Наследник проклятья и тайны Подземелья

Скрипы исчезли, все замерли, глядя на порыв эмоций, которые так ясно читались с лица Галины Ивановны, все ждали в этом мимолётном школьном затишье слов могущественной Домниковой.

– Илья Степанович просил вам всем передать, чтобы вы не забывали, я тебе, Соколов, говорю! Я тебя запомнила! Ещё раз: Илья Степанович напоминает, что на улице сейчас может быть опасно. Вы сами видите, в какой реальности мы живём. Не дай бог, тьфу-тьфу-тьфу, и прилетит к нам что-нибудь. Не забывайте про комендантский час и долго на улице не гулять. Всем понятно?

Закатывающиеся глаза и вялое «Да…» вроде должны были удовлетворить Галину Ивановну хоть в какой-то степени, и вроде даже удовлетворили, ведь она слегка перекосила бровь, повернулась и начала как ни в чём не бывало работать за своим компьютером.

И вот прошла ещё пара уроков, всё таких же насыщенных детскими эмоциями, словами и даже криками, пробежками по коридорам, драками и дружным общением, мыслями и обманами, впрочем, пара, наполненная ничем особенным. Но Матвей, несмотря на сильную улыбку и ярко горящие зелёные, как изумруд, такие же бриллиантовые, дорогие, красивые и честные глаза, был вынужден обниматься поочерёдно со стенами коридора в попытках хотя бы на минуту сомкнуть веки глаз и насладиться невероятно волшебным миром искорок жёлтого, красного, а вроде ещё и синего цветов, возникавших в пустоте, видимой им вместо привычной реальности, которую хочется назвать серой, но нет, ведь видимая реальность была цвета уличного освещения, которое в целом всегда было одинаково стерильно белоснежным.

В очередной раз сомкнув свои веки, Матвей-таки отправился в мир искр, так ещё и странной жёлтой звезды, словно Солнце, которое было невероятно близко, но нереально непостижимо, в центр которого падал чёрный, как тьма, огромный, как вселенная, и разрушительный, как водородная бомба, метеорит.

Мгновение, и взгляд Матвея падал уже не на жёлтую и родную нам звезду, а на траву, колышущуюся от сильного ветра, который, словно воду, завихрял гладь растений; речку, поверхность которой тревожили капли дождя, создавая волны, растекавшиеся во все стороны и, казалось, готовые бежать своим неторопливым, но осторожным темпом в бесконечности лет, но сталкивались с берегом, наполненным бушующими волнами травяного цунами.

Тихий, но сильный, приглушённый удар сотряс воздух, а вместе с ним и волны травы, и водную гладь. За ним последовал ещё один удар и ещё. Удары становились всё чаще и чаще, как бы давая понять Матвею, что что-то движется. Что-то слышится. Что-то вот-вот перекроет вид искр, солнца, травы и воды. Что-то станет новым поводом открыть глаза…

Матвей открыл глаза. Весёлые, радостные и надменные взгляды детей под аккомпанемент слившегося позже в унисон ритма бурных аплодисментов были обращены на лысого мужичка, упавшего возле раковин. Матвей повернул голову, чтобы посмотреть на причину детского злорадства, в то время как к немало известному Зайцеву, раскинувшему руки по полу и пытавшемуся хоть за что-то уцепиться, чтобы встать со скользкого пола, подходил Вадим.

– Дмитрий Васильевич, вы не ушиблись? Или вам нравится лежать на полу? – сказал Соколов, плавно повернув голову в сторону радостной вставшей со своих мест толпы детей. Все сто человек, находившихся тогда в столовой, бурно аплодировали, наслаждаясь небывалым ранее поводом, а Вадим, будто на трибуне, стоял, аккуратно придерживая рукой пиджак, подняв подбородок и смотря на Зайцева, словно на побеждённого им змея.

