Русский кот

– Еще бы! Так, давай чемодан, сумку, куртку, щас направо, там лифт и парковка.

Саша подхватил вещи и бодро устремился к выходу, я поплелась следом.

– Голодная?

– Спрашиваешь…

– Тут ехать всего ничего, минут сорок. Приедем, я тебе приготовлю.

– Пасту?

– Хочешь – пасту, хочешь – стейк пожарю.

– Слушаю тебя и не верю, что мои мучения с пельменями кончились.

Когда я осталась одна в Москве, я буквально сделалась участницей бытового хоррора. Причем той самой героиней, которую вводят в сюжет, чтобы показать все самые изощренные ловушки.

Вот я беззаботно вытаскиваю стейк из холодильника, разогреваю чугунную сковороду-гриль. Открываю полку, хватаю бутылку подсолнечного масла за бочок. А бутылка пустая! Вот покупаю безалкогольное пиво в бутылке. А открывалки нет! Вот иду в уборную. А туалетной бумаги нет. И этот день становится худшим в жизни салфеток для снятия макияжа.

Но эти сложности закалили меня, и спустя месяц я стала самым тертым хлебобулочным в постапокалиптичных руинах своей квартиры. Теперь я знаю, как вытащить контейнер с пылью из робота-пылесоса. Умею жарить стейк и открывать безалкогольное пиво овощечисткой.

– Здесь, кстати, есть пельмени, я пробовал.

– Ну и как?

– Ты знаешь, мне не очень понравились… Это, во-первых, польские пельмени, поляки делают под брендом «Рус».

– Ого!

– Да. А во-вторых, у них начинка какая-то жидкая. Как вот эти штуки… Детское пюре? Не чувствуется текстура мяса.

Саша продолжает рассуждать про пельмени, а я рассматриваю рекламу о помощи беженцам и немного стесняюсь. Всегда стесняюсь в первые минуты, если давно не видела человека, не знаю почему.

Дальше – паркинг, сырой и шершаво-бетонный, и вот мы уже едем по шоссе, окруженному низкими зелеными холмами, бесшумно скользим по немецкому дорожному полотну. Мимо проносятся холмы, покрытые салатовым вельветом молодой травы. Среди лысых деревьев они смотрятся как человек в шортах в московском феврале. Небо летнее, высокое, акварельное – последний раз видела такое июньским, кажется, вечером в прошлом году.

С тех пор как я ступала по замороженной скорлупе трапа и трогала глазированные льдом поручни, прошло меньше суток. Люблю снег. Как он преломляет свет. Эти искры, зажигающие глаза, лежащие и летящие. Или пусть даже не искры: густой бесшумный рой в желтом свете фонаря. Он заставляет остановиться и дышать огненно-ледяным воздухом, даже если в руке тяжелый пакет из «Пятерочки».

Запрокинешь голову и дышишь, пока не вспомнишь, что такое положение шеи вредно для здоровья. И еще чуть-чуть и перед глазами будут метаться уже не белые мухи, а черные, да и рука онемеет. Однажды я даже подумала, что у меня инсульт: из-за неправильной посадки на работе начала неметь не только рука, но и корень языка. Оказалось, что мышцы шеи были настолько спазмированы, что пережали артерии, которые снабжают мозг кровью. В общем, этим я и объясняю некоторые свои поступки. Так, стоп, я скучаю по снегу? Глупость какая.

Саша молча ведет машину и смотрит строго вперед: наверное, думает о том, как его достала жена. Сто процентов: вечные капризы и недовольство, что тебе еще надо, чудовище? Он встал рано, ехал, ждал, тащил эти сумки, приедет – опять будет торчать у плиты, и сегодня, и завтра, и послезавтра, и всегда, он что, кухарка? А еще рабочая лошадь, жилетка, громоотвод и кто только не. Он хмурится, наверняка проговаривает мысленно слова, которые скажет мне, когда мы приедем. Что я высосала из него всю энергию за эти пять с лишним лет, что он больше не может – вон, даже желудок стал беспокоить. Эх, Саша-Саша, а так хорошо все начиналось… И что теперь? Он довезет меня до дома и скажет все, что было бы малодушно донести в переписке. А начнет он, наверное, так… На этом моменте у меня под кожей на ладонях рассыпались иголки. Я не могу придумать, что именно он скажет, да и думать стало совсем невыносимо, поэтому я спрашиваю:

– Ты меня не любишь?

