Пожали руки. Волков скинул пальто, оглядел скромную комнатушку. – Выздоравливаешь, Муратов? Выглядишь лучше.

– Потихоньку, – ответил Рашид. – Что привело?

Волков сел на единственный свободный стул, тяжело вздохнул.

– Принес… кое-что. Неофициально. – Он открыл портфель, достал несколько листков, снятых копиркой. – Это… выписки. Из материалов по СМУ-3. Того, что «пересматривается». Сидорчук написал объяснительную. Гениальную. Оказывается, часть материалов была передана на аварийный ремонт детского сада №147 по устной просьбе зама председателя райисполкома. Просьба устная, товарищ зам – в длительной командировке. Акт списания якобы потерян при переезде склада. Остальное – «погрешности учета». Дело благополучно закрывается. Гордеев уже завизировал.

Рашид сгреб листки здоровой рукой. Гнев закипел в нем снова. Цинизм был вопиющим.

– И это все?! После таких недостач?!

– Это – система, – мрачно сказал Волков. – Она перемолола твои факты. Но… – он сделал паузу, посмотрел на Рашида, потом на Ильдара. – Но пыль-то ты поднял, Муратов. И кое-кому это не понравилось. Сильно не понравилось. Гордеев… он не дурак. Он понимает, что если ты полез один раз и едва не погиб, но не сломался, то полезешь снова. И в следующий раз будешь умнее. Он… боится. Не Маркелова. Тебя. Твоей принципиальности, помноженной теперь на личную месть. Он боится скандала, который ты можешь устроить, если тебя снова попытаются убрать. Он боится, что ты пойдешь выше. В обком. В Москву. С криком о коррупции и покушениях на следователей.

Волков достал из портфеля еще один листок – приказ о кадровых перемещениях.

– Смотри. Гордеев выбил тебе… ну, не повышение. Перевод. Из следственного отдела – в отдел по надзору за следствием в органах МВД. Формально – шире полномочия. Фактически – ссылка. Ты будешь проверять законность действий милицейских следователей. Копошиться в их бумажках, а не в своих. Дали тебе время «на восстановление». Месяц. Потом – на новое место. Думаю, это его попытка… нейтрализовать тебя. Спрятать подальше от реальных дел.

И успокоить Маркелова. Мол, смотри, мы его убрали с твоей тропы.

Рашид смотрел на приказ. Отдел надзора за МВД. Это было далеко от строительных трестов и складов. Далеко от «Патриарха». Но… было ли это поражением? Или новой возможностью?

Ильдар первым понял.

– Милиция… – протянул он задумчиво. – Там свои порядки. Свои грехи. И свои… недовольные. Тот, кто бил тебя в подъезде… он ведь не с неба упал. Кто-то дал приказ. Кто-то знал твой маршрут. Кто-то в погонах мог прикрывать следы.

Рашид встретился взглядом с отцом. В глазах Ильдара горел тот же расчетливый огонь, что и в больнице. Волков смотрел на них обоих, словно видя рождение нового, более опасного союза.

– Ты что-то задумал, Муратов? – спросил он.

– Я выздоравливаю, Петр Николаевич, – ответил Рашид, складывая приказ о переводе. Его голос звучал спокойно, но в нем появилась новая, стальная нота. – И я благодарен за информацию. Неофициально. – Он подчеркнул последнее слово.

Волков кивнул, встал.

– Ладно. Береги себя. И… – он кивнул на тетрадь Ильдара, – …будь осторожен с «неофициальными» источниками. В этом городе стены имеют уши. А подъезды… зубы. – Он ушел, оставив в комнате тяжелую тишину.

Рашид взял синюю тетрадь отца. Его взгляд упал на имя: Эмо Саакян. Убит за то, что полез на равных с «Папой». Кто следующий? Кто в окружении Маркелова сейчас чувствует себя слишком уверенно? Кого «Патриарх» может счесть угрозой? Или… кого он уже готовит в жертву?

– Отец, – сказал Рашид, глядя на записи об аэропорте Курумоч. – Нам нужно узнать больше про этого Чернышова. Нового управляющего. И… про обстоятельства смерти Эмо. Неофициально. Очень тихо.

Ильдар усмехнулся, коротко, без веселья.

– У меня есть знакомый водитель. Возит начальство из аэропорта. Пьющий. Болтливый. И… должок мне имеет. Завтра схожу с ним «на чаек». – Он встал, потянулся. – А ты, сынок, отдыхай. Копи силы. Скоро тебе в новую контору. В самое логово. – Он кивнул в сторону приказа о переводе в отдел надзора за МВД. – Там свои волки. И свои ягнята. Ищи слабое звено. Ищи того, кто боится.

