Сеул: танец отчаяния

Хан Джисон протянул ей тонкий конверт из плотной, кремовой бумаги.

– Не отвечайте сейчас. Прочтите. Подумайте. Мой личный номер внутри. – Он повернулся к выходу, затем обернулся ещё раз. Его взгляд упал на её губы. – Вы потрясающе выглядите, когда вас только что… любили. В этом есть особая поэзия разрушения. До свидания, Стелла. Или… до скорого.

Дверь закрылась. Света стояла одна, сжимая в дрожащих пальцах конверт. Она поднесла конверт к носу. Пахло не только деньгами. Пахло холодным металлом сейфа, дорогой кожей его кресла и сладковатым, удушающим ароматом экзотических цветов, которые не пахнут, а веют смертью. А может, началом. Самого страшного танца в её жизни.

Глава 5

Воздух в лимузине отдавал запахом богатства – кожаный салон, ультра дорогой мужской парфюмом и… ложь. Света сжимала в руках серебряную ручку, холодный металл обжигал ладонь. Перед ней лежало несколько страниц текста с непонятными юридическими терминами. Это был не контракт, это была карта её нового, роскошного заточения.

Джисон не смотрел на нее, разглядывая свой перстень.

– Это не контракт, Стелла. Это сертификат подлинности. Гарантия того, что мой актив будет защищен от внешних рыночных колебаний и… порчи.

Его палец лег на ее запястье, ощущая пульс.

– Твое сердцебиение участилось. Интересная реакция на передачу прав собственности. Не волнуйся, я обеспечу идеальные условия для хранения. Просто стандартная формальность, – голос Джисона был бархатным и бесстрастным, как поверхность озера в безветренную ночь. – Страховка для всех сторон. Ты же не хочешь, чтобы недоброжелатели Минхо узнали о вашей… дружбе? Исказили всё до неузнаваемости? Мы защищаем вас.

Он сказал «мы», но Света слышала «я». Его взгляд, тяжёлый и оценивающий, скользнул по её дрожащим пальцам. Он играл в игру, правила которой знал досконально, а она только учила алфавит. Загадка была не в самом контракте, а в лёгкой, едва заметной улыбке в уголках его губ. Что он знал такого, чего не знала она?

Минхо сидел напротив, отстраненный, уставившись в ночь за тонированным стеклом. Его нога нервно подрагивала. Он был прекрасен, как греческая статуя, и так же холоден в этот момент.

– Минхо? – Её голос прозвучал слабо, почти детски. – Ты уверен?

Он повернулся, и в его глазах она увидела бурю. Страх, желание, бессилие. Он был не против. Он был в ловушке, как и она.

– Всё будет хорошо, Свет, – он произнес это с такой наигранной легкостью, что у неё сжалось сердце. Его пальцы сжали ее руку, но не для нежности, а словно ища точку опоры, чтобы не упасть. – Джисон-сам знает, что делает. Он… он всех так проверяет. Это плата за вход в этот мир. Но мы будем вместе, хоть и за завесой тайны. Сама понимаешь, нетизены не упустят шанс перемыть кости. Но это же шанс для тебя! Для нас!

Поэзия разрушения, вспомнились ей его же слова. Её балет. Её призрак. Её наживка. Она увидела себя со стороны. Испуганная женщина за тридцать в потрепанном платье, сидящая в позолоченной клетке на колёсах между двумя сильными мужчинами. Один предлагал ей всё, ничего не прося взамен, кроме её самой. Другой обещал всё, но не мог защитить. Архетип изгнанницы, стоящей на пороге подземного мира. Она сделала шаг вперёд, не видя дна.

Рука дрогнула, и на бумаге появились росчерки – «Светлана Валерьевна О.» Клетка захлопнулась с тихим, элегантным щелчком Cartier.

Джисон забрал документ, его пальцы ненадолго коснулись ее кожи. Ледяной ожог. – Поздравляю. Теперь ты под надежной защитой. Минхо, проводи её на съёмку. Пусть все видят, что у нашего айдола появилась новая муза-хореограф. Ничего личного, только бизнес.

