Монстр

– Я не хотел, чтобы всё так получилось.

Голос его звучит мягко, почти нежно, но я-то знаю – где-то в этих словах спрятана сталь.

Я скрестила руки на груди, еще больше. Внутри боролись противоречивые чувства. Его признание и извинения были важны, но я знала, что не должна была оказаться в ситуации, где чувствую себя под контролем.

– Извинения приняты, —отозвалась сухо. – Я не хочу быть в отношениях, где чувствую себя в рабстве. Я ценю свою свободу и независимость.

Он выглядел задумчивым, словно обдумывал что-то важное.

– Понимаю, – сказал он наконец. – И я не хочу, чтобы ты чувствовала себя под давлением. Давай попробуем начать с чистого листа, если ты согласна.

Я только плотнее сжала губы, стараясь не выдать свой внутренний конфликт. Аяз подошёл ближе, и я почувствовала его запах – смесь одеколона и чего-то тёплого, почти обволакивающего. Это было одновременно успокаивающе и настораживающе.

– Как это с чистого листа? – пытаюсь уловить скрытый смысл в его словах. Мне кажется, что в этом есть какой-то подвох.

Внезапно он схватил меня за волосы на затылке, потянув назад. Я вскрикнула от неожиданности, инстинктивно подняв руки, и в мгновение оказалась перед ним беззащитной. Открылась. Его жадный взгляд скользнул по груди, и дыхание у него стало тяжёлым.

Свет резко очерчивает его профиль, когда он наклоняется ко мне, держа мои волосы в железной хватке, пока я застыла, обнажённая не только телом, но и этим предательским трепетом.

Ненавижу. Ненавижу. Ненави… Мысль обрывается, когда его горячее дыхание касается шеи.

– Чистый лист, – его голос теперь грубый, с хрипотцой, – это когда ты перестаёшь врать самой себе. Ты теперь моя… невеста. Это факт.

Он отпускает, но прежде, чем я успеваю отпрянуть, его ладонь обхватывает мою шею. Каждым новым прикосновением, каждым пальцем будто прожигает кожу, оставляя невидимые метки. Взгляд Аяза изучающий, будто я редкая вещь, которую он только что приобрёл. Голос у него низкий, как шум прибоя перед штормом: "Ты уже мокрая. И мы оба знаем об этом!

Я плюю.

Прямо в его прекрасное, ненавистное лицо.

Слюна попадает ему на скулу, неспешно сползая вниз, как жидкий серебряный след.

"Да. Вот так."

Сердце колотится так сильно, что кажется, вырвется из груди. Но впервые за все эти дни – я не боюсь.

"Умру. Но хоть увижу, как в его глазах гаснет эта проклятая уверенность."

Он демонстративно проводит пальцем по щеке, стирая мой плевок. Подносит палец к губам. И – о Боже – облизывает. В комнате повисает гробовая тишина – даже наши дыхания замерли. Его пальцы на моей шее вдруг коченеют, но не ослабляют хватку. Глаза, еще секунду назад темные от желания, теперь чернеют яростью.

– Вот она, – его голос теперь звучит как скрежет рвущейся стали, – настоящая ты.

Его хватка превращается в железные тиски – больно, но я не издаю ни звука. Губы его искривлены в улыбке, от которой кровь стынет в жилах: "Наконец-то борьба." Где-то внизу живота – предательская вспышка страха. Ненавижу себя за это сильнее, чем его.

– Пошел вон!

Он замер, ненасытно разглядывая их, в глазах полыхнуло пламя. Мгновение, когда слова излишни – всё говорило за него.

– Ах вот как, – теперь он звучит глухо, как рычание зверя перед прыжком.

Комната вдруг сузилась, будто сама атмосфера сжалась между нами. Его губы, горячие и влажные, обхватили мой сосок с хищной нежностью, и мир на мгновение перевернулся. Я вцепилась ему в волосы – то ли чтобы оттолкнуть, то ли чтобы прижать ближе, сама уже не понимая. В груди вспыхнуло пламя, растекаясь по всему телу, смешивая гнев с чем-то невыносимо сладким.