Рашид смотрел в окно. Над серыми крышами «хрущевок» висело низкое ноябрьское небо. Боль от ребер напоминала о цене ошибки. Но теперь у него был «костяк». Не только срастающиеся кости. Костяк воли. Костяк мести. И костяк поддержки – в лице отца. Он возвращался в игру. Не прежним наивным идеалистом, а раненым, но опытным бойцом, готовым бить не в лоб, а по швам империи «Патриарха». И его новым фронтом становились не только склады и кабинеты, но и темные улицы, шепотки водителей, страхи мелких сошек и грязные секреты милицейских участков. Война входила в новую, более опасную и скрытую фазу.

Глава 7: Аэропортские Тени (ноябрь 1985 г.)

Кафе "Стрела" у автовокзала было идеальным местом для неофициальных встреч. Пахло дешевым кофе, жареным луком от соседнего ларька с чебуреками и безысходностью. Пластиковые столики, липкие полы, вечно недовольная продавщица за стойкой. Сюда, на нейтральную территорию, Ильдар Муратов вызвал своего "источника" – водителя Виктора.

Виктор пришел с опозданием, шаркая стоптанными ботинками. Его лицо – красное, с паутинкой лопнувших капилляров на носу – светилось виноватой улыбкой. Запах перегара предшествовал ему на несколько шагов.

– Ильдар Константинович! Простите великодушно… Развоз затянулся… – забормотал он, пожимая руку Ильдара влажной, нерешительной ладонью.

– Ничего, Виктор, садись, – Ильдар кивнул на стул, отодвигая в его сторону бумажный кулек с чебуреками и две бутылки "Жигулевского", уже открытые. – Голодный? Бери. Холодно, греться надо.

Виктор не заставил себя уговаривать. Он жадно впился зубами в чебурек, жир стекал ему на поношенную куртку. Запил большим глотком пива, удовлетворенно крякнул.

– Эх, жизнь… – вздохнул он, вытирая рот рукавом. – Раньше хоть на "Чайках" возил, а теперь… ржавая "буханка", да полная пьяных делегатов после банкета в "Полёте". И все претензии – к водиле. – Он махнул рукой, брызгая пивом.

Ильдар терпеливо кивал, поддакивал, давая Виктору выговориться о дорогах, ценах, глупом начальстве. Пиво и горячая еда делали свое дело – язык водителя развязывался, осторожность притуплялась. Ильдар помнил долг: год назад в Баку он вытащил из серьезной переделки родного брата Виктора. Эта ниточка доверия была тонкой, но прочной.

– А как твой новый босс? – осторожно ввернул Ильдар, когда первая бутылка опустела наполовину. – Чернышов? Говорят, мужик суровый. Взял бразды после Черногорова?

Виктор на мгновение замер, чебурек на полпути ко рту. Его глаза метнулись по залу – полупустому, кроме пары дальнобойщиков у стойки.

– Николай Иваныч? – понизил он голос до хриплого шепота. – Суровый – не то слово. Дубина. Но дубина исполнительная. Пришел – и сразу кулаком по столу: "Порядок будет!". Не то что прежний… Вячеслав Федорович… – Виктор махнул рукой с презрением и страхом. – Интеллигент. Бумажки, отчеты… А что реально в порту творилось – в ус не дул. Потому и… – он постучал пальцем по височку. – Сердечко, говорят. Внезапно. Хотя… – Виктор наклонился так близко, что Ильдара ударило в нос перегаром и чесноком. – …кто его знает? Шептались… очень уж кстати помер. Как раз, когда Виталий Константинович… ну, ты понял… стал всерьез интересоваться портовыми делами. А Вячеслав Федорыч, он хоть и не лез, но бумажки-то его подписи носили. Мог и возмутиться, если б копнули… Вдруг. Вот и… – Виктор снова постучал по виску. – Удобненько.

Черногоров. Устранен. "Сердечный приступ". Удобно. Ильдар мысленно добавил эту строчку в свою "синюю тетрадь". Он протянул Виктору вторую бутылку.

– А до него… тот самый Эмо? Армянин?

Лицо Виктора резко помрачнело. Он отхлебнул пива, долго смотрел на запотевшее окно, за которым мелькали огни автобусов.

– Эмо… Армен Григорьевич, – произнес он тихо, почти с уважением. – Зверь.

Но зверь по делу. Кто пахал – тому и почет, и деньга. Кто воровал у "Папы"… – Виктор провел ребром ладони по горлу. – Жестко, но справедливо. Он все держал: стоянки, гостинку "Полёт", буфеты, точки… и всю "чернуху" – щипачей, барыг, девочек. Порядок был. Железный. Касса – полная. "Папе" – львиная доля, себе – прилично, нам – чтоб не рыпались. – Он замолчал, потом добавил мрачно: – Но зверь. Гордыня его сгубила. Чертова гордыня.

– Что случилось? – спросил Ильдар, разворачивая второй чебурек. Виктор машинально взял его.

