Король

Эта уловка, подумалось мне, скорее принесет успех, но я недолго испытывал облегчение: король тут же приказал Генри Тьютону взять одну из четырех наших новых лошадей и скакать в Горицию. Там он должен был запросить у властей разрешение на безопасный проход, проводника и обращение в соответствии с Божьим миром – церковным правилом, защищавшим от насилия тех, кто принял крест. Стянув с пальца дорогой перстень с рубином, Ричард вручил его Тьютону, сказав, что он послужит залогом доброй воли.

Большинство наших спутников, собравшись у пылающих костров в ожидании горячей пищи, ничего не заметили.

Но у меня в голове не укладывался столь рискованный ход.

– Вот так он себе представляет путешествие в тайне? – шепнул я де Бетюну.

– Я с тобой согласен, Руфус, но он наш господин. – Видя выражение моего лица, рыцарь добавил: – Попробуешь перечить ему – пеняй на себя. Настроение у него прескверное.

Я понимал, что де Бетюн прав. Во время плавания король был настроен вполне благодушно, но высадка с корабля у черта на куличках, долгий путь по грязи до убогой деревни, едва живые клячи с провисшими спинами – других лошадей там попросту не было – и известие о том, что Мейнард приходится племянником Конраду, больно ударили по Ричарду. Если невозможно выдать себя за гордого тамплиера, пусть хотя бы изображает богатого и влиятельного паломника. Видя непреклонность на лице государя, я понял, что переубедить его не получится, и решил зайти с другой стороны.

– Сир, разрешите и мне пойти, – сказал я, добавив, что хочу поупражняться в немецком, а Генри – хороший учитель.

Этого оказалось достаточно. Ричард даже выделил мне одну из оставшихся трех кляч – костлявую гнедую кобылу.

Мы выехали немедленно. Не успели мы проскакать и сотню шагов, как завязался разговор.

– Ты хочешь учить немецкий?

Генри говорил с резким акцентом, его даже не всегда удавалось понять.

– Да.

Мне не хотелось сознаваться в своих истинных намерениях. Генри был прямолинейным парнем, и я уже видел, как он заявляется в замок Гориции, громко извещая обо всех поручениях Ричарда. Я же надеялся использовать более тонкий подход и, если удастся, не извлекать на свет перстень с рубином.

Генри я ничего не сказал – простой и послушный, он намерен был точно исполнить поручение короля. В наказание мне пришлось всю дорогу до Гориции выслушивать скучное и назидательное изложение основ немецкого языка. На самом деле я ворчу – Генри оказался вполне сносным учителем, и за эти мили я узнал больше, чем за всю дорогу из Утремера.

Гориция стоит у подножия горы, на которой угнездился замок, твердыня Энгельберта. Сам город тоже был обнесен стеной, на главных воротах стояли стражники, но, к моему облегчению, они беспрепятственно пропустили нас.

– Не очень-то глазей по сторонам, – вполголоса посоветовал Генри.

Я стал вести себя сдержаннее. После двух месяцев в море, с кратким заходом в Рагузу, еще более захудалый городишко, чем Гориция, я глядел на все с детским восторгом. Генри прав, напоминая о деле, подумал я, но мы ведь не настолько торопимся, чтобы не заглянуть в ближайшую пекарню. Уставший от заплесневелого хлеба и солонины, я не мог устоять перед манящим запахом. Бросив поводья Генри, который принялся возражать, я нырнул в дверь и вскоре, довольный, вышел обратно, держа в руках четыре медовых пирожных.

– Тебе два и мне два, – сказал я, предупреждая его отповедь. – Можем съесть по пути к замку.

Генри сдался – перестал ворчать и налег на угощение.

Часовые на входе в замок, неряшливые, в покрытых бурой ржавчиной кольчугах, обратили на нас не больше внимания, чем их товарищи у городских ворот. Это равнодушие объяснялось тем, что во внутреннем дворе собралась большая толпа. К нашей радости, выяснилось, что граф Энгельберт вершит суд в большом зале.

Лошадей мы оставили на попечении тонкого как жердь, остролицего мальчишки лет двенадцати. Оживившись при виде двух серебряных пенни, которые Генри пообещал ему за труды, парень поклялся охранять коней даже ценой собственной жизни.

– Смотри не подведи, – спокойно предупредил его Генри. – Иначе мы найдем тебя и распорем от яиц до подбородка, как поступили с множеством сарацин.

Парень побледнел и кивнул.

