Когда поют цикады

Тем временем ее дружба с Селией расцветала пышным цветом. Женщины обменивались сообщениями и всякими полезными ссылками в интернете. Единственной тучкой, пробежавшей по голубому небосводу их отношений, явился несколько неловкий званый ужин с мужьями. Элис ожидала увидеть в Оливере стереотипного варвара, пробившегося в высшую сферу, однако он оказался остроумным, любезным и донельзя обаятельным красавцем с выдержанным в дубовой бочке голосом и вытесанным из гранита лицом. Даже шрам от глаза до виска выглядел у него шикарно – воображение так и рисовало, будто он получил его на дуэли с каким-нибудь щеголеватым эрцгерцогом. Джефф, явственно напуганный обстановкой, принялся строить из себя бунтаря, третируя собравшихся гостей высказыванием взглядов, которых, как прекрасно знала Элис, в действительности он не придерживался. Однако Селия угомонила его с исключительным изяществом. Ею можно было только восхищаться. Элис даже не знала, как бы она выжила в Эмерсоне без нее.

Но вот и она, точно в срок, собранная и безупречная, как и всегда.

– Ты в порядке? – осведомилась подруга после приветственных объятий. – Вид у тебя несколько задерганный.

– Да обычные заморочки дома.

– Чуткости, значит, у Джеффа не прибавилось?

– Да конечно! – фыркнула Элис.

Селия сочувственно нахмурилась. Она была в курсе ее разлада с мужем. Попив воды, они по обыкновению заказали салат дня и принялись наверстывать упущенное. Обсуждали коллег и планы на лето. Затеянную Селией реконструкцию заднего патио. Геркулесовы труды Оливера на работе, из-за которых ей пришлось провести еще одну ночь в одиночестве.

– И надолго он уехал?

– Да к вечеру уже вернется, – ответила Селия. – Вообще-то, я отчасти даже рада, что его не было дома прошлой ночью.

– Это почему же?

– Не знаю, как он отнесся бы к тому, что Джек провел ночь с Ханной.

– Ах, ну да.

– Мы же сами не возражаем, верно?

– Я-то не возражаю, но что-то мне подсказывает, что ты не в восторге.

– Просто мне кажется, что они еще не готовы к этому.

При обычных обстоятельствах Элис отмахнулась бы от опасений подруги, списав таковые на некоторую ее старомодность, однако ей вдруг вспомнилось измученное выражение лица Ханны в том жутковатом свете из холодильника.

– Возможно, ты и права. Ночью на кухне я натолкнулась на Ханну, всю в слезах.

– О боже! Она сказала, в чем дело?

– Толком ничего.

– Дело в том, что Джека тоже что-то терзало, когда он приплелся сегодня утром.

Элис молчала, ожидая продолжения.

– Просто создается впечатление, что нам не следовало им разрешать, – вздохнула Селия. – Ясное дело, они все равно будут заниматься, чем им вздумается, но позволять им проводить ночь вместе представляется несколько чересчур для старшеклассников.

Здесь Элис могла бы поспорить, однако она вполне отдавала себе отчет, что ее взгляды могут расходиться с общепринятыми. Сама она впервые ночевала с парнем, когда ей было пятнадцать. Осложняло дело то обстоятельство, что он являлся помощником пастора в церкви ее отца. Как и то, что он был женат.

– Я переговорю с Ханной, – пообещала она.

– И мне все-таки хотелось бы знать, в чем заключалась драма.

– Накачаю ее вином и вытяну все подробности.

Селия улыбнулась. Решила, что подруга просто шутит.

– Стало быть, все было в шоколаде, пока они находились у вас дома, – предположила Элис.

– Ты о чем? – удивилась Селия.

– Об их времяпрепровождении до того, как они пришли к нам. Они же были у тебя, верно?

– Нет. Джек ушел сразу после ужина. Сказал, идет к вам.

– Ты уверена?

– Уверена. Он даже повторил это утром.

– Не-не, они точно объявились только после полуночи.

Пару секунд женщины лишь молча смотрели друг на друга.

– Может, заходили к Кристоферу, – предположила наконец Элис.

– Почему же так и не сказали?

– Да бог с ним, – махнула рукой Элис. – Главное, что они были вместе.

Однако Селию это отнюдь не успокоило.

– Все-таки странно, что им понадобилось нам врать.

– Ничего странного. Единственный раз, когда я сказала родителям правду, было, когда я заявила им, что ненавижу их.