– Довольно пафоса! Предатели! – крикнул на всю столовую Зайцев, еле встал, провёл пару раз рукой по поло, и теперь уже он смотрел надменно на всех этих жалких пятиклашек и на Вадима в том числе.

– Речка. Миша… – Дмитрий Васильевич проговорил максимально тихо, слегка содрогая губы и пытаясь остановить тремор рук, но это прозвучало достаточно громко, чтобы Вадим выдал:

– И там вы тоже поскользнулись?

Дети буквально валялись со смеху. Зайцев не пытался ни на секунду исправить сложившуюся ситуацию, кроме того, что всячески пытался поправить своё поло. Будто нравилось ему находиться под этим смехом детей. Будто специально он совершал ошибки, чтобы не казаться наигранным и нереальным, отвлечь глаза детей. И пока он нелепо пытался подняться с пола перед сотней пар глаз, да ещё и камер, внутри Зайцев всего лишь желал показаться дурачком.

Но вдруг выпрямил он спину, встал в серьёзную позу, нахмурил и без того узкие глаза и решительно произнёс, будто бы он, пятидесятилетний, вызывает пятиклашку на дуэль:

– Соколов! В следующий вторник, в моём кабинете! Уж больно ты мне кого-то напоминаешь…

Повернулся, снова чуть не упал и вышел из столовой, оставив в ней лишь видео на камерах телефонов и почти идеальную тишину, которая продержалась всего пару секунд, и снова детский смех раздался на всю столовую.

Смеялись все, даже стеснявшийся всех вокруг мальчик в очках, смеялись и полные, и худые дети, смеялись и отличники, и двоечники, похихикивали и повара, и даже абсолютно серьёзная кучка старшеклассников, на которую то и дело поглядывал Вадим, да и половина столовой тоже, в ожидании поощрительного кивка, не смогла сдержаться со смеху. Ещё немного мгновений содрогания воздуха в помещении спустя всё вернулось в обычное русло: толпы детей уже несли посуду, повара взялись за раздачу, а дети в фартуках стали убирать оставшуюся на столах посуду.

– Совсем уже чувство юмора не осталось, – отодвинув стул, сел за стол Вадим.

– Ну хорошо ты его, давно никто над ним так не стебался, – сказал мальчик напротив.

– Да, главное теперь ему не попадись, – ещё один совет дал мальчик, сидящий рядом.

Мимо как раз проходила группа старшеклассников, от которой ждал поощрения Вадим.

– Смотри, это же активисты! – шёпотом и с восхищением сказал один из сидящих.

– Классно ты его! А главное, как изящно и интеллигентно! – сказал один из высоких парней с русыми волосами и ехидно улыбнулся.

– Конечно, я старался! – ответил Вадим.

– Смотри, чтобы тебя также не высмеяли! Хах! – задрав подбородок как можно выше, но так, чтобы видеть Вадима, сказала девушка большой комплекции. Группа рассмеялась и ушла.

Матвей слушал это всё, а у самого него в голове крутился образ лежавшего на полу Зайцева и слова «во вторник… ты мне кого-то напоминаешь…».

– Вадим, а ты пойдёшь к Зайцеву? – спросил Матвей.

– Конечно! Упустить возможность опустить Зайцева – это упустить возможность ещё раз посмеяться! – едва сдерживая смех и еду во рту, сказал Вадим, но сдержаться так и не смог: пятиклассники с этого стола заполнили пространство столовой новой порцией смеха. И кажется, Вадиму было всё равно на всё, что произошло за последние пятнадцать минут: он искренно смеялся, его глаза закатывались слезами от смеха, и при всём этом со всей силы, что мог, он сжимал кулаки. А Матвей посмеивался, опёршись о стол и держа руку около рта, чтобы хотя бы чуть-чуть казаться культурным в сложившейся ситуации.

Глава 3. Дожить до вторника.

«Власть одного человека над другим

губит прежде всего властвующего»

– Лев Николаевич Толстой.

Пятница. Сентябрь.

