Писк поиска

С.2 Никогда у нас не получится.

С.1 А я думаю – получится.

Ж. Я стараюсь.

С.2 Мы тоже стараемся. Но толку нет. Никогда не получится создать то, что противоречит всему, что есть.

С.1 Но это чашка. Разве это не то?

С.2 А ты что, чашек не видел?

С.1 Я, к сожалению, видел только тарелки. И они всегда были объедены.

Ж. Сами тарелки?

С.1 Ну да.

С.2 Может, ты имеешь в виду обеденными?

Р. Да, скорей всего, он именно это и имеет в виду.

Ж. Закрой свой рот. Я не хочу тебя слышать.

Р. Без проблем.

(Санитары с женщиной докурили.)

С.1 И что же? Какой будет итог?

С.2 Мы исчезнем, как и любая закорючка на прыщавом лике бытия.

(Санитары увозят женщину, забыв чашу милосердия. Золоф подбегает к чаше, жадно её хватает, но поскальзывается и падает. Упав – умирает. Его труп лежит недвижимо на сцене.)

Э. Я что-то долго молчу.

Т. И я.

Р. Собакинисты не чурались молчать. Но когда они говорили, они извергали из себя белокаменные истины, которые таились под хрупкой и спертой вуалью чёрно-чёрного мрака.

Т. Например, какие истины?

Р. Жизнь поедает смерть.

Э. Ещё какие?

Р. Дети постоянно плачут, потому что скорбят о своём появлении на свет.

Т. Ещё?

Р. Роды – это насилие, помноженное на сверхнасилие.

Э. Ты хотел сказать – ультра?

Р. Собакинисты придумывали свои слова. Лишь через язык можно заарканить жеребца скорби, который несётся сквозь облепленные гнилью сточные ямы, которые зовутся чёрными дырами разума.

Т. Как метафорично они разговаривали.

Э. Да. Метафора грызёт другую метафору, ведь двум метафорам на одной территории тесно. Кому-то одному надо съесть другого.

Р. Собакинисты говорили, что ребёнок постигает мир с помощью смерти.

Т. А было то, чего собакинисты не говорили?

Р. Собакинисты говорили, что чёрные дыры – это сточные ямы.

Э. Это уже было.

Р. Собакинисты говорили, что чёрные дыры – это сточные ямы и в то же время артерии, по которым носится туда-сюда микстура произрастания.

Т. А я слышал, что чёрные дыры – это метастазы, которые в конечном итоге поглотят весь организм.

Р. Для того, чтобы чёрные дыры были метастазами, нужно, чтобы был организм. Но организма нет. Собакинисты говорили, что вселенная – это ампутированный ноготь.

Э. Почему они всё так ненавидели?

Р. Они любили. Просто той любовью, которая щекочет лишь безумцев.

Т. А что они говорили про человека?

Э. Про кого?

Т. Про человека.

Р. Они говорили, что человек возомнил себя загогулиной, будучи закорючкой. Или что человек возомнил себя буквой, будучи опечаткой.

Э. Про кого?

Р. Они говорили, что человек – это чёрная дыра, а чёрная дыра – это…

Т. Метастаз.

Р. …в циррозе бытия. В природе, которая подобно слизи лишь перетекает, вихрится, журчит, сжимается, икает. В природе, которая обречена на бесконечное становление. В природе, которая сгрызла все ответы, оголив текучую жижу неопределённости. В природе, которая постигает лишь самое себя, – в этой природе человек является раздробленным, лишённым хоть какой-то частички самости. Человек распластан во все направления. И природа поддакивает ему в этом. Человек загнивает из-за своей безграничной ограниченности. Человек пляшет на трупах дней. Течение… ты чувствуешь это жвачное течение? Это время подкралось к человеку. Время переливается, но не движется. Время распято временем. Если нет замирания – разве возможно движение? Течение времени – это не течение вовсе, а переливание из сосуда в сосуд, где каждая капелька жидкости преломляет и отражает каждый из лоскутов раздробленного и разобщённого мира. Ни пространства, ни времени не осталось у человека. Хотя он сам – разбросанное по псевдомгновениям проявление различных позывов, крутящееся колесо, где нет ни одной точки замирания. А если нет замирания – значит, и человека нет как понятия. Раз он вечно перетекает – значит, он и есть время. А время умерло с началом вселенной. Конец пришёл человеку. Дряхлый пережиток времени он. Узрите: коровы, свиньи и курицы идут на похороны человека. Узрите: даже зубная щётка и пластырь идут проводить человека. Покуда мысль барахтается ещё в человеке – не видать человеку начала. Перманентное созревание – это и есть человек. Но плода – сгнившего. На переваривание обречён человек. Но не существует переваривания. В нескончаемом движении заключается ужас мышления. В нескончаемом произрастании заключается ужас природы. Конец тебе пришёл, человек, в тот момент, когда ты постиг нескончаемость и непостижимость того, что ты считал конечным и постижимым. Нет тебе конца, человек. Именно поэтому пришёл твой конец. Так говорили собакинисты. Так они говорили.