– Возомнил себя чуть ли не «хозяином». Стал парить выше "Папы". Машины – круче, костюмы – дороже, бабы – шикарнее. На советах мог перечить. Слово лишнее в пьяной компании ляпнуть. А "Папа"… он такого не терпит. Совсем. – Виктор понизил голос до шепота, едва слышного под гул автовокзала. – Была пьянка. В "Полёте". Эмо разошелся… полез в спор с самим Виталием Константиновичем. Голос повысил. Палец, говорят, ткнул. Все замерли. Как мыши. "Папа" сидел – лицо каменное. Ни слова. Встал и вышел. А наутро… – Виктор сделал драматическую паузу, глотнул пива. – …нашли Эмо в его же номере. Пуля в затылок. Рядом – пистолет. И… записка. "Устал. Не могу больше". Все кивнули: самоубийство. Официально. Кто усомнился – те быстро поняли, что лучше кивать. С тех пор в Курумоче – мертвая тишина. Как в склепе. Чернышов – не зверь. Он – дубина на цепи. Исполнитель. Без мозгов. Делает, что скажут. И боится. Боится пуще огня. Как и все теперь. Знают – зазнаешься, станешь Эмо.

Ильдар слушал, не перебивая. Картина вырисовывалась четкая, жестокая. "Патриарх" – центр паутины. Устраняет конкурентов и непокорных хладнокровно, под маской естественных причин или самоубийств. Страх – цемент его власти. Эмо – страшный пример для всех: "Не высовывайся. Знай место. Иначе – пуля или сердечный приступ".

– А сейчас кто заправляет… "чернухой"? – осторожно уточнил Ильдар.

Виктор пожал плечами, доедая чебурек.

– Формально – Чернышов. Но реально… – он оглянулся с привычной опаской. – …реально, говорят, люди "Большого" приезжают. Саши Болотова. Из города. Контролируют точки. Сборы забирают. Чернышов только кивает. Он дубина. Боится стать следующим Эмо. – Виктор допил пиво, смял бутылку. – Страшно, Ильдар Константинович. После Эмо. Раньше хоть знал, чего ждать. Теперь – тишь да гладь. А под ней… – он пошевелил пальцами, изображая что-то ползучее, – …не пойми что. И чуешь, что в любой момент тебя может смести бульдозер. Просто так. Ни за что.

В глазах Виктора Ильдар увидел искренний, животный страх мелкого винтика в огромной машине. Этот страх делал его болтливым, но и уязвимым. Нужно было закругляться.

– Понимаю, Витя, – сказал Ильдар, кладя ему на колени оставшийся чебурек. – Держись. И спасибо. Поговорили по душам. Брат твой как? В Баку?

– Да, слава Богу, – оживился Виктор. – Работает. Семья. Спасибо вам еще раз, Ильдар Константинович… – Он встал, замялся. – Я… я побегу. Автобус мой скоро…

– Иди, иди, – кивнул Ильдар. – Береги себя. И поменьше этого… – он показал на пустые бутылки.

– Понимаю, – Виктор виновато улыбнулся, сунул чебурек в карман телогрейки и зашагал прочь, быстро растворившись в толпе у автовокзальных дверей.

Ильдар остался сидеть. Гул автовокзала, крики диспетчеров, рев моторов – все это отступило. В голове звучали слова Виктора: "Страх", "дубина Чернышов", "Большой Болотов", "Эмо – самоубийство", "Черногоров – сердце". Страх был фундаментом власти Маркелова. Но страх – это и слабость. Боящийся человек – потенциальный предатель. Боящийся человек может сломаться.

Он поднялся, заплатил за чебуреки продавщице. Ключевая фигура для давления теперь была ясна: Николай Чернышов. Управляющий аэропортом. "Дубина на цепи". Знаток всех грязных тайн Курумоча. И смертельно боящийся стать следующим Эмо. Если посеять в Маркелове сомнения в надежности Чернышова… Или дать самому Чернышову понять, что его готовят в козлы отпущения… Тогда в монолите империи "Патриарха" может возникнуть трещина.

Он вышел на холодный ноябрьский воздух. План созревал. Нужно было обсудить его с Рашидом. И решить, как использовать этот страх. Тихо. Точно. Как нож в темноте. Первый шаг в их контрнаступлении был сделан. Они нащупали слабое звено в броне "Патриарха". Теперь предстояло нанести точечный удар.

Глава 8: Серые Бумаги (декабрь 1985 г.)

Прокуратура области. Тот же коридор с запахом старого дерева, пыли и власти, но другой поворот. Дверь с табличкой: «Отдел по надзору за следствием в органах МВД». Для Рашида это был не просто кабинет – это была ссылка. Тихое захолустье прокурорской системы, куда Гордеев сослал неугодного «возмутителя спокойствия».