Дагаз. Проклятие Крона

Сиг рванул первым, как черная молния, не лая, а издавая низкий, угрожающий гул. Бросился вбок, отвлекая, пытаясь вцепиться в сухожилие задней лапы. Оборотень взревел, развернулся, могучая лапа с когтями-кинжалами взметнулась, но опоздала. Пёс откатился, оскалив зубы.

Дагаз не ждал. Пока зверь был развернут к псу, он двинулся. Не бегом. Шагом. «Мясник» в правой руке, сеть с медными нитями – в левой. Оборотень почуял, обернулся. Его глаза – горящие угли – встретились с ледяным взглядом Лютича. Зверь рванул вперед, земля задрожала. Дагаз присел. Сеть взметнулась, накрывая морду и передние лапы чудовища. Медные нити жгли воспаленную кожу. Оборотень взвыл от боли и ярости, запутался. Сакс блеснул в лунном свете. Удар в подмышку, где шкура была тоньше. Лезвие вонзилось глубоко в мышцы, задев кость. Теплая, темная кровь хлынула ручьем.

Но оборотень не упал. Безумие и боль придали ему сил. Он рванулся, разрывая сеть, вырываясь. Превращение началось прямо в движении. Кости хрустели, меняя форму. Шерсть лезла клочьями. Из исполинского медведя он превращался в кошмар – горбатое, кривое существо на двух ногах, с медвежьей головой, но почти человеческими руками, увенчанными когтями. Рев сменился хриплым, почти человеческим стоном, полным невыносимой муки. Он бросился на Дагаза с нечеловеческой скоростью гибрида.

Бой стал адом. Оборотень был быстр, яростен и непредсказуем. Когти рвали воздух у лица Дагаза, рвали кольчугу, попадая по телу. Один удар пришелся по рёбрам; костяные пластины сдвинулись, и острая боль пронзила бок. «Мясник» едва не выпал. Медведь не ожидал встретить что-то твёрдое под кожей. Сиг атаковал снова и снова, впиваясь в ляжки перевёртыша, отвлекая его на долю секунды. Дагаз отступал, уворачиваясь от когтей, чувствуя, как удары сотрясают воздух. Мигрень начала сжимать виски. Он выхватил склянку. Выпил залпом. Знакомая волна огня и силы, смешанная с тошнотой, прокатилась по телу. Мир заиграл багряными краями.

Он рванул навстречу. Не размахивал – бил точно. В сухожилия. В места, где мясо было уязвимым. Сакс работал молотком и скальпелем. Медведь ревел, захлебываясь кровью. И… стал меняться обратно. Кости с хрустом сдвигались, шерсть лезла еще сильнее, обнажая жуткую, покрытую язвами человеческую кожу. Он рухнул на колени, уже почти человек – огромный, покрытый шрамами и клочьями шерсти, с горящими безумием глазами. Из его горла вырвался стон, больше похожий на слово:

– Бо…ольно…

Дагаз не колебался. Сакс опустился. Быстро. Чисто. В основание черепа. Хруст был тихим, влажным. Свет в безумных глазах погас. Чудовище стало просто огромным, уродливым трупом, медленно принимающим окончательно человеческий облик в луже крови и грязи.

Разделывали тушу под утро. Дождь смывал кровь, но не въедливую вонь. Срезая шкуру с жуткого перевёртыша, Дагаз наткнулся на что-то твердое на шее бывшего оборотня. Под клочьями шерсти и запекшейся кровью. Знак. Выжженное на коже. Белая рука, сжатая в кулак. Отметины ордена «Белой Длани». Что делал бывший служитель, ставший оборотнем-живодером, здесь? Вопрос повис в холодном утреннем воздухе. Дагаз сорвал клок кожи со знаком, сунул в мешок. Доказательство для Крона. Или для себя?

Белая Длань. Инквизиторы. Очистители. Холодная струя пробежала по спине Дагаза.

