Документ без названия

– Вы не смогли понять, что изображено на табличке? – подняла глаза девушка. – Я не сталкивалась с данными в архиве об этой шкатулке и ее содержимом. В исторических отделах нет даже упоминаний об этом

Аларик улыбнулся, и почесав затылок кивнул девушке. Он достал иглу из футляра и быстрым движением кольнул в безымянный палец левой руки девушки достаточно глубоко, чтобы вязкое вещество в темном глиняном сосуде покрылось тонким слоем капель крови. После этого он прижал ее к ее ранке кусочек пергамента, и на удивление тот, даже не испачкался, а кровь и вовсе перестала идти. Аларик поставил баночку в шкатулку в левый верхний угол, а бюкс с прозрачным веществом противоположно ей. Затем он закрыл шкатулку и провернул на ее крышке яблоко, которое запустило внутренний механизм и головы змей щелкнули. Сняв отошедшие от корпуса крышки головы змей и стукнув по корпусу часов, шкатулка отправилась в углубление, образованное очередным механизмом.

– Методом ошибок и проб, я примерно понял, как они запускаются в работу… – часовщик всмотрелся в ожидающий взгляд девушки. – Если говорить простым языком, то девять действий, но именно на этой дощечке, скорее всего, расписаны значения каждого действия. Мне это чем-то напомнило учения о сферах рая и кругах ада, но не думаю, что связь действительно есть.

Мужчина погладил по голове змей одну за другой и стрелки часов начали медленно перемещать по циферблату. Клавиши печатной машины с обратной стороны начали двигаться, и из пасти змеи упала бумажка. Аларик отошел от Миллагресс многозначительно посмотрев ей в глаза, оставляя ее наедине с вопросами. Их оживленная беседа с Рафаэлем едва ли доходила до ее ушей. Голова гудела.

«Quid animum exagitat tuum?» – девушка сглотнула, набрала:

«Estne frater in morte parentum?».

А часы будто насмехались над ней. Они будто тянули ее время, не давая ничего взамен:

«Memento».

«Quid angit cor tuum?».

Руки следователя начинали трястись все сильнее, вены на них выступили и окрасились темно-фиолетовый цвет. Место укола горело, и становилось холоднее:

«Cur parentibus perierunt morte?».

А «Малахитовый пророк» будто отвечает на другие вопросы, которые терзают изнутри.

«Tu mentitus est, Millagress».

«Quid excruciat animam tuam?».

Ей хотелось выпить горячительное, над ней смеялся механизм, ведь даже чертовы часы знали больше, чем она о близких ей людях.

«Quis mihi dicat, quod de parentum morte nondum didici?».

Боль уже не накатывала, а просто стояла комом в горле. Так хотелось кричать и крушить все, что могло попасть под руку, но рука Аларика легла на плечо вовремя. Часы молчали, но клавиши все опускались и поднимались, нервируя Миллагресс с каждым разом. Рассудок мутнел, девушка чувствовала, как покалывает где-то под грудной клеткой. Спустя несколько минут бумажку вытащили из пасти кобры, но текст на ней также не дал конкретный ответ на вопрос, загадки и к тому же на мертвом диалекте.

«Memento mori – сarpe diem cras. Lectum tuum inanis – ex nihilo nihil fit. Nescis, sed ducas – noli praeterita. Aut invenire aut crea, non desperandum».

Голова начала гудеть сильнее и тело заметно ослабело. Кисти руки девушки будто онемели, и она не могла сжать их и вообще как-либо двигать. Ей удалось хрипло проговорить: «Аларик… Немеют, они немеют…». Часовщик обеспокоенно посмотрел на нее, и удостоверившись что она сможет идти, предложил гостям пройти в комнату отдыха. Перед выходом из его тайника с часами, он попросил Миллагресс дотерпеть до его комнаты. Эми, пришедшая убираться в доме ее хозяина, по его просьбе повела Рафаэля показывать деревню и сад, которые находились достаточно далеко от дома.

– Можешь не терпеть, они ушли… – мужчина приподнял до локтевого изгиба рукава пиджака, корчившейся на постели Миллагресс. – Нужно подождать еще немного, нельзя вводить противоядие слишком рано.

Глухой стон пронзил комнату. Миллагресс начинало трясти, руки уже не слушались совсем и все что в них ощущалось, лишь холод, дробящий кости.

