Проект «Азимут»

Она почти побежала по улице, не оглядываясь. Соколов остался стоять, провожая ее взглядом. Он проиграл. Она была напугана до смерти, и его появление лишь укрепило ее в решении молчать. Он провалил первый контакт.

Раздосадованный, он повернулся, чтобы пойти к своей машине, и в этот момент его профессиональный взгляд зацепился за деталь, выбившуюся из общей картины уличного движения. На противоположной стороне, у газетного киоска, стоял мужчина в неприметном сером плаще, хотя жара не спадала. Он не читал газету, которую держал в руках. Он смотрел. Смотрел поверх газетного листа точно в ту сторону, куда убежала Елена.

Соколов замер. Мужчина, почувствовав его взгляд, неторопливо свернул газету и спокойно пошел в противоположную сторону. Ничего особенного. Обычный прохожий. Но Соколов видел его позу, видел застывшее внимание, видел, как он нехотя оторвался от наблюдения. Это была «наружка». Профессиональная, неброская.

Холодная волна прошла по его спине. Значит, за ней следят. И следят не первый день. Это объясняло ее панический страх. Она знала, что за ней наблюдают, и появление капитана милиции восприняла как провокацию или последнюю каплю.

Он медленно пошел к своей машине. Ситуация только что изменилась коренным образом. Елена Федорова была не просто напуганным свидетелем. Она была объектом разработки КГБ. А это означало одно из двух.

Либо она знала то же, что и погибшие, и была следующей в списке.

Либо ее использовали как приманку, чтобы выявить всех, кто попытается расследовать смерть ее коллег. Таких, как он.

Сев в раскаленный салон «Жигулей», Соколов понял, что только что, пытаясь найти ниточку, сам попал в паутину. И теперь за ним, скорее всего, тоже смотрят.

Глава 5

Соколов не завел двигатель. Он сидел в неподвижных «Жигулях», и капли пота медленно стекали по его вискам. В зеркале заднего вида отражалась обычная московская улица, но теперь она выглядела иначе. Каждый прохожий казался потенциальным наблюдателем, каждая машина – филерской.

Он действовал на инстинктах, проснувшихся из долгой спячки. Первое правило, которое вбил в него Архивариус еще на Петровке: «Если заподозрил хвост – считай, что он у тебя уже есть. Твоя задача – не сбросить его, а подтвердить».

Он плавно вывел машину в поток. Никаких резких движений. Он ехал по проспекту, затем свернул на боковую улицу, потом еще на одну. Маршрут был бессмысленным, хаотичным. Он следил за зеркалом. Метрах в ста позади него держалась неприметная серая «Волга» ГАЗ-24. Она могла быть случайной попутчицей. А могла и не быть.

Нужна была проверка. Соколов свернул на Садовое кольцо, перестроился в крайний левый ряд, будто собирался идти на разворот, и в последний момент резко вильнул вправо, уходя на съезд в один из переулков. Классический, почти школьный трюк. Серая «Волга», шедшая двумя рядами правее, не моргнув глазом, повторила его маневр, подрезав возмущенно загудевший троллейбубус.

Сомнений не осталось. Они сидели на нем плотно.

Пальцы, сжимавшие руль, побелели. Одно дело – предполагать. Совсем другое – чувствовать на затылке холодное, невидимое дыхание «Конторы». Куда теперь? Домой нельзя – засветят адрес. В управление – тем более. К Архивариусу – подставить старика. Он был в ловушке, в капкане, границы которого определяла следовавшая за ним «Волга».

Ему нужно было место, чтобы подумать. Место, где много людей, много шума, много входов и выходов. Место, где он, объект наблюдения, мог сам стать наблюдателем. Он направил машину в центр, к ГУМу.

Оставив «Жигули» на боковой улочке, он вошел в знаменитый универмаг через главный вход и тут же растворился в пестрой, гудящей толпе. Здесь, под стеклянной крышей, текла своя, совершенно другая жизнь. Звенел смех, пахло знаменитым ГУМовским мороженым и дорогими духами, по галереям фланировали нарядные горожане и иностранные туристы. Этот праздник жизни был абсурдным, нереальным контрастом с той смертельной игрой, в которую он оказался втянут.

Он поднялся на второй этаж, встал у перил и стал смотреть вниз, на фонтан. Он не искал своих преследователей. Он знал, что они здесь. Один на входе, другой уже где-то в толпе. Профессионалы не станут светиться. Они просто будут знать, что объект внутри.