Но в его глазах читалось что-то глубоко личное. Потребительское. Он получил то, что ждал. Он наслаждался, как паук, который увидел трепыхание мухи в паутине и ожидал, когда ее агония закончится.

Съёмка была адом и раем одновременно. Софиты били в глаза, ослепляя, делая происходящее нереальным. Фотограф, щелкающий камерой, выкрикивал команды: «Ближе к Минхо! Смотри на него так, будто он твой!» И она смотрела. И он смотрел в ответ. Его рука на её талии из профессиональной поддержки постепенно превращалась в интимную позицию. В обещание.

Толпа фанатов за ограждением ревела. Их взгляды были кинжалами, полными зависти и обожания. Она поймала себя на мысли: какая же она лицемерка. Преподавательница из подвала, которая осуждала гламурный мир, теперь купалась в его лучах, пьянея от этой отравы. Она перешла черту, из наблюдателя превратилась в участницу этого безумного карнавала. И стала соучастницей.

Когда последний кадр был сделан, Минхо резко дёрнул её за руку, уводя в лабиринт служебных помещений. – Быстро, пока никто не увидел, – его дыхание было сбившимся, голосом, хриплым от напряжения.

Он втолкнул её в первую же попавшуюся дверь. Это была гримерка. Яркие лампочки вокруг зеркала, запах косметики, пота и его духов. Он захлопнул дверь и прислонился к ней спиной, словно закрываясь от погони.

– Прости за это… за этот цирк, – он выдохнул, и маска айдола с него упала, обнажив уставшего, напуганного мальчика. – Он купил меня, Минхо. Как вещь, – голос Светы сорвался на шепот.

– Он владеет всем, Света. Моим контрактом, долгами моей семьи… Мой отец взял у него деньги на бизнес, а теперь этот бизнес – залог. Я танцую не для фанатов. Я отрабатываю каждый вздох. Ты думаешь, медальон с лебедем— случайность? Это его способ все контролировать. Даже наш «бунт». Но теперь мы можем быть вместе. Только мы. Тайно. Разве это не того стоит? Разве я не того стою?

Его глаза горели. В них была мольба, страх и та самая животная страсть, перед которой она не могла устоять. Он был её наркотиком, её побегом от реальности. И сейчас ей нужна была доза.

Она кивнула, не в силах вымолвить и слова. Её ответом стал поцелуй – жадный, солёный от слёз, отчаянный. Это был не поцелуй нежности, это была битва. Битва против Джисона, против системы, против ее собственного страха.

Он сорвал с неё блузку, кружевной бюстгальтер полетел на стул с костюмами. Его губы были повсюду: на шее, на груди, на животе. Он опустился на колени перед ней, и его язык погрузился в её влажную плоть, заставляя её вскрикивать и впиваться пальцами в его уложенные стайлером волосы. Зеркала по стенам множили их отражения – десятки обезумевших от страсти Минхо и десятки потерявших стыд Свет. Было неприлично, жарко, до головокружения.

– Я хочу видеть тебя всю, – прошептал он, поднимаясь и ведя её к зеркалу. – Смотри, какая ты красивая. Только моя.

Минхо достал из кармана куртки маленький вибрирующий шарик из чёрного силикона. Современный, технологичный, бездушный и невероятно эффективный. – Доверься мне.

Он приложил игрушку к её клитору, и её тело вздрогнуло от пронзительной, вибрирующей волны наслаждения. Она оперлась руками о холодную поверхность зеркала, пытаясь устоять на ногах. Минхо стоял сзади, одной рукой прижимая её к себе, другой водя этим адским приборчиком по её самой чувствительной точке, то ускоряя, то замедляя темп. Его губы приникли к ее шее, он укусил мочку уха, шепча по-корейски какие-то слова, которые она плохо понимала, но смысл которых был ясен по тону – собственнические, грязные, отчаявшиеся.