Скованные и нелепые движения, странная походка, улыбка, то появлявшаяся, то исчезавшая с лица, маленькие шаги, как у девушки на каблуках, мечущийся взгляд и, должно быть, ещё какая-то странная манера – всё это определяло его, Оркида, завуча, как чудаковатого человека, которого дети опасались не из-за мощи зла, которую он выливал на них на уроках, когда сами дети верещали не лучше него, сколько из-за самой этой чудаковатости. С виду дурак дураком, думали все. Обидчивый, в какой-то степени злопамятный, циничный – именно таким представляли его себе дети. Но внутри другой. Пустой. Сложно было понять, что его заставляло каждый день быть таким, но точно не его желание. И именно такой походкой, такой манерой поведения сопровождался его спуск по лестнице к школе, встречая детей и провожая их взглядом.

Цель его пути была ясна: прийти, отработать, наорать, но и отдышаться с активистами, для которых, впрочем, он был лишь объектом для насмешек и неизмеримым ящиком свободы, которую он раздавал налево и направо, лишь бы только дети и дальше кружились вокруг него, смеялись над ним, а он то и дело, что сам прокалывался, сам их обижал и сам обижался.

И вот вновь школа расцветала под белым светом уличного и внутриклассного освещения. И вот теперь опять сидели дети за партами, а учителя стояли у досок и рассказывали большинству ненужную информацию. И вот очередное собрание проходило в комнате активистов.

Разукрашенные стены в яркие, контрастные цвета рябили в глазах обывателя; полумертвые орхидеи из последних сил стремились к свету окон, выходивших на восток, навстречу тёплому солнцу, навстречу лучам надежды.

Резко опустил жалюзи мужчина в коричневом пиджаке, перебив дорогу жизни орхидей, явно заставив их поникнуть листьями. Ковыляя, прошёл мимо подоконников, неохотно прикоснулся к листьям растений, как бы «гладя» их, и подошёл к большому «круглому» столу, оперся левой рукой об стол, а правую положил на плечо сидевшему во главе «заседальни» парню худого телосложения, удивительно красивого, взгляд которого менялся, то делаясь абсолютно твёрдым и пронзительным, то превращаясь в надменную ухмылку, вызывающую радость, но нервно дергавшаяся бровь раскрывала внутреннюю пустоту. И хотя все сидели здесь с улыбкой, и пускай все смотрели из-под своих масок счастливых лиц радостно, надменно и величественно; под своими масками они скрывали ничем не заполненную, давящую пустоту из стен с картинами их «самых радостных» дней жизни – детства.

– Друзья! – как из радио прозвучало торжественное обращение Оркида.

– Мы с вами собрались здесь не просто так, а ради нашего совместного дела, ведь так?

Последовали аристократичные хихиканья со стороны заседавших.

– Да, конечно, – ответила черноволосая девушка какой-то цыганской внешности, провела взгляд по губам сидевших напротив, на предмет ухмылки или лёгкого подёргивания.

– Что же, вы меня совсем разочаровываете! Сидите здесь и не работаете совсем, – и снова нотки надменности, возвышенности и неискренности спрыгнули с губ Оркида, как бы подпевая сборному концерту активистов.

– Ой, да ладно вам! Вы же сами нам разрешаете. И потом, мы сидим и обсуждаем важные темы, – сказал парень со швом на носу, на плече которого до сих пор лежала рука Оркида, но в миг это недоразумение было исправлено.

– Что же! Теперь вам новое раздумье, а то хватит вам баловать! Бездельники!

И пускай не было в словах худрука гнева, в них звучал мастерски отработанный за десятки лет пафос. Маэстро продолжал дирижировать еженедельным концертом сборного и «пустотного» симфонического оркестра.

– Скоро наш с вами любимый Новый год, а это значит, что ещё немного, и нам с вами делать ёлки. Это должно быть самое эпичное, на что вы и я способны, хотя, как обычно… Бомбезно!

Улыбка прокатилась щекотливой волной по активистам.

