Слепая любовь

Настя поняла: их история только начинается. Без громких слов, без ярких жестов. Просто – с того, что два человека учатся видеть мир по-новому. Первые шаги сделаны. И это было важнее всего.

4

На пятый день Антон не пришёл.

Настя сидела на лавке одна. Ждала. Смотрела на капли дождя, слушала, как шелестят крылья голубей, купающихся в лужах. Сердце щемило, как от потери чего-то хрупкого и дорогого. В голове крутились мысли: «Может, он не придёт? Может, передумал? Может, решил, что хватит? А вдруг я для него – всего лишь случайная прохожая, а не часть его жизни?»

Но на следующий день он снова пришёл. Уставший. Чуть напряжённый.

– Почему тебя не было вчера? Я прождала весь вечер.

– Прости. Я… был в больнице. Просто проверка. Ничего серьёзного.

– Почему не сказал?

Он пожал плечами:

– Я не знал, что ты придёшь.

– Теперь я всегда буду приходить.

Он замолчал. Потом тихо сказал:

– Спасибо.

Настя впервые решилась прикоснуться к нему сама. К его руке. Легко, как ветер. Сначала едва-едва, кончиками пальцев – словно пробуя лёд. Он не отстранился, но и не ответил. Просто слегка напрягся и чуть повернул голову в её сторону.

Он повёл её в другую часть парка. Там, где дорожки уже, а деревья гуще, сплетали кроны, закрывая свет. Настя не сразу поняла, что это знак – он впустил её в свой мир дальше. Ближе. Туда, где он бывал один.

– Я тут обычно не хожу с кем-то. Тут… слишком тихо.

– А со мной?

– Ты не мешаешь тишине. Ты – часть её.

Настя остановилась. Посмотрела на него – так, как будто он мог увидеть. И вдруг сказала:

– Я боюсь.

– Чего?

– Что привяжусь. А ты… исчезнешь.

Он чуть усмехнулся.

– Я не могу исчезнуть. Меня видно издалека: с этой тростью, с этим лицом.

– А внутри? Там ты умеешь исчезать? Например, замкнуться в своём мире.

Он замолчал. Потом кивнул:

– Да. Там – умею. Я просто закрываю дверь, ведущую в ваш мир, если чувствую в нём ложь, обман, предательство.

И тогда она взяла его за руку. Уже не робко. С решимостью. Он вздрогнул, но не отдёрнул. Долго стоял неподвижно. Словно прислушиваясь к самому себе и удивляясь новым чувствам, которые впервые так ясно охватили его.

Они сидели на корнях большого дерева. Листва шептала над головой. Настя положила голову ему на плечо. Он затаил дыхание. Потом выдохнул – очень медленно.

– Я никому не позволял быть так близко, – признался он. – Даже родным.

– А мне… позволишь?

– Я не знаю, но ты уже здесь. И мне приятно.

Антон сидел молча. Настя чувствовала, как он замирает внутри – словно решаясь. В его тишине было не спокойствие, а сдерживаемое прошлое.

– В детстве я был… как все, – начал он неожиданно. – Только зрение уходило постепенно. Сначала просто пятна. Потом – чёрные пятна. Потом – тьма. Как будто ставни закрыли.

– Ты был совсем маленьким?

– Нет. Всё проходило постепенно. Я помню лица. Маму. Снег. Огни гирлянды. Я не помню их отчётливо… но тело помнит. Я иногда… скучаю.

Он замолчал. Настя слушала, не перебивая.

– В школе я был немного чужим, – продолжил он. – Некоторые пытались дружить со мной. Одна девочка даже… ну, мы как будто дружили. Она читала мне книги. Писала стихи. Я очень сильно привязался к ней. Потом она уехала. Не попрощалась.

– Почему?

– Испугалась, наверное. Или родители не хотели. Или просто… выросла.

Настя чувствовала, как в ней что-то сжимается.

– А как её звали?

– Лена.