Мы примкнули к очереди просителей. Местные жители излагали свои жалобы Энгельберту, который выслушивал их сидя, закинув ноги на стол и поигрывая кинжалом. Граф олицетворял собой воплощение скуки. Очередь продвигалась со скоростью улитки, но мы старались не привлекать к себе внимания и не осмеливались лезть вперед. Перекидываясь словом-другим, мы делали это как можно тише – чем меньше людей услышат французскую речь или мой скверный немецкий, тем лучше. Время тянулось. Я прислушивался к разговорам вокруг, стараясь что-нибудь понять. К моей досаде, уловить удавалось лишь отдельные слова, но не общий смысл. За долгое путешествие я смогу взять еще много уроков у Генри, утешил себя я.

Когда часы на городской колокольне пробили один час, были рассмотрены только два дела. Я приуныл. Энгельберт не обязан выслушать обращения всех стоящих в очереди. Он может остановиться, когда ему надоест. Но нам повезло: граф разозлился на одного крестьянина, причитавшего изо всех сил. Генри со смехом перевел: бедолага жалуется, что сосед ворует у него кур. Не впечатленный его обвинениями, Энгельберт приказал убрать несчастного селянина с глаз долой. Затем он отказался выслушивать следующего просителя, некоего торговца, раздраженный его заиканием, а следующий приговор вынес, как только выслушал объяснения. Продвинувшись в очереди на три шага, мы оказались достаточно близко, чтобы рассмотреть Энгельберта.

Графу было лет тридцать пять, редеющие каштановые волосы отступали от высокого лба. Хотя он и разозлился на того крестьянина, лицо его не утратило дружелюбного выражения; в эту минуту он смеялся над какой-то шуткой последнего из просителей. Но расслабляться не стоит, напомнил я себе. Энгельберт – наш враг.

Наконец пришла наша очередь. Заскучав и замерзнув за время ожидания – как и во всех больших залах, сквозняки гуляли, как по амбару, – я принял смиренный, но бодрый вид. По знаку майордома мы подошли к столу Энгельберта, и оба отвесили низкий поклон, как договаривались. Лесть в таком деле – не помеха.

Поначалу граф равнодушно оглядел нас. Затем увидел, что заляпанная грязью одежда и кинжалы на поясе отличают нас от прочих просителей, – и посерьезнел. Мы были чужаками, притом вооруженными. Вскинув бровь, он сказал что-то по-немецки.

Генри ответил, я разобрал слова «Святая земля», выученные по пути в Горицию. Тьютон сообщал Энгельберту, что мы возвращаемся из паломничества.

Лицо графа оживилось. Он задал один вопрос, потом другой, третий. Я понял, что упоминаются Иерусалим, Салади, Леопольд и Ричард.

Генри отвечал спокойно и взвешенно, без спешки. Я стоял рядом, жалея, что не понимаю почти ничего. Чем меньше выболтаем, тем лучше, посоветовал я Генри, пока мы ждали. Излагай наше дело просто, наставлял его я, и не рассказывай без особой надобности о де Бетюне и купце Гуго. Генри был не в восторге, но согласился, что нехорошо получится, если Энгельберт полюбопытствует и пригласит паломников к себе. Перстень, предупредил я, тоже привлечет слишком много внимания. Тут мой спутник заупрямился, твердя, что король приказал поднести кольцо Энгельберту. Встревоженный, я кое-как убедил его не предлагать такой дорогой подарок без крайней необходимости.

Граф задал очередной вопрос, Генри ответил. Я уловил слова «Акра» и «Яппа». В памяти всплыл тяжелейший переход от одной к другой, затем тяжелейшая битва против Саладина под Арсуфом. Я искоса посмотрел на Генри, лицо которого оживилось. Ему тоже довелось быть там. Я забеспокоился, как бы он невольно не выдал что-нибудь, касающееся Ричарда. Чем проще, тем лучше, мысленно советовал я.

К Энгельберту подошел гонец, дав мне возможность перемолвиться с Генри.

– Ты попросил охранную грамоту? – сказал я. – Он ее выдаст?

– Да, я сразу завел разговор об этом. Но он тут же начал задавать вопросы. Очень любопытствует насчет войны с Саладином. Пришлось рассказать. Что оставалось делать?

Я не ответил. Не уважив Энгельберта, мы рискуем не получить охранную грамоту и проводника. Если сообщим слишком много подробностей, он может заподозрить, что наш хозяин – не де Бетюн, а некая более важная особа. По пути мы посетили достаточно много портов, чтобы весть о прибытии короля широко распространилась.