Волны удовольствия накатывали одна за другой, не давая опомниться. Она кричала, не стесняясь, ее голос разносился по пустой гримерке, заглушая гул вентиляции. Это был танец отчаяния и восторга, финальный акт её прежней жизни. Он вошел в неё, заполняя собой полностью, и они двигались в унисон, их тела сливались в одном порыве, отраженные в десятках зеркал, под безжалостным светом ламп.

Она летала. Выше софитов, выше Сеула, выше самой себя. Она не видела клетку. Она видела только его глаза и своё отражение – желанное, прекрасное, живое.

А потом, когда всё закончилось и они, обессиленные, лежали в груде одежды на полу, её взгляд упал на маленькую черную точку под потолком в углу. Камера наблюдения. Индикатор горел ровным красным светом.

Сердце упало, превратившись в комок ледяного свинца. Не стыд, не злость – сначала абсолютная, парализующая пустота. Джисон видел. Видел, как она кричала, как ее лицо искажалось от наслаждения, как она цеплялась за Минхо, моля о спасении, которое сам же он и организовал. Это была не съемка для шантажа. Это был акт бесконечного владения. Потребления ее самой интимной, постыдной радости.

И тут же раздался стук в дверь – требовательный, властный. Голос Джисона, абсолютно спокойный: – Минхо, через пять минут твой выход на энкор. Приведи себя в порядок. И проводи нашу Стеллу. У неё завтра тяжёлый день – переезд.

Минхо вздрогнул, как от удара током. Его лицо снова стало маской. Маской послушного айдола. – Да, сэр. Сейчас.

Он даже не посмотрел на камеру. Он знал. Он всегда знал.

Света замерла. Загадка была разгадана. Ловушка захлопнулась окончательно. Поэзия закончилась. Началась проза. Проза, написанная Хан Джисоном.

Одеваясь, она поймала свое отражение в зеркале. Лицо было раскрасневшимся, счастливым и абсолютно глупым. Из жертвы обстоятельств она только что официально стала вещью. И самое ужасное было то, что часть её, опьяненная оргазмом и вниманием, всё ещё кричала: «Оно того стоило!»

Дверь закрылась за Минхо, спешившим на сцену, к своим обожаемым фанатам. Она осталась одна. В клетке. С контрактом в сумочке и запахом Минхо на коже. И с новым, острым, как осколок стекла, чувством – ненавистью. Не к Минхо, не к Джисону, а к самой себе за ту долю секунды, когда она подумала: «Оно того стоило!» Эта ненависть была единственным, что согревало ее изнутри. Холодным, ядовитым, но своим огнем.

Глава 6

Пентхаус был стерильным, как в операционная, и такой же холодный. Прошло три недели, а Света всё ещё вздрагивала от тихого щелчка открывающихся дверей лифта – ее персональной клетки.

С высоты птичьего полета Сеул казался игрушечным: извилистая лента Ханган – реки Хан, разделяющей город надвое, и крошечные, как муравьи, люди на мостах. Где-то там, внизу, туристы толкались на Инсадоне, покупая сувениры, а студенты готовились к экзаменам сунын в крошечных комнатках-«госитах». А она парила над всем этим в стеклянной тюрьме, самая одинокая птица в самом дорогом вольере.

На завтрак подали «чон» – идеальные, золотистые оладьи с морепродуктами, и тарелку «кимчи», острое и кислое, от которого слезились глаза. Но пахло оно не домашней закваской и теплом, как у бабушки в Питере, а стерильной остротой, купленной в универмаге за безумные деньги. Это была не еда. Это была еще одна деталь интерьера.

Новый мир состоял из мраморных полов, отражавших ее потерянное лицо, панорамных окон, за которыми кипел чужой город, и немого обслуживающего персонала, чьи взгляды скользили по ней, как по дорогой мебели. Проект «Стелла», как называл её Джисон, стартовал. Проект по шлифовке бывшей балерины в идеальную, молчаливую спутницу. Его тень. Её дни были расписаны по минутам: стилист, визажист, уроки корейского, этикета и… уроки соблазнения. Ирония была горькой, как полынь. Её учили, как быть желанной, для того, чье присутствие вызывало лишь ледяную дрожь.