Попытка Элис разрядить обстановку явственно оказалась неудачной.

– Значит, тебя это не беспокоит? – спросила Селия.

– Не так чтобы очень.

– Что ж, полагаю, тебе-то ситуация видится по-другому.

– Ах, «по-другому»? Потому что я не прихожусь ей матерью? – возмутилась Элис.

– Прости. Я не так выразилась.

– Знаешь ли, я все-таки стараюсь!

– Знаю. И у тебя прекрасно получается. Вычеркни эту фразу из протокола. Я глупость сказала.

Элис решила не развивать тему, хотя ей и не верилось, что это была простая оговорка. Селия явно не единожды предавалась размышлениям на предмет различий между матерью и мачехой. Подали салат. Нанизывая на вилки латук, женщины продолжили болтовню, хотя теперь между ними и ощущалась некоторая натянутость. Элис гадала, что еще Селия думает о ней в глубине души, где определенно витали разные мысли. Вот только Элис сомневалась, что желает исследовать эти глубины.

А потом в дверях кухни возник Мишель, отправляющийся на традиционный осмотр своих владений, и душевные глубины подруги разом вылетели у нее из головы. Мужчина заметил ее, однако после секундной заминки направился к другому столику, затеяв с сидевшими за ним разговор в присущей ему серьезной, но дружеской манере. Вызывающей ощущение, будто ты единственный посетитель ресторана. Селия меж тем пустилась в повествование о какой-то женщине, которая чем-то там занималась. Элис рассеянно ковырялась в тарелке. Мишель остановился у другого столика, затем у следующего. Неспешно развлекался. Наконец, подошел к ним.

– Как вам винегрет?

– Как всегда, восхитительно, – отозвалась Селия. – По-настоящему свежую свеклу сейчас едва ли где встретишь.

Мужчина перевел взгляд на тарелку Элис.

– А вы как будто не в восторге.

«Да что ты? – подумала она. – От тебя ни ответа ни привета вот уже четыре дня, а мы тут обсуждаем корнеплоды?»

– Кстати, Мишель, может, вы нам кое-что проясните? – вмешалась подруга. – Вчера вечером дети были у вас?

Вежливую улыбку с него как рукой сняло.

– А разве не у вас?

Селия покачала головой.

– Но Кристофер сказал…

Мужчина осекся на полуслове. Похоже, известие искренне его огорчило. Напрасно Селия и Элис ожидали окончания, Мишель упорно молчал. А через мгновение двери кухни распахнулись, и его поманил затюканный помощник. С вежливым кивком, адресованным пространству между женщинами, он немедленно удалился. Подруги недоуменно переглянулись.

– Так где же они все-таки были, черт побери? – пробормотала Селия.

Мишель

Ему совершенно не доставило удовольствия столь внезапно покинуть женщин. Элис подобному обращению точно не обрадуется. Да что уж там, его бегство озадачило даже Селию, всегда такую чинную и любезную. Тем не менее сначала ему необходимо было разобраться, что происходит с его сыном, и только тогда ситуацию можно будет обсуждать с другими. Так что лучше было просто уйти, а извинения отложить на потом.

На кухне он немедленно погрузился в работу. Блюдами дня были винегрет и камбала с виноградом, но постоянно заказывали и множество порционных блюд. Обычно занятия кулинарией полностью рассеивали дурные мысли. Весь мир сжимался до размеров очередной тарелки. Но только не сегодня. Тягостные раздумья упорно его не оставляли: Кристофер солгал ему. Сказал, будто гостил у Джека, тогда как у Джека его не было. Теперь Мишель гадал, была ли это единственная ложь сына. За последнее время Кристофер несколько раз возвращался домой поздно, по его словам, задерживаясь у друзей. А в прошлую субботу ночевал в доме бабушки Джека. Может, и это было ложью?

Мишелю ужасно хотелось рвануть домой, разбудить сына и заставить его объясниться, где он пропадал, почему вернулся так поздно, да еще в таком состоянии. Однако ланчи по средам неизменно собирали уйму народа, а оставлять дела на Джерома и Софию грозило катастрофой. Так что придется потерпеть. Но как только он освободится, сразу же задаст мальчишке. Ну сколько раз Мишель говорил ему: «Я должен знать, где ты!» Это правило номер один. Непосредственно за которым следует правило номер два: к полуночи быть дома. Точка. Никаких исключений, если не оговорено иное.