Дело было не закончено, и дождь хлестнул ему в лицо, словно пытаясь смыть грязь этого места, этой лжи. Но грязь была уже внутри. Холодная, липкая ярость закипала в жилах, замещая собой усталость. Его обманули. Сделали дураком, пешкой, палачом для зачистки чужих ошибок.

Сиг шёл рядом, прижимаясь к его ноге. Пес чувствовал смену настроения. От настороженного поиска – к холодной, целенаправленной ярости. Он не вилял хвостом. Он был готов.

Дагаз вернулся к каменной крепости посадника. За деньгами. За ответами.

Сторож у ворот попытался было преградить путь. Дагаз даже не остановился. Он просто двинулся вперед, и его плечо со всего размаху пришлось в грудь стражнику. Тот с хрипом отлетел в сторону, ударившись о стену. Сиг проскочил следом, оскалившись на второго стражника, заставив того замереть на месте.

Он втолкнул дверь в кабинет посадника. Тот сидел за столом, что-то писав. Поднял голову – и в его глазах мелькнуло нечто, помимо страха. Вина.

– Ты знал, – голос Дагаза был тихим, шипящим, как лезвие, вытащенное из ножен. – Знаешь, что это не зверь. Знаешь, откуда этот запах озона. Знаешь про Белую Длань.

Посадник побледнел, отодвинулся.

– Я… Мне приказали. Сказали – обеспечить тебя работой. Чтобы ты… ликвидировал последствия. Они сказали, ты из Крона, ты не задаешь вопросов.

– Я задаю вопросы, когда меня используют для грязной работы еретиков, – Дагаз шагнул к столу, уперся руками в столешницу. Его тень накрыла посадника. – Я тебя трогать не буду. Сюда придут люди короля.

Он видел, как у посадника расширяются глаза от страха. Охотник замахнулся, но не стал бить этого жалкого слизняка. Он развернулся и пошёл прочь.

И тут Сиг, оставшийся во дворе крепости, подал голос. Резкий, предупреждающий лай. Затем – звук удара и сдавленный визг.

Дагаз рванулся назад и выскочил на улицу.

На дворе стояли трое в промокших плащах. У одного в руках дымящаяся дубинка – он только что оглушил Сига. Пёс лежал без движения.

Лица незнакомцев были скрыты капюшонами, но на пряжках их ремней тускло поблескивал знак – белая рука, сжатая в кулак.

Белая Длань. Пришли прибрать за собой.

– Лютич, – раздался голос из-под капюшона ведущего. Голос был ровным, без эмоций. – Твоя работа сделана. Можешь идти. Мы доведем дело до конца.

Они даже не попытались его убить. Они просто отмахнулись, как от слуги.

И в этот миг ледяная пустота внутри Дагаза взорвалась абсолютной, всепоглощающей яростью. Не на зверя. Не на жертву. На них. На этих чистеньких, уверенных в своей безнаказанности ублюдков.

Он двинулся вперед. Не бегом. Медленно, тяжело, как сама смерть.

– Вы… – его голос прозвучал хрипло, – ударили… моего пса.

И тогда он перестал быть охотником. Он стал орудием возмездия.

Они встали спиной к спине, отработанным движением, без суеты. Профессионалы. Один из них, тот самый с холодным голосом, сделал едва уловимый жест рукой. Его спутники синхронно расступились, пытаясь взять Дагаза в полукольцо.

– Лютич! – крикнул тот же голос. – Не будь дураком! Это не твоя война!

Ответом был свист болта, прилетевшего в того, что стоял слева. Дагаз знал, что такой выстрел мало навредит, но вызовет панику на мгновение.

Этого мгновения хватило.

Дагаз приближался справа, как призрак из стены дождя. «Мясник» блеснул тускло в сером свете. Рубящий удар в бок ближайшего служителя. Нашёл слабину в сочленении доспехов. Человек вскрикнул от боли и рухнул на одно колено, правая рука повисла плетью. «Мясник» рвал плоть и сухожилия.

