Монстр

Катерина Снежная

Монстр

Глава 1

– Я правильно понимаю, что ты хочешь подложить меня под этого старика? – произношу я и тут же пугаюсь смысла своих слов.

– Не хочу, дочка, поверь мне, не хочу, – отец моментально опустил глаза в пол.

– Зачем ему жениться на мне? – выдыхаю, почти теряя сознание от внутреннего напряжения. – Разве он не может найти себе женщину для брака?

– Дочка, ему не нужна другая. Ему нужна ты…

– Но почему я? – голос дрожит, и я чувствую, как внутри всё сжимается от страха и непонимания. – Что ему вообще от меня надо?

Отец вздыхает, и я вижу, как его плечи слегка опускаются, как будто они несут невидимый груз.

– Это сложно объяснить, – наконец произносит он, избегая встречаться со мной взглядом. – У него есть свои причины. Поверь, я бы не стал просить тебя об этом, если бы не считал это необходимым.

– Необходимым для кого? – восклицаю я, стараясь удержать слёзы. – Для него? Для тебя? А как же я?

Он делает шаг ко мне, но я отступаю, не в силах принять его утешение.

– Дочка, я просто хочу, чтобы ты была в безопасности, – его голос становится тише, почти шёпотом. – Этот человек может обеспечить защиту и стабильность, которых у нас нет. Тебе.

Я закрываю глаза, пытаясь осознать услышанное. Слова отца беспощадным эхом разносятся в моей голове, но всё ещё не укладываются в ясную картину.

– Я не знаю, смогу ли я так, – шепчу я, чувствуя, как теряю почву под ногами.

Он снова пытается заговорить, но я поднимаю руку, останавливая его.

Отец делает шаг вперёд, и я вижу, как его лицо меняется. В его глазах появляется сталь, а голос становится твёрже.

– Дочка, ты должна понять, что у нас нет выбора, – он говорит, а я слышу в его словах скрытую угрозу. – Если ты не согласишься, последствия могут быть серьёзными. Не только для тебя, но и для всей нашей семьи.

Я всхлипываю, не веря своим ушам. Как он может так говорить? Разве я не его дочь, разве он не должен защищать?

– Ты угрожаешь мне, папа? —я спрашиваю, стараясь справиться с нахлынувшими эмоциями.

– Я просто описываю реальность, факты, – отвечает он, и его голос звучит холодно. – Этот брак – шанс сохранить всё, что у нас есть. Без него мы можем всё потерять. Ты понимаешь?

Слёзы катились по моим щекам. Внутри всё разрывалось на части, будто кто-то методично рвёт страницы книги из жизни. Я не хочу жить в этом кошмаре, но выходов не оставалось – только стены-стены-стены, сжимающиеся с каждым днём. Передо мной выбор, который я не могу, не должна делать, и жизнь, которую не выбирала.

Аяз…

Это имя прокатывалось по коридорам власти ледяным эхом – предупреждение, зашифрованное в двух слогах. Одни шептались о его жестокости, другие – о гипнотической способности очаровывать даже тех, кого уже предал. Но правда была проще: за безупречными костюмами и обаянием улыбки скрывался ум, отточенный десятилетиями интриг, и душа, давно растерявшая остатки совести.

Его стиль был оружием: идеальные складки на пиджаке, часы, стоившие чьей-то жизни, взгляд, который буквально сканировал людей на слабости. Он не просил – он брал, и мир давно привык склоняться перед этим.

В бизнесе Аяз прославился тем, что выигрывал игры, о существовании которых другие даже не догадывались. Его риски называли безумными, пока он не пожинал результаты. А затем – лишь молчаливые взгляды и титул «безжалостного».

Но «безжалостный» – и это слишком мягко.

Он был катастрофой.

Я пытаюсь успокоиться и взять себя в руки, чтобы спросить то, что давно тревожит меня.