Закончив дела с гонцом, Энгельберт снова перевел взгляд на Генри. Несколько раз прозвучало слово «Herr», что по-немецки означает «господин» или «хозяин». Генри ответил: «Де Бетюн» и «Гуго» – и снова попросил охранную грамоту. Это я понял, как и сказанное мгновением позже «bitte» – «пожалуйста».

Встревоженный тем, что в его голосе прозвучало отчаяние, я повернул голову в сторону Генри, как бы случайно. Он на меня не смотрел. Я потихоньку сдвинул вбок ногу и толкнул его.

Он глянул на меня, и я прошептал одними губами: «Не отдавай перстень». По его лбу пробежала морщина. Губы его зашевелились, произнося: «Что?»

Господи, подумал я.

Последовал вопрос Энгельберта. Граф нахмурился. Генри медлил с ответом.

Я отбросил осторожность.

– Что он говорит?

– Что может предоставить нам охранную грамоту и Божий мир, но проводников, знающих горы, найти сложно. Денег хочет, так мне кажется.

Мы обменялись озабоченными взглядами. В кошелях у нас имелись только серебряные монеты: на еду хватит, но совсем недостаточно для того, чтобы задобрить человека вроде графа Энгельберта.

Генри, как и я, всегда предпочитал действовать решительно. Челюсть его выпятилась, он стал шарить в кошеле и вытащил перстень.

Энгельберт смотрел на него с неприкрытой алчностью. Густо-красный рубин был величиной с большую горошину. Целое состояние по любым меркам. Граф протянул руку и принялся молча рассматривать перстень. В воздухе повисло напряжение. Спустя несколько мгновений Энгельберт широко улыбнулся.

Мы с Генри облегченно переглянулись.

Граф поблагодарил Тьютона, затем добавил еще что-то. Я разобрал всего два слова, но их было достаточно: «König» и «Löwenherz». «Король» и «Львиное Сердце». Кровь застыла у меня в жилах.

– Граф говорит, что ни один дворянин, а тем более купец не способен предложить такой дорогой подарок, – пробормотал Генри.

– Он прав, – прошипел я, жалея, что не обратился к королю и не попросил кошель с золотыми безантами вместо этого роскошного и слишком громко заявляющего о себе дара. – Но надо его разубедить. Скажи, что перстень забрали у мертвого турка на поле боя.

Генри старался как мог, говоря красноречиво и настойчиво, и все еще распространялся, когда Энгельберт решительно положил перстень на стол. Раздался металлический стук.

– Nein, – заявил граф. – Nein. Ihren Herr ist ein König. König Richard.

Генри замолчал. Я глянул на стражников, располагавшихся за спиной у графа, всерьез ожидая, что те получат приказ схватить нас. Без доспехов, с одними кинжалами, мы не смогли бы прорваться с боем. Наша судьба меня не волновала, но короля непременно следовало предупредить.

Вместо того чтобы отдать повеление, Энгельберт улыбнулся. Открытой улыбкой, без намека на злорадство. А потом заговорил, быстро и с жаром. Я понял слова «Kaiser» и «Генрих». Часто дыша, чувствуя, как к горлу подкатил ком, я ждал, когда граф закончит, а Генри переведет.

Генри улыбнулся мне:

– Он настаивает на том, что наш господин – Ричард. Он безмерно восхищается королем за его деяния в Утремере и не желает ему вреда. Но не готов поручиться за своего брата Мейнарда или за императора Генриха.

– Энгельберт может снабдить нас проводником?

Генри покачал головой:

– Нет времени искать. Нам нужно уходить из Гориции сегодня же.

– Все так плохо? – спросил я, чувствуя, что надеждам на уютную постель в теплой гостинице не суждено сбыться.

– Судя по его словам, да. Мейнард готов заплатить круглую сумму любому, кто передаст ему Львиное Сердце в руки. Никому в городе нельзя доверять.

Поблагодарив Энгельберта, мы отправились восвояси. На пороге я обернулся. Граф не подозвал к себе следующего просителя – он оживленно обсуждал что-то со своим майордомом. Затем, словно почувствовав, что я не отвожу от него глаз, повернул голову. Взгляды наши на миг встретились. Энгельберт улыбался, но при этом смотрел холодно и расчетливо, как сокол.

Я поделился своим наблюдением с Генри. Весьма вероятно, решили мы, что Энгельберт известит Мейнарда о появлении здесь короля.