Он закрыл глаза, пытаясь упорядочить мысли.

Факт первый: за Еленой Федоровой следят. Факт второй: как только он с ней заговорил, на него тоже повесили «хвост». Это означало, что операция по сокрытию тайны проекта «Азимут» находится в активной фазе. Они не просто подчистили прошлое, они контролируют настоящее.

И он, Соколов, своим неуклюжим вмешательством совершил страшную ошибку. Он показал им, что Елена – слабое звено. Что она может с кем-то говорить. Он привлек к ней внимание, которого она так отчаянно пыталась избежать. Вполне возможно, он только что подписал ей смертный приговор. От этой мысли во рту стало горько. Чувство вины было острым, как нож.

Отступать было поздно. Если он сейчас исчезнет, испугается, бросит это дело, – они могут решить, что Елена успела ему что-то рассказать. И тогда ее уберут. Просто для профилактики. Единственный шанс, который у него остался, – это идти вперед. Добраться до нее раньше, чем доберутся они. Предупредить. Заставить говорить.

Но как? Все подходы к ней теперь были перекрыты. Любая его попытка приблизиться будет замечена. Телефон наверняка прослушивается. Квартира – под наблюдением.

Он открыл глаза и снова посмотрел на беззаботную толпу у фонтана. Решение должно было быть не силовым, а ассиметричным. Нужно было создать ситуацию, в которой он мог бы поговорить с ней, но которая выглядела бы как абсолютная случайность. И сделать это нужно было так, чтобы его «пастухи» ничего не заподозрили.

В памяти всплыл обрывок разговора старушек у ее подъезда. «…приходила, вещи его помогала разбирать, книги…» Значит, у нее были ключи от квартиры покойного Воронова. Или, по крайней мере, доступ туда. Вполне вероятно, что она захочет забрать оттуда что-то важное, что-то, что связывало ее с учителем. Что-то личное.

План начал вырисовываться в голове. Рискованный, почти безумный, но единственно возможный. Он не будет пытаться связаться с ней. Он заставит ее саму прийти в нужное место.

Соколов спустился вниз, купил пломбир в вафельном стаканчике, съел его, никуда не торопясь, и вышел из ГУМа через боковой выход на улицу 25 Октября. Он прошел несколько кварталов, зашел в небольшой книжный магазин, вышел из него через другой выход во двор. Он не пытался оторваться – это было бесполезно и лишь вызвало бы подозрения. Он просто имитировал обычное, бесцельное поведение.

Но теперь у него была цель. Он медленно побрел в сторону Котельнической набережной. Ему нужно было попасть в квартиру Воронова. Незаметно. И оставить там сообщение, которое увидит только Елена. Сообщение, которое заставит ее искать встречи с ним.

Он шел по вечерней Москве, и впервые за этот долгий день на его лице появилось подобие мрачной улыбки. Игра началась. И хоть он пока не знал всех правил, свой следующий ход он уже придумал.

Глава 6

Ночь накрыла набережную, спрятав сталинский ампир в густых тенях. Фонари выхватывали из темноты лишь фасады, оставляя внутренние дворы в почти первобытном мраке. Именно туда, в лабиринт арок и проходных подъездов, нырнул Соколов. Он знал, что серая «Волга» припарковалась в переулке, и сейчас по его следу идут пешие «топтуны».

Он не бежал. Он двигался быстро и плавно, как тень, сливаясь с темнотой. Его преимуществом было то, что он знал, куда идет, а они – нет. Резкий поворот, узкий проход между гаражами, еще одна арка. На мгновение он замер в самой густой тени, прислушиваясь. Сзади послышались быстрые, но осторожные шаги. Один из них проскочил мимо его укрытия, заглядывая в следующий двор. Это дало Соколову нужные ему полминуты.

Он метнулся к черному ходу нужного подъезда. Дверь была заперта на кодовый замок, но такие замки в семидесятые были скорее формальностью. Соколов вынул из кармана металлическую расческу, просунул ее в щель и с тихим скрежетом поддел язычок. Щелчок. Дверь подалась, и он скользнул внутрь, в затхлую тишину лестничной клетки.