– Что за глупости? Люблю, конечно!

– И не собираешься меня бросать?

– Нет, конечно, что за вопрос?

– Поклянись, что не бросишь меня.

– Никогда!

Приехали. Коттеджный поселок пах мылом. Одинаковые аккуратные дома в холодных светлых тонах, одинаковые полуметровые заборы (выше нельзя по закону) и, готова поспорить, одинаковые пожилые фрау, дежурящие на верхних этажах и строчащие доносы, если ты неправильно перешел улицу, бросил окурок мимо урны, оставил машину у въезда в дом на минуту, пока выгружал покупки, – что там еще карается? Саша сказал, что нашу машину (с российскими номерными знаками) нужно ставить в гараж. Об этом попросил Стас, друг Саши. Человек, с которым они работали в Москве больше десяти лет и дружат уже, наверное, лет пятнадцать. Человек, который переехал из Москвы в Германию пятнадцать лет назад, а двадцать лет назад – в Москву из Львова.

Я иду по каменной дорожке, вижу дверь, которая открывается при помощи отпечатка пальцев. Саша прикладывает палец, дверь открывается.

– Этот швайнэ рашн! Ты прикинь! Я просто в шоке… – Стас стоит спиной к нам в коридоре и рассказывает что-то гостиной.

– Ты это обо мне? – улыбаюсь.

– Вера! Дорогая! Ну наконец-то!

– Привет, рада видеть…

– И я рад видеть! Представляешь, звонит мне, значит, мой менеджер и говорит: «Он вроде как не собирается выкупать машину, этот русский! Посмотрел, сказал, что подумает, и ушел!» – Стас занимается продажей подержанных машин.

– Так, может, он вернется?

– Да какое там «вернется»! Мне еще партнер говорит: «Стас, ну как так, это все не просто делается, машину надо пригнать, за нее уже отдали задаток…» Вот что мне теперь делать, скажите? А, Вера? Вот что мне делать?

– Да ладно, дай ты людям раздеться… – прерывает Стаса его жена, Ася, выходя в коридор. – Раздевайтесь и проходите, сейчас будем обедать.

– Да, давайте, там Ася уже накрыла, – Стас, что называется, харизматичный человек. И очень энергичный: небольшого роста, разговаривает громко и всегда с нажимом, весь сконцентрирован в своей пухлой, но бойкой фигуре, которая всегда устремлена куда-то, чаще всего вперед, а если он и стоит на месте, то непременно активно жестикулирует или вращается вокруг своей оси.

Ася спокойна, но кажется, что она говорит и двигается медленнее, чем может, будто сдерживает себя. Они гармоничная пара – кинетическая и потенциальная энергия.

Мы заходим в светлую столовую с окнами от пола до потолка. Здесь могла бы поместиться вся наша однокомнатная квартира. Стены, комоды, полки – все в семейных фотографиях, ни у кого столько не видела. Мы обедаем, снова обсуждаем русского, который, по версии Стаса, не приедет за машиной. Саша предлагает подождать до завтра, но до завтра ждать не приходится: уже сегодня вечером русский приедет в салон с сумкой наличных и с большой коробкой зефира, который вручную делает его жена, а Саша скажет мне, что Стас сейчас – это открытая рана.

Мы заканчиваем обед, я, несмотря на протесты Аси, помогаю убрать со стола. Саша уже стоит там и смотрит в окно.

– Ты чего там?

– Иди сюда, иди, смотри!