На сцене начинается вакханалия. Герои начинают разрушать декорации, ломать предметы, прыгать и бегать как бешеные. В этот момент опускается занавес.

ЗАНАВЕС

Второй акт

В центре сцены разлёгся поставленный набок круглый стол, к столу приклеены четыре чашки и восемь зажжённых свечей. Ещё на сцене располагаются четыре странных стула, которые расставлены хаотично. На каждом из стульев сидит человек; если провести некоторые математические вычисления, человеков окажется четверо. Все они одеты в костюмы с изображением собаки. Каждый человек погружён в газету, каждая из которых, в свою очередь, очень умело прячет их лица. Неожиданно на сцену выходит ещё один человек, тоже в костюме с изображением собаки. Пора бы дать им имена. Тот, кто зашёл, будет П. Четверо сидящих будут Л., Ф., Н., Э.

П. Плохие имена, скажете? А что, надо было назвать их всех Игорь? Это была бы путаница…

Л. Чего?

П. Ничего, рассуждаю.

Н. Рассуждение доводит, сам знаешь, до чего.

Ф. (смеётся) До пространственно-временной шизофрении.

Э. Может, хватит делать вид, что мы читаем газеты? Кто вообще в наше время их читает?

П. (подходит к столу, отрывает приклеенную чашку, пытается пить) Как всегда, чай увернулся.

Ф. (смеётся) Замаскировался под газету.

П. (вырывает газету из рук у Ф. и начинает её пить, жуя) Прекрасный чай. Были времена, когда…

Л. Какие?

Н. Он всё время говорит «были времена». Откуда ты знаешь, что были?

Э. Не согласен категорически! Исходя из теории, которую разработал наш проповедник эстетики, уважаемый К., времена – это сонм осьминогов, которые переплелись и запутались настолько, что стали похожи на банку с желе.

Л. А при чём тут банка?

Н. И правда, при чём тут банка? Правильно было бы сказать, что осьминоги стали похожи на желе. Как они могут быть похожи на банку?

П. (заканчивает есть/пить газету) Это всё не то, совершенно не то.

(Персонажи отбрасывают газеты.)

Э. Если бы вы умело вскрывали тяжеловесные мысли скальпелем воображения, тогда, друзья, мы бы были более счастливы.

Ф. (смеётся) Счаст? Чего?

П. Я прекрасно понимаю, что наша философия может пугать, корча гримасы и выкидывая коленца, но всё же, насколько запуган ты, раз ищешь счастье? (кашляет) Чуть не подавился этим словом.

Л. Я его не слышал с начала новой зари.

Н. Посуди сам: мы подавились тем, что называется бытием. Мы корчимся в лаве смыслов, мы испепелены замогильным взглядом справедливости.

Ф. (смеётся) Поэт. На этой сцене родился поэт.

Л. Ты про кого?

П. Дело не в поэзии, а в том, что такие люди, как мы, – затычка. Мы барахтаемся между грязью предела и…

Н. …гноем запредельности.

Ф. На этой сцене теперь два поэта! Друзья, если вы побаиваетесь поэзии, что, конечно, является правомерным и законодательно выверенным, то лучше бегите отсюда.