Ее «благодетель» появлялся редко, но его контроль ощущался в каждом вздохе. Как-то утром на ее туалетном столике лежала шкатулка из черного дерева. Внутри, на бархате, сверкало колье – ослепительный водопад из бриллиантов и сапфиров, холодный и невероятно тяжелый.

К нему прилагалась записка с фирменным лаконичным почерком Джисона:

– Чтобы скрыть пустоту на шее. Наденьте сегодня на ужин.

Она примерила его перед зеркалом. Камни ледяными слезами стекали к ключицам. Это не было украшение. Это был ошейник. Самый дорогой в мире. На мгновение Свете показалось, что в глубине самого крупного сапфира что-то мелькнуло, крошечная искра искусственного света. Паранойя? Или он мог позволить себе вставить в подарок и микрочип, просто чтобы доказать, что может?

Ее пальцы дрогнули, пытаясь расстегнуть хитрую застежку, но поддалась она лишь с третьей попытки. Это было частью игры – Джисон знал, что она не сможет снять его сама.

В этот момент на телефоне, лежавшем рядом, мягко загорелся экран. Уведомление из Kakao Talk.

Ки Чхан: Света, здравствуйте. Давно не виделись. Как вы? Все хорошо?

Сердце её упало и забилось где-то в районе каблуков.Она смотрела на это простое, заботливое сообщение, как на голос из другой, параллельной вселенной. Вселенной, где была просто Светой, а не Стеллой. Где её ценили за стойкость, а не за податливость. Её пальцы привычно потянулись к клавиатуре,отрабатывая новую, выученную роль. Роль счастливой и довольной.

Света: Ки Чхан, привет! Все замечательно. Просто с головой в новых проектах. Извини, что пропала.

Она остановилась,чувствуя, как по спине бегут мурашки лжи. Фраза «с головой в новых проектах» звучала так пошло и фальшиво, что ей стало физически тошно. Но что еще она могла написать?

– Я стала содержанкой могущественного маньяка и ношу бриллиантовый ошейник, но по ночам тайком встречаюсь с айдолом?

Ки Чхан: Рад слышать. А спина? Боль не возвращалась?

Вопрос врача, друга. Единственного человека, который видел её слабой и не отворачивался. Она почувствовала знакомое, почти забытое нытье в пояснице – психосоматический отклик на его слова. Но сейчас оно смешалось с тяжестью камней на шее.

Света: Нет-нет, все отлично! Практически ничего не беспокоит. Скоро обязательно заскочу на сеанс, обещаю!

Она послала сообщение, добавив дурацкий смайлик, и тут же ощутила жгучую пустоту за грудиной. Это была не просто ложь. Это было предательство. Предательство его профессионализма, его тихой заботы, их общих усилий, которые он месяцами вкладывал в ее реабилитацию. Она предавала саму себя – ту Свету, которая боролась с болью, чтобы просто дойти от кровати до туалета. Та Света умерла бы от стыда, увидев её сейчас. А ведь он спросил именно о спине. О самом уязвимом, о самом сокровенном. И она соврала ему в лицо, заявив, что все отлично. Хороший врач всегда знает, когда пациент врет. И она безумно боялась, что он это знает.

Она отшвырнула телефон, как раскаленный уголь. Он мягко приземлился на бархатный пуфик. Экран погас. Диалог исчез, но чувство стыда осталось, липкое и плотное, как второй слой кожи под холодными сапфирами.

Единственным спасением от этого чувства были Минхо. Их встречи, украденные, полные адреналина, стали глотком чистого кислорода. Он был её бунтом, её ядом и противоядием одновременно.

Сегодня он прислал за ней машину с запиской:

– Жди сигнала. Будет гроза. На крыше.