Второй служитель развернулся, меч с гулом рассекал воздух. Дагаз не стал принимать удар. Он рванулся вперед, под вращательное движение, и бьющая рука противника с грохотом пришлась ему по спине, по вшитым в кольчугу серебряным пластинам. Боль, острая и знакомая, пронзила тело, но твердь выдержала. Дагаз, не сбавляя инерции, всадил «Мясника» ему в бедро, под подол кольчуги. Тот рухнул с подавленным стоном.

Третий, тот самый с холодным голосом, в которого попал арбалетный болт, не стал ждать. Он отступил, и его рука метнулась за плащ. Блеснул небольшой, уже взведенный арбалет.

Щелк. Свист.

Дагаз инстинктивно рванулся в сторону. Острый, пропитанный чем-то едким болт прошёл в сантиметре от его виска, распоров капюшон.

Служитель понял. Слишком поздно. Он бросил арбалет, потянулся за мечом.

Дагаз был уже рядом. В следующее мгновение «Мясник» нашел его горло. Быстро. Чисто. Просто сталь, разрывающая плоть.

Тишина. Только шум дождя. Дагаз стоял над тремя телами. Двое раненых служителей смотрели на него с немым ужасом. Они ползли назад, пытаясь уйти.

Он не стал их добивать.

Он смотрел на свои руки. На кровь. На Сига, который пошевелился и тихо застонал. Дагаз подошёл к другу. Пес пытался встать. Дагаз провел рукой по его голове, проверяя рану. Шишка была огромной, но череп цел.

– Не шевелись, – хрипло выдохнул он. – Всё будет хорошо…

Он взвалил пса на плечи, застонав от боли в ушибленной спине, и зашагал прочь от Велехольма. Он не оглядывался на раненых служителей. Они были ничто. Пыль.

Он шел под дождем. Нес своего пса. Нес новое знание.

Он вышел из поселения; мешок за спиной был тяжелее – сотней серебряников и шкурой оборотня. Дорога вилась дальше к лугам, где леса и горы отступали.

– Пошли, Сиг, – хрипло бросил он, поправляя мешок и друга. – Скоро… домой.

Пес взглянул на него своими тёмными, всепонимающими глазами. В них не было радости. Была та же тяжелая готовность. Идти. Куда угодно. Они шли, под холодным дождем, оставляя всё позади. Впереди был Крон.

Глава 5 : Возвращение

Дорога вилась через Луга Аргайла – бескрайнее море высокой, изумрудной травы, колышущейся под ветром, словно шелк. Солнце грело спину. Воздух пах полынью, медом дикого клевера и… просто землей. После вечной сырости болот это был глоток свободы. Дагаз шел, и плечи под тяжестью мешка понемногу разгибались. Сиг бежал впереди, ныряя в траву, его черная шерсть лоснилась на солнце. Он замирал, принюхиваясь к полевым цветам, потом чихал и мчался дальше, растворяясь в зелени. Дагаз не улыбался, но уголки его глаз смягчились. Сиг принес ему веточку чабреца. Он сунул ее за пояс.

Вдали, на холме, омываемом рекой, показался Биарм. Белокаменный, шумный, с десятками дымящихся труб и острыми шпилями храмов.

Теплый ветер нес запахи полыни, меда и свежескошенной травы – сладкий привкус мира, который они покидали. Тропа уводила их вглубь Чернолесья. Воздух густел, наполняясь запахом хвои, влажной земли и едва уловимым металлическим душком. Вековые ели сплетались ветвями в непроглядный свод. И вот тропа оборвалась.

Они стояли на краю гигантского каньона, рассекшего чащу надвое. На противоположной стороне, на клыке темной скалы, вздымался Чернолесский Крон. Не здание, а нечто, выросшее из самой породы, сросшееся с ней. Башни, похожие на заточенные кинжалы, впивались в низкое небо. От него не веяло гостеприимством, но и ужаса он не вселял. Скорее – благоговейным трепетом. Это была сила. Древняя, неумолимая и прекрасная в своей безжалостной целесообразности.