"Нет… нет… нет…"

Его зубы слегка задевают нежную кожу – больно-приятно, и я стону. Тело предает меня – спина выгибается сама, грудь подается вперед, глупо, отчаянно, жадно. Язык кружит вокруг соска, заставляя меня сжимать пальцы в кулаки.

Он чувствует это.

Чувствует, как я трепещу под его губами, как сосок набухает от тянущей ласки.

– Видишь? – его голос теперь звучит прямо у моей кожи, обжигая дыханием. – Ты хочешь этого.

Глава 6

Он замер, его пальцы всё ещё ощущали тепло её кожи, но теперь в них появилась осторожность. Он видел, как её брови слегка сжались, а губы дрогнули – не от удовольствия, а от внезапной боли. Всё её тело на мгновение напряглось, и он тут же ослабил хватку, отстранившись, но не отпуская полностью.

С внезапной тревогой в голосе он прошептал:

– Прости… Я забыл, – его пальцы осторожно коснулись её плеча, проверяя реакцию.

Она не отстранилась, но её глаза стали чуть глубже, темнее – в них мелькнуло что-то неуловимое. Не страх, не злость… Скорее, досада. На себя? На него? На то, что тело предало её в этот момент?

Она попыталась отреагировать с лёгкой улыбкой, но без прежней лёгкости:

– Не страшно… Просто забыла сама.

Он не поверил. Видел, как её пальцы непроизвольно сжали край рубашки – там, где под тканью скрывались синяки. Вчерашние. Те, что оставил не он. Его челюсть напряглась. Осторожно притянул её к себе, руками – тёпло – обвился вокруг её хрупких плеч, не сдавливая, не требуя. Он чувствовал, как её тело дрожит, как сердце колотится где-то рядом с его грудью. Его губы почти коснулись её виска, когда он прошептал:

– Я не хотел причинить тебе боль… Ты в порядке?

Она не ответила сразу. Её дыхание было неровным, щёки горели, а в синих глазах бушевала буря – гнев, стыд, желание, всё сразу. Кулаки впивались в его рубашку, но не отталкивали. Она застряла между "отпусти" и "держи крепче".

– Это… это с чистого листа!? – все-таки она сорвалась, выбрала, до трещины в последнем слоге.

Аяз нахмурился, отстранился ровно настолько, чтобы видеть её лицо. Его пальцы осторожно разжали её кулаки, вплетаясь между её пальцами. Он не извинялся снова. Не оправдывался.

Она была готова закричать, выплеснуть наружу всё, что копилось внутри, но что-то в его взгляде заставило её замереть. Не страх, не недоумение, а искреннее сожаление и желание объяснить.

Он сделал ещё шаг вперёд, его голос был полон холодной уверенности:

– Ты моя собственность, и будешь делать всё, что я велю, – произнёс, не отводя взгляда. – Если хочешь, чтобы твой брат остался жив…

Девушка пыталась найти в его глазах хоть крупицу сомнения или жалости, но там было только ледяное спокойствие.

– Что ты имеешь в виду?

Он чуть склонился к ней, его слова прозвучали как приговор:

– Твой отец и вся семья уже мертвы. Это не угроза, это факт. Остался только твой брат. И если тебе дорога его жизнь, ты будешь выполнять всё, что я скажу.

В комнате стало оглушительно тихо – даже часы на стене будто замерли. Его глаза, холодные и бездонные, не дрогнули ни на мгновение, выдерживая её чернеющий взгляд без тени сожаления.

– Ты принадлежишь мне. Каждое твоё дыхание, каждый вздох – теперь мои. И если хочешь услышать голос брата снова… ты перестанешь дрожать и начнёшь слушаться.

Она не осознавала, как её ноги подкосились, пока спина не ударилась о стену. В ушах звенело, а в груди колотилось что-то горячее и острое – страх? Ярость? Бессилие? Он стоял так близко, что она чувствовала его дыхание на своих губах. Сладковатый запах дорогого одеколона смешивался с железным душком крови. Её крови? Чужой?..