Кристофер явился домой уже под утро, в четыре часа, когда Мишель всерьез подумывал о звонке родителям Джека, перспектива чего его абсолютно не вдохновляла. Вид у сына был усталый, расстроенный и неприятно удивленный фактом бодрствования отца. Воротник его рубашки был поднят, и на протяжении всего разговора он так и не снял куртку. Сперва Мишель испытал невыразимое облегчение, затем его охватило замешательство. Никакой машины перед домом не останавливалось. Кристофер, что, протопал все три километра от дома Джека пешком? Почему не позвонил? Однако первая серия вопросов была встречена молчанием, и тогда Мишель – с трудом веря, что вообще произносит эти слова, – строго спросил, не употреблял ли Кристофер алкоголь или наркотики. На это ответ последовал, хотя и лишь в форме выразительного мотания головой. Далее в таком же духе и продолжалось. Ответы на лавину вопросов сводились к молчанию, пожатию плечами или невразумительному бурчанию. Мишель начал выходить из себя. Никогда прежде сын так себя не вел. Порой ударялся в слезы, мог заупрямиться или огрызнуться. Но всегда внятно разговаривал.

– Ты вообще помнишь последние несколько часов своей жизни? – взорвался в конце концов Мишель. – У тебя амнезия, что ли? Может, тебе мозг нужно обследовать?

Вопросы безжалостные, оба от отчаяния. И по-прежнему безрезультатные.

– Кристофер, отвечай!

Но тот просто уселся, еще глубже погрузившись в какую-то невыразимую муку. Мужчина вынужден был отступить. Открытая конфронтация результата явно не приносила. Мальчишка едва на ногах стоял. Ему необходимо было выспаться. Поэтому Мишель отправил сына в свою комнату, предварительно велев не покидать дома до его возвращения из «Папильона». Он позвонит в школу и извинится за его отсутствие. А как только вернется, они поговорят, и на этот раз отмалчиванием и ужимками отделаться не получится.

Все дело в девушке. Да почти наверняка. Это вполне объясняло бы, почему Кристофер в последнее время стал таким раздражительным и скрытным. Мишель уже несколько недель подозревал, что тут замешан кто-то еще, пускай даже сын ничего и не рассказывал. Вот только кое-что не сходилось. Кристофер водился с Джеком и Ханной. Тогда должен быть еще кто-то. Должна быть девушка.

Не раз Мишеля подмывало потребовать от сына объяснений его угрюмой раздражительности. Вот только это было не так-то просто, поскольку сам он тоже кое-что скрывал. Как он мог призывать к открытости, если втайне спит с чужой женой? Как мог втолковывать сыну, что правильно, а что нет, если сам грешит? Возможно, Кристофер даже знал. Что-нибудь случайно заметил или услышал. А скорее, интуитивно почувствовал отцовское лицемерие. И тогда все его поучения о правильном и неправильном автоматически становились ложью. Получается, ему-то самому можно быть скрытным и увертливым. Можно с головой бросаться в омут безрассудства и страсти.

И вот теперь, готовя телячье рагу, фаттуш и камбалу, Мишель осознал, что выяснение отношений с Кристофером сводится к Элис. К проблеме с Элис. Пока он ее не разрешит, требовать чего-либо от сына у него попросту нет права. Нет права на что-либо вообще. А если он будет продолжать избегать любовницы, то проблема никогда и не решится. Ее внезапное появление сегодня в ресторане ясно дало это понять. Женщина вроде Элис просто так ни за что не отстанет.

Мишель все никак не мог понять, как же получилось, что отношения с ней зашли так далеко. Он вовсе не искал любовницу. Но она свалилась словно снег на голову, и все завертелось как будто помимо воли – и его, и ее. Впервые после смерти Марьям эмоции взяли над ним верх. И ему было хорошо. Даже лучше, чем хорошо. Отрицать это было бы лицемерно. Они вместе смеялись. А когда в последний раз он смеялся? И еще секс, непринужденность. Как бы кощунственно это ни звучало, но с женой у него подобного и близко не было.

Тем не менее дальше так продолжаться не могло. Отношения пошли бы на спад, пламя угасло бы. Мишель знал это и полагал, что Элис это тоже очевидно. Но затем, четыре ночи назад, она сделала предложение. Развод. Да не просто развод, а такой, что позволил бы ему осуществить мечту, что он лелеял с самой юности. Вот только это было неправильно, брать чужую жену и деньги. Неправильно разрушать брак, даже такой несчастливый, как у Элис.