И тут пластина, вживленная в левое предплечье Дагаза, взвыла – пронзительным, вибрирующим звуком, от которого свело зубы. Это был сигнал… родства. Так же она выла и годы назад. Охотник прислонился к ближайшему дереву, давая себе минуту перевести дух. Память нахлынула, холодная и неумолимая.

Тогда. Зал «Огранки».

Холодная каменная плита впивалась в голую спину. Ремни из грубой кожи, стянутые так, что на запястьях проступала кровь. Воздух был густым коктейлем из запахов: озон от голубых кристаллов в потолке, металл, жжёные травы и сладковато-приторная вонь «Экстракта укоренения» – алхимической основы, подготавливающей плоть к принятию чужого.

Над ним склонился Мастер Ульф. Его лицо, изрезанное руническими шрамами, было бесстрастно. В руке он держал нечто, похожее на длинное, тонкое шило из тёмного, почти чёрного металла, полое внутри. Кончик светился тусклым, зловещим багрянцем.

– Цель – не убить, – голос Ульфа отдавался эхом, – цель – обострить. Тварь чувствует мир иначе. Её кровь – ключ. Мы вставляем этот ключ в замок твоей плоти. Будешь слышать, как слышат они. Чуять страх. Боль – плата.

Он не ждал ответа. Остриё шила упёрлось в точку чуть ниже локтя, где кость была тоньше. Дагаз видел, как по желобку внутри инструмента побежала густая жидкость, мерцающая крошечными искорками. Кровь волколака. Дистиллированная, усиленная алхимиками, смешанная с пылью раздробленных костей твари и экстрактами ночных растений.

Боль была не мгновенной. Сначала – леденящий холод, будто в жилы влили расплавленный лёд. Потом – огонь разрывающий сознание. Он не кричал. Его научили не кричать. Скрежет зубов был единственным звуком, который он себе позволил.

По телу пробежали судороги. В глазах поплыли багровые круги. Он видел, как на соседнем столе бился в конвульсиях ещё один парень. Он звал себя Вой. Из его рта хлестала пена с кровью. Тело отвергло инъекцию. Служители в серых балахонах молча унесли его, как мешок с мусором.

Рядом, на следующем столе, лежал Сигвальд. Его лицо было искажено немым криком. Глаза, широко раскрытые, смотрели в потолок, не видя ничего. Но его рука, зажатая в тисках, была сжата в кулак так, что ногти впивались в ладонь, и капли крови падали на камень. Он терпел. Он всегда терпел лучше всех.

За неделю до этого.

Вместе с Сигвальдом они вышли на свой первый контракт. Говорили, что местные видели вурдалака. Юные лютичи ещё не прошли полный курс тренировок, но были лучшими в своём наборе. Их отправили вольно, на проверку.

В глухом лесу они наткнулись на логово старого волколака. Шкура на нём облезла, обнажая розовую, будто ошпаренную кожу. Тварь давно заметила их и вела поближе к логову, чтобы съесть на месте. Бой был адским. Волколак рванулся на них. Дагаз на миг замешкался. Сигвальд принял удар за него. Клыки вонзились ему в плечо. Но и волколак допустил ошибку, не поняв, что перед ним не просто заблудшие дети крестьян, а будущие воины. Дагаз, не раздумывая ни секунды, выхватил короткий меч и со всей силы рубанул от затылка к пасти твари. Он увидел, как клинок остановился, перед самым плечом Сигвальда. Друг был жив, ранен неглубоко. Клыки не успели вонзиться как следует.

Казарма.

Они лежали на соседних койках в кромешной тьме. Общая боль сроднила их куда сильнее, чем любая дружба на воле. Их тела изменились. Слух стал неестественно острым – они слышали шёпот мастера за двумя дверями. Обоняние превратилось в пытку, вылавливая из воздуха тысячи оттенков пота, страха, металла и тления. Кости ныли перед бурей, предупреждая о смене давления.