– Что у тебя с ним? – голос дрожит, но я стараюсь изъясняться чётко. – Может, если мы будем честны друг с другом, то сможем найти выход вместе.

Кабинет отца, всегда такой строгий и упорядоченный, сейчас казался чужим. Тяжёлые шторы отсекали дневной свет, оставляя только желтоватый отблеск настольной лампы. Отец сидел за массивным дубовым столом, его пальцы нервно постукивали по папке с документами. Я видела, как его челюсть напряглась, когда он услышал мой вопрос.

– Выход? – он поднял на меня тяжелый взгляд, и в его глазах мелькнуло что-то, чего раньше я не замечала – усталость.

– Ты думаешь, я не искал его все эти годы? – отозвался глухо, будто из-под толщи лет и невысказанных слов. Он отодвинул папку и провёл рукой по лицу, оставляя следы давнего напряжения. – Аяз… – произнёс это имя так, будто пробовал на вкус что-то горькое, – Он не тот, кем кажется.

Будто в комнате стало холоднее. Отец встал и подошёл к окну, спиной ко мне. Его плечи, всегда такие прямые, сейчас выглядели согнувшимися под невидимым грузом.

– И ты права… – он вздохнул и на мгновение прикрыл глаза, как будто собирался с мыслями, но затем отдёрнул мою руку.

– Ты не понимаешь, в какую игру мы ввязались, – резко бросает он, и я чувствую, как отчаяние нарастает. – Я не могу рассказать тебе всего, это слишком опасно. Просто поверь мне, я стараюсь как лучше.

– Нет. Не лучше!

Его глаза блестят от сдерживаемых эмоций, но он пытается держать себя в руках.

– Ты думаешь, можешь всё решить? – он перешел на крик. – Это не та ситуация, где можно легко поговорить и всё уладить. У него есть власть, и он не остановится ни перед чем.

Я отступаю, ошеломлённая гневом и безысходностью.

– Пап, я просто хочу помочь, – стихаю, стараясь успокоиться. – Я знаю, что все сложно, но мы можем что-то придумать. Мы должны попробовать.

– Он держит меня за горло, – продолжает отец, голос неожиданно падает, становится штилем. – У него есть информация, которая может уничтожить мой бизнес и семью. Все! Я не знаю, как с этим бороться. А хочу защитить тебя и всех нас.

Я делаю шаг вперёд и беру отца за руку, стараясь дать поддержку.

– Мы найдём выход, пап, – пытаюсь верить в собственные слова. – Мы должны быть вместе, и тогда у нас получится. Давай попробуем ещё раз, уже вместе.

Отец смотрит твёрдо, но я вижу, как его глаза наливаются скорбью.

– Никакого мы выхода не найдём, – говорит с тяжестью в голосе. – Иди собирать вещи. Через три часа приедет машина, и тебя заберут.

Мир вокруг рушится, и я не могу поверить в то, что слышу. Слёзы наворачиваются на глаза, и внутри всё кричит от протеста.

– Нет…Я не могу так! Это неправильно!

Обхватываю себя руками, как будто пытаюсь защититься от ненормальной реальности. Отец продолжает стоять на своём, его решимость кажется непреклонной, а я не готова сдаваться.

– Пап, пожалуйста, – еще надеясь достучаться до его сердца. – Мы должны что-то придумать. Я не могу просто вот так.

Слёзы текут, и я больше не могу сдерживаться. В отчаянии падаю на колени перед отцом, обхватываю его ноги, как будто они единственное, что может удержать в прежнем мире.

– Пап, пожалуйста, умоляю, – моё сердце разрывается от боли. – Не делай этого. Мы должны найти выход. Я сделаю всё, все! Все, что скажешь, только не отправляй к нему. Не надо!

– Хватит, – обрывает он, глядя на меня с предательским раздражением. – Дочка, ты не понимаешь, как всё серьёзно! Я не могу изменить ничего.