Шок пронзил её, будто вертел тушу. Осталось только дожарить. Спалить ее. Она отшатнулась, стены реальности вновь ударили по её сознанию. Мир рухнул, оставив после себя только пепел и боль. Всё, что она знала и любила, исчезло в одно мгновение.

– Ты… ты лжёшь, – прошептала без уверенности.

– Можешь не верить мне, но это не изменит фактов, – ответил он со стылым хладнокровием.

– Кто это сделал? Это был ты? – голос-таки задрожал у нее от ужаса, и в глазах блестели горькие слёзы, которые она изо всех сил старалась удержать.

Аяз резко разжал пальцы, отступив на шаг. Его лицо, обычно такое холодное и контролируемое, на мгновение исказилось – в глазах мелькнуло что-то болезненное, почти человеческое. Он провёл рукой по лицу, словно стирая непрошеную слабость, но голос всё равно сорвался на более низкие, грубые ноты.

– Нет, не я. Но я знаю, чьи это руки, – отозвался сквозь сжатые зубы. Его взгляд упал на её колени – те самые, что дрожали, выдавая её страх. – И если бы я не забрал тебя позавчера… ты бы сейчас не дышала.

Он повернулся к окну, спиной к ней – не мог смотреть, как по её лицу катятся слёзы. Его кулаки сжались. Она должна понять. Должна. Но почему это так… болит?

– Твоя задача – жить. Слушаться. Быть там, где я скажу, – пауза, и вдруг – хриплый шёпот. – А если когда-нибудь… если захочешь их крови – ты получишь её. Но не сейчас. Теперь ты понимаешь, почему я не могу позволить тебе уйти.

Аяз стоял, напряжённый, как натянутый канат, его плечи слегка вздымались – будто даже ему, привыкшему к жестокости, было трудно выдерживать этот сопливый разговор. Слушать как она давиться всхлипами и вытирает ладонью слёзы.

– Значит… я теперь твоя игрушка? Просто… телка для твоих утех? – её голос истерил, но в нём появились визгливые нотки.

Он резко развернулся, его глаза вспыхнули чем-то диким. Шагнул вперёд, горячо схватил её за подбородок – не больно, но твёрдо, заставляя смотреть прямо в свои глаза.

– Ты думаешь, мне нужна просто тёлка? На улице их сотни! Но ни одна из них не стоит того, чтобы я рисковал своей шкурой! – его пальцы дрогнули, но не отпустили её. – Я вытащил тебя из ада. И да, теперь ты моя. Но если бы я хотел просто трахаться – ты бы уже лежала подо мной, а не задавала глупые вопросы.

Он мгновенно почувствовал, как её тело напряглось, словно она готова развалится на части. Руки Миры, обхватившие себя, дрожали – не от холода, а от осознания, что вся её прежняя жизнь была иллюзией. Он видел, как её глаза метались, искали хоть какую-то точку опоры в этом новом, жестоком мире, куда её втолкнули без спроса.

– Почему… почему он не сказал мне раньше? Почему втянул в это?

Аяз тягостно выдохнул. Неужели вторая фаза торгов наступила, было бы не плохо… Он скользнули вниз ладонями по её рукам, жестко разомкнув их, заставив разжать объятия. Не позволил прятаться. Не сейчас.

– Твой отец не был дураком. Если бы ты знала правду – ты бы не смогла так играть невинность. А они бы это почувствовали, – его голос стал чуть мягче, почти сочувствующим. – Он пытался сохранить вас обоих. Даже если это значило… сделать тебя слепой.

Велимира посмотрела на него, пытаясь понять, что же он на самом деле чувствует. Её сердце кричало от боли, но она понимала, что в этом страшном мире он был единственным, кто мог хоть как-то помочь ей выжить.

– Что теперь?

– Свадьба. И дети.

Его пальцы сжались в кулаки – костяшки побелели от напряжения. Он видел, как её глаза потухли, как будто кто-то вырвал последнюю искру из её души. Но вместо жалости в его груди закипела ярость. Она смеет? Смеет так смотреть на него?