Здесь он не стал медлить. Его целью была пожарная лестница. Он нашел выход на нее на третьем этаже. Ржавая металлическая конструкция холодила ладони. Под ним спал город, над ним – безразлично мерцали звезды. Он начал подъем. Двенадцать этажей. Скрип ступеней казался в ночной тишине оглушительным. Он двигался медленно, прижимаясь к стене, превратившись в бесформенный силуэт на фоне кирпичной кладки.

Квартира Воронова была угловой. Одно из окон кухни выходило прямо на площадку пожарной лестницы. Как он и рассчитывал, оно было закрыто, но старая деревянная рама и хлипкий шпингалет были его единственной преградой. Он достал из кармана тонкий столовый нож, который прихватил из дома. Лезвие с трудом, но прошло в щель между рамой и створкой. Несколько аккуратных, выверенных движений, и шпингалет поддался. Соколов осторожно открыл окно и бесшумно влез внутрь.

Он оказался на кухне. Воздух в квартире был спертым, тяжелым, пахло пылью и угасающей жизнью. Здесь все еще витал едва уловимый запах того же корвалола, что и в квартире Белозерцева. Соколов замер, прислушиваясь. Тишина. Лишь издалека доносился гул ночного города.

Он не стал включать свет, достав из кармана крошечный фонарик-брелок. Тонкий луч выхватывал из мрака фрагменты застывшей жизни: чашку с недопитым чаем на столе, полотенце, аккуратно висевшее на стуле, ряды банок со специями. Он прошел в гостиную. Это была комната ученого – огромный письменный стол, стеллажи с книгами от пола до потолка, на стенах – карты морских течений.

Соколов не искал улик. Он знал, что здесь все чисто, профессионально зачищено. Он искал то, что могли пропустить. Что-то, не имеющее ценности для следователя, но важное для человека. Он направил луч фонаря на книжные полки. Научные труды, монографии, справочники. Все не то. И вдруг он увидел ее – небольшую полку с художественной литературой. И среди прочих – тонкий, зачитанный томик стихов Гумилева.

Это была удача. Гумилев – поэт неспокойной судьбы, расстрелянный, на долгие годы запрещенный. Такой книгой дорожат, ее не дают первому встречному. Соколов взял томик в руки. На форзаце каллиграфическим женским почерком было выведено: «Андрею Николаевичу в день, когда мы увидели настоящий океан. Спасибо за мечту. Лена».

Вот оно. То, что ему было нужно. Связующее звено, интимная деталь, известная только им двоим.

Он открыл книгу наугад. «Капитаны». Строки сами бросились в глаза. Он достал из кармана маленький бумажный конверт. Тот самый кристалл, похожий на осколок замерзшей слезы, тускло блеснул в свете фонарика. Соколов аккуратно вложил его между страниц со знаковым стихотворением и закрыл книгу.

Теперь нужно было оставить подсказку. Намек на то, где его искать. Он быстро пролистал книгу. Нашел сто четырнадцатую страницу. Он не стал ее загибать – это было бы слишком грубо. Вместо этого он ногтем провел по краю страницы, оставив едва заметную вдавленную полоску. Случайный дефект, который заметит лишь тот, кто будет внимательно ее рассматривать. Сто четырнадцать. Номер его отделения.

Он аккуратно поставил книгу на место, но не так, как она стояла, а сдвинув ее на сантиметр вглубь полки. Еще одна крошечная деталь, неправильность, которую заметит лишь хозяйский глаз.

Соколов еще раз обвел комнату лучом фонаря, стирая носовым платком следы там, где мог случайно коснуться поверхностей. Затем так же бесшумно вернулся на кухню, вылез через окно, прикрыл его и начал спуск.

Через десять минут он как ни в чем не бывало вышел из арки на набережную, в паре кварталов от дома Воронова. Он прошелся до ларька «Союзпечати», купил вечернюю газету и медленно пошел в сторону своей машины. Он чувствовал, что «хвост» снова нашел его. Они отметят в своих отчетах, что объект совершил бессмысленную прогулку и вернулся.

Он завел «Жигули» и поехал домой. Он сделал все, что мог. Он поджег фитиль. Теперь оставалось только ждать – либо Елена Федорова найдет его послание и поймет его, либо за ним придут те, кто следил за каждым его шагом. В любом случае, тишина была нарушена окончательно.