– Tadhg an dá thaobh – так о ему подобных говорят в Ирландии, – сказал я.

– Тай… он доу?.. – коверкая слова, попытался повторить Генри. – Не понимаю.

– Тимоти на оба бока, – со смешком пояснил я. – Человек, который пытается угодить и нашим, и вашим.

Генри приуныл:

– Ты был прав. Не стоило предлагать ему перстень.

– Посмотри на дело с другой стороны, – сказал я. – Если бы ты не отдал ему перстень, нам пришлось бы искать приюта в Гориции, и на нас, скорее всего, донесли бы. Без предупреждения Энгельберта мы бы угодили в плен.

Эта мысль слабо утешала нас, пока мы возвращались на юг, к нашим спутникам. Ветер дул пронизывающий, как ножом резал. Серовато-бурые облака обещали снег; подняв голову, я увидел, что с неба уже начали падать маленькие крупинки.

Одному богу было известно, найдем ли мы приют на ночь.

Глава 2

Дорога в Удине, Фриуле

На следующий день мы уже были северо-западнее Гориции. Дорога, если изборожденную колеями и ямами тропу можно было назвать таковой, оказалась почти безлюдной. В такую суровую погоду немногие отваживались пускаться в путь, а редкие путешественники старались держаться подальше от нас, радуясь, что без вреда для себя разминулись с многочисленным отрядом вооруженных мужчин. Мы постоянно держали руку на эфесе и осматривали гористую местность в поисках какого-либо движения.

Накануне мы с Генри Тьютоном разыскали короля незадолго до наступления темноты. Ричард разъярился, услышав о двурушничестве Энгельберта, но одновременно был благодарен ему за предупреждение. Вместо того чтобы прокладывать дорогу через падающий снег, мы стали искать убежище. Хозяин фермы, стоявшей поодаль от дороги, получив пригоршню серебряных монет, согласился приютить наш отряд в сенном сарае. Закутавшись в одеяло и жуя хлеб, которым я догадался запастись на выезде из Гориции, мы держали военный совет.

Когда надо было принимать решения, король действовал просто и стремительно. Мейнард II был осведомлен о нашем присутствии в этих краях, и за нами уже, вероятно, отрядили погоню, поэтому путь, первоначально избранный Ричардом, представлялся слишком рискованным. Вместо захода в Венгрию нам предстояло воспользоваться короткой дорогой, что вела на северо-восток, и попасть через Альпы в Австрию. Там мы должны были переправиться через Дунай в Моравию, правитель которой, Владислав, не числился среди приятелей императора, а оттуда продолжить путешествие – до Саксонии и дальше. Еще Ричард решил, что нам снова следует выдавать себя за тамплиеров. Для многочисленного и явно военного отряда это подходило куда больше, чем попытка прикинуться купцами.

Выступив задолго до рассвета, мы обогнули Горицию, пока ее обитатели нежились под одеялами. Мы все были голодны: фермер преподнес нам в качестве прощального дара котелок с жидкой, безвкусной кашей, всего по паре глотков на каждого. Кроме того, было холодно. Снег более-менее утих, но налетавший с гор ветер – свирепый, неутомимый, злорадный – не унимался. Лицо мое давно онемело; каждый порыв взметал плащ и насквозь пронизывал плоть.

– Это напоминает мне скачку в Горру.

Я вздрогнул, потому как, погрузившись в раздумья, не заметил приближения короля.

– В Горру? – переспросил я.

– Ты что, забыл?

Мои окоченевшие щеки кое-как растянулись в улыбке.

– Разве такое возможно, сир? Самое тяжкое испытание в моей жизни.

– Ага. Тогда было хуже, чем сейчас, – сказал Ричард так, словно старался убедить себя в этом.

– Гораздо хуже, сир, – горячо подтвердил я, обеспокоившись, поскольку редко видел короля во власти сомнений. – Рис!

Я обернулся на валлийца, шагавшего рядом со мной. Хотя мы с Генри Тьютоном разжились в Гориции еще тремя лошадьми, коней не хватало даже для рыцарей, не говоря уже про воинов, стоявших ниже.

– Тогда мне было теплее благодаря двум плащам, сэр. – Он употребил титул только из-за присутствия Ричарда. – Да и с едой дело обстояло лучше – хлеб и ветчина.

– Только не напоминай, – простонал я.

– Ты у нас мастер разжиться съестным, да? – спросил Ричард. На его лице появилось понимающее выражение. Солдатам зачастую приходилось самим заботиться о себе.