Подхожу к окну и вижу анекдотично озирающегося мужчину лет сорока.

Он остановился перед фонарным столбом, посмотрел направо и налево (при этом нас в окне первого этажа в нескольких метрах от себя не заметил), быстро налепил на столб наклейку размером меньше ладони и скрылся, едва не срываясь на бег.

– Вот они – европейские бунтари! – резюмирует Саша.

– Если бы вместо смеющихся нас в окне дежурила ледяная нравом немецкая бабка, за ним наверняка бы уже выехала полиция.

– Ну что, собираемся? – сегодня идем на рождественскую ярмарку. У Стаса мы пробудем недолго, послезавтра поедем дальше по своему маршруту. В Германии же мне нужно сделать две вещи: купить несколько книг на немецком, которые я, возможно, никогда не прочитаю, и сходить на рождественскую ярмарку.

В Европе я не первый раз и знаю, что ни один книжный здесь (да и вообще где-либо) не сравнится с моим любимым книжным в Москве. Узкие коридоры букинистического подземелья, барельеф, недовольный лев, читальная келья… Мой любимый замок стоит на Мясницкой улице. Там я долго лавирую между островками бестселлеров в сводчатом холле и в конце концов влетаю в двенадцатый, например, зал, скольжу взглядом вверх-вниз, вправо-влево. Из Москвы из-за перевеса багажа я привезла всего пару-тройку книг на русском языке и теперь буду собирать международную коллекцию.

Мы быстро собрались, попрощались и двинулись пешком в центр города. По дороге Саша показал куда он ходит на спортивную площадку, какое дерево ежедневно доставляет соседке-хозяйке участка кучу хлопот, потому что листья падают прямо на дорожку, и если она не уберет их вовремя, то получит штраф. В Германии деревья живут лучше, чем иные люди: их нельзя просто так выкопать и выбросить со своего участка (получишь штраф), а для того, чтобы обрезать ветку, нужно вызывать только специализированные службы и платить за это около тысячи евро (зависит от размера ветки, наверное).

Книжный оказался закрыт, и чтобы реализовать предвкушение и азарт, пришлось зайти в обувной. Увидела умопомрачительные зеленые ботинки с голубыми пятнами, меряю, смотрюсь в зеркало. Подходит немка и говорит о ботинках что-то на английском, а я не понимаю что конкретно.

– You look so good![1] – по окончанию фразы понимаю.

– Thank you! They are… so weightless[2], – добавляю я.

– Weightless…[3] – повторяет она и кивает. Не знаю, нужно ли продолжать разговор или уже нет, к счастью, от социальной неловкости меня спасает консультант: приносит второй размер.

– А ты знал, что многих немцев отправляют учиться за рубеж, в Англию? У них налажен культурный обмен, отсюда и уровень языка, – говорю Саше, как только мы выходим из магазина.

– Здорово… Здорово! – Саша слегка рассеян, как всегда после списания крупной суммы с его карточки.

– Я даже одно видео на днях смотрела, где парень приехал из Англии! Только вдумайся – из Англии! И не понял, что ему тут говорят.

– Как это?

– Ну, там он типа спрашивает у немца, говорит ли тот по-английски. Немец отвечает, что, мол, немного. И тогда он задает вопрос: «Как мне пройти на ж/д станцию?» – буквально по слогам. А немец отвечает так, что парень сразу теряет нить, а заканчивается все фразой: «А когда вы кинете взгляд на такое-то строение, то это и будет великолепный Банхоф Цофинген!» – и заканчивает спич он уже в одежде Шекспира.

– Понятно, очередные твои Тик-Токи.

Дальше идем на ярмарку: черно-бежевая толпа, темно-коричневые глянцевые домики и узкие барные стойки за ними, где можно сжевать свои крендельки, глинтвейн из металлической кружки с оленем (залог за нее – четыре евро, кстати), запах аниса и бадьяна, связки имбирных пряников в форме сердечек и снежинок на красных ленточках.