– Потом она вернулась. Мы долго снова были вместе. Мне казалось, что мы оба счастливы. Но однажды она вновь исчезла. И снова без объяснений, не попрощавшись. И тогда я решил, что больше никого близко не подпущу. Не потому что злой. Просто… так выжить проще.

– Ты думаешь о ней?

– Долго переживал, думал: «Почему?». А теперь – уже нет. Только когда стихи слышу.

Она кивнула, будто он мог это увидеть. Но он, кажется, и без взгляда понял.

– Ты… ревнуешь? – вдруг спросил он.

– Нет. Ну… может, чуть-чуть. Глупо, да?

– Нет. Это живое. Значит, тебе не всё равно.

– Да, не всё равно. Уже нет.

– Расскажи о себе подробнее, – попросила Настя.

– Я ещё не готов. Может быть, позже.

Он сжал её ладонь. Впервые – сам. И в этом движении было больше, чем в любом слове.

5

Через пару дней они решили встретиться в кафе. Маленькое, почти пустое, с окнами в переулок. Антону было там комфортно – неяркий свет, негромкая музыка. Настя помогла ему выбрать столик, посадила напротив окна, описала, что вокруг. Он слушал, улыбаясь.

– Люди часто начинают говорить громче, когда узнают, что я слепой, будто я плохо слышу.

– Глупо.

– Или жалеют. Это ещё хуже. Жалеть: жалеть – значит ставить выше. Или ниже

– Ты для меня – на равных, – сказала она. – Даже… чуть выше. Ты видишь то, чего я не замечала. Пока не встретила тебя.

Он ничего не ответил, но взгляд его, если бы он мог быть, был бы благодарным.

Когда они выходили из кафе, у дверей стояла компания молодых ребят. Один из них – высокий, с наушниками, задел Антона плечом.

– Осторожней, слепой! Уступи дорогу!

Настя вспыхнула.

– Ты сам смотри, куда прёшь! – Она замахнулась сумкой. – Он не видит, если ты не заметил! – резко сказала она.

Парень фыркнул что-то себе под нос, но отступил.

Антон тихо вздохнул.

– Не надо, – сказал он. – Я привык.

– А я – нет, – отрезала Настя. – И не хочу привыкать.

Он повернулся к ней. Медленно. И сказал:

– Это было важно – спасибо.

– Не за что. Я просто… не позволю никому тебя обидеть.

Он молчал. Потом вдруг коснулся её лица. Подушечками пальцев – лба, щёки, уголка губ.

– Ты как пламя: мягкое, но способное обжечь, – и это мне нравится.

Вечером она написала ему. Просто: «Ты не один».

Ответ пришёл через несколько минут:

«Знаю. Потому что ты рядом».

Глава 2. Уроки звуков, тьмы и света

6

Некоторые вещи не нужно называть словами. Они просто происходят – как утро, как дыхание, как тёплый пар от чашки кофе, как чувство, от которого теплеют руки. Настя уже не спрашивала себя, зачем идёт в парк. И Антон больше не удивлялся, услышав её шаги. Она стала частью его тишины. А он – её тишины тоже.

В этот день они сидели у воды. За парком начинался старый ботанический сад – почти заброшенный, но с прудом, в котором летом жили утки. Сейчас было тихо, прохладно, листья чуть шумели над головой.

– Хочешь – я опишу тебе, что вижу? – предложила Настя.

– А ты сможешь сделать это так, чтобы я почувствовал?

Она улыбнулась.

– Дай попробую.

Он кивнул. И она начала:

– Вода тёмная, почти как стекло. Её не видно насквозь, но в ней отражаются деревья – и кажется, будто ты смотришь вниз, а видишь небо. На поверхности плавает жёлтый лист, кружится медленно, словно в танце. Чуть в стороне ветка склонилась в воду, покачивается и от неё расходятся тонкие круги – будто кто-то дотронулся пальцем до зеркала. А рядом… я.