– Я никогда не буду твоей, – руки повисли, как плети, голос – мёртвый, как земля под снегом. – Делай своё и сдохни. Я все равно не твоя.

Его сила духа накрыла её полностью, как волной. Он сжал ее заставив голову запрокинуться. Впился в нее так, что ей явно стало больно. В глазах – ни капли сомнения. Только холодная, обжигающая ярость. Сжал челюсть, чтобы еще больше не сжимать ее:

– Ты уже моя. Твои слёзы, твоя боль, твоё дерьмовое непослушание – всё это теперь принадлежит мне.

Дернул её лицо ближе, пока их губы почти не соприкоснулись, а дыхание не обжигало – горячее, злое, пропитанное властью, доминированием.

– Думаешь, эти слёзы что-то изменят? Твой отец сдох, скуля как пёс. Твой брат будет следующим, если ты не научишься открывать рот, когда я приказываю.

Его свободная рука резко вцепилась ей в волосы, откинув голову. Приказывая смотреть ему в глаза. На него. Она вскрикнула – не от боли, а от внезапной унизительной беспомощности. Он улыбнулся, наблюдая, как её зрачки расширяются от шока.

– Вот видишь? Ты уже дрожишь по-другому. Не от страха… а от осознания. Ты родилась, чтобы принадлежать мне. И я сделаю так, что однажды… ты скажешь мне 'спасибо' за это.

Отпустил как куклу, позволив упасть на колени. Смотрел сверху, как её плечи вздрагивают, как слёзы капают на дорогой ковёр.

– Я ненавижу тебя…

Он ей не поверил. Все женщины лгуньи и притворюшки. И эта тоже.

– Открой рот, – приказал он, без эмоций.

Она взглянула на него с недоумением, не ожидая такой холодности и недоверия. Его слова, словно ледяной ветер, обожгли сердце.

– Ты монстр, – она, стараясь удержать дрожь в голосе, но в ответ она увидела лишь как его рука тянется к язычку на выпирающей ширинке.

Слова повисли в воздухе, словно последний вздох перед казнью. Аяз не дрогнул. Его пальцы неторопливо, почти театрально, потянулись к металлической молнии. Звяканье зубцов было громче любого ответа. Он видел, как её глаза расширились – от оскорбительного прозрения. Да, именно так. И ты это заслужила.

– Монстр? Милая, ты даже не представляешь, на что способен монстр, – ширинка расстегивалась с резким звуком, его пальцы уже трогали её за волосы. – Но сегодня… ты будешь благодарна даже монстру. Потому что только я теперь между тобой и смертью.

Мира попыталась отпрянуть, его колено уже упёрлось в пол между её ног, лишая возможности отползти. В глазах мелькнула паника – чистая, животная. Именно то, что он хотел видеть.

– Ненавижу…

Он цокнул – пошло, грязно, прижимая её лицо к своей выпуклости в боксерах.

Глава 7

Горячая, влажная ткань боксеров прилипла к яйцам, пропитанная его возбуждением. Я чувствовала, как под тонкой материей пульсирует его член – набухший, требовательный. Дыхание Аяза участилось, но голос остался ледяным, как сталь. Он никуда не торопился, с усмешкой, натягивая ткань на головку:

– Ненависть – это хорошо. Значит, ты ещё живая, – его пальцы впились в мой скальп, заставляя застонать от боли. – Но сейчас… твоя ненависть будет гореть в твоём горле. Открывай.

Заставляя захлебнутся, сквозь напор ткани:

– С-стой… я не…!

Аяз не слушал.

Он не шутил.

Холодный пот скользнул по спине, когда я рванулась назад. Глаза расширились – в них мелькнул животный страх. Голос предательски дрогнул:

– Нет…

Он замер. Всего на секунду. Пальцы его руки дёрнули ткань вниз – и перед моим лицом внезапно встал его член. Тяжёлый. Горячий. Слишком реальный. Воздух стал густым, как сироп. Я моргнула, но картинка не исчезла – только чётче проступили капельки влаги на головке. Живот свело.

– Дыши.