– И почему у нас такого нет? – спрашивает Саша.

– Есть! Ты когда последний раз был на ярмарке в центре Москвы?

Саша сделал фото меня на фоне ярмарочной избушки, в руке у меня были засахаренные пончики на палочке. Я улыбалась, но ощущала как что-то тревожно-тяжелое застряло и медленно ворочается змеей в правом подреберье. Да и в пасмурном небе будто зависло что-то невидимое и неведомое, готовое вот-вот сорваться, и это «что-то» заставляло инстинктивно пригибать шею.

Вернулись в дом, когда уже стемнело, я пошла собирать чемоданы, а Саша – готовить ужин.

– Ты прям как мой брат! – заключил Стас, еще раз выслушав о всех моих неприятностях в пути. – Он тоже как из дома ни выйдет, так у него вечно… – он махнул рукой. Шел второй час ужина.

– Есть ли у вас против этого какие-то семейные методы?

– Да, бабушка яйца варила, как-то там их катала, крутила…

– А ты умеешь?

– Ну я могу как-то покрутить! Но чего конкретно от этого ждать, не знаю.

Знала бы я тогда, что меня ждет в поездке по Европе, я бы обязательно попросила провести эту процедуру.

На следующий день после завтрака мы погрузили вещи и торопливо попрощались. Мы едем в Италию, там мы ненадолго остановимся в Комо (городе, не озере) – заглянем в окна моего несостоявшегося университета, потом будет Франция и в конце концов – Испания, там у нас будет некоторое время, чтобы решить формальности, а потом я приступлю к работе.

Я пристегнулась, повернулась, чтобы помахать, и увидела, как Стас быстро перекрестил нас, глядя куда-то поверх макушек деревьев. Ориентировочное время до пункта назначения – пять часов.

Комо, 2022 год

Сумерки сгустились, и зажглись уличные фонари, когда мы, наконец, подъехали к арендованному нами жилью на холме. Я вышла из машины и огляделась. Между двумя зданиями напротив открывался вид на озеро: с высоты его кромка была будто украшена гирляндой из горящих огней, туман шапкой надвигался на вершину холма, а вокруг стояла неестественная тишина, как на курорте в несезон.

Мы разобрались с мини-сейфом, в котором лежали ключи, открыли ворота, припарковали машину и зашли в темное и неожиданное теплое помещение нашей временной квартиры. Плитка на полу, красные обои, какие-то слишком тонкие стены – не сказать, что здесь уютно. Мы легли спать, не разобрав вещей. С первым местным жителем – хозяйкой квартиры – мы встретились только на утро.

Рослая и фигуристая, с ящиком в руках, она неслась к нам навстречу на всех парусах. Это удивляло: в том, чтобы бежать, не было никакой нужды, нас разделял всего десяток метров. Она споткнулась о камешек в метре от нас и остановилась, качнувшись вперед, как груженый самосвал, водитель которого в последний момент увидел красный сигнал светофора.

– Привет! Вы Вера же?

– Да, здравствуйте, Мирослава? – имена друг друга мы узнали на сайте бронирования жилья.

– Да можно просто Мира! – махнула она левой рукой, ловко перехватив ящик в правую.

– Очень приятно!

– Взаимно! Как вы, в порядке? Встали вроде нормально… – это про машину. – Я вот тут бегаю вверх-вниз, у нас два дома, я туда-сюда… Микроволновка! – она потрясла ящиком. – Принесла жильцам, у них на днях сломалась, – говорит по-русски, но с акцентом, похожим, наверное, на южнорусский. – Как первая ночь, все в порядке?

– Да, дом у вас отличный, – признаться, домом наша часть не была: она была переделанным гаражом, как мы заключили утром. Но я не соврала: дом, который не гараж, и правда выглядел неплохо, по крайней мере снаружи.

– Ну, супер! А вы сами откуда, с России?