Антон вздохнул. Он протянул руку, дотронулся до её плеча – будто хотел проверить, не сон ли это всё. Где-то высоко в небе прокурлыкали журавли.

Вдруг Настя повернулась к нему, словно что-то вспомнила, и сказала:

– Я тоже люблю наблюдать природу. И даже иногда пишу стихи. Для себя. Люблю Есенина, Тютчева. А хочешь прочту одно небольшое стихотворение малоизвестного поэта. Моё любимое. Я думаю оно очень хорошо передаст моё настроение и то, что я чувствую сейчас рядом с тобой.

– Это будет интересно, – согласился Антон.

Настя села поудобнее, повернулась лицом к озеру, к соснам, к багряному закату и её голос зазвучал какой-то обволакивающей нежностью:

В моё раскрытое окноСегодня заглянула осень —Закатом, красным как вино,Над рощей корабельных сосен,Бодрящей свежестью ночной,Тоскливым журавлиным стоном,Да медно-жёлтою листвойНа потемневших ветках клёна.(ВВ)

– Очень душевно, – произнёс Антон, сжимая крепче обычного её пальцы.

– А какого цвета солнце сегодня? – чуть помолчав, спросил он.

– Оно большое и золотистое, с чуть красноватым отливом. Медленно опускается к горизонту точно посередине за тонкой белоствольной молодой берёзкой на противоположном берегу озера.

– Ты описываешь не пейзаж. Ты описываешь состояние. И это – лучше, – тихо сказал Антон.

7

В другой день Настя привела его на городской мост – небольшой, но красивый. Снизу шумела река, прохожие торопились, машины гудели, ветер дул в лицо. Антон шагал медленно, осторожно, но не сопротивлялся.

– Я не люблю шум, – признался он.

– Знаю. Но мне хотелось показать тебе город, как я его вижу.

– А ты хочешь, чтобы я понял?

– Нет… Я хочу разделить.

Он остановился. Прислушался.

– Мост звучит, как музыка. Ритмичная, с паузами. Кто-то спешит, кто-то замирает, кто-то гремит, кто-то шепчет. Это… почти как симфония.

– Вот видишь, ты всё равно «видишь». Просто иначе.

Он повернулся к ней. Лицо его было спокойным, но на губах дрожала едва заметная улыбка.

– А ты боишься?

– Чего?

– Что однажды я не откроюсь тебе полностью?

Она подумала. Потом честно сказала:

– Да. Иногда боюсь.

– Я тоже. Боюсь, что ты передумаешь, когда поймёшь, как сложно быть рядом со мной. Что это не просто прогулка. Это путь – по которому не все могут идти.

Настя взяла его руку. Сжала крепко.

– Я не передумаю. Я уже иду этим путём, – и почти шёпотом добавила, – Я боюсь потерять тебя.

Её голос дрогнул, и сама она удивилась, что слова вырвались так резко. Внутри у неё всё сжалось: будто она в первый раз призналась не в любви, а в собственной уязвимости.

Потом были вечера с музыкой. Она приносила ему наушники, делили на двоих, ставила плэйлисты. Он слушал внимательно, закрывая глаза – хотя они и так не видели.

– Эта мелодия пахнет холодом, – говорил он. – А эта – каштанами и осенью. А эта… пахнет тобой.

– Почему?

– Потому что в ней что-то тревожное, но светлое. Как ты.

Он почти не касался её – но каждое слово, сказанное им, было прикосновением. Настя ловила себя на том, что после встречи с Антоном не может воспринимать мир как прежде. Шум стал ритмом. Свет – тенью. Молчание – словом.

Однажды, когда солнце клонилось к закату, она спросила:

– Ты хочешь когда-нибудь попробовать операцию?

Он замер.

– Иногда… да. Иногда – нет. Не потому что боюсь, а потому что не уверен, что мир, который я «вижу» сейчас, хуже. Я боюсь потерять тот, что у меня есть.

– А если бы ты увидел меня – разочаровался бы?