– У меня есть идея! – вскрикнула девочка из старших классов, с горящими глазами и умным, загадочным видом.

– А давайте поставим такую сказку, эпичную, ну как бы интересную и завораживающую.

– Колобка? – сказала девочка в чёрной блузке, короткой юбке и последним айфоном наперевес, на что последовал очередной смех.

– Ну нет… Я говорю про… Снегурочку! Да точно!

– Тьфу, так неинтересно…

– Да кто это вообще читал?

– Это вообще задавали в школе?

– Так, успокоились! Идея мне нравится, значит, делаем! Всем понятно? – прикрикнул ласково Оркид.

– Ему даже сказки про три гуся понравятся! – шепнул на ушко парень со главы стола.

– Липов! Я всё слышу! И да, два, а не три гуся мне тоже нравятся! Только это не зимняя сказка… – сказал худрук, и дети снова посмеялись, а парень, которого звали Дима Липов, оказавшись вновь под прессом руки Оркида, невольно покраснел.

– А я знаю! – смеялся на последней парте старшеклассник-футболист.

– Мы в конце заставим Диму и Женю поцеловаться!!!

Комната заполнилась детским смехом. Учитель сощурил глаза и опустил брови.

– Или лучше ещё! Ах-ха-ха-ха, мы заставим Оркида поцеловать Женю!

– Довольно! Определено, Липов целует Лисову!

– Да за что!? – вдвоём ответили Дима и Женя Лисова.

Симфонию смеха резко прервал звук чего-то упавшего или разбитого, донёсшийся до комнаты активистов из-за закрытой двери. Оркид убрал руки с плеч Димы и, волнуясь, нелепо ковыляя, будто подбитый конь, направился на выход из кабинета. Резко открыл дверь в коридор, посмотрел налево и направо, но никого не увидел, лишь только почувствовал, как идеальная тишина коридора смешалась с возникшей на доли секунды тишиной комнаты активистов.

Дверь захлопнулась вновь, в комнате возник гам, а вылезший из-за двери и потиравший нос Вадим Соколов оправился и посмотрел на портал в «рай». Его глаза были наполнены искрами славы, на губах его играла лёгкая улыбка, и сам Вадим чувствовал себя как-то приподнято, величественно и невероятно воодушевлённо.

И пока Вадим здесь, стоя у двери комнаты активистов, получал нереальный прилив сил и мотивации, пока Вадим на уроках судорожно листал ленту соцсетей, читая о деятельности активистов в школе, смотря их аватарки, желая присоединиться к ним, стать с ними единым целым, и дальше слушать их сплетни и мнения обо всём на свете, приравнивая их, в конце концов, к божеству, не думая обо всём этом, даже не зная и не вдаваясь в подробности, а что же такое слава, озабоченный совсем другими вопросами, тихо на третьей парте сидел Матвей Морозов.

Ещё вчера он был занят совсем другими делами, но вот сейчас, в пятницу, его голову насквозь пронзили слова Зайцева: «…в следующий вторник…, ты мне кого-то напоминаешь…». Это случилось внезапно, на биологии, но сама мысль застала Матвея врасплох.

И о чём мог он теперь думать? Как мог он теперь жить и мыслить, когда всё его детское сознание витало там в облаках?

С урока на урок, с перемены на перемену он задавался одним и тем же вопросом: «Что хотел сказать Зайцев? Почему во вторник? Кого ему напоминает Вадим?».

И не было ничего важнее в эти дни для Матвея. Всё, что мог он бросить, бросил, обо всём, что мог забыть, забыл. Никакой школы, никаких уроков ему больше не надо было. Единственная и лишь одна вещь, которая нужна была ему тогда, – это ответы на вопросы.

Сознание Матвея заволокло страшными синими тучами, голова кружилась, голоса смешивались в единый шум на заднем фоне, взгляд расплывался, зрачки уменьшались. Уроками он смотрел в одну точку. Пронзительный взгляд пробивал всё на своём пути.