Взбухшие вены пульсировали с невероятной скоростью, а глаза девушки периодически закатывались, тело пробивало судорогой. Аларик с заготовленным в руке шприцем, прижимал ее к себе на руках и пытался делать все возможное, чтобы та оставалась в сознании. «Смотрите мне в глаза, Миллагресс Генри Шелдон, осталось совсем немного!» – тряс ее часовщик.

В его обеспокоенные глаза было смотреть куда интереснее, чем на увешанный травами и цветами потолок. Эти прекрасные глаза еще недавно были яркими, синими, глубокий цвет которых затягивал на их глубину, и не отпускал, заставляя задыхаться. Время интересный творитель, не щадящий никого. Оно создает, меняет и уничтожает, то что создало, будто неудавшийся набросок самокритичного художника. Его глаза постарели. Сейчас это прекрасный цвет поблек и словно в палитре перетек во что-то мутное, серое. Но отвести от них взгляд было также сложно, как и несколько лет назад.

Постель мужчины пропахла ладаном, который часовщик поджигал и оставлял над изголовьем, чтобы ничто не беспокоило его сон. Боль начала уходить на второй план, и начинало клонить в сон. Антидот распространялся по телу очень быстро.

– В этот раз было больнее… – спустя несколько часов отдыха сказала Миллагресс, разминая кисти рук и пальцы.

– Я предупреждал, Миллагресс… Состав этого яда не выводится из крови полностью. Противоядие его лишь расщепляет его, поэтому при следующем его попадании в организм он собирает эти частицы воедино, и интоксикация становиться более обширной, – опустился к ней на кровать часовщик, помешивающий отвар для девушки.

– На себя посмотри, Аларик… – приняла стакан девушка. – Где…? Хотя неважно, я видела, как ты заваривал ему «сонный» сбор. Ничего не меняется.

Вкус отвара был отвратительным, если так его можно было охарактеризовать. Лекарство зачастую имеют неприятный вкус, противоположно сладким и ароматным отравляющим веществам. Все существование этого мира можно назвать одним большим противостоянием и системой противоположностей. Горечь оставляет послевкусие. Или отчаянье? Не совсем понятно, но одно другого не лучше. На язык попадается вяжущий лепесток цветка, который на общем фоне для языковых рецепторов покажется сладостью. Но их кладут в отвары, чтобы сделать их более пригодными для употребления, а не для того, чтобы усилить лекарственные свойства.

К сожалению, с людьми работает тот же метод, ведь воспринять умного и сухого человека, но с приятной внешностью намного проще, чем без нее. Миллагресс поправила растрепанные волосы и прикрыв глаза, вдохнула аромат комнаты Аларика. Запах свежего ладана с терпким и земляным запахом трав, нотки лаванды. Запахи в этом доме не менялись на протяжении нескольких лет и отпечатывались в памяти глубже и глубже с каждым ее визитом. В комнату вошла Эми и оставила поднос с двумя фужерами на прикроватном столике. Она практически не разговаривала с часовщиком и его гостями в их присутствии, но это не мешало ей понимать потребности своего хозяина и выполнять свою работу. Легкий спиртовой аромат ударил в нос. Приехать в гости к Аларику и не выпить с ним, значило не приезжать вовсе.

Они вышли в сад и смакуя бокал с самодельным вином говорили на обыденные темы, о которых даже близкие друзья не говорят. Доверие между этими людьми было чем-то самим собой разумеющимся. Атмосфера вокруг напоминала параллельную реальность – маленький мирок, в котором можно было отдохнуть от всей рутины вокруг. Шуршание пожухлой листвы и небо, застланное дымкой облаков. Сумерки, которые казались глубокой ночью из-за непроглядной листвы растущих повсюду столетних деревьев. Птицы кричали и перелетали с ветки на ветку. Лисы бегали по садам и перекрикивались между сородичами. Они были здесь частыми гостями, так как жители их подкармливали и не прогоняли.

Некоторые из них селились под крышами в опилках или соломе и зимовали с людьми бок о бок, не трогая их скот и урожай так, как и без этого были сыты.