Он повернулся к ней лицом. Медленно провёл пальцами по её щеке, по линии скулы, коснулся губ.

– Я уже тебя вижу. Не глазами. Но очень точно. И не хочу, чтобы ты стала другой.

В её комнате теперь лежал его плеер – один раз он оставил его по ошибке, и она не вернула сразу. Просто держала его в руках, когда скучала. Это было больше, чем вещь. Это была его часть. Его граница – и его доверие.

В один из дней Настя пришла в парк чуть раньше обычного – и впервые увидела, как он идёт ещё издали. Один. Без неё. Его фигура двигалась уверенно, но в каждом шаге было напряжение. Он словно проверял мир под ногами, даже если знал его наизусть. Она замерла, просто наблюдая.

Когда он приблизился, она не позвала сразу. Подождала, пока он сам почувствует её присутствие. И он почувствовал.

– Ты здесь, – сказал он спокойно. – Я чувствую.

– Я… хотела немного побыть рядом молча. Ты красивый, когда не знаешь, что на тебя смотрят.

Он усмехнулся.

– Это звучит почти дерзко.

– Это звучит честно.

Они посидели, как всегда, на той же скамейке. Потом Антон неожиданно повернулся к ней.

– Хочешь попробовать?

– Что?

– Идти… как я. С закрытыми глазами.

Настя задумалась. Потом кивнула.

Антон достал из рюкзака тонкую тканевую повязку – почти шелковую. Настя удивилась.

– Ты что, носишь её с собой?

– Иногда прошу друзей надевать её, чтобы понять, как объяснять. Ты – первая, кому я сам это предложил.

Он аккуратно завязал повязку ей на глаза. Его пальцы были бережными. Вдруг ей стало страшно – темнота не была пугающей, пугающим было доверие.

– Готова? – шепнул он.

– Не совсем… но да.

Он взял её за руку. Вёл медленно, почти церемониально. Под ногами хрустели листья. Пахло мятой и сухой травой. Шаг – пауза. Ещё шаг – и снова остановка.

– Ты не спеши. И не слушай голову. Слушай воздух.

– Он… плотный.

– Это дерево рядом. Оно старое, и вокруг него всегда чуть тише. Чувствуешь?

– Да… странно. Будто всё и правда плотнее. Будто мир здесь – другой.

– Потому что ты перестала «смотреть» и начала чувствовать.

Он провёл её вдоль дорожки, потом – через поляну. Настя ощущала его ладонь, его пульс, чувствовала, как он предупреждает её телом о каждом повороте, о каждом шаге. В какой-то момент она споткнулась – и он подхватил.

– Прости.

– За что?

– За то что спотыкаюсь.

– За это не просят прощения. За это благодарят, что рядом кто-то держит.

Он остановился.

– Можешь снять.

Она развязала повязку. Глаза защипало от света. Перед ней – Антон. Чуть взъерошенный, уставший, но улыбающийся.

– Ты справилась, – сказал он. – Даже лучше, чем я ожидал.

– Я боюсь, что теперь мне будет не хватать этого чувства.

– Какого?

– Быть с тобой… в полной темноте. Без отвлекающих картинок.

Он смотрел на неё – глазами, которые не видели, но будто проникали вглубь.

– Тогда останься, – прошептал он. – Здесь. Со мной. Не в темноте. В тишине.

Настя шагнула ближе. Его ладони легли на её плечи. Она не целовала его – просто прижалась лбом к его щеке. Он не отстранился.

– Я не знаю, что это, Антон, – сказала она. – Любовь? Привязанность? Что-то среднее? Я только знаю, что мне нужно, чтобы ты был. И чтобы я могла быть с тобой.

– Это и есть главное, – ответил он. – Для всего остального у нас будет время.

Когда она пришла домой в тот вечер, мир казался другим. Обычные вещи – чашка, книги, зеркало – будто отодвинулись, обрели неслышную тень. Теперь важным было то, что не видно: прикосновение. Запах кожи. Линия дыхания рядом.