Дагаз видел, как менялся Сигвальд. Сначала – мелочи. Тот стал раздражительным, вздрагивал от громких звуков. Потом – его глаза. В темноте они иногда отсвечивали тусклым желто-зелёным светом. Он стал скрытным, замкнутым. Часто пропадал в уборных, возвращаясь бледным, с каплями крови на губах – прикусывал, чтобы не застонать.

Однажды ночью Дагаз проснулся от тихого, сдавленного рычания. Сигвальд сидел на своей койке, скрючившись. Его спина была напряжена, пальцы, впившиеся в солому матраса, казались длиннее, а ногти – темнее и острее. От него исходил слабый, но отчётливый запах – не пот, не грязь. Запах мокрой шерсти и дикого лука. Запах зверя.

– Сиг? – тихо позвал Дагаз.

Тот вздрогнул, обернулся. В его глазах мелькнула паника, а потом – признание. Скрывать это дальше было невозможно.

– Тот старый пёс… всё же достал меня, Даг, – прошептал он, и голос его стал низким, хриплым. – Что-то пошло не так. Я слышу… слышу его мысли. Он голоден. Хочет мяса.

Дагаз не колебался. Встал, подошёл, сел рядом. Он достал из-под тюфяка тряпицу с краюхой чёрствого хлеба и клочок вяленого мяса – свою пайку на завтра.

– Ешь. Держись. Мы выжили не для этого.

Он помогал ему скрывать. Делился едой, отвлекал мастеров, прикрывал его во время приступов немой боли, когда тело выкручивало изнутри. Чернолесский Крон, казалось, не замечал мутации Сигвальда. Или не хотел замечать. Успешных «изделий» было мало. Списывать одно из них считалось расточительством.

Лазарет.

Резкий, химический дух дезинфекции в лечебном крыле Крона, смешанный со сладковатым, тошнотворным запахом гниющей плоти. Плоти Сигвальда.

Они лежали в соседних койках после очередной, особенно жестокой процедуры «настройки рефлексов». Галл вживлял что-то новое в позвоночник Сигвальда, пытаясь обуздать непредсказуемые мышечные спазмы. Дагаз притворялся спящим, сквозь прищуренные веки наблюдая за другом.

Сигвальд не спал. Он лежал на спине, устремив широко раскрытые глаза в каменный потолок. Его пальцы, уже изменившиеся – с потемневшими, утолщёнными ногтями – судорожно впивались в край грубого матраца. От его тела исходил слабый, но неумолимый жар, словно от раскалённого камня.

Внезапно Сигвальд повернул голову. Его глаза в полумраке светились тусклым жёлтым светом. В них не было безумия. Только чистейший, животный ужас и мольба.

– Они придут завтра, – его голос был хриплым шёпотом, больше похожим на рычание. – Ульф… он сказал Мастеру Галлу. «Материал бракованный. Подлежит утилизации». Они не будут больше тратить зелья. Они… разберут меня на ингредиенты.

Дагаз замер. Холодная волна страха пробежала по его спине. Он знал, что это правда. Крон не терпел ошибок. Неудачное «сырьё» шло на корм троллям в зверинце или в перегонные кубы алхимиков.

Мозг, отточенный годами тренировок на выживание, заработал с бешеной скоростью, отсекая эмоции. Оставался только холодный, безжалостный расчёт.

Он кивнул, всего один раз. Коротко, ясно.

Сигвальд закрыл глаза, и по его лицу, покрытому грубой щетиной, скатилась единственная слеза.

Побег.

План родился из отчаяния и досконального знания распорядка цитадели. Дагаз действовал машинально.

Вечером, во время ужина в общей столовой, он «случайно» опрокинул чан с густой похлёбкой на двух старших учеников, назначенных дежурными по этажу. Пока те ругались и оттирались, он на мгновение исчез в кладовой с чистящими снадобьями. Его пальцы, не дрогнув, нашли маленький, немаркированный пузырёк с прозрачной жидкостью – мощное успокоительное, используемое для усмирения буйных «образцов». Он припрятал его в складках своей грубой робы.