– Морозов! Ты что сидишь, как солдат? – спросила, сделав акцент на фамилию Матвея, Заменская.

– Или ты что-то знаешь, но хранишь это в себе, а нам рассказывать не хочешь?

Матвей встал и оглянулся. Он и не заметил, как оказался в кабинете математики. Весь класс смотрел только на него одного, будто это не Матвей хочет узнать ответы на вопросы, а они уже есть у него, и все остальные – точно такие же теперь полоумные – хотят узнать их у Матвея.

Но Матвей быстро вспомнил источник его мыслей и повернулся в сторону пятой парты, где обычно теперь сидел Вадим. Сощуренные глаза, тихое «Эм-м-м…» показывали недопонимание Матвея.

– Простите, а где Вадим? – спросил, разразив тишину, Морозов.

– Гм… Правда, его нет, – согласилась Заменская.

– Так ты ничего не хочешь нам сказать?

– Нет, простите…

– Уверен? – сказала и острым взглядом пронзила Матвея. Матвей почувствовал лёгкое покалывание в руках. Его ноги захотели согнуться. Вдруг невероятно сильно тяжёлым ему стало казаться его тело. Слух обострился. В коридоре слышались голоса бегавших активистов, что-то кричавших ломающимися голосами. Последние лучи солнца ушли за осенние облака, из окон подул сквозняк. В воздухе чувствовались легкость озона и свежесть земли. Весь мир потемнел.

– Нет, простите, – ответил Матвей и упал за парту. Грохот прокатился по классу. Заменская сначала посмотрела на Матвея, а потом пробежалась взглядом по классу.

– Она тоже ищет ответы. Но на какие вопросы? – спросил про себя Матвей. Но где-то в глубине души что-то стукнуло и дёрнуло эту самую душу. Кажется, что Матвею показались эти вопросы слишком серьёзными для него, ведь даже Заменская, целый учитель и завуч, хочет знать ответы.

Встречный ветер, наполненный каплями, обтекал лицо и тело Матвея. Выскочивший из школы, с портфелем наперевес, он уже ехал на взятом в аренду велосипеде. Шестерни скрипели. По голому, слегка влажному асфальту разлетались крошки грязи и пыли. Позади были слышны крики и разговоры и детей, но Матвей не в силе был различить их слова.

Он мчался вперёд, на запад, где последние лучи солнца медленно покидали Землю. Солнце затягивалось загадочным одеялом туч. Матвею казалось, что именно где-то там, впереди, его ждут ответы на все вопросы.

Он крутил педали всё быстрее и быстрее, подавно забыв, что у него электрический велосипед. Он старался достичь скорости света. Достичь скорости времени, чтобы, сравнявшись с ним, остановиться, передохнуть, взять с неба кружечку чая, выпить и задать вопросы небу, солнцу, тучам, но что-то мешало ему догнать это время и солнце. Этим «что-то» и было само время.

И может, время старалось отгородить Матвея от ответов, или солнце не хотело отвечать на вопросы – в итоге, Матвей сильно отставал. По лужам застучал дождь. Небо побледнело.

В сером колодце из гаражей Матвей остановился, смотря на шоссе и лес, расстилавшийся за ним. За вершинами зелёного забора медленно и печально уходило на ночь солнце.

Один момент, и небо погасло. Матвей слез с велосипеда. С его волос стекали маленькие струйки воды, а сами волосы превратились в жидкие сосульки. Матвей уронил велосипед, сделал пару шагов и вытянул ладони. В них набиралась вода.

Оставшийся здесь, наедине с вопросами, Матвей сам пускал скупые слёзы. Он не стремился знать обо всём на свете. Его ветер привёл сюда. Природа выманила его сюда из тёплой, сухой школы. Будто чёрная дыра, это место притянуло Матвея в гаражи, поставило его и показало горизонт, забор и уходящее солнце. Показывая области ответов и мрака. Показывая границу ответов и вопросов. Показывая непостижимость его цели.