– Да, из Москвы… А вы?

– Я с Украины, но уже больше пятнадцати лет тут.

– Как вы? – спросила я.

– Да, как… У меня там два брата осталось двоюродных, один погиб в этом году на войне. Они тоже не хотят с вами воевать, но их заставляют… – Мирослава с сожалением повела плечами.

– Мы очень вам соболезнуем…

– Да-а… Я сама давно уже там не была, когда последний раз братьев видела, они совсем маленькие были… А сейчас вон оно как… Ладно! Чего сегодня делать собираетесь?

– Идем в город, – я нерешительно махнула вправо.

– Молодцы… Только идите чуть-чуть направо, там будет дорога более, как бы это… Живописная! Я не очень хорошо говорю по-русски…

– Отлично говорите! Будто вы… Имею в виду, в совершенстве!

– Да у нас как… В те годы, когда я училась, учебников не было… Все везли с России, так и выучили!

– Еще у вас итальянский, полиглот, получается, – вступил Саша.

– Да итальянский – быстро! Я работала няней. Меня, главное, даже в Макдоналдс не взяли, сказали, картошку жарить я старая… Хорошо, няней устроилась.

– Ничего себе… Я слышала, что в Европе иначе расставлены, как бы это сказать… границы молодости… Европейцы дольше остаются молодыми!

– А-а-а… Дольше молодыми они остаются, потому что с родителями живут до сорока лет… За аренду платить нечем!

– Да, аренда – дело такое… Ладно, мы пойдем, не будем вас отвлекать от дел…

– Да-да, заболтала я вас. Вам направо, потом снова направо, а потом чуть вниз по склону – увидите!

– Хорошо, спасибо, до встречи!

– Соседи, кстати, спрашивали, что у меня во дворе делает машина с российскими номерами. Вон с того дома, итальянцы.

– Гав! Гав! Гав! – включилась соседская собака.

– Ничего себе!

– Да, говорят, мол, че это у вас тут. В смысле… какого хрена? – она засмеялась.

– А вы что?

– Я говорю, что приехали ребята, им тоже несладко.

– Да уж…

– Они все тут любопытные такие… Что сказать, деревня! – Мира махнула свободной от ящика рукой.

– Гав-гав!

– Хотите, мы будем оставлять машину на общей парковке?

– Ой, да вы можете оставлять здесь. Но вам, наверное, заезжать сюда неудобно…

– Гав!

– Да, въезд тут не для слабонервных.

– Ну вы смотрите, как сами хотите. Хотите – так, хотите – сяк…

– Мы сегодня никуда выезжать на машине не планируем, завтра тогда поедем и переставим… Ну, мы пойдем…

– Давайте, я тоже побежала… Микроволновка! – она еще раз тряхнула ящиком, безуспешно сдувая прядь волос цвета соломы со влажного лба.

Мы вышли за ворота и пошли вниз, слегка скользя по брусчатке.

– Вот итальянцы, да? – улыбнулся Саша тем самым типом улыбки, которая возникает не от радости.

– Да уж! А ты помнишь, как вчера тот мужик из Швейцарии вылупился, когда мы сидели в машине, и на нас, и на наши номера?

– Может, он просто удивился, что машина на русских номерах делает так далеко?

– Сложно сказать…

– Может, у него вообще живот прихватило!

– Ага, прихватило так, что он чуть не бросился на нас со своим гаечным ключом.

В Черноббьо – так называется это место – мы приехали накануне вечером. Это маленький город на озере Комо на семь тысяч человек. Дорогу, за исключением персонажа с гаечным ключом, ничто не испортило. Путь через Швейцарию радовал: зеленые луга – справа, горы с белыми прожилками у вершин – слева, впереди – выглаженное дорожное полотно. Домики, словно обработанные в фоторедакторе, высокое ясное небо и солнечный свет. Он здесь другой, он словно накладывает фильтр на все окружающие предметы, а воздух не кусает и не бьет, а словно гладит тебя по лицу чем-то теплым и влажным. Ладно, неудачная метафора, воздух просто более мягкий, чем в Москве в это время года.