Ночью, притворившись, что меняет повязку на руке, он подошёл к котлу с «ночным отваром» – терпким чаем с травами и специальными добавками, который давали всем для крепкого сна. Дежурный, раздражённый инцидентом с похлёбкой, отвернулся. Мгновение – и несколько капель из пузырька попали в кипящую жидкость. Без цвета, без запаха.

Через час казарма погрузилась в неестественно глубокий сон. Храп, прерывистое дыхание. Даже дежурный у двери клевал носом, развалившись на табурете.

Дагаз поднялся бесшумно, как тень. Он не смотрел на других. Его мир сузился до Сигвальда, который лежал, притворяясь спящим, но каждый мускул его тела был напряжён до дрожи.

Они двигались по коридорам, как призраки. Дагаз шёл первым, его обострённые зрением и слухом чувства выискивали каждую щель, каждый звук. Он знал расписание патрулей, знал мёртвые зоны обзора караульных вышек. Он их выучил. Сигвальд шёл следом, сгорбившись, подавляя рычание, которое рвалось из его груди при каждом шорохе. Он тяжело дышал, и его пот теперь пах так сильно, что перебивал все остальные запахи.

Самый опасный участок – нужно было снять с окна проржавевшую решётку. Дагаз, стиснув зубы, пальцами, с которых слезала кожа, молча, с нечеловеческим усилием, стал выгибать прутья. Металл скрипел, пронзительно и громко. Где-то внизу послышались шаги.

Сигвальд замер, прижавшись к стене, его глаза в темноте вспыхнули диким жёлтым огнём. Из его горла вырвалось глухое, сдавленное урчание.

Дагаз рванул последний прут. Проход был свободен. Он оттолкнул Сигвальда к отверстию.

– Беги. На юг, – его шёпот был резким, командирским. Не было времени на прощания.

Сигвальд на миг задержался. Его взгляд, полный боли, страха и какой-то дикой, нечеловеческой благодарности, встретился с взглядом Дагаза. Он кивнул, коротко, и исчез в чёрной пасти ночи. Последнее, что видел Дагаз, – это его пятка, покрытая грубой шерстью.

Шаги приближались. Дагаз отскочил от стены, набрал в лёгкие воздуха и издал оглушительный, искренний вопль ужаса, вложив в него всю свою ярость и боль.

– Тварь! В темноте! Она сбежала!

Он рухнул на колени, изображая панику, тыча пальцем в тёмный проём. Когда появилась стража с факелами, он уже был «находящимся в шоке учеником, едва избежавшим нападения». Его история была безупречна: он проснулся, почуяв неладное, увидел, как нечто покрытое шерстью пробирается по коридорам, и закричал.

Их не заподозрили в сговоре. Заподозрили в халатности. Сигвальд стал «опасным мутантом, совершившим побег». Дагаз – бдительным учеником, поднявшим тревогу. Мастера даже подарили ему одобрительный взгляд. Он помог им сохранить лицо. Потерю же спишут на неизбежные издержки производства.

Он не знал, выжил ли Сигвальд. Не знал, долго ли тот продержался один на свободе, прежде чем зверь забрала его разум окончательно. Но в ту ночь, вернувшись на свою койку и глядя в потолок, Дагаз впервые за долгие годы почувствовал не боль, не страх, а тихое, щемящее удовлетворение. Он не позволил им разобрать друга на запчасти. Он дал ему шанс.

Выпускной. Зал Мастеров.

Дагаз стоял по стойке «смирно» перед советом мастеров. Ульф, Галл, Хельги. Их лица, обычно непроницаемые, светились редким, скупым удовлетворением. Он был их лучшим творением. Идеально заточенным инструментом.

– Дагаз, – голос Мастера Гала был сухим, как осенний лист, но в нём появились новые нотки. Намек на уважение. – Первичная огранка завершена. Крон признает тебя готовым. Твой первый одиночный контракт. Охота.

Он протянул пергамент. Дагаз взял его. Рука не дрогнула.

– Деревня Утерн, у подножия гор. Тварь режет скот. Местные говорят о волке-призраке. Разберись. Убери. Плата – по трофеям.