Я сжимаю его ноги крепче, чувствую, как надежда перерастает в бесконтрольный гнев. Как он может быть таким черствым? Как не видит, это же разрушит меня?

– Ты не хочешь слушать! – кричу я, голос сорван от слёз и ярости. – Ты оставляешь меня одну в этом, ему, а потом говоришь, что всё ради безопасности?! Это же неправда! Ложь! ЛОЖЬ…

В его глазах мелькает тень гнева, он старается сдерживаться.

– Я делаю это не ради себя, – говорит с трудом, голос рвется от напряжения. – Это единственный способ защитить всех. Тебя!

Его слова звучат как приговор, и надежда окончательно ускользает. Умирает. Я не могу сдаться, не могу поверить, что он действительно все решил. Что-то рушится внутри… что-то…

Глава 2

Тусклый свет лампочки мерцал, отбрасывая дрожащие тени на сырые стены подвала. Аяз стоял неподвижно, его безупречный вид резко контрастировал с грязным полом. Он снимал перчатки, пальцы в белом резине скользили по коже с почти ласковым вниманием. Его брат Глеб, более грубый, с налитыми кровью глазами, нервно переминался с ноги на ногу, сжимая в кулаке окровавленную тряпку.

– Ну что, дружище… – голос Аяза звучал мягко, почти тепло, будто он обращался к старому приятелю, а не к избитому пленнику. Он аккуратно сложил перчатки на ржавый столик.

Связанный человек дёрнулся, когда Аяз провёл пальцем по его разбитой губе, собирая каплю крови. Он замер, чувствуя, как холодный пот стекает по спине.

– Ты знаешь, зачем ты здесь? – Аяз наклонился ближе, его дыхание пахло дорогим коньяком и мятой.

В центре комнаты на стуле сидел связанный человек, на его лице виднелись следы побоев: синяки темнели под глазами, губы были разбиты, а из уголка рта стекала тонкая струйка засохшей крови. Его дыхание было прерывистым, а взгляд, полный ужаса, метался по комнате, словно ища спасение. Каждое движение причиняло ему боль, и он едва мог поднять голову, чтобы посмотреть на своих мучителей. Синяки и ссадины покрывали его руки и шею, свидетельствуя о жестоком обращении, которое он испытывал.

Аяз, высокий и внушающий страх своей мощной, грозной уверенностью, неторопливо подошёл ближе, и его тяжелые шаги отдавались эхом в тишине. Глеб, его верный помощник, стоял неподалёку, держа в руках небольшую металлическую коробку с инструментами, которые могли заставить любого говорить.

– Ну что, ты готов рассказать нам, как ты передал информацию Шаху? – спросил Аяз, его бас звучал раскатисто, низко и угрожающе, без какой-либо жалости.

Предатель, дрожа, поднял умоляющие глаза на беспристрастного Аяза, но промолчал, стиснув в последнем усилии зубы. Глеб, не вынося молчания, сделал шаг вперёд и, открыв коробку, достал из неё что-то, что блеснуло в свете лампочки.

– Думаю, он просто не понимает, в каком он положении, – хмуро заметил Глеб, его голос был резки и высоким, как лезвие.

Аяз кивнул, не сводя суровых глаз с пленника.

– Ты понимаешь, что у нас нет времени на игры? – продолжил он, его терпение, казалось, на исходе. – Говори, и мы, возможно, проявим милосердие.

Пленник задыхался от страха, его перепуганный взгляд метался между Аязом и Глебом. Наконец, он хрипло выдохнул:

– Я… я все скажу. Только, пожалуйста, не надо больше…

Аяз слегка оскалился, но в глазах не проявилось ни капли тепла.

– Вот и хорошо, – сказал он, давая знак Глебу отложить инструмент. – Начинай, и не забудь ни одной детали.

Пленник, тяжело дыша, пытался собраться с мыслями, понимая, что его жизнь висит на волоске. Он знал, что должен говорить быстро и чётко, иначе его ждёт неминуемая расплата.