Глава 7

Следующие два дня превратились для Соколова в пытку ожиданием. Он ходил на службу, перебирал бумаги, выезжал на бытовые скандалы – он делал все, чтобы казаться обычным районным милиционером, увязшим в рутине. Но все это было театром. Каждую секунду он ждал. Ждал реакции Елены на его послание. Ждал реакции тех, кто сидел у него на хвосте. Он знал, что его бездействие после такого рискованного шага будет выглядеть подозрительно, но любой другой ход был бы еще хуже.

Мир вокруг него изменился. Он начал замечать мелочи: незнакомую «Победу», припаркованную у его дома второй день подряд; щелчки в телефонной трубке; чрезмерное любопытство сослуживцев, которые вдруг стали интересоваться, чем он занимался в свой отгул. Он чувствовал себя пловцом, за которым из глубины наблюдает огромная акула. Он не видел ее, но ощущал ее присутствие в каждом движении воды.

Развязка наступила на третий день. Его вызвал к себе майор Пономарев. Начальник выглядел уставшим и злым. Он не предложил сесть.

– Соколов, – начал он, не глядя на Аркадия и перекладывая бумаги на столе. – Мне тут… звонили. Интересовались тобой.

– Кто интересовался? – спокойно спросил Соколов, хотя сердце пропустило удар.

– Не твоего ума дело, – рявкнул Пономарев, наконец подняв на него глаза. В них плескалось раздражение и страх. – Ты где шлялся в свой отгул? И почему суешь нос в дела, которые тебя не касаются? Тебе что, здесь спокойно не сидится? Захотелось обратно на Петровку? Так я тебе устрою перевод. В Магадан. Дворником.

Это был прямой удар. Предупреждение. Они не стали действовать сами, а надавили на его прямое начальство, используя самый эффективный инструмент в системе – страх мелкого чиновника перед вышестоящим.

– Я не понимаю, о чем вы, товарищ майор.

– Прекрасно ты все понимаешь! – Пономарев стукнул кулаком по столу. – Мне намекнули, что капитан Соколов проявляет излишнее любопытство к закрытым делам. Это был не намек, Соколов. Это было приказание. Чтобы ты сидел тихо и не высовывался. Я ясно выражаюсь? Занимайся своими пьяницами и ворами. Еще один такой звонок – и ты вылетишь из органов так, что и фамилию свою забудешь. Свободен.

Соколов вышел из кабинета с каменным лицом. Итак, первый ход был сделан ими. Мягкое давление. Следующий ход будет жестче. У него оставалось все меньше времени. Ему позарез нужна была информация от Архивариуса.

Связаться с ним было рискованно. Соколов вышел из управления, дошел до телефонной будки на углу и набрал номер районной библиотеки.

– Здравствуйте, будьте добры, подскажите, есть ли у вас в наличии «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына?

– Что?! – ахнули на том конце провода. – Молодой человек, вы в своем уме?

– Нету? Жаль, – сказал Соколов и повесил трубку.

Это был их старый условный сигнал. Запрос на запрещенную книгу означал экстренную встречу в заранее оговоренном месте – читальном зале Ленинской библиотеки. Место было идеальным: множество людей, строгий пропускной режим на входе и звенящая тишина, в которой любой разговор шепотом тонул, не привлекая внимания.

Через час он сидел за дальним столом, листая подшивку «Правды». Архивариус появился через двадцать минут. Он сел напротив, взял газету и сделал вид, что читает. Выглядел он плохо. Хуже, чем обычно.

– Они висят на тебе, как волки на баране, – прошептал он, не поднимая глаз от газеты. – Два «топтуна» и машина. Профессионалы. Зачем ты их спровоцировал, Аркаша?

– У меня не было выбора, – так же тихо ответил Соколов. – Что удалось узнать?

Архивариус зашуршал газетой, из внутреннего кармана пиджака он извлек тонкую пачку сложенных вчетверо листов и незаметно подвинул ее по столу к Соколову.

– Только это. И это стоило мне бутылки коньяка и старого долга. Первичные заключения судмедэкспертов. Те самые, которые написали в первые часы, до того, как приехали серьезные люди и объяснили, что именно нужно писать.

Соколов быстро, под прикрытием газетного разворота, спрятал листы.

– Спасибо, Михаил Тарасович.

– Не благодари, – прошипел старик. – Лучше слушай. Я копнул глубже. Не спрашивай как. Вся эта операция по зачистке… курируется лично генералом Морозовым. Семеном Морозовым.

Соколов поднял бровь. Фамилия ему ничего не говорила.

– А это кто?