Сигнал пришел с первыми тяжелыми каплями, забарабанившими по стеклу. Сердце Светы сорвалось в бешеный ритм. Она накинула темный плащ поверх шелкового платья на тонких бретельках и, крадучись, словно вор в собственном доме, прошла к служебному лестнице, ведущей на приватную террасу. Камер здесь не было – Джисон считал это пространство слишком уязвимым, своим слепым пятном. Сегодня это ощущалось не как побег, а как шаг в ловушку. Ее личная лазейка в ад пахла озоном и неизбежностью.

Ее встретил не дождь, а поток, смывающий границы мира. И он. Минхо. Призрак в струях воды, прислонившись к парапету. Мокрая белая рубашка прилипла к торсу, как вторая кожа, вырисовывая каждый мускул, каждую линию – живое воплощение и его силы, и его уязвимости. Взгляд пылал привычным темным огнем.

–Танцуй для меня, – его голос прорвался сквозь шум ливня, не приказ, а страстная мольба. – Только для меня.

И она, сбросив плащ, приняла его взгляд. Шелк платья мгновенно обволок ее тело, став не скрывающей, а обличающей пеленой. Она зажмурилась, отдавшись во власть стихии. Это был не танец освобождения, а шаманская пляска перед битвой – порывистая, отчаянная, полная древней ярости. Она кружилась, закидывала голову, подставляя лицо ударам воды, чувствуя, как тяжесть невидимого ошейника душит ее.

Он не выдержал. Его руки, обжигающе горячие даже сквозь ледяную воду, впились в ее бедра, резко остановив безумие. развернул ее спиной к себе, пригнул к мокрому, шершавому камню парапета. Она уперлась ладонями, подставляя ему свою наготу, свою беззащитность – добровольную жертву на алтаре их общих демонов.

Его пальцы вцепились в ее мокрые волосы, оттянув голову назад. Губы обожгли шею, то самое место, где час назад лежала тяжесть бриллиантов.

– Ты моя, – его хриплый шепот впился в ухо, как жало. – Только моя. Слышишь? Скажи.

В этом «скажи» слышалась не страсть, а почти детская, звериная потребность в подтверждении. Он, которого покупали и продавали, теперь сам пытался что-то присвоить. Не из любви. Из страха потерять последний оплот.

Света открыла рот, чтобы ответить, но он вошел в нее резко, без предупреждения, одним глубоким, почти болезненным толчком, заполнив собой все пространство – физическое, ментальное, вытеснив боль, страх, унижение. Ее стон поглотил грохот ливня.

Их соединение не было любовью. Это было сражение. Битва против дождя, против города, что простерся внизу мерцающим ковром из чужих жизней, против невидимых глаз Джисона. Каждый яростный толчок Минхо был вызовом, попыткой вбить себя в нее, как клятву, отметину, шрам. Она цеплялась за камень, чувствуя, как граница между болью и наслаждением стирается, превращаясь в нечто третье – чистейшую, обжигающую эмоцию, сметающую все на своем пути.

Он одной рукой продолжал держать ее за волосы, а другой обвивал ее талию, прижимая к себе, входя глубже, неистовее. Его дыхание было хриплым стоном у ее уха, смешанным с шумом дождя. Света чувствовала каждое напряжение его тела, каждый мускул, работающий в этом яростном ритме. И сама двинулась навстречу, отзываясь на каждый его толчок ответной волной, уже не зная, где заканчивается он и начинается она, где боль, а где наслаждение.

Света плакала. Рыдала в такт его движениям, смешивая слезы с дождевой водой, чувствуя, как где-то глубоко внутри рвется что-то важное – тот самый невидимый ошейник. И на мгновение ей показалось, что она свободна. Дикая, голая, принадлежащая только стихии и этому мальчику-шторму, который разбивал ее о камни, чтобы, быть может, собрать заново.