От московского ноября я не в восторге. В воздухе висит какая-то морось, на небо цвета экрю не хочется лишний раз поднимать глаза, деревья топорщатся унылыми палками. Окна кое-где еще пушатся котами, но эти засранцы попрячутся, как только наступят первые заморозки.

Таков наш последний месяц осени, вы и сами это знаете.

На озере же Комо бьет бликующими на солнце колоколами церковь, дребезжат цепями велосипедов местные, вниз по дороге гордо шествуют пенсионеры с палками, обязательно здороваются при встрече, легкий ветер несет запах неизвестных мне цветов, оранжевая хурма вульгарно торчит на ветках худосочных деревьев. Из здешних жителей хурму едят только птицы. Возмутительное расточительство, я бы уже нарвала полную сумку… Скользнув взглядом вверх по стене из гладких, будто бы дутых камней, я увидела большого рыжего пса, кажется, породы бордер-колли, который с чувством собственного достоинства смотрел вдаль и не обращал на меня никакого внимания.

– Рыжий пес, эй, милашка!

– …

Прохожу мимо, сворачивая шею: листья зеленые, желтые, листья красные, бурые, вьюнок, снова хурма-нахалка, брусчатка! Поскальзываюсь под тоненький хохоток невидимых птиц.

– Пи-пи-пи!

– Да тихо вы! – отвечаю.

Под пристальными взглядами разнокалиберных львов-акротериев мы спустились с холма, прошли еще минут десять по компактным и ставшим вдруг хмурыми улицам (спряталось за тучами солнце) и спустились к озеру, где нас огорошило огромное голубое небо с ошметками облаков, зацепившихся за вершину кислотно-зеленого холма. Мы хрустели мелкими камушками дорожки, смотрели на озеро и бархатные газоны, кто-то тявкал, кто-то кричал, никто не шикал. Вертолет! Вертолет на воде затарахтел и поднялся в небо!

Саша шел по-московски быстро, я делала рваные видео с заваленным горизонтом и отправляла их подружке Жене, на которые она живо реагировала: «Это что, листья? Возмутительно! Офигели совсем в своей Европе». Пишу, что тут еще и температура +5, а ощущается как +15. Женя ничего на это не ответила.

Так дошли до университета, в который я поступила в этом году, но где мне не суждено было учиться из-за отказа в визе. Если бы не предложение Лики о работе, то о мечте пожить за рубежом мне пришлось бы забыть. Ну что ж, светло-бежевое здание начала 1900-х годов, вот я и смотрю неодобрительно на твои колонны и полуколонны. Перед зданием стоит постамент, из него по пояс торчит мужчина по имени Феличе – каменная статуя. Учитывая возмущенное выражение его лица и то, как он тычет в пространство выкинутым вперед указательным пальцем, создается ощущение, будто кто-то воткнул Феличе по пояс в этот постамент и он посылает этому кому-то проклятия.

– Что-то не очень он похож на феличе… – говорит Саша. Он знает несколько итальянских слов, в том числе felice – «счастливый».

– Будешь тут феличе, когда тебя наполовину воткнули в бетон.

– Или наполовину из бетона не вынули.

Потоптались в задумчивости пару минут и пошли дальше, в старый центр. В Москве мне казалось, что если я всем своим видом выкажу университету неуважение, раню его своей улыбкой или оболью равнодушием, то станет легче. Сейчас я не понимаю, почему обиделась именно на университет, если туда я поступила (для этого два года учила итальянский язык и сдавала экзамен), а в визе мне отказало консульство в Москве.

– Напоминает Париж, – говорю Саше, хотя я ни разу не была в Париже.