Аларик содержал эту деревню по собственному желанию и совместно с жителями превратил ее в огромный сад, который своей красотой очаровывал каждого кто бывал здесь. Жены у него не было и хоть он был чуть старше брата Миллагресс, не заводил ни с кем отношения. Даже Эми не удалось растопить его сердце – мастер привязан только к своим творениям, к часам. Девушка влюблена в него уже несколько лет подряд, но увы безнадежно. Предмет ее обожания решил посвятить всю жизнь любимому делу, а она лишь довольствуется возможностью быть подле него и облегчать ему жизнь. Она смирилась. Такова стезя творческих людей. Ведь одиночество – ключ к вдохновению.

Часовщик остановился рядом с высаженными лилиями, которые из-за сумерек закрыли свои бутоны и почти не источали и без того тонкий аромат. Он с грустью смотрел на эти цветы несколько мгновений и все решился заговорить с Миллагресс на волнующую его тему: «Я… Очень рад, что ты приехала…». Из-за его спины слова были чуть слышны, но они дошли до получателя. Рука девушки легла на спину мужчины. Миллагресс чувствовала, что Аларика тревожило что-то серьезное, но говорить об этом ему тяжело. Она надавила ладонью вперед, чтобы подтолкнуть часовщика в сторону лавок рядом с ручьем. Мужчина не сопротивлялся. Журчание холодной воды успокаивало и их бокалы быстро опустели. Вино грело изнутри, и ночная прохлада будто отошла на второй план. Казалось бы, такие обыденные вещи как переплетение рук, мягкие и плавные движения пальцев по огрубевшей коже, но такие умиротворяющие.

– В последнее время меня преследует чувство, что за этим местом следят или пытаются найти… Либо же я паранойю … – держась за голову выдавил из себя Аларик. – Я даже в город сам перестал выезжать из-за запоминающейся внешности, все дела за пределами деревни решают Роджер и Эмилия… Я такой опасности их подвергаю из-за своих внутренних страхов.

– У любых страхов есть основания, из-за которых они зарождаются. Ты подозреваешь кого-то конкретного? – Миллагресс всматривалась в его глаза, будто искала в них ответы. – Ты уже назвал людей, которые могли это сделать… Осталось лишь понять кому это было выгодно.

Взгляд часовщика мрачнел, так как в глубине души он боялся услышать подтверждение своих мыслей. Самовнушение, которое отрицало подобный исход событий постепенно рассеялось, подобно испарине, исходящей от земли ранним утром при восходе солнца. Прямота старшего следователя была сравнима с состоянием, когда на голову льется ледяной поток режущей, но отрезвляющей воды. Тяжело признать нестабильность, в чем когда-то ты был увереннее, чем в себе.

– Мои слова лишь подтверждают твои подозрения. Я, как и ты, хорошо и давно знаю Роджера и Эми. Если предположить, основываясь на моем опыте, то мотив может быть у обоих… – следователь задумалась. – Чем эти двое занимаются в свободное время?

– Нужно подумать… Роджер после поездок в город обычно сидит у меня и выпивает до следующих поездок… Он даже редко домой уходит, не в ладах они с женой последние несколько лет, – улыбнулся Аларик, рассматривая деревья поблизости. – А Эмилия… Она занимается хозяйством в основное время, ходит за продуктами на станцию… Она рисует в летней мастерской еще, в свои выходные. Хорошо получается у нее…

Глаза Миллагресс сверкнули. Ведь когда-то давно именно она посоветовала ей заняться живописью, чтобы отвлечься от своих эмоций и чувств. Сначала росписи ее обучал часовщик, когда та помогала ему оформлять эскизы для работ по дереву, поэтому писать картины Эми умела. Первоначальные навыки у нее были отточены прекрасно, но всегда возникали трудности с представлением сцен, пейзажей и людей.

Ей по душе было писать с натуры. Самой первой полноценной ее работой был портрет Миллагресс, который попросил сделать часовщик, чтобы всегда видеть черты лица недосягаемой, но любимой женщины. Картина висела в его мастерской, завешанная полупрозрачной тюлью, чтобы не запылился холст. Аларик помогал Эми и активно участвовал в работе над портретом. Некоторые детали он прорисовывал лично, так как хотел запечатлеть самые яркие черты лица так, как он их видел своими глазами.

– Не прогуляться ли нам до летней мастерской, которую ты подарил Эми? – улыбнулась девушка. – Красивые виды благотворно влияют на психическое состояние.