Тогда Мишель ничего не сказал, хотя ответ, само собой, был «нет». Он уверял себя, что промолчал, потому что не хотел расстраивать Элис. Однако, если быть до конца честным, его в высшей степени искушала перспектива быть вместе с ней, безраздельно и открыто. Да, в глубине души ему не хотелось ее терять. Не хотелось снова становиться тем, кем он был до встречи с ней. Не хотелось возвращаться к пустым дням, бегущим один за другим подобно муравьям, которые усердно воздвигают муравейник, не ведая зачем. Более того, после разрыва одиночество станет еще мучительнее, поскольку вскорости сын начнет учиться в колледже. И эта перспектива представлялась Мишелю невыносимой.

И все же это было неправильно. Уж точно по тем понятиям греха, что ему привили в раннем детстве. Пускай после смерти жены Мишель и отрекся от религиозных убеждений, ему по-прежнему представлялось неправильным обманывать и таиться по углам, покушаться на деньги чужого человека. Они с Элис могут хоть в лепешку расшибиться, как выйдут из тени, все равно для соседей, клиентов и сына их изначальный грех никуда не денется – грязное пятно и его вонь так же и будут оскорблять взор и обоняние окружающих.

Наплыв посетителей спал. Элис давно ушла, София отправилась на перерыв. Мишель проверил мобильник на предмет сообщений от сына. Ничего. Наверняка все еще спит. Не было никаких посланий и от Элис – что, на его взгляд, тоже являлось хорошей новостью. Среди обычного спама и рабочих вопросов ему попалось принятое пару часов назад уведомление о введения режима изоляции в школе, и вот только-только поступило известие о его отмене. Мишель не особо встревожился бы, даже если бы сын и пошел сегодня на учебу. Ох уж эти американцы с их извечной паранойей. Будь люди столь чувствительными во времена его детства в Бейруте, его из дома вообще никогда бы не выпускали. И никого бы не выпускали. Впрочем, подобная мера, возможно, и пошла бы на пользу.

Еще час Мишель занимался готовкой ужина и приемом поставок, после чего отправился домой. Что было не в его обыкновении – как правило, в ресторане он оставался до конца ужина. Работая или, в последнее время, встречаясь с Элис. Пока мужчина катил по городу, на него навалилось такое знакомое и неотвязчивое ощущение. Он испытывал его время от времени с тех самых пор, как почти четыре года назад переехал сюда. Ощущение, что есть в его новом городе что-то неладное. Мишель понимал, что чувство это неразумное. Ведь Эмерсон представлял собой идеальное место для проживания. Уровень преступности низкий, кругом чистота, пробки кратковременны, да и то лишь по окончании занятий в школе. Здесь вращались деньги – и большие деньги, – однако в глаза это не бросалось – во всяком случае, не как в крупных городах. Скорее, ощущалось наподобие прохладного ветерка, ободряющей руки. Да и потом, Мишель всю свою жизнь проводил в дорогих ресторанах и потому среди богатых чувствовал себя совершенно свободно. Город был белым, да, но не исключительно. Обитали здесь и чернокожие, и китайцы, и арабы, и мексиканцы. По утрам они тоже покидали свои дома за миллион долларов и вбивались в свои бегемотоподобные «Шевроле-Сабербаны», чтобы развезти любимых чад по прекрасным блестящим школам, заводили свои немецкие седаны, чтобы отправиться на работу – в больницы, банки или адвокатские конторы.

Переезд в Эмерсон был самым простым решением, что ему пришлось принимать после смерти Марьям. Когда Мишель прознал, что свободно место под ресторан на главной улице, он пустил в ход все свои связи для привлечения капитала. Переезд приурочил к началу обучения Кристофера в старших классах, чтобы в девятый класс сын пошел на новом месте. После нескольких пугающих недель мальчишка полностью освоился. По правде говоря, Мишель предпочел бы, чтобы в лучших друзьях у него числился не Джек Пэрриш, но Кристофера тот более чем устраивал. Успех же ресторана превзошел все ожидания. Уже через год столики на выходные резервировали за месяц. Он мог готовить все, что ему вздумается. Гора долгов потихоньку убывала. И он даже начал думать, что городок, пожалуй, и вправду станет для него родным.

