Русский кот

– No, no Uber here, – ответил на мой вопрос о такси не слишком заинтересованный бармен, что значит, что «Убера» здесь нет в принципе. Мы неудобно примостились за барной стойкой, ткнули куда-то куртки, заказали напитки. Играла уже третья слабохарактерная американская песня. Ставить такую музыку в итальянском заведении все равно что красить светлые от природы волосы в черный цвет, добавлять кетчуп в пасту и пить капучино после двенадцати (по слухам) дня – это варварство.

Итак, возвращаемся к теме такси. Что нужно сделать, чтобы вызвать его в окрестностях города Комо? Отвечает бармен по имени Давидэ. Вот инструкция, если вдруг окажетесь в таком же затруднительном положении, как и мы.

Нужно выйти из бара «Бикьерино» на улице Чезаре Баттисти, повернуть налево, пройти немного прямо, потом еще повернуть налево – там торчит столб. Да, обычный бетонный столб, не электронный. На столбе будет написан (в каком виде – не сообщается) номер телефона. Набираете номер телефона и аутоматик войс говорит, какие цифры нужно нажать, а затем отвечает оператор.

Что ж, я оставила Сашу с напитками, а сама пошла искать столб и номер телефона на нем – и, к своему удивлению, нашла. Номер был просто написан на столбе краской. Более того, с третьей попытки мне удалось разобраться с кодами страны/города и набрать его верно. Мне действительно ответил итальянский аутоматик войс, и все, что он сказал: «Сервис сейчас недоступен, перезвоните позднее».

Смотрели ли вы соревнования по биатлону? Так вот, этот биатлонист, выплевывающий свои легкие на финише, плашмя падающий на снег, его ходуном ходящие ребра и внутренности, почти просвечивающие через нулевую жировую прослойку, все они – это я тогда. Только вместо лыжных палок в руке у меня была бутылка вина, а вместо снега – брусчатка. Была бы на спине винтовка, я бы, наверное, уже и застрелилась.

Что поделать, я каждый раз попадаю в одну и ту же глупую ситуацию: покупаюсь на вид из окна отеля или дома. И забываю о том, что обратная сторона великолепного вида – это тропа разной степени крутости, а учитывая мою физическую форму переваренной каннеллони, для меня эта степень всегда выше допустимой.

Да, деревни на горе – совсем не мое. Как и маленькие города, где невозможно заказать «Убер». Вычеркиваю их из списка возможных лучших мест для жизни. А о списке расскажу подробнее. Я составила его около года назад, и в нем всего два пункта:

1. Средних размеров город, скажем, триста тысяч жителей, который находится недалеко от моря, недалеко от гор и недалеко от столицы. Город Комо подходил идеально.

2. Милая итальянская деревня, пасторальное небо, оранжевые черепичные крыши, где-то вдалеке виднеется церковь. Каждый день отличная погода, каждый день – произведение искусства! Магазинчики, соседи улыбаются, в барах говоришь: «Как обычно». Красота!

Вычеркиваю второй пункт смело: полная чушь, особенно про соседей – как вы уже могли убедиться, радушны они бывают не всегда. Жизнь в итальянской деревне привлекательна только в мечтах.

На самом деле этот список лучших мест для жизни – часть моей концепции о счастье. Нечестно было бы сказать, что я выдумала ее сама: я, конечно, подглядывала в соцопросы или в то, что там заключили ученые в рамках исследований в Институте счастья (да, такой есть).

Фраза «Счастье внутри» звучит глупо и популистски и напоминает бегство от реальности, думала я в свои пятнадцать. Нет, может быть, оно и есть у кого-то внутри. У блаженных, просветленных, в глуши, но уж точно не у меня: я родилась раненой. В самом деле, какое счастье в хрущевке, где у тебя нет своей комнаты? Можете возразить, что, мол, неважно, какая хрущевка снаружи, важно, какая она внутри. Хорошо рассуждать, когда вам тридцать или хотя бы двадцать пять. Не забывайте, что мы говорим о пятнадцатилетней мне, и я постановила: в хрущевке его нет.