Архивариус впервые посмотрел на него поверх газеты, и в его глазах Соколов увидел настоящий страх.

– Это не человек, Аркаша. Это функция. Призрак из Девятого управления КГБ. Охрана высших лиц, но это лишь прикрытие. На самом деле его отдел занимается самыми грязными и секретными делами. Если где-то нужно, чтобы человек просто исчез, тихо, без следов и вопросов, – посылают людей Морозова. Он фанатик, абсолютно преданный системе и абсолютно безжалостный. Если ты попал в его поле зрения, ты уже не жилец. Это твой последний шанс, слышишь? Сожги эти бумаги и беги. Уезжай к тетке в деревню, ложись на дно. Может, пронесет.

Соколов ничего не ответил. Он уже раскрыл под столом принесенные Архивариусом листы. Беглый взгляд на строки, напечатанные на машинке, заставил похолодеть все внутри.

Заключение по смерти Воронова: «…на запястьях обеих рук обнаружены микроссадины, характерные для попыток освободиться от удерживающих пут… на шее в районе сонной артерии обнаружен след от инъекционной иглы…»

Заключение по смерти Киреева: «…осмотр тормозного шланга показал наличие ровного среза, выполненного острым предметом… следы гидравлической жидкости указывают на быструю, а не постепенную утечку…»

Это было оно. Прямое, неопровержимое доказательство убийств. Черным по белому. Он теперь не просто подозревал. Он знал.

– Беги, Аркаша, – повторил Архивариус, поднимаясь. – Он не любит, когда в его саду копаются посторонние.

Старик ушел, оставив Соколова одного в гулкой тишине библиотеки. Он сидел, сжимая в кармане бумаги, которые были одновременно и его единственным оружием, и его смертным приговором. Он теперь знал правду. И знал имя своего врага. Генерал Морозов. Призрак, который уже, без всякого сомнения, знал в ответ и его имя. И бежать было уже слишком поздно.

Глава 8

Выйдя из храма науки и тишины, Соколов снова окунулся в шумную, враждебную реальность. Бумаги в кармане пиджака, казалось, жгли холодом сквозь ткань. Это была уже не просто догадка, не интуиция следователя. Это был факт, зафиксированный на бланке судебно-медицинской экспертизы. Факт тройного убийства.

Он двинулся по улице, не оглядываясь, но всем своим существом ощущая незримое присутствие «хвоста». Серая «Волга» наверняка уже ждала его за углом. Что теперь? Идти домой было равносильно тому, чтобы добровольно засунуть голову в пасть льву. В квартире могли ждать не только «топтуны», но и специалисты по обыскам. И тогда он лишится своего единственного козыря.

Документы нужно было спрятать. Немедленно. Но где? Любое место, связанное с ним, – квартира, гараж, даже кабинет в управлении, – было под ударом. Нужна была ячейка, тайник, куда он не заглядывал годами. Место из прошлого.

Он спустился в метро. В грохочущей, обезличенной толпе было легче контролировать слежку. Он переходил с линии на линию, выходил на одной станции и тут же садился в поезд, идущий в обратную сторону. Он не пытался оторваться, он лишь изматывал их, заставляя суетиться и передавать по рации его перемещения. Из глубины вагона он видел их – двоих. Один в кепке, другой в том самом сером плаще. Они работали слаженно, передавая его друг другу на пересадках.

Наконец, на станции «Проспект Мира», он вышел и направился к старому району, где когда-то жил в коммуналке, только приехав в Москву. Там, в полуразрушенном сарае во дворе, под грудой гнилых досок, у него был тайник, который он оборудовал еще в молодости для хранения пары бутылок водки и запрещенных книг. Никто, кроме него, об этом месте не знал.

Уже стемнело. Узкий, плохо освещенный переулок встретил его глубокими тенями и запахом сырости. Он ускорил шаг. И в этот момент произошло то, чего он подсознательно ждал. Серая «Волга», которая, как он думал, осталась далеко позади, вдруг бесшумно вывернула из-за угла и исчезла. Наблюдение прекратилось.

Холодный пот прошиб Соколова. Это был худший из всех возможных знаков. Наблюдатели не исчезают просто так. Их убирают с объекта только в одном случае: когда наблюдение сменяется ликвидацией.

Он бросился к арке, ведущей во двор. И тут же услышал за спиной нарастающий рев двигателя. Он обернулся. Из темноты на него неслись два слепящих глаза-фары. Тяжелый грузовик, ЗИЛ-130, несся по узкому переулку с немыслимой скоростью, его решетка радиатора напоминала оскаленную пасть.