– Ты потерялся? – подкрался незнакомец слева.

Матвей повернул голову. Мужчина полусогнутый, лицо его не было видно, сам он был под дождевиком, под капюшоном скрывалась темнота.

– Нет, – кратко отрицал Матвей.

– А что же ты тогда делаешь здесь, под дождём, в гаражах?

Где-то раздался раскат грома.

– Должно быть, я… – Матвей задумался. Он снова не понял, как оказался в странном ему месте, хотя и знал эти места – в детстве отец гулял тут с ним.

– Должно быть, ты за кем-то стремился.

– Кто вы такой?

– Я? – мужчина, должно быть, удивился вопросу, но сам задумался, как ответить.

– Эм, я местный, тут неподалёку мой гараж. А вот ты, мне кажется, всё же заблудился, – сказал мужчина и громко кашлянул. Блеснула молния.

– Кажется, мне пора домой, – тихо сказал Матвей.

– Твой дом далеко…

– Неправда, он…

– Ты уверен? – сказал мужчина и поднял голову. Из-под капюшона показались до боли знакомые глаза, но Матвей не смог понять, кто это.

– Послушай, парень, тебе надо возвращаться. Ты не сможешь найти то, что ты ищешь. Оно тебе не надо.

– Я уезжаю, – сказал Матвей и поспешил взять велосипед, но его руку сильно схватил мужчина.

– Запомни, сынок, – запах алкоголя перемешался с каплями дождя и ворвался в нос мальчика.

– Не всегда дорога к ответам и, кхм, прочим наградам, победам, кхм, светлая и сухая. Иногда на ней встречаются лужи, наполненные…

– Дождём? – спросил Матвей.

– Верно. Наполненные водой, грязью, к… – мужчина прервал речь и сплюнул в кусты.

– Но, если ты наедешь на эту лужу, ты испачкаешься. И долго не отмоешься…

– Мне надо ехать…

– Ну так едь, – сказал мужчина, отпустил руку Матвея и посмотрел снова пронзительным взглядом.

Матвей вскочил на железного коня, разогнался что есть сил и посмотрел назад. На него пристально смотрел мужчина в обтекаемом дождём зелёном дождевике. Матвей повернул голову обратно и больше не смотрел назад.

Спустя всего несколько часов Матвей оказался голым в кровати. И нет, не подумайте, он был у себя в комнате в интернате. За окном тихо стучали по подоконникам и листьям клёнов капли дождя. Иногда из частного сектора прилетали крики злых овчарок. Кричали подростки. В порывах сквозняка будто парус парили тюль и шторы. Весь мир застыл. Остановился. Здесь, в комнате с высокими потолками, как в небо, затянутое бесконечным полотном теперь уже не туч, а бетона, смотрел Матвей. Перед ним пролетали разные воспоминания, события, слова. То ли это были лучи фар проезжающих машин, то ли это были его видения, но Матвей молча лежал и иногда всхлипывал. И не то чтобы его напугал мужчина: нет, вовсе нет. Он просто думал… Это было как некий обряд. Традиция. Но теперь все его раздумья были лишь о смысле. Смысле поступков. Смысле слов. Смысле жизни.

Глава 4. За дверцей сейфа.

«История повторяется дважды:

первый раз в виде трагедии, второй – в виде фарса»

– Георг Вильгельм Фридрих Гегель

Лучи солнца били прямо в глаза. Играла старая, советская музыка, вот, например, «Кто тебе сказал» ВИА «Поющие сердца». Под пляжным зонтом стоял парень лет четырнадцати, со светлыми волосами, одетый с ног до головы. В просветах одежды виднелись мелкие волоски. На лице его красовались поспешные порезы от бритвы. Он смотрел на песчаный берег, на котором стояли пятиклассники, такие молодые, такие ещё не взрослые, беззаботные. Они были худыми и стройными; они были ещё невинными и безгрешными, заходили в воду, плескались и кричали от радости на весь пляж.