«А где тогда бывает?» – спросите вы. Американские фильмы, на которых я выросла говорят, что в комнате с окнами от пола до потолка, где чтобы охватить елку взглядом до самой блестково-искрящейся звезды на макушке, нужно задирать голову. Еще счастье есть в чувстве, что ты делаешь что-то неоспоримо важное, например, когда ты врач. «Работая по призванию, люди чаще испытывают счастье и удовлетворенность», – сообщает Институт по изучению счастья (уже сомневаюсь, что он так называется, надо перепроверить). Лично мне призвания хватило года на три-четыре. Что еще по списку? «Семья – номер один по результатам опроса населения» – факт. «Удовлетворенность местом, в котором живешь: экономическая стабильность, безопасность, климат». Звучит правдоподобно. Но наслаждаться тем, что имеешь, сложно, когда семь месяцев – зима. «Благополучие и уровень жизни» – тоже соглашусь. Помимо пунктов от ученых, имелись пункты лично от меня: языки, хобби, внешность, потому что счастье с весом семьдесят килограмм вместо пятидесяти девяти девятисот решительно невозможно. И уж точно не с таким носом.

Какую долю, если можно так выразиться, в достижении счастья играет среда обитания? Почему одни люди переезжают в другие страны и жалеют только о том, что не сделали этого раньше, а другие возвращаются? И в конце концов, в какой группе этих людей нахожусь я – в первой, во второй, или во множестве групп между? Это мне и предстоит выяснить.

Поднявшись, мы сразу же уткнулись в Миру: она выносила в общий коридор клетку с довольно упитанной желтой канарейкой.

– Ого, какой хорошенький! Добрый вечер, – говорю. И тяну палец к пушистой желтой груше. Груша таращит глазки-бисеринки и даже начинает что-то начирикивать.

– Добрый! Это она. Вдова! У нее муж был, умер.

– Он был старше ее? Очень жаль.

– Да не, просто клетка стояла на улице, дети забыли закрыть, наверное… Возвращаемся – дверца открыта, а его нет.

– Может, улетел? – Саша, по своему обыкновению, надеется на лучшее или смягчает для меня удар, тоже по своему обыкновению. Он знает, что каждый бездомный кот и каждая мертвая канарейка заставляют дрожать мою нижнюю губу.

– Та не! Они летать не умеют. Выпал, да и кот утащил, наверное.

Я смеюсь почему-то.

Мы вошли, закрыли тонкую дверь, сразу включили телевизор.

«Nostra missione è impegnato nella sostenibilità con un coinvolgimento crescente, sempre più olistico e integrato, sottolineato anche dalla certificazione…»[4] – напевало там.

– Какой красивый все-таки у них язык! Латынь, Саша! Это латынь! Древнейший язык великой цивилизации.

Саша не слушает: он пытается уместить банки и коробки в маленький холодильник фирмы «Горение» максимально эргономично: «Как в тетрисе, ты так не умеешь».

Не знаю языка лучше итальянского. Испанский, на мой взгляд, сильно испортила буква «х». Так почитаемый многими французский – такой же большой парадокс для меня, как конфеты из лакрицы или желание некоторых людей переехать в Америку в двадцатых годах двадцать первого века. Потому что фонетически хуже французского ничего быть не может: «р» звучит так, будто в горле застряла рыбья кость, обилие «ю» в сочетании с разными согласными и куча совершенно омерзительных словечек типа «ку-ку», «о-ля-ля» и прочего… Полный речевых дефектов, какой-то влажный и слюнявый – в общем, нет. Английский вообще обсуждать не вижу смысла: простота хороша, когда дело касается банковского приложения, но не языка или кухни.

Когда «тетрис» оказался позади, мы устроились пить вино в комнате.

– Надеюсь, консулу об этом кто-нибудь доложит, – говорю.

– О том, что ты не придерживаешься осознанного потребления?

– Нет, о том, что я сижу сейчас здесь, несмотря на то, что он этого не хотел. «Меня можно остановить, только отрубив мне голову», – как пели итальянские классики.

– У тебя фисташковая паста на щеке.

– Ага.

* * *

Несколько дней в Комо пролетели незаметно, и каждый из них был похож на предыдущий. Накануне отъезда во Францию мы отправились поужинать в один из двух баров на нашей горе, тот, в котором не ужинал Джордж Клуни. В этом баре не витал тот самый европейский дух, который так умиляет многих наших соотечественников: дух экономии, если не сказать бедности.