– Шах… обещал защиту, – начал он, его голос дрожал. – Я не знаю, почему он слил информацию об отце… Я думал, всё будет по-другому…

Аяз медленно обходил стул. Его пальцы скользнули по лезвию ножа, собирая капли крови. В подвале стало так тихо, что слышно было, как пот капает с подбородка пленника на бетонный пол.

– "Думал"… – Аяз внезапно вонзил нож в подлокотник в сантиметре от пальцев пленника, – Ты вообще умеешь думать?

Глеб фыркнул, перекладывая паяльник из руки в руку. Металл уже раскалился докрасна.

Пленник зажмурился, но слова вырывались, как пули:

– Шах сказал… что у него есть компромат на тебя! На твою семью!

Аяз замер.

Тишина.

Потом – резкий удар кулаком в живот. Пленник согнулся, захлебываясь рвотой.)

– Какой ещё компромат? – голос Аяза звучал мягко, почти ласково, но глаза… В них было что-то, от чего даже Глеб отступил на шаг.

Пленник, задыхаясь, выдохнул:

– На… Велимиру…

Аяз нахмурился, его терпение вновь начинало иссякать. Он понимал, что времени остаётся всё меньше, а ставки невероятно высоки. Если информацию о предательстве не передать вовремя, это может стоить жизни многим, включая его самого.

– Шах всегда играет на два фронта, – пробормотал Глеб, стоя рядом. – Но ты знал, во что ввязываешься, когда пошёл на это.

Пленник кивнул, его глаза были полны отчаяния.

– Они назначили казнь, – пробормотал он, едва слышно, словно надеясь, что если он скажет это тише, это не станет правдой. – Завтра… всех нас…

На мгновение стало слышно только прерывистое дыхание пленника и скрежет зубов Аяза. Когда Глеб щелкнул зажигалкой, пламя осветило лицо Аяза – оно было неподвижным, как маска, но в глазах бушевал ад.

– Казнь? – Аяз произнёс это слово так, будто пробовал его на вкус. Его пальцы сжали горло пленника, ногти впились в кожу. – Кто именно? Где?

Пленник захрипел, его веки дёргались в панике. Глеб придвинул раскалённый паяльник ближе – в темноте металл светился зловещим оранжевым светом.

– В… в доке семь… – пленник выдохнул, чувствуя, как пахнет палёной кожей, – Шах… он приказал… всех…

Аяз резко отшвырнул его. В темноте зазвенели ключи.

– Глеб, – голос Аяза резал, как лезвие, – Собери людей. Тех, кто умеет молчать.

Они понимали, что времени осталось критически мало. Если они не смогут остановить Шаха, последствия будут катастрофическими.

– Мы должны действовать немедленно, – резко сказал Аяз, оборачиваясь к Глебу. – Нам нужно связаться с нашими людьми и предупредить их. Мы не можем допустить, чтобы Шах успел завершить начатое.

Глеб кивнул, уже доставая телефон, чтобы отправить срочные сообщения. В их руках была ниточка, которая могла привести к спасению, но всё зависело от того, насколько быстро они смогут действовать.

Пленник смотрел на них, понимая, что его судьба теперь полностью в их руках. Он знал, что его предательство дорого обошлось, и теперь единственное, что он мог сделать, – это надеяться на милосердие тех, кого он предал.

– Что ты делаешь? – спросил пленник, его голос был полон паники и страха.

Аяз поморщился, раздражённый тем, что его отвлекли от мыслей. Он посмотрел на пленника с холодной решимостью в глазах.

– Я пытаюсь спасти тех, кого ещё можно, – отозвался он бескомпромиссно. – В отличие от тебя, я не предаю своих.

– А Велимира?

Аяз продолжал игнорировать пленника с холодной решимостью, не смягчая выражения на лице. В его мыслях возникала девушка с золотыми волосами и утонченной фигурой. Она двигалась и танцевала, как ангел, завораживая тонкой красотой и грацией.