Часовщик рассмеялся и взяв под руку свою спутницу потянул ее в сторону своего дома, на заднем дворе которого была скрыта лестница. Данный пристрой спиралью огибал ствол массивного дуба. Кроны его не было видно из-за густых ветвей, усеянных еще зелеными листьями, которые лишь в некоторых местах были затронуты багровыми или оранжевыми цветами. Этот великан на вид будто пережил более пяти или шести поколений людей – его грозный вид пугал и заставлял восхищаться. Данное природное чудо являлось центром скрытой деревни и возвышалось над ней пряча от внешнего мира. Одно лишь прикосновение к его коре заряжало незримой энергией, которая перетекала от кончиков пальцев в самое сердце разливаясь приятным будоражащим холодком, будто в тебя вдыхают жизненные силы, копившиеся веками.

Так как дуб значительно возвышался над всеми деревьями этого леса, сквозь проблески между листвой открывался вид на долину, которая тянулась вдоль Треста. Пол летней мастерской был отстроен и выровнен белой глиной, чтобы не повредились ветви, а плотный брезент заменял в ней крышу. Простая обстановка из трех рабочих мест, ящиков с инструментами, стенда с заметками и мольберта в самом конце помещения. Резкий запах масляных красок и лакокрасочных материалов по совместительству с парниковым эффектом в этом месте раздражал слизистые носа и глаз. Привыкший человек чувствует себя вполне комфортно в подобной атмосфере, а вот когда приходишь в подобные места впервые, возникает головокружение и высок риск отравления. Миллагресс ловит себя на мысли, что возможно именно из-за этого творческие люди живут недолго. Девушка осмотрела рабочие места, проводя по ним пальцами, поверяя на наличие пыли. Самое ближнее место к мольберту заставило ее остановиться и проверить все его содержимое. Но ничего интересного она не нашла, кроме листов из небольших блокнотов, где, скорее всего, пробовался цвет смешанных красок. На них были изображены незамысловатые фигуры, которые показывали насыщенность и наполненность цветом.

Девушка подошла к мужчине, который рассматривал полотно на мольберте. На нём была не законченная работа – штрихи, растушеванные краски. Среди них можно было рассмотреть аккуратные очертания чего-то большого тёмного, отдаленно напоминающее дерево и огромное простирающееся пространство. Чаще всего прекрасные работы невозможно было рассмотреть лишь на начальных этапах их создания. Миллагресс вглядывалась в тончайшие детали холста, мазки кистью были выполнены левой рукой так как имели характерный наклон вправо, но вот некоторые отличались от них. Они были ровными и более утонченными, за счет чего работа не размывалась и приобретала контуры.

– Ты ведь закончил обучать Эми довольно давно, верно? – задумалась девушка. – У неё есть учитель?

– Нет, у неё довольно-таки хорошо все получалось… – выдохнул мужчина. – Я перестал приходить сюда и проводить с ней уроки по живописи в первые месяцы, когда она только начала этим заниматься… И вообще… Зачем ты этим интересуешься?

Миллагресс, поняв, что собеседник напрягается, когда речь заходит об Эмилии, развернулась, чтобы взять с рабочего столика вырванные листья из блокнотов. Она протянула их мужчине и попросила внимательно посмотреть на них, а затем на холст. Мужчина долго рассматривал эти листы недоумевая, чего от него хочет следователь.

– Я много раз говорил тебе, чтобы ты была прямолинейней, – замялся мужчина, вглядываясь в холст. – Это ведь твоя работа, ты с этим всегда сталкиваешься, а вот я ничего в этом не смыслю…

– Как раз таки в этом вопросе ты должен разбираться больше, чем я… – девушка улыбнулась. – Видишь эти характерные мазки? Они проглядываются и на холсте, и на черновиках, а вот эти контурные линии будто выполнял другой человек. Насколько я знаю, Эмилия левша. Я не думаю, что она может также рисовать правой рукой. А вот эти более ровные мазки были выполнены опытным в этом деле правшой, так как в них нет наклона, и скорее всего этот человек либо работал с чертежами, либо мог заниматься росписью.

– Даже если так… – Аларик опустился в рабочее кресло. – В этой деревне росписью занимаюсь только я… С чертежами не работает никто, а я Эмилии не помогал. Учителя у неё тоже нет, можешь спросить об этом у старика Мортимера завтра утром. Он часто приходит к ней и приносит обед, а иногда сидит и просто разговаривает с ней за чашкой чая.