Л. Ты кому это говоришь? А?

Э. А ты что, не знаешь? У него личность четвертована.

Л. И что? Разные части между собой общаются?

Э. Они не общаются, они взаимодействуют на более утончённом уровне.

Н. Ты же знаешь, что человек во время речи – это не совсем человек, это культурный труп.

Л. Почему именно труп?

Н. Потому что через него говорит исключительно культура, как через мёртвого говорит исключительно природа.

Л. Это как?

П. Мы отвлекаемся от самого главного.

Э. Например?

П. От Альфа и Омега того, что мы затеяли.

Ф. Омега-3, магний, В6. Нам необходимы эти биоактивные добавки.

П. Это в первую очередь. Во вторую же…

Ф. Во вторую – кальций и витамин А.

П. Это во вторую. Но в третью… (смотрит на Ф., Ф. показывает: мол, продолжайте)

П. В третью очередь, когда мы будем значительно укреплены, нам придётся иметь дело с неугомонной материей, которая ничего не умеет, кроме как исторгать себя из себя же.

Л. Каким образом?

П. Самым радикальным.

Н. Инертность материи просто угнетает. Она бесхребетно терпит своё размножение.

Э. А что ей остаётся, кроме как кланяться самой себе?

Л. Зачем она это делает?

П. Потому что давным-давно, во времена без времени, нематерия была изнасилована.

Л. Чем? Кем? Чем?

П. Это неизвестно. Но известно, что нематерия залетела.

Э. Иными словами – забеременела…

П. Беременность была не такой уж долгой, но до умопомрачения мучительной, ибо нематерия вынашивала то, что противоречит ей не просто по природе, а то, что противоречит ей во всех возможных плоскостях, которые вы только способны представить, и тех, которые вы представить не способны.

Н. Она вынашивала материю.

Э. Иными словами – бытие.

П. Но и небытие она тоже вынашивала – это важно понимать!

Э. Конечно-конечно.

Л. Это как?

П. Короче говоря, она забеременела двойней: один ребёнок выпал выкидышем, другой вылез, так сказать, «живой».

Н. Выкидышем оказалось небытие, живым ребёнком оказалась материя.

П. Мы пропустили важное описание, а именно извержение материи и распластывание небытия.

Н. Иными словами – роды.

Л. А что, были роды?

Ф. И акушеры были, и медсёстры.

Э. А этого даже я не знаю. Кто был акушерами?

Н. Исходя из философии нашего этического кружка, акушерами были боги, а медсёстрами…

П. И очень важно понимать, что выкидыш долгое время пытались оживить.

Л. Зачем?

П. Лишь только для того, чтобы потом…

Н. …убить.

Л. Как это?

Н. Акушеры не могли смириться с тем, что выкидыш оказался сам по себе мёртвым, без какого-либо их акушерского вмешательства.

П. То есть, конечно, этот ребёнок и так должен быть мёртв, но лишь посредством творческого акта, осознанного волеизъявления. Он не должен быть жалкой добычей случая.

Н. То, что случай – это хищник, я надеюсь, не надо объяснять?

Э. Мне не надо.

Ф. Мне не надо.

Л. Как – не надо?

Э. И, конечно же, этим не исчерпывается наша теория.

Н. Важно понимать, что мы приравниваем зарождение материи к насилию, равно так же, как и появление небытия.

П. То, что мы называем «нематерия», – это не небытие, это непознаваемая субстанция, тем не менее которую мы записываем в жертвы.

Н. Сочувствуем ей и считаем её абсолютным благом.

Л. Но как быть с живой материей? Живая материя – это же что-то третье, нет? (Все, кроме Л., засмеялись.)

П. О, мой друг, ты даже не представляешь, как ты ошибаешься.

Л. В смысле?

Н. Живая материя – это инцест бытия, то есть живого ребёнка с выкидышем, то есть с небытием.

Ф. Некрофилия??? Такое вообще можно говорить?

Л. То есть?

П. То есть получается, что мы все – плод извращённой и вывернутой любви.

Л. А разве была любовь?

Н. Любовь, (смеётся) да, может, это и была единственно возможная любовь, понимаете, именно тогда зародилась эстетика, не отягощённая этикой.