Она положила повязку в ящик. Не выбросила. Не убрала далеко. Просто хранила – как напоминание, что всё настоящее начинается там, где заканчивается привычное.

Глава 3. Первые конфликты

8

Дома её мама сразу заметила перемену в ней – не во взгляде, а в какой-то тихой сосредоточенности, в том, как дочь двигалась и молчала.

– Ты изменилась, Настя, – сказала она, откладывая чашку. – Какая-то… отвлечённая. Вся в себе. У тебя кто-то появился?

Настя молча посмотрела в окно. Отпираться не было смысла.

– Да.

– Он из института?

– Нет.

– Из вашего кружка?

– Нет, мама.

Пауза.

– А кто?

Настя долго не отвечала. Потом сжала руки, словно боялась расплескать то, что несёт внутри, и выдохнула:

– Антон. Он слепой.

Мать чуть нахмурилась. Как будто это слово пробило что-то внутри – тонкое, но ощутимое.

Отец сидел в кресле у окна, газета в руках задрожала.

– Нам только слепого и не хватало в семье! – сказал он резко, даже не поднимая глаз.

– Папа! – Настя вскочила. – Как ты можешь так говорить?

– А что не так? – он резко бросил газету на стол. – Ты молода, красива. У тебя всё впереди. А с ним… что? Ты станешь нянькой. На что вы будете жить?

– Ты ничего не понимаешь! – в её голосе звенели слёзы. – Он сильный. Он научил меня видеть мир иначе.

– Мир… – отец зло усмехнулся. – Мир строится на хлебе, доме, детях. А не на красивых словах.

– Замолчи! – Настя сжала кулаки. – Ты даже не хочешь его узнать.

В комнату вошла мать, остановилась между ними, подняв руки.

– Да уймись ты, старый! – строго сказала она мужу. – Хватит кричать. (потом мягче, к Насте)

– Дочка, ты всё же подумай. Может, отец в чём-то прав? Тебе ведь будет тяжело.

Настя глубоко вздохнула.

– Я люблю его. – Она смотрела прямо. – И я не откажусь от него.

Мать молчала несколько секунд, потом вздохнула и тихо произнесла:

– Настя… Я всё понимаю. Ты у меня девочка добрая, ты всех жалеешь. Но подумай, милая. Это не роман. Это путь, на котором легко обжечься. И прежде всего – это ответственность на всю жизнь. Ты готова?

– Это не жалость, мама.

– А что?

– Это… человек. Я его люблю, наверное.

Слово «наверное» повисло в воздухе, как дрожащая нота на краю обрыва, от которой зависела вся дальнейшая мелодия. Мать тихо вздохнула.

– Я не осуждаю. Я просто боюсь за тебя. Боюсь, что тебе будет больно.

Настя впервые за долгое время заплакала.

– Лучше больно – чем пусто, – сказала она сквозь слёзы.

В комнате повисла пауза, нарушаемая лишь тиканьем часов.

– Ты всегда была упрямая, – вздохнула мать. – Я просто хочу, чтобы ты была счастлива.

– А я счастлива, – тихо сказала Настя. – Потому что рядом с ним я – это я.

– Ну что ж. Это твоя жизнь. Делай, как велит сердце.

Родители переглянулись. Споров больше не было, но она знала – им понадобится время, чтобы принять её выбор.

Отец долго сидел молча. Потом поднял глаза, изучающе посмотрел на Настю и уже смягчившись глухо произнёс.

– Хорошо, – сказал он устало. – Познакомь нас. Приведи его к нам домой. Мы просто хотим поговорить с ним, узнать его поближе.

– Хорошо, – сказала Настя.

Она встала. Тихо. Ровно. И ушла в комнату, оставив родителей в растерянной тишине.

Вечером Настя пришла к Антону с тяжестью, которую не могла стряхнуть. С рвущимися, как птица из клетки, мыслями. Он как будто почувствовал это ещё до того, как она сказала хоть слово.