Миллагресс подошла к самому краю мастерской, откуда было видно его недавно отстроенный домишко. Мортимер в этой деревне живёт относительно недавно. Его привёл часовщик после очередной поездки в Оллидар к заказчику примерно два года назад. Бедного старика выкинули из паба на улицу ночью, а Аларик забрал его с собой, чтобы подлечить его и как-то облегчить жизнь. Миллагресс была лично с ним знакома и не один раз слышала историю о том, как тот в молодости тот работал помощником капитана корабля и наслаждался плаваньем каждый день, пока не встретил свою любовь, после смерти которой превратился в угрюмого и ворчливого старика, любящего пропить все деньги за один вечер в пабе. Пожилой мужчина был совершенно не нужен своим детям, а хорошая обеспеченная жизнь не могла компенсировать ему отсутствие той женщины, что придавала его жизни смысл. Поэтому он решил обосноваться в этой скрытой от всех деревни и отречься от своей семьи. Местные жители часто принимали его за сумасшедшего и старались его избегать. Он вёл затворнический образ жизни и общался в основном часовщиком или Эмилией, которая, по его словам, своим характером чем-то напоминала ему дочь.

– Аларик, а ведь Мортимер часто говорил, какую должность он занимал в Совете после того, как женился… – голос следователя вывел часовщика из раздумий. – Как он себя называл?

– Тео… Гео… – ломал язык мужчина, хмуря брови. – Тео- или геодолист, если я верно запомнил.

– Теодолит, – исправила его девушка. – Это слово тебе ни о чем не говорит? – последовал отрицательный кивок.

– Это приспособление используется в картографии, если я не ошибаюсь. И видимо наш в Мортимер бывший картограф, но он навряд ли может чертить карты из развившиеся у него болезни рук… – заключила следователь. – А вот быть учителем он вполне может, не думаешь?

Девушка направилась к мольберту и затем отошла от него на приличное расстояние на сколько позволяла ей мастерская. Затем жестом подозвала к себе взволнованного часовщика. Взяла его за руку и начала рисовать в воздухе невидимые очертания.

– Представь деревню с высоты этого дуба, – тихо прошептала Миллагресс, боясь потревожить сосредоточенного мужчину. – Видишь сходства с тем очертанием, что на холсте? Это может быть лишь стечением обстоятельств, но стоит проверить все возможные варианты. Аларик не мог вымолвить ни единого слово. Он смотрел на следователя в полном недоумении и не понимал, что дальше делать.

Для него в эти мгновения мог перевернуться весь привычной ему склад жизни и измениться отношение к людям, которым он так доверял на протяжении долгого времени.

Однако безопасность этого места была для него превыше всего, он был готов смириться с тем, что совершил ошибку, доверяя не тем людям. Взгляд Миллагресс усмирял его тревогу и приводил в чувства.

Было принято решение осмотреть жилье Мортимера и комнату Эмилии, в надежде найти что-то компрометирующее. Дымный аромат от ладана дурманил голову и застилал пространство под потолком в одном из коридоров дома часовщика, который вел к комнате горничной. Эта часть дома будто жила своей жизнью – сами по себе скрипели полы, покачивались полупрозрачные ткани, прикрывавшие картины, а изредка пищали или скреблись мыши под половицами. Дверь в комнату Эми была приоткрыта, поэтому отмычки, заготовленные Миллагресс заранее не понадобились.

Следователь толкнула дверь и, придерживая ее, вошла в комнату, от центра которой тянулась небольшая полоса света, позволяющая примерно рассмотреть помещение. Эмилия равномерно сопела и почти не двигалась, лежа на спине в своей кровати. Ее волосы растрепались на подушке и золотистыми волнами свисали с кровати. Казалось, что часть лунного света собиралась в прядках волос и светилась в темноте. Миллагресс поймала себя на улыбке, пока смотрела на еще детские черты лица, которые были главной изюминкой Эми. По возрасту она была немногим младше Рафаэля, но из-за милого круглого личика и миниатюрности выглядела не старше шестнадцати лет. Следователь оглядела прикроватные тумбы, письменный стол и шифоньер, изучая личные вещи горничной. На первый взгляд все было так прозрачно, но, казалось бы, такие обычные предметы интерьера как вазы или подсвечники стоили достаточно дорого и высоко ценились коллекционерами. Для не разбирающегося в искусстве человека они бы показались невзрачными или вовсе поддельными, но все было куда сложнее.