Поездка до Смит много времени не отняла. Для Эмерсона то была немного странная и единственная в своем роде улочка, застроенная кирпичными домиками, которые итальянские каменщики соорудили для себя, пока трудились над воздвижением особняков для местных. Теперь же строения служили первоначальным жилищем для молодых семей и нетипичных новоселов вроде Мишеля. Не то чтобы данная опция была дешевой. Его относительно скромный дом с тремя спальнями обошелся ему в восемьсот тысяч. А примыкающий к нему и вовсе стоил в три раза больше. Но место было тихим, чистым и безопасным. Никто здесь не беспокоил.

Но только не сегодня. Когда Мишель подъехал к дому поближе, на крыльце он заметил двух человек. Женщину, чернокожую, и мужчину, белого, который как раз собирался пустить в ход латунный дверной молоток. Оба обернулись, когда он свернул на дорожку. Выражения их лиц подтвердили ему то, что он и так уже знал. Эта пара ничего не продавала.

Мишель выбрался из машины и направился к ним, медленно и осторожно, словно бы допуская возможность немедленного бегства.

– Мишель Махун? – осведомилась женщина, когда он приблизился на расстояние слышимости.

Теперь он увидел у них на шеях золотые значки детективов.

– Мы из полиции, – подтвердила его наблюдение женщина. – Нам необходимо поговорить с вашим сыном.

Вторая половина среды

Селия

Селия понимала, что паниковать нельзя. Режим изоляции мог означать что угодно и обычно не означал совершенно ничего. Прошлой осенью его объявили, когда в течение часа в школу дважды позвонили и бросили трубку. А когда Скотти учился в двенадцатом классе, режим ввели после сообщения о стрельбе в школе в Конкорде, что километрах в тридцати от них. К тому же тревога оказалась ложной. О чем действительно стоило беспокоиться, так это о сигнале «Укрыться на месте». Таковой подразумевал, что волк уже не у порога. Он в самом доме и проделывает то, чем обычно занимаются волки.

Оповещение Селия увидела только по выходе из ресторана. Оно пришло почти час назад – у нее было правило не проверять телефон во время еды, поскольку считала это невежливым. Она набрала Оливера еще по пути к машине. Муж тоже получил уведомление о введении режима изоляции и уже позвонил Барту Цорну, начальнику полиции и другу. Сам он как раз выписывался из стамфордской гостиницы. Обеспокоенным не казался – впрочем, таковым он не казался никогда. Оливер относился к тому типу людей, чей пульс в кризисной ситуации, как ни удивительно, замедляется. Затем Селия отправила сообщение Джеку, с наставлением соблюдать осторожность и просьбой сообщить, что происходит.

Хотя родителям настоятельно рекомендовали держаться подальше от школы, она все-таки проехала мимо здания. Увиденное успокоило ее: перед входом маячила одна-единственная патрульная машина, полицейский в которой скучающе пялился в телефон. Дома Селия включила эспрессо-бандуру, испытывая острую потребность в дополнительной порции кофе. Пока аппарат разогревался, зазвонил телефон. На экране высветилось имя Милли Уильямс. И хотя обычно Селия предоставляла звонки отъявленной сплетницы автоответчику, сегодня она ответила сразу же.

– У Бондурантов произошло убийство! – задыхаясь, выпалила Милли.

– Что-что?

Та повторила. Селию обдало холодной волной ужаса.

– Боже мой! Билл или Бетси?

– Никто из них. Какая-то девушка.

Что означало, что жертва не из детей Бондурантов. У них было трое сыновей. Ах, теперь-то два.

– Что за девушка?

– Пока неизвестно.

– Кого-нибудь арестовали?

– Полиция молчит, – затараторила Милли. – Но я точно знаю, что Билла и Бетси в городе не было. А Оливер что говорит?

– Он тоже в отъезде. Но уже скоро вернется.

– Перезвони мне, если он что прознает. Мы тут вроде как с ума сходим.

– Обязательно.

Селия дала отбой, все еще пытаясь осмыслить только что услышанное. Убийство? У Бондурантов? Она вдруг очень пожалела, что рядом нет Оливера. Конечно же, прямо сейчас у нее на заднем дворе орудуют четыре здоровых мужика, вооруженных разнообразными острыми инструментами. Такие отпугнут любого психопата-убийцу, разгуливающего по городу. И все же. Ей будет гораздо спокойнее, когда муж вернется.