ОН сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Образ Велимиры – её смех, лёгкость, с которой она заполнила его сознание – был как удар под рёбра. Не сейчас. Не здесь.

– Велимира не имеет к этому отношения, – его голос прозвучал грубо, словно хлопок двери.

Глеб замер, он знал это выражение – Аяз был опаснее всего, когда говорил так тихо.

Пленник, воспользовавшись паузой, попытался вырваться:

– Она… она ведь даже не знает, кто ты на самом деле!

Аяз двинулся быстрее, чем можно было ожидать. Его рука схватила пленника за горло, прижимая голову к спинке стула.

– Ты ошибся, – прошипел он, и в глазах вспыхнуло что-то дикое, – Она увидит. Всё.

Где-то в подсознании мелькнуло: Её ноги, обвитые вокруг его бёдер. Её стоны, которые он вырвет зубами, если понадобится. Её покорность – не из страха. Из желания.

Волосы, рассыпанные по подушкам, её гибкое тело, изгибающееся в такт его желаниям. Он сжал кулаки так, что кости хрустнули, но это не помогло – её образ не исчезал.

– Ты… – его голос звучал хрипло, будто сквозь зубы, – Ты не имеешь права говорить о ней.

Глеб отступил на шаг, почувствовав перемену. Аяз больше не был холодным и расчётливым – в его глазах горело что-то первобытное, опасное.

Пленник, дрожа, попытался ухватиться за эту нить:

– Она сбежит, как только узнает, что ты за монстр! Если выживет…

Аяз ударил.

Не рассчитал силу.

Костяшки его пальцев впились в челюсть пленника, кровь брызнула на белоснежную рубашку. Но он не чувствовал ни боли, ни гнева – только жгучую потребность доказать.

– Она никуда не денется.

Где-то в подсознании: Её ногти, впивающиеся ему в спину.

– Твоя сестра… лишь инструмент, – сказал он и его вердикт был бесстрастным и жёстким. – Если потребуется, я не только использую её, но и позволю другим сделать с ней то же самое. Никто не откажется от такой потехи, если я решу, что это необходимо. Но Шаху она не достанется.

Пленник почувствовал, как его охватывает ужас, почти парализующий разум. Он знал, что Аяз не бросает слов на ветер, и его угроза более чем реальна.

– Пожалуйста, не трогай, – выдавил он, в голосе ощущалась мольба. – Не трогай Миру!

Лампочка замигала, как предупреждение, когда Аяз жестко выпрямился. Он поправил манжету, смахивая капли крови с белоснежной ткани. Его лицо оставалось каменным, но в глазах – в этих всегда холодных глазах – что-то дрогнуло.

– "Пожалуйста"? – он рассмеялся, и звук был леденящим. – Ты думаешь, это слово что-то значит?

Глеб нервно переступил с ноги на ногу, почувствовав, как воздух стал гуще. Он знал – когда Аяз говорит так тихо, лучше отступить.

Пленник задрожал сильнее, слёзы смешались с кровью на лице:

– Она ни в чём не виновата!

Аяз наклонился, его губы почти коснулись уха пленника. Шёпот был сладким, как яд:

– Но ты виноват. Без меня она умрет. И теперь она – мой рычаг.

Где-то в подсознании: Мира. Её смех, который он слышал лишь раз. Её глаза, широко открытые в ужасе, когда она поймёт. Когда он заставит её понять.

Он выпрямился, отряхивая руки, будто стряхивая пыль в темноте.

– Я не знал!!!

Когда свет вернулся, тень Аяза уже нависала над пленником, как гильотина. Его пальцы впились в подлокотники стула, сжимая до хруста.

– "Не знал"? – голос Аяза был тише шороха крысы в вентиляции, но каждое слово прожигало кожу, – Ты думал, играешь в песочнице? Что твои грехи не коснутся её?