Его тело вдруг напряглось до предела. Минхо издал сдавленный, гортанный звук, и его освобождение было не излиянием наслаждения, а судорогой, выворачивающей наизнанку. Он рухнул на ее спину, тяжело дыша, прижимая к холодному камню, и его губы прильнули к ее плечу – уже не в укусе, а в немом, отчаянном вопросе.

Они стояли так, под обжигающим ливнем, два существа, выброшенные бурей на одинокий берег.

Мир казался невероятно ярким и острым. Запах дорогого парфюма Минхо перебил резкий, навязчивый аромат жареного чхмак (цыпленка), доносившийся из уличной забегаловки. Грохот опускаемой стальной роллеты где-то через улицу вернул ее в реальность – обыденную, грубую, пахнущую растительным маслом и соевым соусом. Романтика закончилась. Начался будничный Сеул.

А где-то внизу, в идеально выверенном мире Джисона, тикали часы, отсчитывая время до того момента, когда загадка превратится в разгадку, а страсть – в оружие.

В это самое время на два этажа ниже Хан Джисон стоял у стены из стекла, глядя на залитый дождем ночной Сеул. В руке он держал хрустальный бокал с виски. На столе рядом лежал планшет. На его экране, сделанное с большого расстояния, но удивительно четкое, танцевало в ливне размытое белое пятно – её тело. Без звука. Лишь титрами были молнии, разрывающие небо. К нему бесшумно вошел мужчина в темном костюме и положил на стол конверт.

Джисон кивнул, не отрывая взгляда от окна. В конверте были фотографии. Разные. Света и Минхо в закусочной, она смеется, запрокинув голову, ест рамен и кормит мальчишку пулькоги.* Подставляет ему свои пальцы.

Они в парке, он целует её в висок. И… последние кадры с террасы.

Более откровенные, чем видео.

Джисон медленно выпил виски.На его лице не было ни гнева, ни ревности. Лишь холодная, сосредоточенная усмешка собственника, наблюдающего за игрой своего любимого питомца. Он дал им эту иллюзию тайны, эту щель в заборе. Бунт, который он сам же и санкционировал. Так было интереснее. Он позволил щенку поиграть со своей новой игрушкой. Позволил ей ощутить вкус мнимой свободы. Чтобы слаще был момент, когда он дернет за цепь и вернет её в стойло.

– Принесите мне «Файалку» 45-го года*, – тихо распорядился он, обращаясь в пустоту. – И подготовьте всё для завтрашнего визита в балетную студию. Пора показать Стелле, что её старую жизни пора сносить. Чтобы построить новую.

– Приказ будет передан, господин Хан, – беззвучно отозвалась тень. – Кстати, поступил запрос от того физиотерапевта, Ки Чхана. Интересуется, может ли он навестить мисс Стеллу для планового сеанса. Отказать, как обычно?

Джисон медленно повернулся, и на его губах играла тонкая, заинтересованная улыбка. – Напротив. Найди в ее расписании окно и пригласи. Мне интересно на него посмотреть.

Он снова посмотрел в окно, туда, где на террасе за стеклами потока воды закипали двое его подопечных. Его паутина дрожала, передавая ему каждое их движение. И он, великий паук, был доволен.

Глава 7

Воздух в лифте «Созвездия» был чужим и холодным, словно выточенным из ледяного мрамора. Он пах кожей редкой выделки и едва уловимым ароматом ночных орхидей – не запах, а метка, впитывающаяся в ДНК. Света стояла, вытянувшись в струнку, глядя на свое отражение в матовой латуни. Не Светлана. Стелла. В платье цвета увядающей розы, которое обнимало ее тело с молчаливой, неумолимой настойчивостью самого Джисона. Шелк шелестел при каждом движении, нашептывая о границах. На шее холодным грузом лежало бриллиантовое колье. Не украшение. Ошейник. Его вес был точной мерой ее несвободы.