Времени на раздумья не было. Только инстинкты. Старые, въевшиеся в подкорку рефлексы «важняка», не раз спасавшие его в бандитских засадах. Он не побежал вперед – грузовик бы его настиг. Он рванулся в сторону, к стене дома, в неглубокую дверную нишу.

Мир превратился в рев, скрежет и боль. ЗИЛ пронесся в сантиметрах от него. Боковая часть машины, протаранив мусорные баки, все же зацепила его, ударив по ноге и плечу и швырнув на грязный асфальт. Голову обожгло резкой болью от удара о стену. Перед глазами на миг потемнело. Грузовик, не сбавляя скорости, прогрохотал дальше и скрылся в темноте.

Все стихло. В ушах звенело. Тело пронзала острая, пульсирующая боль. Соколов заставил себя пошевелиться. Левая нога отозвалась тупой болью в колене, плечо горело. Он осторожно провел рукой по затылку – пальцы нащупали липкую кровь. Но он был жив.

Адреналин гнал его, заглушая боль. Нужно было уходить. Немедленно. Они могли вернуться, чтобы закончить начатое. Или сейчас приедет милиция по вызову перепуганных жильцов, и его заберут в больницу, где он станет легкой мишенью.

Он поднялся, шатаясь. Первым делом сунул руку за пазуху. Бумаги были на месте. Целы. Он, хромая и прижимая к себе раненое плечо, выбрался из переулка и скрылся в темных дворах.

Он брел, почти не разбирая дороги, прячась в тенях, как подбитый зверь. Боль становилась все сильнее. Он забился в самый темный угол какого-то подъезда, сполз по холодной стене и наконец позволил себе перевести дух.

Игра закончилась. Это он понял с абсолютной, леденящей ясностью. Это была не просто слежка, не предупреждение. Это была попытка убийства, замаскированная под пьяного водителя. Его жизнь, его работа, его квартира, его имя – все это осталось там, в прошлом, на том асфальте под колесами грузовика. С этой минуты он – никто. Беглец. Мишень.

Архивариус был прав. Генерал Морозов не любил, когда в его саду копаются.

Что дальше? Куда идти? Все двери были закрыты. Он был один в огромном городе, который внезапно стал враждебным. В голове от боли и отчаяния все плыло. Он перебирал в уме имена, адреса, и все они отбрасывались как бесполезные.

И вдруг в самом дальнем уголке памяти всплыло имя. Имя, которое он не произносил лет десять. Имя из другой, прошлой жизни, из дела о контрабанде икон, когда он, молодой следователь, спас от верной тюрьмы и расправы бандитов одного человека. Не потому что тот был не виновен, а потому что тот единственный, кто согласился дать показания на главаря, рискуя всем.

Юрий Орлов. По кличке «Призрак». Бывший десантник, прошедший через ад, ставший одним из королей московского теневого мира. Человек, который умел исчезать и заставлять исчезать других. Человек, который в конце того старого дела сказал ему: «Ты мне жизнь спас, капитан. Будешь должен – спросишь».

Это был безумный, последний шанс. Призрак мог его сдать. Мог убить. А мог и помочь.

Собрав последние силы, Соколов поднялся. Ему нужно было добраться до Казанского вокзала. Только там, в одном из автоматов, можно было сделать звонок, который невозможно отследить. У него был только один звонок. И одна последняя надежда.

Глава 9

Казанский вокзал встретил его ревом, грязью и суетой. Ночной экспресс, прибывший с юга, выплюнул на перрон густую, шумную толпу, и Соколов, припадая на раненую ногу, смог раствориться в ней, как капля в мутном потоке. Для человека, который хотел исчезнуть, вокзал был лучшим местом в Москве. Здесь, среди мешочников, командировочных, цыган и солдат, никто не обращал внимания на хромого мужчину в измазанном кровью и грязью пиджаке. Он был лишь еще одной частицей всесоюзного хаоса.

Каждый шаг отдавался болью, рваной раной на затылке пульсировало. Ему нужно было добраться до переговорного пункта, до ряда дребезжащих телефонных автоматов. Он опустил в щель две копейки, дрожащими пальцами набрал номер, который не использовал десять лет, номер, который хранился в его памяти, как опасный артефакт.