Мастер Ульф подошел ближе. Его шрамы казались глубже в тусклом свете зала.

– Мы ожидаем от тебя многого. Ты – доказательство нашей правоты. Нашей силы. Иди. И вернись с победой.

Эти слова «мы», «наш» резали слух. Они впервые говорили с ним не как с материалом, не как с учеником. Почти как с равным. Как с человеком. Гордость, едкая и опасная, шевельнулась в его груди.

Мастер Галл попросил его задержаться. Он держал ларец; в нем лежали четыре склянки. Внутри плескалась жидкость, цвет которой было трудно определить – нечто между багрянцем свежей крови и маслянистой зеленью болотной тины. Она медленно переливалась сама в себе, будто живая.

– «Кровь Духа», – Мастер Галл взял одну склянку, и жидкость внутри заволновалась сильнее. – Дистиллят ярости, смешанный с экстрактом корня вереска и концентратом адреналина тролля. Цель – отключить страх. Обострить рефлексы до предела. Дать силу, чтобы рвать плоть и ломать кости. На время.

Его мутный глаз скользнул по Дагазу.

– Цена – исчерпание жизненных сил. Боль. И, в конечном счете, смерть, если перейти грань. Это не награда. Это расходный материал.

Он подошел к Дагазу ближе. Алхимик, не глядя в глаза, поднес склянку к его губам. Запах ударил в ноздри – сладковатый, удушающий, как запах гниющего меда и медной монеты. Он сделал глоток.

Первое ощущение – обманчивая сладость, разливающаяся по языку. Потом – ужас.

Раскаленные иглы впились в каждую жилу. Мышцы свело судорогой, челюсть сдавило так, что хрустнули зубы. Звуки ворвались в его череп с оглушительной, раскалывающей болью – скрежет песка в другом конце коридора, биение сердца послушника в саду.

Он рухнул на колени, его вырвало черной, вязкой жижей. Но потом пришла она – всепоглощающая волна ярости. Чистой, животной. Он чувствовал, как мышцы наливаются нечеловеческой силой. Слух уловил шепот Галла: «Неужели, еще один не выдержит…» – и этот шепот вызвал в нем слепое, немедленное желание сорвать с того голову.

Ему всучили в руки тренировочный меч и вытолкали на учебный плац. Его противником был загнанный в угол троллёнок, прикованный цепью к столбу. Существо ревело от страха и ярости.

Дагаз не помнил боя. Помнил всплеск крови, горячей и соленой на губах. Помнил хруст кости под ударом, который он даже не ощутил. Помнил тупой удар тролленка по ребрам – и полное отсутствие боли. Только ярость. Яростное, ликующее торжество силы.

Когда зелье отпустило, это было похоже на падение в ледяную пропасть. Сила ушла, оставив после себя абсолютную, всепоглощающую пустоту. Каждая клетка его тела горела и ныла одновременно. Кости ломило, будто по ним проехались телегой. Голова раскалывалась от малейшего звука. Он снова лежал на полу, блюя желчью и судорожно вздрагивая.

Дагаза волоком оттащили в лазарет.

Он пролежал там две недели. Две недели адской ломки, лихорадки и чудовищных мигреней. К нему приходил мастер Галл. Лечил. Наблюдал. Разговаривал.

– Интересно, – говорил он, глядя на то, как Дагаз корчится от боли. – Порог выносливости выше среднего. Нервная система стабилизируется быстрее.

В одну из таких встреч, когда Дагаз смог уже сидеть и даже держать в руках ложку, Галл поставил перед ним склянку с мутной жидкостью.

– «Выпь». Противоядие. Частичное. Ослабляет откат. Не всегда работает. Пей, когда закончишь работу. Не раньше.

– «Кровь Духа» дает силу. Но она же затуманивает разум. Стирает грань. Ты должен учиться контролировать ярость. Направлять её. Или она сожрет тебя и всех вокруг. Запомни: каждое принятие зелья – это шаг к могиле. Делай его, только когда иного выхода нет.