Двери разъехались беззвучно, открыв не зал, а иную реальность. Оглушающий гул мегаполиса, секунду назад бившийся о бронированные стекла лимузина, умер, поглощенный бархатной, звенящей тишиной luxury пространства ресторана. Здесь царил полумрак, и каждый столик был освещен как драгоценность в музейной витрине. Свет падал от ламп из черного нефрита, а хрустальные бокалы дробили его на тысячи холодных, колющих радуг.

Джисон шел рядом, его присутствие было осязаемым, как давление перед ударом молнии. Его пальцы легко коснулись ее локтя, направляя к столику у окна. Прикосновение жгло кожу даже через шелк, оставляя невидимый шрам.

– «Созвездие» никогда не разочаровывает, – его голос, чуть громче шепота, идеально резал тишину. – Здесь понимают, что истинная роскошь – не в золоте, а в отсутствии необходимости его демонстрировать.

Он придержал для нее стул. Жест был отточенным, рыцарским и абсолютно собственническим. Она села, чувствуя, как холодный шелк сиденья впивается в разгоряченную кожу.

Он не дал ей меню. Все было решено. Официант, человек с лицом из выдержанного самшита, принес первое блюдо. На тарелке из черного фарфора лежало нечто, напоминающее морскую гальку, посыпанную икрой и золотой пыльцой.

– Морской еж с трюфелем. Слезы океана, как говорит мой поставщик. Пафосно, но вкусно, – Джисон отпил минеральной воды. Его бокал с вином оставался нетронутым, как и его взгляд на ней.

Она взяла вилку. Рука дрогнула, металл тихо звякнул о фарфор. Звук показался ей выстрелом в этой гробовой тишине.

– Нервы, Стелла? – он улыбнулся тонко, одними уголками губ, и в этой улыбке не было тепла, только анатомическое движение лицевых мышц. – Расслабьтесь. Вы здесь как моя гостья. Пряник после вчерашнего… кнута.

Ее дыхание перехватило. Он не просто знал о ее тайной встрече с Минхо на террасе под дождем. Он наслаждался ее знанием, что он знает. Он коллекционировал эти мгновения ее унижения.

«Он видел записи с камер, – пронеслось в голове у Светы, – он все видел. Как дождь заливал нас, как Минхо смеялся, как я… улыбалась, забыв обо всем». Стыд и ярость закипели в ней. Появился кислый привкус отчаяния на языке. Но годы дисциплины сделали свое дело – она лишь опустила глаза на свои идеально вымытые руки, превратившись в идеальную статую.

– Я благодарна за вашу… всепоглощающую заботу, – выдавила она, заставляя губы сложиться в улыбку Стеллы. Холодной, безупречной и мертвой куклы.

Он наблюдал за ней, и его взгляд был тяжелее любого бриллианта. Он изучал ее, как коллекционер изучает новое приобретение, выискивая скрытые дефекты, трещины на глазури.

На короткий миг Джисон задумался. – Вот так. Безупречно. Ее выдержка достойна аплодисментов. Но как же мне опостылел этот маскировочный лак. Я хочу видеть не эту вышколенную марионетку, а ту дикарку под дождем, с мокрыми от слез и дождя ресницами, с губами, распухшими от поцелуев того мальчишки. Она воображает, что ведет свою собственную игру. Она не понимает, что вся ее игра – лишь часть моего сценария, написанного для нее. Смотреть, как она ест эту икру, эти крошечные кусочки золота… Я представляю, как это золото тает на ее коже. На сосках. На внутренней стороне бедер. Я свяжу ее шелковыми шарфами из ее же гардероба и прикую к моей кровати. Она будет вырываться. Умолять. А я буду заставлять ее смотреть на себя в зеркала на потолке и повторять: «Я принадлежу тебе, Джисон. Я твоя Стелла». Я научу ее послушанию. Не через боль. Через наслаждение, которое она будет жаждать и принимать только из моих рук. Она будет моей самой прекрасной, самой изощренной вещью в коллекции. Моей собственностью. И ничьей больше. Ее душа – вот мой главный трофей.