И если на Родине этот дух в лучшем случае вызывает жалость, а в худшем – отвращение, презрение, тянущее чувство безысходности и желание поскорее отвернуться, чтобы не видеть, то иностранная, как правило, вызывает восхищение аутентичностью и стариной (даже если аутентичность состоит в том, чтобы не менять много лет назад треснувшую раковину), даже возводится в фешен-культ, как, например, манера британских аристократов двадцатого века ходить в ботинках с дырой и в одних и тех же вещах десятилетиями из соображений, одним им известных, и приобретает масштаб мировых движений, с разговорами «устойчивость», «разумное потребление» и прочее, в этих исканиях западное общество приходит к забытым авоськам, многоразовой таре, а некоторые энтузиасты стирают, например, целлофановые пакеты.

Или, если возвращаться к тем же кафе – аутентичным, с неудобными стульями и пустыми бутылками с воткнутыми туда свечами в качестве декора, где хозяин, он же повар, он же сомелье, он же официант, – такие кафе приятны в первые недели отпуска как туристический аттракцион, но абсолютно не интегрируемы в мою ежедневную современную жизнь, как я пойму позже.

Так вот, в нашем кафе на горе повар, владелец и официант – три разных человека, все раковины целые, а стены и потолок не так давно покрывали свежей краской. Мы приходим сюда уже третий раз, именно здесь я узнала, почему некоторые люди переходят на английский, когда я говорю с ними по-итальянски. На прямой вопрос улыбчивая бледная официантка ответила, что я похожа на голландку, в этом дело. Ничуть не в моем плохом итальянском. Из голландок я знаю только супермодель Даутцен Крус, поэтому восприняла услышанное как комплимент.

Владелец кафе – Луиджи, который выглядит именно так, как должен выглядеть владелец подобного заведения: подвижный, доброжелательный, но сосредоточенный на делах и немного суетливый. Он был приземистый и будто потемневший от времени, как старая винная бочка. Его жена Мария, напротив, высокая и степенная, была здесь поваром – она действительно подготовленный профессионал, работала в ресторанах в Милане, прежде чем они решились на открытие своего дела.

– Вы первые русские за долгое время здесь, – просто и прямо сказал Луиджи.

– Да, такие времена… – ответила я по-итальянски.

– Раньше русские покупали здесь недвижимость, весь берег скупили! Ходили в рестораны, были такие шикарные ужины! А сейчас… В рестораны никто не ходит, – он махнул рукой.

Я оглядела небольшое помещение: за огромным столом по правую руку от нас шумит итальянская семья, человек десять, напротив – пожилая супружеская пара, еще одна пара располагается сзади – нельзя сказать, что в рестораны никто не ходит. О чем говорит Луиджи, я пойму чуть позже, когда итальянцы начнут оставлять чаевые – все как один монетами. Мы оставим на чай 30 евро – не из самолюбования, а просто чтобы поддержать нашу честь (да, из самолюбования).

На выходе мы еще раз обсудим, как было хорошо, когда множество русских путешествовали по Италии, а я увижу на барной стойке круассаны под стеклянным колпаком. Круассаны в Италии невероятные, поэтому я никогда не упускаю возможности.

– А можно ли взять еще два круассана, пожалуйста?

– Конечно, вам какие?

– С лимонным кремом, – самые божественные, на мой взгляд, круассаны именно с лимонным кремом, важно не путать их с круассанами с лимонным вареньем или повидлом, правильные круассаны именно с кремом цвета сливочного масла, ничуть не приторным.

– Пожалуйста, возьмите! – Мария протягивает мне круассаны в крафтовом бумажном пакете и улыбается.

– Сколько с меня?

– О, нет, это бесплатно! – подскакивает Луиджи.

– Пустяки, это вам от нас, возьмите, – добавляет Мария, все так же улыбаясь.

– Я все-таки оставлю! – смеюсь я и кладу на барную стойку купюру в десять евро.

Мы еще раз поблагодарили их за гостеприимство и вышли на улицу, где значительно посвежело.

– Сколько там?

– Десять, – услышала я диалог Марии и Луиджи, проходя мимо открытого окна. Мы поднялись по крутой дороге в последний раз в это время суток, освещаемые рождественскими декорациями из окон низких двух-трехэтажных домиков из серого камня.