Глеб резко отвернулся – даже он, видавший виды, не хотел видеть, что будет дальше. В воздухе запахло мочью – пленник не сдержался.

Аяз выпрямился, доставая из внутреннего кармана нож с клинком, чёрным от тефлонового покрытия.

– Ты слышал, как кричат девчонки, когда их ломают? – он провёл лезвием по щеке пленника, оставляя тонкую красную нить, – Сначала они зовут папу, потом брата. Потом – маму. А под конец…

Клинок упёрся в нижнее веко, приподнимая его.

– …им остаётся только выть.

Пленник забился в истерике.

– Мы не можем изменить прошлое, – сказал он, его голос звучал как приговор. – Но мы можем постараться исправить будущее. Надеюсь, ты готов к последствиям.

Глава 3

Комната, еще минуту назад наполненная тишиной и воспоминаниями, вдруг стала тесной и чужой. Воздух будто застыл, когда незнакомец переступил порог. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по мне, по разбросанным вещам, по стенам, которые больше не были моей защитой. В его движении чувствовалась привычная власть – он знал, что сопротивление бессмысленно.

– Нет… – вырвалось у меня, голос дрогнул. Я отступила на шаг, спина уперлась в край кровати.

Он не стал ждать. Два быстрых шага – и его рука сжала мое запястье, пальцы впились в кожу так, что кости затрещали. Боль пронзила руку, но я не закричала. Не дам ему этого удовольствия.

– Ты думаешь, у тебя есть выбор? – голос тихий, звучал почти ласково, но в глазах читалось что-то животное. – Аяз ждет. А когда Аяз ждет, лучше не заставлять ждать долго.

Он дернул меня за руку, заставив сделать шаг вперед. Я споткнулась, но он не дал упасть – просто перехватил за талию.

Комната внезапно стала слишком маленькой, стены будто сжимались вокруг меня. Плюшевый мишка, последняя ниточка к маме, впивался в ладони, словно умоляя не отпускать. Отец в дверном проёме – статуя из страха и молчаливого предательства. Его глаза избегали моих, и это больнее, чем железные пальцы незнакомца, впивающиеся в руку.

– "Я НЕ ПОЕДУ!" – голос сорвался на крик, рваный, почти детский. Я упёрлась босыми ногами в пол, но он дернул сильнее, заставив споткнуться.

Его дыхание пахло чем-то металлическим – кровью? Он наклонился, и губы почти коснулись уха:

– Будешь выть – получишь ремнём по голой спине прямо в машине. Аяз ненавидит нытиков.

Отец вдруг сделал шаг вперёд – я замерла, сердце ёкнуло надеждой – но он просто захлопнул дверь за нами. Последнее, что я увидела – его сжатые кулаки. Он мог бы остановить это. Не захотел.

– Пусти!

Грубо мужик толкал меня к машине, его пальцы впились в мою руку, как кандалы. Я споткнулась о порог, но он даже не замедлил шаг – элементарно тащил за собой, будто мешок с мукой. Его смех, низкий и хриплый, резал слух, как ржавая пила.

– Думаешь, слёзы помогут? – швырнул на заднее сиденье, глаза блестели, ему нравилось насилие. – Аяз любит, когда его девки плачут. Особенно в первую ночь.

Дверь захлопнулась с металлическим лязгом. Через грязное стекло я видела, как отец стоит на крыльце – его руки дрожали, но он не сделал ни шага вперёд. Машина дёрнулась, и дом, мой дом, начал уплывать вдаль, как корабль, который я больше никогда не увижу.

– Не смотри назад, – прошипел водитель, выворачивая руль. – Твоя новая жизнь началась.

Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Слёз не было. Только пустота. И где-то глубоко внутри – крошечный, тлеющий уголек.