Он не ждёт. Не спрашивает. Просто наклоняет мою голову вперёд. Первый солоноватый вкус ударил в нёбо. В ушах застучало.

– Я не… не могу – сердце захлебнулось в груди. Все мертвы. Только брат остался. В голове вой: "Держись". Сжала кулаки, впиваясь ногтями в колени. Ткань штанов – единственная опора. Подняла взгляд. Гнев.

– Ты думаешь, можешь сопротивляться? Ты – кукла. Нитки в моих руках.

Его пальцы впились в подбородок. Дыхание горячее, прерывистое. Воздух перегрет от унижения и ярости.

Я толкнулась от него, шипя сквозь зубы:

– Ты не удержишь меня. Найду выход.

Он рассмеялся. Звук, как скрежет металла.

– Попробуй, – резко рванул мои волосы назад. Боль. Ярость. Безвыходность.

Он стоял напротив, не замечая, как волнение накатывает на меня, сшибая волной. Негромко усмехнулся, и его голос прозвучал холодно и бессердечно:

– Ты – лишь марионетка в чужом спектакле. Каждый твой шаг, каждое слово девочка, иллюзия выбора. Ты всегда будешь следовать чужой воле.

Аяз усмехнулся, карие глаза блеснули холодным светом.

– У тебя нет выбора, красавица, – произнёс он, прижимаясь ближе, – и чем раньше ты это осознаешь, тем легче будет. Ты создана, чтобы подчиняться. Ты моя.

– А у тебя нет сердца и душа насильника, – огрызнулась я, не сдержавшись.

Мужчина замер, его глаза зло сузились, и на мгновение в комнате повисла едкая вязкость из невысказанных оскорблении. Казалось, он не ожидал такого ответа и обдумывал, как на него отреагировать.

– Ты не понимаешь, с кем связалась, – произнёс вкрадчиво, и в его голосе слышалась очередная угроза. – Сопротивление лишь усложнит твою жизнь.

Я встретила его нависший взгляд, полная решимости не отступать.

– Если ты думаешь, что страх может сломить меня, ты ошибаешься. Я сильнее, чем считаешь.

Глаза – ледяные, но в глубине пляшет ярость. Дыхание горячее, с хрипотцой.

– Бери в рот, сильная. Пока я не передумал и не выебал тебя прямо на полу.

Его член упёрся в губы. Твёрдый. Пульсирующий. Солёный вкус кожи. В горле ком. Слёзы.

– Делай что хочешь. Я не боюсь.

Он резко двинул бёдрами, вдавил пальцы в мои челюсти, заставив шире открыть рот. Головка оказалась во рту. Первый вкус его кожи – соль, дорогой парфюм, агрессия. Я зажмурилась, но он уже толкнулся дальше, вперёд с хриплым стоном, заполняя горло.

– Врёшь. Но научишься.

Его пальцы впились в затылок, глубже. Мир сузился до боли, солёного вкуса и его тяжёлого стона. Горло сжалось. В глазах потемнело. Слезы капали на его бедра, смешиваясь с его запахом.

– Глубже.

Его ладонь прижала мой затылок, лишая выбора. Я давилась, слёзы текли ручьями, но он не отпускал. Только ритмичные толчки, только его тяжёлое дыхание над моей головой. Внутри всё кричало – но тело повиновалось.

Он кончил резко, с рыком, вгоняя себя до самого корня. Горячее семя залило горло. Я захлёбывалась, но он держал, пока последняя капля не исчезла внутри. Только тогда отпустил. И я беззвучно, осела на пол.

– Бляяятбь, – простонал он.

Тело онемело. Мускулы отказывали. Он встал надомной, поправляя ремень, смотря вниз с холодным удовлетворением. Комната замерла в тяжёлой стяге его победы. Я сидела на полу, его сперма ещё капала с моего подбородка. Аяз наклонился, мягко прихватил меня за лицо, заставив встретиться взглядом. Его глаза были пустые и холодные.

– Через два дня – похороны. Потом продадут всё. После траура – наша свадьба. Хватит ныть.

Отпустил, поправил ширинку с неприличным звуком и вышел, хлопнув дверью. В комнату тут же вошла медсестра – белые халат, каменное лицо. В руках – шприц.