На следующее утро мы еще раз обошли квартиру на предмет забытых вещей, погрузили чемоданы в машину, попрощались с Мирой, как всегда многословной, стремительной и с занятыми руками.

– Вы киньте мне в чат, как вас найти в соцсетях. Будем на связи!

– Хорошо, конечно! – ответила я, зная, что ничего не кину.

Только и успели съехать с нашей горы, как тут звонок. Лика. Беру трубку.

– Привет, можешь говорить?

– Привет, да, как дела?

– Очень плохо. Наша компания уходит с российского рынка. Их додавили активисты.

– Что?

– В общем, теперь у нас нет работы.

Москва, 2020–2022 годы

Я захожу во двор, словно открываю любимую книгу. Не знаю, чем он мне так приглянулся: обкусанный бордюрный камень и кружева низкого заборчика из металлических прутьев, зеленые лавочки, желтые вены газовых труб извиваются на теле пятиэтажной хрущевки – всё как обычно. В летний сезон у первого подъезда обычно стоит детский велосипед, а доска объявлений без объявлений свежепокрашена в коричневый. У второго подъезда реет береза, на которую Вилли часто задирает ногу. Напротив третьего подъезда – детская площадка, идем вдоль нее.

У четвертого подъезда мужчины в шортах (надеюсь, это шорты) и майках-алкоголичках выходят покурить на крыльцо, садясь на ступеньках в позу нотрдамской горгульи. Под окнами первого этажа стоит раскладная сушилка с бельем. Веревки для сушки белья между столбами давно не натягивают, но человек хочет сушить белье на улице. Хочет и сушит. Хотя, может, зря романтизирую и в квартире просто нет места.

Проходим вдоль дома и упираюсь в припаркованные авто: копейка с надписью «I love milfs» на рамке номерного знака и мой фаворит – девятка селедочного цвета с надписью «Люблю пельмени» на бампере.

Обхожу дом и в торце на подоконнике вижу старого знакомого: кота цвета персика. Персика со сливками. Каждый раз, когда вижу, как он лежит, свесив куриные ножки, не могу не сфоткать эту изящную безмятежность. Меня за этим делом даже заставала его владелица Наталья, уютная женщина в очках: «А сколько грязи он на лапах приносит, только протру, а он опять тут! Ага, бежит, голос услышал! Пусик! Пойдем домой, нагулялся уже!»

Но ни знакомство с хозяйкой, ни то, что я почти правильно зову его по имени (я звала Персик, а оказалось он Пусик), ни комплименты не помогают. Коту наплевать. Он игнорирует все сигналы. Мне остается только сделать кадр, еще кадр, последний кадр, чтобы было видно велосипед (он добавляет атмосферности), и уйти. Что сказать, я даже посвятила этому коту фантастический рассказ. Покажу как-нибудь.

Бываю здесь часто, пару раз в неделю. Проходим через двор вместе с Вилли, когда идем в парк, как и сейчас. Он этих фотосессий не одобряет, но не из ревности, а из жажды приключений:

– Да пошли уже, пропустим утровое!

– Ща, подожди, еще один кадр…

– Улица! Трава! За-па-хи!

– Идем-идем… Секунда!

– Пчх! Пфрчх! – всегда чихает, когда злится.

Убираю телефон, и мой плюшевый потомок волков подскакивает и устремляется вперед со всей своей полноприводной мощностью. Реют бархатные знамена ушей, покачивается улитка хвоста, перекатываются на спине вельветовые складки. Остановился, нюхает травинку. Потом еще и еще. Я не тороплю: травинки – его социальные сети, он читает новости.

Вдруг вижу – катится колесом, орет. Три руки, пять ног. Хлещет сочным веником об асфальт: темно-серые следы на светло-сером. «Пацан вышел на новый уровень борьбы с крапивой. Я в детстве просто лупила ее палкой», – думаю. Смотрю с уважением и опаской: мальчик лет шести бьет асфальт веником из крапивы и кричит. Кричит не из боевой агрессии, а потому что жжет руки. Глупо? Нет, самоотверженно. По сравнению с шестилеткой моего года выпуска он:

а) более эффективен – будем честны, когда мы били крапиву палкой, моральное удовлетворение значительно превышало пользу;

б) однозначно отчаян – чтобы без страха схватить крапиву голыми руками, нужно пройти определенный путь;

в) яростен в своей борьбе.