– Есть кое-какие успехи по этой части, сир. – Одной рукой он пошарил под плащом, потом обогнул наших коней, подошел к королю с правой стороны и протянул ему ломтик сыра. – Не желаете отведать?

Ричард хмыкнул:

– Хозяин фермы тебя, наверное, сейчас поминает недобрым словом.

– Очень может быть, сир, – с ухмылкой согласился Рис.

Ричард отломил кусочек и велел Рису забрать остальное. Когда тот стал возражать, король сказал, что ему следует поделиться со всеми при следующей остановке.

Рис уныло посмотрел на меня, но потом признал, что приказ прозвучал вполне разумно, – в этом аду мы все были вместе.

До Удине мы добрались уже в сумерках. Караульные у ворот подозрительно оглядели нас и не пустили дальше. Двадцать вооруженных мужчин – вероятная угроза для закона и порядка. Но стражи удовлетворились объяснением Генри Тьютона, которое он дал в самых благочестивых выражениях: мы, мол, тамплиеры, возвращающиеся из Утремера.

Стражники нас пропустили, благодарно кивая в ответ на Божьи благословения, которыми одаривал их Генри.

– Загляните в «Пшеничный сноп», – посоветовал один из них.

Генри перевел остальные его слова: это самая большая таверна в городе и единственная, где есть достаточно комнат, чтобы приютить нас.

До того я и де Бетюн заявили, что наш большой отряд привлекает слишком много внимания, и Ричард согласился с этим. Двадцать человек не выстоят против множества воинов, отряженных в погоню. И если нас станет десять, не будет никакой разницы. Сухие цифры говорили об опасности нашего положения. Если не считать безумных мгновений во время битвы, я никогда не допускал мысли, что не способен защитить Ричарда. Теперь же любой успех основывался на ловкости и скрытности, а не на отваге и воинском умении. Это выглядело постыдно: не так должен путешествовать король, мой сюзерен. Но ничего иного не оставалось, поэтому я стиснул зубы, попросил помощи у Господа и поехал дальше.

В относительно приличном заведении «Луна и звезды», неподалеку от городской площади, нашлась одна очень большая комната. Решили, что отряд короля, возглавляемый Генри Тьютоном, – в него входили я, Рис, Гийом де л’Этан, Роберт де Тернхем, королевский капеллан Ансельм и еще четверо – останется здесь. Остальные, под началом де Бетюна, отправились на поиски другой таверны.

Расстроенный, ибо мы два с лишним года не разлучались с де Бетюном, я последовал за Ричардом на конюшню «Луны и звезд». Оставив лошадей на попечении сухопарого конюха, мы направились к главному, двухэтажному зданию. Подобно большинству домов в Удине, гостиница была сложена из бревен и покрыта соломой.

Предугадывая, какое любопытство вызовет наше появление, я предложил королю сделать так: мы с Генри Тьютоном войдем первыми, а он, сутулясь, чтобы немного скрыть свой гигантский рост, – одним из последних. Судя по лицам наших спутников, едва ли кто-нибудь из них осмелился бы предложить подобное, но Ричард согласился. Он держался тихо, даже покорно, и мне стало больно от этого.

Таверна не сильно отличалась от подобных заведений во Франции и Англии. Полы покрывала подстилка из сена, и, судя по запаху прокисшего пива и прогорклого жира, ее давно не меняли. Люди сидели на лавках и стульях из грубо отесанных досок, пили и беседовали. Кто-то фальшиво пел. Две собаки ссорились из-за кости, а рядом с ними, ничего не замечая, дрых лицом вниз какой-то пьяный. Остроглазый кабатчик отвесил слуге-мальчишке подзатыльник за пролитое пиво и с подобострастной улыбкой подскочил к купцу у стойки.

Пока мы устраивались в дальнем углу, все наблюдали за нами. Стараясь говорить потише, мы следили за тем, чтобы плащи прикрывали наши мечи. Короля возмутило, что нас не бросились обслуживать сразу. Всегда несдержанный, он взорвался, когда служанка не заметила, что он подзывает ее. Он рявкнул, требуя подать немедленно кувшин лучшего вина. При этой вспышке все головы повернулись в нашу сторону, и я простонал про себя. Надежда на то, что Ричард сможет затеряться среди нас, с самого начала была тщетной. Могучего сложения, с приметной гривой золотисто-рыжих волос, он бросался в глаза, как белая ворона.