– Продолжим.

Я не сопротивлялась, когда холодная игла вошла в вену. Всё равно уже ничего не имело значения. Мир погас.

Глава 8

Кабинет Аяза Торе тонул в вечерних сумерках. Тяжёлые бархатные шторы приглушали звуки ночного города, создавая ощущение полной изоляции от внешнего мира. В камине плясало пламя, отбрасывая на стены из тёмного дуба багровые отблески, которые превращали обычную картину в мистическую симфонию света и тени.

В центре комнаты, в массивном кресле с сафьяновой обивкой, сидел хозяин кабинета. Его внушительная фигура в колеблющемся свете казалась ещё более монументальной, а тень на стене словно вырастала до исполинских размеров. В руке он держал бокал с коньяком, но напиток, обычно согревающий душу, сегодня оставлял во рту лишь горечь.

Аяз провёл ладонью по лицу, словно пытаясь стереть следы собственной победы. Она была рядом – в соседней крыле, сломленная, залитая слезами, но принадлежащая ему. Сила, которой он привык повелевать, снова доказала своё превосходство.

Но почему же тогда вместо ожидаемого триумфа в груди тлел лишь пепел разочарования? Почему момент, который должен был стать апофеозом его власти, не приносил удовлетворения?

Откинувшись на спинку кресла, он встретился взглядом с портретом отца над камином. Стальные глаза предка, казалось, пронизывали его насквозь, читая самые сокровенные мысли, вынося молчаливый приговор.

«Не первая», – повторял он про себя привычную мантру. История знала множество таких, как она – гордых, непокорных, считающих себя особенными. Всех их судьба учила одному и тому же уроку. Через месяц она будет такой же, как и все остальные – цепляющейся за его руку, молящей о внимании.

Но мысль о поступке её матери – этом жестоком избиении – не давала ему покоя. В мире, где всё имело свою цену, где каждый шаг был просчитан, это действие казалось необъяснимым. Словно кто-то нарушил фундаментальные законы его вселенной, заставив сомневаться в собственной непогрешимости.

И в этой неопределённости таилась новая, неизведанная угроза – угроза сомнения в собственных убеждениях. В адекватности Агаты.

Аяз резко поднялся. Его тень метнулась по стене, а ладони упёрлись в холодное стекло окна. В чёрной бездне неба мерцали равнодушные звёзды – такими же должен был быть и он. Но в груди клокотала ярость.

Кто-то осмелился использовать доверчивого отца Миры как пешку. Эта мысль заставляла сжимать зубы до боли.

Взгляд упал на окна спальни. Внизу живота возникло тёмное, горячее напряжение – не просто злость, а жажда обладания.

«Любимая доченька», – усмехнулся он про себя. Она была мягкой, тёплой, наивной – и теперь принадлежала ему.

Аяз прошёлся по кабинету, проводя пальцами по столу. В памяти вспыхнули её резкий вдох, когда он схватил запястья; расширенные зрачки со смесью страха и ярости; хруст ткани, когда прижал к себе…

"Сопротивлялась", – губы его искривились в полуулыбке. Но не так, как другие. Не с той покорной дрожью, что быстро переходила в томный трепет. Нет – она ненавидела. И это…

Он резко сжал кулак, ощущая, как мышцы предплечья напряглись. Внизу живота дёрнулось что-то тёплое и колючее одновременно.

– Ты думаешь, слезы что-то изменят? – его голос прозвучал в тишине, хотя он знал: она не слышит.

Камин потрескивал, освещая профиль Аяза – сейчас напоминал скорее хищника, принюхивающегося к крови, чем хозяина, размышляющего о новой игрушке.

"Надо сломать. Быстро. Но…"

Он сел в кресло, его пальцы нервно барабанили по столешнице. Каждая капля коньяка, оставшаяся на дне бокала, отражала огонь камина, словно крошечные кровавые звёзды.

– Выдержит ли? – Аяз внезапно прервал собственные мысли, почувствовав, как голос может выдать внутреннее напряжение.