П. Ну, насчёт эстетики – это ещё спорный вопрос.

Н. Сколько гнили не перегниёт, а всё же жизнь будет продолжать балансировать исключительно на эстетических началах.

Л. Ну а если речь идёт о первой клетке? Разве там уже была эстетика?

Н. Если бы её не было, то любой живой организм предпочёл бы своё отсутствие.

П. Спорное утверждение.

Н. Самокопирование молекул – не эстетика? Попробуй нарисовать процесс эволюции в любой из её точек, чтобы это не выглядело прекрасно. Попробуй посмотреть в космос без содрогания, попробуй посмотреть в микроскоп без содрогания, без эстетического содрогания. Я всегда буду считать, что всё, что вокруг, держится исключительно на сваях эстетики.

П. Но ведь может быть так, что эстетика – это ухищрение исключительно человеческого разума, сплетённое лишь для того, чтобы повесить человека на крюк жизни, для опять-таки самокопирования.

Н. А я говорю, что эстетика – это ткань, которая расстелена по всему космосу, и именно она заставляет атомы соединяться в молекулы, именно она заставляет краба ползти спариваться с крабихой, и именно она запрещает блевать светом чёрным дырам, которые такие лишь для того, чтобы поражать своей эстетической заряженностью.

П. Я напоминаю, что это ещё не доказано.

Н. Естественно, мы, как люди надломленные, то есть интеллектуально удобренные…

Ф. Почти поэт.

Н. Понимаем, что красота – это затуманивание прозорливого взгляда, отвлечение человека от голой гнили существования.

П. И очень важно понимать, что красота не производит, а именно преломляет гной, выдавая его за амброзию.

Н. И он действительно может выглядеть амброзией. Эстетика – это мера пресечения. Эстетика – это формула, вокруг которой кооперируются пожитки живой материи, я бы сказал, она трансцендентальна и, подобно времени и пространству, которые её источают, является третьим звеном в двуликом континууме.

Э. Который на поверку оказывается не двулик, а триедин.

Н. Возможно, всё наоборот, совсем наоборот.

Л. Это как?

Н. Возможно, эстетика является навозом, благодаря которому произрастает время и пространство, то есть я говорю, что первична эстетика, а всё остальное вторично.

П. Но навоз не первичен, первично зерно.

Н. А я говорю, что первичен навоз, посмотри вокруг пять раз, три раза подумай и один раз скажи – прав я или не прав.

(П. начинает вращаться, разглядывая всё вокруг, совершив пять оборотов и три раза всё обдумав, объявляет:)

П. Прав.

(Все начинают хлопать Н. Он тоже хлопает сам себе. Зрители почему-то не хлопают.)

Л. А чему мы аплодируем?

Э. А есть разница?

Ф. Действительно, какая разница – аплодировать тому, что тебя превосходит, или аплодировать самим аплодисментам?

Л. То есть мы аплодируем аплодисментам?

Н. (монотонно) Человек – это то, что должно превозмочь. (Все смеются, кроме Л.)

Ф. Первый собакинист. (Все, даже Л., начинают шипеть и подносить палец к губам.)

Н. Такое нельзя говорить!

П. Запретный плод горек и гадок.

Э. Нельзя же такими словами разбрасываться.

Л. А почему нельзя?

Н. Подобные слова могут склеить тебя.

Э. Иными словами, прилепить тебя к особой парадигме.

Н. (устало) Парадигме мышления, парадигме восприятия, парадигме умирания.

П. И эта парадигма своими корявыми клешнями вцепится в парадигму тебя и зафиксирует её на одном месте.

Э. Иными словами, сущность сделает субстанцией.

Л. Субстанцией?

Н. Самое важное, что ты должен понять.

П. Это то…

Н. Что надо бесконечно распадаться.

П. И никогда не обретать форму.

Н. Мышление – это бесконечное расшаркивание.

П. У порога истины.

Н. Которая повесилась в своём доме.

П. Не выдержав своей статичности.

Н. Омертвелости.

Э. Иными словами, истина захотела мыслить, и первым актом её мышления стало самостирание.