– Что-то случилось?

– Я рассказала о нас родителям.

– И?

– Отец против. Настаивает на встрече с тобой. Мама понимает меня, но… боится. Думает, что это временно. Что я просто… увлеклась.

Антон опустил голову.

– Они правы.

Настя замерла.

– Что?

– Может, ты действительно увлеклась. А потом… поймёшь, что хочешь обычной жизни. Где нет нужды защищать кого-то на улице, вести за руку, подстраивать под него каждый шаг. Где можно смотреть закаты, фильмы, делиться картинками… обычной любви. С глазами, с фотоальбомами, с турпоездками… – Антон помолчал. – Пойми, Настя, я не смогу всего этого тебе дать.

– Ты сейчас меня отталкиваешь?

– Я – предупреждаю.

– Нет, Антон. Ты боишься. Опять. Как тогда – с Леной. Только теперь ты уже не ребёнок.

Он встал. Резко. Его голос стал твёрже.

– Ты не понимаешь, Настя, мне больно даже от мысли, что ты можешь пожалеть. А я не хочу быть тем, кого «носят на руках». Я хочу быть равным. А не обузой.

– Ты не обуза!

– А кто? Тот, кому нужно всё объяснять? Тот, кто не увидит твоего нового платья, не оценит твоей улыбки? Я – неполноценный. Я инвалид. И ты это знаешь.

– Я знаю, что ты мой. Ты настоящий. Ты чувствуешь больше, чем те, кто видят. Ты светлее, глубже, – и уже совсем шёпотом: – ты… ты, мой.

Он отвернулся. Настя сделала шаг ближе – он сделал шаг назад.

Настя почувствовала, как в воздухе что-то сломалось. Она протянула руку, но остановилась в нескольких сантиметрах от его плеча. Этот короткий миг показал ей: расстояние между ними может быть не в шагах, а в сердце.

– Не надо сейчас, – сказал он глухо. – Мне нужно подумать.

– Ты хочешь уйти?

– Я хочу, чтобы ты могла уйти. Если захочешь. Без чувства вины. Без боли.

Настя не выдержала. Слёзы побежали по её щекам.

– Ты – трус. Я тебе доверилась. Впустила тебя в мою жизнь. А ты опять бежишь. Уходишь в свою тьму.

Он не ответил.

Она ждала. Потом развернулась и ушла. Впервые – не оборачиваясь.

В ту ночь она не спала. Её комната была заполнена пустотой. И даже повязка в ящике – теперь казалась холодной. Как напоминание о том, что можно доверять, можно чувствовать… и всё равно можно потерять, остаться одной.

А он сидел на полу своей комнаты, опершись спиной о стену, прислушиваясь к дождю. Впервые – не как к музыке. А как к шуму. Беспорядочному, рвущему. Словно небо тоже не знало, что делать с этой болью.

В тишине его квартиры даже часы тикали иначе. Будто медленнее, будто жалели. Антон сидел, обхватив голову руками. Он слышал её голос. Вспоминал, как она смеялась, как говорила «я иду». Помнил, как сжала его руку, когда он впервые коснулся её лица. Это всё было так… ясно. И от того – так больно.

В голове звучал её голос: «Ты мой». Больно было от того, что он хотел ответить, но промолчал. А потом это: «Ты – трус».

Он не знал, что сейчас делать. Оправдываться? Искать её? Молчать?

В темноте не было ответов. Только вопросы, слишком острые, чтобы их обойти.

А Настя сидела у окна и смотрела на улицу. За стеклом тонкой паутиной бежали капли дождя. Настя провела пальцем по холодному стеклу и почувствовала, как её собственные мысли текут так же неуправляемо. В каждой капле ей слышалось несказанное слово. Город жил своей жизнью – фары машин, лай собак, отрывистые голоса с улицы. Телефон лежал на столе. Иногда экран вспыхивал – уведомления, сообщения от друзей. Она ни на одно не ответила.