Покрытый прыщами парень вышел из-под зонта.

– Дима, ты куда? – крикнула отошедшему только на метр юноше женщина, с виду добрая и заботливая.

– Мама, я на пляж.

– Не загори! – прикрикнула женщина и улыбнулась.

– Парни, а можно с вами? Миш? – подошёл Дима к мальчикам. Он испытывал бурю эмоций. Находится ему было рядом с ними непросто приятно: он как будто опускался до их возраста, становился моложе, прыщи его втягивались обратно.

Дима не мог переносить своего возраста. Он стеснялся всего, что выдавало его за четырнадцатилетнего юношу; он был так влюблён в молодость, что его любовь чуть ли не переходила на пятиклассников. Юноша был готов часами находиться с ними, лишь бы чувствовать себя таким же молодым и невинным.

– Нет. Ты, маменькин сыночек, нам не друг.

– Мишь! Ну, пожалуйста! – обращался юноша к парню с чёрными кудрявыми волосами, стоявшему посередине пятиклассников.

– Да что ты пристал к нам, Зайцев? – сказал Миша и сжал кулак.

Дима отошёл, сел на песок и посмотрел на дальний берег речки. В его глазах блеснула большая слеза. Он повернул голову вновь в сторону мальчишек, но они уже были целиком в воде, всё так же весело играли и продолжали кричать как ни в чём не бывало.

Матвей Морозов, будто призрак, мог это всё наблюдать, но он не видел своих рук и ног. Он лишь смотрел на молодого Диму и будто бы понимал его, а в то же время нет. Его слова, желание быть вместе с мальчишками казались слишком странными и наигранными:

– Ну, я бы, конечно, так, наверное, не рисковал. Да и при чём тут пятиклассники? – рассуждал Матвей, но мысли ему казались тугими, вязкими и нераспутываемыми.

Вторник. Сентябрь.

– Морозов, два! – в тишине ущелий разума прокатилось эхо. Матвей внезапно для себя проснулся. Мир всё ещё таял в тумане. Мысли всё также медленно тянулись. «Два! Два. Два… Ва… А…» – повторялось в тишине класса. Подул лёгкий ветерок слева. Матвей открыл глаза. Слева прошёл Оркид.

– Это моя оценка? – полусонный спросил Матвей.

– Нет, это твоё место… Да, Морозов, два! – сказал Оркид, повернулся и пошёл к другому ряду.

«Я не могу вспомнить… За что? Какая самостоятельная? Контрольная? Что скажет Домникова?» – мысли плавали в голове Матвея, но не могли причалить к мозгу. Наверное, Матвей сам не ожидал такого результата. Однако он даже и не думал, что вновь заснёт на уроке.

– Здравствуйте, дети! – вошла в класс Галина Ивановна. Все дети подняли головы и вроде что-то сказали, но Домникова это не услышала.

– Я не слышу! Встали! – Галина Ивановна скомандовала, сама встала в стойку смирно, подняла подбородок и улыбнулась. На её груди очень не хватало медалей, однако брошь, что висела справа, очень даже справлялась с задачей звёздочек. Класс послушался. Галина Ивановна слегка захихикала и опустила плечи.

– Садитесь!

– Вот, смотрите, Галина Ивановна!

– Так…

– Морозов в очередной раз засыпает на уроках. Он дома вообще спит? – сказал Оркид, кинул злорадно-детский взгляд на Матвея, но тут же был оттянут и согнут в два раза за ухо ко рту Домниковой. Учительница что-то тихо шепнула мужчине, на что он в свою очередь посмотрел на Галину Ивановну, слегка сощурил веки; глаза его заметались. Домникова слегка отшагнула назад. Оркид повернул голову в сторону Матвея и посмотрел пронзительно и правой рукой погладил ладонь левой руки, передавая какой-то сигнал. Его лицо было пусто, но в нём читался какой-то вопрос или ответ.