Посетители прибывали, и постепенно на нас перестали глазеть. Чувствуя, как окоченевшие ноги и руки возвращаются к жизни, мы обратились мыслями к еде и выпивке. Служанка принесла королю вина и заодно несколько кувшинов с местным пивом, оказавшимся, к моему удивлению, весьма недурным. За ними последовали тепло встреченные миски с похлебкой и блюда с хлебом и сыром. Набив живот, я снова, как бы из любопытства, обвел взглядом комнату и с облегчением убедился, что за нами никто не наблюдает.

Утолив голод, мы не стали задерживаться в общем зале. Как я сказал королю, чем меньше людей нас увидит, тем лучше. Комната наша располагалась на первом этаже, всю обстановку составляли четыре кровати и сундук. Лучшую постель занял король. Вторая досталась клирику Ансельму. Гийом де л’Этан, Роберт де Тернхем и я разыграли оставшиеся две на монете, и я проиграл. Много спать этой ночью не придется, подумал я. Люди разлягутся на полу плотно, как сельди в бочке, последуют неизбежные походы к ночному горшку, и вставший перебудит всех остальных. Король сразу улегся, сославшись на усталость. На лбу у него блестели капли пота; я молился, чтобы они не означали возвращения четырехдневной лихорадки, давно мучившей его. Рис сел на страже у двери, а остальные занялись своими делами: кто-то пристраивал к камельку мокрые сапоги, кто-то смазывал или точил клинки.

Мне не хотелось спать, но и настроения для разговоров тоже не было. Сидя на полу и слушая вполголоса чужие беседы, я впал в невеселые раздумья. Я проклинал наше невезение, врагов, поджидавших за каждым углом, штормы, сбившие нас с пути. Проклинал плохую погоду, преследовавшую нас все время, Энгельберта, Мейнарда, герцога Леопольда и императора Генриха. Проклинал комнату с плесенью по углам, в которой мы оказались, и блох, которые наверняка накинутся на нас, стоит только сомкнуть глаза.

Вскоре я пришел к выводу, что не смогу уснуть в эту ночь, если не избавлюсь от тяжких мыслей. Я посмотрел на короля. Глаза его были закрыты, дышал он ровно. Удовлетворенный, я взял плащ и направился к двери.

– Вы куда? – спросил Рис.

– Нам нужны еще лошади. Если у здешнего коновода нет ничего на продажу, отыщу того, у кого есть.

– Я тоже пойду.

Он уже вскочил на ноги.

– Нет необходимости. Я скоро.

– Неразумно выходить одному. Не хотите меня, возьмите Генри Тьютона.

Я отказался, сознавая, что единственная причина этого – мое дурное настроение.

Рис проводил меня взглядом, как бы говорившим: «Если что, я вас предупреждал».

Не поведя и бровью, я выскользнул в коридор и спустился по скрипучей лестнице в теплый, густой чад общего зала. Поборов желание напиться вдрызг и забыть про все тревоги, я вышел на улицу.

Мой замысел – поговорить с конюхом – оказался удачным. После ожесточенного торга я по высокой, но не заоблачной цене приобрел пятерых лошадей, выглядевших вполне пригодными для путешествия через горы, чего нельзя было сказать о несчастных клячах, которыми мы разжились на побережье. Довольный, но все еще слишком возбужденный, чтобы спать, я решил найти гостиницу, где остановились де Бетюн и остальные. Я приблизительно знал ее местонахождение – двое жандармов де Бетюна заглядывали к нам, пока мы ели. Возможно, мой друг нашел еще лошадей, подумал я. Мы могли бы осушить кувшинчик вина и предаться воспоминаниям о деньках получше этих.

Ветер стих, на небе висела тучная серебристая луна. В ее свете я легко находил дорогу по пустым улицам и переулкам. Снег поскрипывал под сапогами. Я шел быстро и уверенно, не снимал руку с эфеса меча и постоянно оглядывался по сторонам. Пройдя, как было указано, «налево, через перекресток, затем направо и еще направо» и не обнаружив гостиницы, я понял, что заблудился.

Резко развернувшись, я увидел, как в переулок, мимо которого я прошел за дюжину мгновений до того, метнулась тень. Злясь на себя за то, что не заметил слежки, если это действительно была она, и ища, на кого бы излить гнев, я подобрал камень и направился к узкому проему. Остановившись прямо перед поворотом, я швырнул камень за угол. Когда он ударился о стену, я счел это достаточным для отвлекающего маневра и ринулся в переулок, выставив перед собой кинжал.