Пальцы зависли над экраном. Её тянуло написать. Просто: «Ты как?» Или: «Ты был неправ». Или, наоборот: «Я скучаю».

Но ничего не вышло. Страх – быть отвергнутой. Или – услышать: «Я действительно ухожу».

Вместо сообщения она написала в заметках:

«Если ты думаешь, что мне легко – ошибаешься. Я задыхаюсь. Потому что ты для меня не просто человек. Ты – мой воздух. Но ты не веришь. А я устала доказывать. Просто будь. Я приму любое „быть“ – лишь бы рядом».

И сохранила. Только для себя.

Через день на факультете подошёл Игорь – парень с параллельного потока. Умный, спокойный, сдержанный. До этого Настя едва с ним общалась, хотя и знала, что он испытывает к ней симпатию. Теперь он, будто почувствовав, что она уязвима, сел рядом в столовой.

– Ты сегодня какая-то грустная. Всё нормально?

Настя кивнула.

– Да. Просто… немного устала.

Он не стал навязываться. Но сказал:

– Если захочешь – сходи со мной как-нибудь в кино или кафе. Поговорим. Нормально, по-дружески. Отвлечёшься.

Она вежливо улыбнулась. И в ту же секунду поняла: не сможет. Смотреть кино без Антона – значило предать ту глубину, которую он открыл в ней. Значило – пойти «по-простому». По-обычному. А она уже не была обычной.

– Спасибо, Игорь. Но мне сейчас… не до кино.

Он понял и не обиделся. Ушёл, оставив за собой лёгкое послевкусие несостоявшейся альтернативы. А в ней осталась твёрдая уверенность: обычная жизнь теперь уже невозможна.

Вечером Настя вышла в парк. Машинально. Не надеясь – просто по привычке. Села на их скамейку. Листья шумели. Вдалеке кто-то катался на роликах. Воздух пах влажной корой и прохладой осени.

Она достала телефон. Открыла диалог. Пусто. Ни слова от него.

– Дура, – прошептала себе и расплакалась. – Ну почему так больно, когда человек всё ещё жив – но не рядом?

Антон сидел в кресле с телефоном в руках. Слушал, как сосед за стеной стучит молотком. В голове крутилась Настина фраза: «Ты трус».

Он знал – она была права. Он испугался. Но не за себя. За неё.

Он поднял телефон. Долго держал, прислушиваясь к чему-то. В голове звучал её голос. Её шаги. Её шепот: «Ты мой».

Он написал одно сообщение. Короткое: «Я твой». А затем добавил: «И хочу, чтобы ты была моей». Но не отправил. Сохранил, как и она, для себя, сознавая, что ещё не готов – пока не готов.

9

Прошла неделя.

Неделя, в которой не случилось ничего – и при этом произошло всё.

Они не виделись. Не писали. Не звонили.

Но каждый день был заполнен мыслями про другого и сообщениями, которые сохранялись только для себя.

Настя сидела на кухне, когда мама зашла, не стуча.

– Ты не ешь. Не спишь. Я вижу.

Настя не ответила.

– Ты страдаешь из-за него?

– Нет, мама. Я страдаю потому, что он отдалился. Потому что я дала ему уйти.

Мама села напротив.

– Ты сильнее, чем я думала, – сказала она неожиданно. – Я всегда боялась, что ты слишком мягкая, слишком сердечная. А ты, оказывается, умеешь любить так, что не отступаешь.

– Я и правда люблю, мама.

– Тогда не отпускай.

Настя подняла глаза. Впервые – без боли, с решением, которое было крепче слёз.

Антон сидел в интернет-кафе. Он вернулся к своим любимым занятиям – работе с графическими нейросетями, но внутри царила пустота.

Было ощущение, что он проживает чью-то жизнь. Не свою. Потому что его «жизнь» осталась на той скамейке, когда она ушла.