Горничные не имеют высокое жалование, которое способно даже при беспрерывной работе в течение десяти лет покрыть расходы на имеющийся здесь антиквариат. Миллагресс приоткрыла странную темную ткань и прошла в проход за нею, который вел к небольшому пространству, что открывало путь на террасу. Двери были открыты, чтобы в помещение поступал свежий воздух, который был необходим для подсыхания лакокрасочного материала на сушившихся трех картинах, стоявших напротив прямого потока воздуха. Догадки Миллагресс подтвердились – Эмилия продавала свои картины. Она писала множество работ, которые хранились в этой комнате, но сейчас здесь осталось лишь три, да и то, написаны они были совсем недавно и приблизительно одновременно.

На одной из них была изображена сеть Трест, простирающаяся вглубь долины. Пейзажи на картине были написаны в середине лета, так как листва деревьев в некоторых сегментах картины имела желтовато-оранжевый оттенок. Речная сеть брала свои истоки из маленького подземного ручья, который находился на территории «Песчаных площадей». Он был единственным источником воды, который называли «клыком Василиска».

История относительно проста – название пришло из сборника сочинений местного автора, который писал мрачные юморески и притчи о районе. Данное название пришло из-за зарисовки об огромном змее – Василиске, который не давал покоя местным жителям, утаскивая мелкий скот или поедая урожай. Жители решили прогнать змея и сильно ранили его. Змей и вправду исчез, но через некоторое время люди начали умирать от отравления родниковой водой. Оказалось, что змея была безобидной для людей, но вот ее кровь была ядовита. Раненая рептилия уползла умирать в местный колодец и постепенно отравила собой воду в нем. С тех пор юморное название «клык Василиска» прижилось в сегменте Песчаных площадей у местных жителей.

Второй холст демонстрировал главный корпус современной системы сохранившихся замков и крепостей Красного камня, реставрация которых завершилась более полувека назад.

Красный камень – на сегодня является центром контроля безопасности жителей Роззаллиса, однако таковым стал относительно недавно. Раньше система замков представляла собой родовые поместья, отстроенные задолго до формирования государства, и принадлежала роду Сальваторе, потомок которого возглавляет правящий Совет. Большая часть строений была выкуплена Советом, у их действующих владельцев. Организация основала там подконтрольный орган регулирующей и исполнительной власти, чтобы поддерживать порядок и спокойствие в стране. Однако замок Рибейра – дворец основателя рода, выкупить не успели, он был передан в собственность внебрачному наследнику бывшего хозяина, который отказался от сотрудничества с Советом. Жизнь человека, получившего подобный подарок судьбы, перетекла не в самую лучшую сторону. Не прошло и двух лет как внебрачный ребенок подвергся покушению и в результате него погиб, после чего замок был выставлен на торги. Менее года назад замок был продан на аукционе за заоблачные суммы господину – личность которого была не определена. Неизвестный, но богатый аристократ, фармацевтический бизнес которого успешно процветал на территории страны, скрывал свое лицо под маской из-за чего и получил соответствующее прозвище – Маска Рибейра. Дворец стал предметом бесконечных распрей в Совете, но проблема решилась – неизвестный присягнул на верность своего рода правящему Совету, взамен на право собственности над системой контроля безопасности страны. Сделка была односторонней с точки зрения выгоды, но по каким-то причинам правящий Совет принял подобное предложение. С тех пор Красный Камень – является независимой и неконтролируемой организацией, которая действует в своих интересах, но обеспечивает абсолютную безопасность Совету.

На третьем холсте был изображен символ системы управления Совета – ангел, отдающий свои крылья и нимб небу в обмен на свободу. Построена эта конструкция была задолго до основания Роззаллиса. Если верить детской сказке-легенде, то раньше на этом месте стоял храм, в котором обосновался культ жрецов высшего духовенства. Они верили, что избранным служителям богов будет дарована вечная жизнь подле Бога. Ими становились беспризорные дети или люди, принявшие обет по своему желанию и отрекшиеся от своих семей и близких. Жрецы давали обет безбрачия и не оставляли после себя потомков, они не имели имен и не оставляли никаких следов в истории о своем существовании, но однажды запрет был нарушен. С нарушителями жестоко расправились, а ребенка воспитали служители храма. Его прозвали – Дамнаре, что означало «проклятый». Мальчик рос послушным и добрым, несмотря на свое имя.