Внезапно позади раздался сдавленный хрип, и женщина так и подскочила на месте. Но это оказался всего лишь приготовленный кофе. Поморщившись, она сделала первый глоток, и тут перезвонил Оливер.

– Перво-наперво, Барт говорит, поводов для беспокойства нет, – сообщил он. – Режим изоляции введен лишь в качестве меры предосторожности. Судя по всему, в городе произошло убийство.

– Да, я слышала, жертва – какая-то девушка.

– Так и есть.

– Но кто она такая?

– Не местная. Больше он ничего не сказал.

– Значит, тревожиться не о чем?

– Судя по характеру нападения, это единичный случай.

После разговора с мужем Селия вновь отправила Джеку сообщение, поскольку он до сих пор не ответил на первое. И хотя тревога отступила, новость все равно в голове у нее не укладывалась. Убийство. В Эмерсоне. У Бондурантов. Лишнее напоминание, что, несмотря на все системы сигнализации, угрозу вооруженного отпора для злоумышленников да полицию, оснащенную получше армий некоторых стран третьего мира, они все-таки тоже были уязвимы.

С чашкой кофе Селия перебралась в залитый солнцем альков, где принялась просматривать новости на компьютере. Новых фактов не вскрылось, хотя «Твиттер» бурлил версиями и домыслами. Кто-то заявил, будто убийство произошло в ходе неудавшейся попытки ограбления. Другой брякнул, что жертва приходилась Биллу любовницей. Выложили фотографию Локаст-лейн, запруженной полицейскими машинами и служебными фургонами. Зрелище выглядело пугающе неестественным, словно стая акул в бассейне загородного клуба.

Однако детям ничего не угрожало, и это было главное. Мысли женщины вернулись к гораздо более насущному вопросу: как же ей поступить с сыном, когда его отпустят из школы. Этот аспект воспитания – добиваться соблюдения дисциплины – ей всегда был не по душе. Здесь нужно действовать аккуратно, чтобы не переборщить. Селия воспитала трех подростков и прекрасно понимала, что ложь – явление вполне естественное. Однако в данном случае вранье представлялось лишенным смысла. Во всяком случае, сама она такового совершенно не улавливала. Ну зачем Джеку было говорить, будто он у Ханны, в то время как он находился где-то в другом месте? Он же имеет право ходить, куда ему вздумается. Через несколько недель ему исполнится восемнадцать, а еще через несколько месяцев он начнет учиться в колледже. Ему предоставлена вся свобода, о которой мальчишка только может просить. Три года назад он самостоятельно добирался до теннисного лагеря во Флориде. Прошлым летом, тоже без сопровождения, летал в Лондон к дядюшке. А всего несколько дней назад провел ночь в Бостоне с Ханной и Кристофером. И все равно смотрел ей в глаза и врал.

Селия задумалась, не позвонить ли Оливеру, чтобы узнать его соображения на этот счет, однако здесь существовал риск разбередить былую напряженность между отцом и сыном. В последнее время в их отношениях царил мир, и нарушать относительную идиллию было бы неразумно. Касательно Джека Оливер имел склонность слишком остро реагировать, раздувая мелкие преступления до уровня дел федеральной юрисдикции. К Дрю и Скотти подобной строгости он никогда не проявлял. Почему? Потому что они боготворили его. И не вызывали таких сложностей, какими отличался их младший брат. Им и в голову не приходило перечить отцовским планам для них. Каким заниматься спортом (лакроссом и бейсболом), в каком колледже учиться (в Дартмутском или в крайнем случае Амхерстском), какую карьеру избрать (юридическую или финансовую) – старшие сыновья всегда прислушивались к Оливеру. Селию поражало, с какой легкостью ему удавалось внушать уважение – без проявления суровости, без малейшего намека на грубость, каковые ее собственный отец, грозный Джон де Визер, изливал на своих отпрысков без малейшего стеснения.

Но вот с Джеком неизменно выходило по-другому. Он противился родительской власти с самого детства. В то время как Оливер, в своей обычной спокойной и рассудительной манере, не уступал ни сантиметра. Мальчика он любил, в этом не возникало сомнений. Не исключено, даже больше остальных. Но он был строг с ним. Возможно, потому что под поверхностными различиями их объединяло врожденное упрямство. Если Дрю и Скотти и расстраивали их редкие страйк-ауты в матчах Малой лиги, они были способны стряхнуть с себя досаду еще до ухода с поля. Джек же зверел с каждым промахом по мячу, что твой король Лир в голой степи.