Всему виной, наверное, снова посмурневшее вдруг небо – не знаю почему, но мне кажется, что Париж всегда окутан каким-то полупрозрачным молочным туманом, не должно там быть солнечно. Пять минут – и мы на Пьяцца Кавур, в центре города. И дождь тут как тут, надо бы сесть куда-то, пообедать.

Самое нелюбимое в новом месте – бестолковое шатание и дергание ручек закрытых дверей заведений, которые открыты на онлайн-картах, но закрыты в реальности – закономерная награда тем, кто не продумал маршрут заранее и уж тем более ничего не бронировал.

– Сейчас скажу по-итальянски, смотри! – я заприметила явно туристическое заведение.

– Здравствуйте, мы хотели бы пообедать! – говорю по-итальянски.

– Здравствуйте… Вы хотите… есть?

– Ну да!

– Вы хотели бы сесть внутри или снаружи?

– Ну конечно, внутри! – я оглядела намокшие скамейки со сложенными зонтиками.

– Минутку, я проверю, что у нас есть, – и ушла внутрь.

Саша вопросительно посмотрел на меня.

– Пойдем поищем что-то еще.

– Почему?

– Говорю – хотим пообедать. Спрашивает – вы хотите есть? Нет, пришли, блин, купить «Ферарри»!

– Ну, может, друг друга не поняли, бывает… Давай еще посмотрим, тут сейчас заведений этих куча будет на каждом шагу, вон смотри!

Спустя минут пятнадцать мы сели под зонтик очередного туристического кафе, и я поназаказывала какие-то блюда – не вкусные и дорогие. Всегда это в Италии расстраивает: казалось бы, великолепно должно быть каждое блюдо (даже в туристическом месте), но пицца на улице Calle dei Fabbri в Венеции слишком сухая, томатная паста на Piazza Navona в Риме слишком кислая, вот и в городе Комо теперь повезло с самой сухой и безвкусной фокаччей. Как вообще можно испортить фокаччу?

– Знаешь, Саш, мне тут пока не особенно нравится.

– В кафе?

– Нет, в этом городе.

– Так ты города еще не видела, мы прошли по двум туристическим улицам.

– Сейчас пройдем еще, и я уверена, что мое мнение не поменяется.

Так оно и вышло.

Нас потянуло в магазин за продуктами, что логично, потому что на горе нет продуктового магазина. Есть ресторан, в котором несколько раз обедал (извините, ел) Джордж Клуни, а нормального магазина нет. Мы купили продукты и две бутылки вина. Итальянское изобилие возмущало. Это, в конце концов, уже просто неприлично! Не могут все живущие здесь люди успеть съесть все представленное в магазине до истечения срока годности! Сыры тянутся бесконечными пахучими рядами – сколько здесь видов обычной моцареллы? А между штабелями шоколадок вряд ли можно просунуть даже лист бумаги. Десятки форм и производителей, холодильники тянутся километрами. Что это такое? Куда это годится? Как это называется? Безобразие.

Кое-как придя в себя, мы взяли аскетичный набор тех, кто голосует за осознанное потребление: две бутылки вина, два вида гриссини, сыр, еще сыр, консервированные перчики, начиненные сыром, мортаделлу, шоколадку, фисташковую пасту, вяленые помидоры, вафли, прошутто, консервированные артишоки, две упаковки пасты и две банки соусов к ним – и, стоя с этими мешками посередине города Комо, поняли, что без такси на гору не залезем. Ха! Понадобилось полчаса, чтобы осознать: «Убер» не приедет.

Но не в наших правилах сдаваться – ждем автобус. Он пожаловал спустя 40 минут. К слову, электронного табло тут не было – как и билетов у водителя. Также у водителя не было страха сбить дорожный знак, почтовый ящик, дерево, остановку, зазевавшегося пенсионера. После десяти минут гонки на выживание мы и сумки оказались у подножья нашей горы – дальше автобус не шел. Мы оглядели глумливые еловые силуэты, вздохнули и нырнули в пахнущий глинтвейном бар прямо у остановки.