А говорят, что молодежь у нас пропащая. Зря!

Я чувствую лето на коже. Зелено-голубой, мягкий день мажет солнечным теплом. Шаркаю по теплому бугристому асфальту шлепками цвета пенки малинового варенья на блюдце, нюхаю солнце, слушаю писк ласточек, смотрю, как подоконники пушатся котами. Проходим по асфальту, по земле, по траве, вот и небольшой советский парк рядом со стадионом, проходим его насквозь и идем мимо ограждения, увитого испачканным в серой краске плющом (его покрасили вместе с забором), по земле-мозаике, усеянной зеленым, коричневым и прозрачным бутылочным стеклом. Из открытых окон доносится тонкий аромат жареной картошки. Ему аккомпанирует звон тарелок – накрывают к обеду. Гуляем долго: только бы не готовиться к экзамену по итальянскому языку.

Тем не менее спустя месяц я успешно его сдала и через две недели получила письмо о зачислении в университет города Комо. Еще несколько недель я собирала оставшиеся документы на визу, подавала их в консульство, а потом получила отказ. Спасибо, что хоть предварительный. Помню тот день.

Понуро гремлю качелями, толкая асфальт правым кроссовком в том же парке у стадиона. Все еще люблю его, несмотря на то, что из фонтана уже убрали золотых дельфинов и вкопали таблички «Выгул собак запрещен». Вилюха чавкает травой и косит на меня влажным коричневым глазом. Он рядом со мной, но тогда я еще не понимаю, насколько мне повезло, насколько я счастлива: я поглощена своими страданиями.

– А панихида раньше была шестьдесят, а сейчас, значит, восемьдесят – заказная и сто – панихида… – женщина с короткой стрижкой и телефоном возле уха кивает и слегка раскачивается на лавке в такт разговору.

– Купи пряник, купи свечки… Ага, да… И получается уже четыреста с лишним!

По парковой тропинке идут женщина и собака: гудят от счастья, вибрируют счастьем. Собака – длинная и лохматая, в нейлоновой черной шлейке с кармашками. В пасти – розовый мячик. Эти трое (включая мячик) – настолько самодостаточная система, что весь мир может провалиться, а они и не заметят. В общем, так оно и вышло. Троица двигается мимо лавки с прихожанкой, пес подбегает, ставит лапы на колени даме. Она, к счастью, смеется. Хозяйка тоже смеется. Я улыбаюсь онемевшими губами.

Что я могла делать дальше? Подала на апелляцию. Загранпаспорт все еще лежал в консульстве, когда Финляндия объявила о закрытии наземных границ. Кое-как вытолкала Сашу одного и с вещами: другого случая уехать на машине не представится. Он, конечно, сопротивлялся, но шансов у него не было: мне было очень важно запрыгнуть в закрывающуюся дверь, сделать так, чтобы мои занятия итальянским четыре раза в неделю не пропали зря, я не была готова отказаться от мечты, тем более я уже уволилась с работы. Тогда я видела себя борцом с обстоятельствами, несгибаемой железной леди, которая идет до конца, невзирая на обстоятельства.

Звонила, конечно, в консульство – трубку тогда поднял какой-то мужик.

– Здравствуйте, неделю назад я повторно подала документы на визу… И до сих пор нет ответа, подскажите, можно ли узнать статус? У меня вылет через три дня.

– Имя, фамилия?

Называю имя и фамилию.

– Сейчас…

– …

– Слушайте, у него стоит статус «На рассмотрении». Больше ничем не могу вам помочь…

– Но у меня через три дня вылет!

– …вообще, мы стараемся отдавать паспорта до вылета, но если не успеваем, то отдаем после! А вы всегда можете поменять билет, это абсолютно нормально.

– С билетами сейчас проблема.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Ты так хорошо выглядишь (англ.).

2

Спасибо! Они… очень лёгкие (англ.).

3

Лёгкие… (англ.).

4

Наша миссия стремится к устойчивому развитию с растущим, все более целостным и интегрированным участием, также подчеркивается сертификацией… (итал.).