Машина резко тормозит, и я тут же бросаюсь к двери, пальцы лихорадочно цепляются за ручку. Но она заперта. Охранник хватает за плечи, его пальцы впиваются в кожу, как когти. Я кричу, бьюсь, но он лишь смеётся – низко, хрипло, будто мой страх для него музыка.

– Тихо, сучка, – он прижимает к сиденью, его дыхание пахнет табаком и чем-то кислым. – Никто не любит шумных.

Дверь открывается, и меня вытаскивают, едва ли не пинком. Ноги подкашиваются, но он не даёт упасть – тащит за собой, к чёрной двери дома. Внутри пахнет цветами…

Я знаю, что там, в подвале. Егор. Его последний шёпот: "Беги". Но я не смогла.

– Мой брат жив? – голос звучит хрипло, как будто я уже кричала часами.

Охранник усмехается, толкая дальше.

Мраморный пол леденит босые ноги, а высокие потолки гулко отражают каждый мой прерывистый вздох. Роскошь вокруг кажется насмешкой – золотые люстры, шёлковые портьеры, всё это лишь маскирует настоящую суть места: клетку. Охранник подталкивает, и я падаю на колени перед Великой матерью. Её трость стучит по полу, звук эхом разносится по залу, заставляя прислугу застыть в почтительном молчании.

– Это та самая… невесть кто… – её голос скребущий и едкий, заставляет кожу покрыться мурашками. Она наклоняется, трость поднимает мой подбородок, заставляя встретиться с её ледяными глазами. – Какая жалкая.

Я дёргаюсь, пытаясь отстраниться, но охранник тут же сжимает плечи, заставляя застыть на месте. Великая мать усмехается, её губы растягиваются в улыбке, лишённой тепла.

– Аяз любит… ломать таких, – она делает знак рукой, разочарованно, обмораживающее душу.

Я чувствовала, как страх смешивается с гневом. Она осмотрела меня с головы до ног, её глаза были полны безразличия и презрения, как будто я была всего лишь неприятной помехой.

– Я хочу знать, что случилось с моим братом, – сказала я, стараясь, не дрожать. – Где он? Что вы с ним сделали?

Она слегка приподняла бровь, удивлённая дерзостью, но на её лице не отразилось ни капли сочувствия.

– Ты здесь не для того, чтобы задавать вопросы, – отрезала она. – Ты здесь, чтобы подчиняться.

Тон ледяной иглой вонзается в сознание, и я внезапно осознаю – этот дом не просто здание, а продолжение её воли. Каждый мраморный узор, каждая позолоченная деталь кричат о безраздельной власти. И в груди вспыхивает ярость, жгучая и живая, вопреки всему.

Тень от её фигуры ползёт по полу, как предвестник бури. Пальцы, сжимающие трость, напоминают хищные когти – она изучает меня с холодным любопытством собирателя, разглядывающего новый экспонат. Воздух густеет, наполняясь ароматом дорогих духов и скрытой угрозы.

Капли пота скользят по моей спине, но я поднимаю подбородок. Её мир – это паутина. И я ещё не запуталась.

– Подчиняться? – мой голос звучит хрипло, но уже без дрожи. Я делаю шаг вперёд, несмотря на то, что охранник тут же напрягается. – Вы убили его? Или пытали? И теперь думаете, что я стану следующей вашей…

Трость внезапно впивается мне в живот, выбивая воздух. Я падаю на колени, но тут же поднимаю голову. Великая мать наклоняется, её шёпот обжигает ухо:

– Ты станешь тем, чем мы решим. Куклой. Трофеем. Трупом.

Она выпрямляется, бросает на пол медальон брата – он звенит, катясь по мрамору. Кровь на нём уже почернела.

– Выбирай.

– Идите нахрен!

Трость свистит в воздухе, рассекая его с чудовищной точностью. Первый удар обрушивается на плечо – белая вспышка боли, заставляющая зубы сомкнуться до хруста. Второй попадает по рёбрам, и я слышу собственный осиплый вдох, будто лёгкие наполнились битым стеклом.