Вальс душ

– Я хочу побывать в той жизни, которая позволит мне понять мамино послание.

В дальнем конце коридора что-то светится. Эжени преодолевает несколько десятков метров – так ей кажется, резко сворачивает – и оказывается перед освещенной дверью.

– Я на месте! – докладывает она.

– Что за цифра на двери? – спрашивает Рене.

– Единица, перед ней минус.

– Неужели? Отрицательное число?!

– Да…

– Уверена?

– Это то, что у меня перед глазами.

– Ну так открой эту дверь-минус-один и переступи порог.

Эжени повинуется. За дверью ее ждет густое облако.

– Готово.

– Сейчас ты в своем старом теле. Вокруг тебе что-то вроде тумана. Смотри на свои руки и отвечай на мои вопросы. Первым делом скажи: ты женщина или мужчина?

Эжени опускает глаза и разглядывает себя.

– Женщина…

– Цвет твоей кожи?

– Светлый, очень светлый.

– Ты молодая, средних, преклонных лет?

– Молодая.

– Хорошенько приглядись к рукам. Какие они у тебя? Какие ногти – чистые или грязные? Есть кольца на пальцах? Какого цвета волоски на фалангах?

– Ногти обкусанные, волоски на фалангах бурые. Все пальцы в мелких шрамах. Кольца нет.

– Теперь посмотри на свои ноги. Ты босиком или в сандалиях? В деревянных башмаках, в сапогах, в туфельках?

Эжени старается точно описать то, что видит.

– Я босая, ступни очень широкие, пальцы ног растопырены, тоже покрыты ранками, в бурой шерсти, как и руки, а еще… я грызу ногти на ногах.

– Хорошо. Какая на тебе одежда – или никакой?

– На мне светло-бурая шкура с грубыми швами, она поднимается до груди, грудь торчком, сжата одеждой.

– Ты знаешь, как тебя зовут?

– Нет. – Немного подумав, она добавляет: – Когда я думаю о себе, в уме звучит «я».

– Теперь разгони туман вокруг себя.

Туман понемногу рассеивается, воздух становится прозрачнее, и Эжени различает то, что ее окружает. У нее ощущение, что она попала на съемку кинофильма.

Голос отца становится все глуше.

– День сейчас или ночь?

– Вечер.

– Ты под крышей или под открытым небом?

– Под открытым небом.

– Ты одна?

– Нет, рядом другие…

У Эжени небывалое, головокружительное чувство. Она вселилась в тело другой молодой женщины, но видит все своими собственными глазами, воспринимает все собственными органами чувств, находится одновременно и в сегодняшнем дне, и в прошлом, она и зритель, и действующее лицо.

Это как если бы она залезла внутрь марионетки из плоти, проживающей свою собственную жизнь. Она попала на сцену, где воспринимает все элементы своими пятью органами чувств.

Понемногу она привыкает к этой двойственности.

– Вокруг много народу… – продолжает она. – И я вижу поразительные вещи!

3.

Ночь. В звездном небе серебрится полумесяц. Посредине поляны, перед треугольным жерлом пещеры, полыхает огромный костер.

Вокруг костра расположилась кругом сотня людей в звериных шкурах, как у нее. Нагретый воздух пахнет горящей древесиной и человеческим потом.

Эжени осознает, что находится в теле сидящей на земле девушки. Никто не обращает на нее внимания, все слушают мужчину с длинной седой бородой, на нем тоже бурая звериная шкура, на шее ожерелье из полупрозрачных синеватых камешков.

Она догадывается, что мужчина – ее отец и колдун, в этом качестве он рассказывает всему своему племени какую-то историю на сон грядущий. Он говорит на своем языке, но она понимает его, как будто это ее родной французский.

Колдун толкует о том, что их предки не имели представления о прошлом и не осмеливались вообразить будущее. Они жили в настоящем, как звери, ели, когда испытывали голод, спали, когда их валила усталость. Большую часть времени им было страшно. Это был страх голодной смерти, страх быть растерзанными хищниками.

Эжени украдкой разглядывает саму себя. Кожа ее кистей светлая, довольно толстая. Предплечья в рисунках и в буром пуху, на запястьях браслеты. Волосы у нее каштановые, густые, падают на плечи мягкими косичками.

Она изучает свои покрытые шрамами бедра, широкие голые ступни с толстыми, запачканными землей ногтями.

Она ощущает зуд почти по всему телу, но не обращает на него внимания, так же как не тревожится из-за комаров и жирных мух, с жужжанием снующих вокруг сгрудившегося племени.

Эжени поглощена своими потрясающими ощущениями: она осознает себя Эжени Толедано и одновременно – юной шатенкой с косичками, частью этого племени. Она видит собственными глазами, нюхает собственными ноздрями, слышит собственными ушами…

В памяти всплывает отцовская фраза: «Постарайся задействовать все пять органов чувств, чтобы как следует прочувствовать происходящее». Она решает забыть, что она – Эжени, чтобы пропитаться происходящим вокруг этого тела, которое, наверное, принадлежало ей в незапамятные времена.

Она замечает, что колдун, отец той, в ком находится сейчас ее душа, прибегает к интригующей мимике, чтобы приковать к себе внимание слушателей. Он продолжает свой рассказ: однажды, говорит он, произошло небывалое, дерево поразила молния, и оно вспыхнуло.

Иллюстрируя свои слова, он издает ртом звуки в подражание ударам грома. Впечатлительные дети реагируют на это испуганными криками.

Колдун объясняет, что почти все племя тогда отпрянуло, потому что испугалось. Храброй оказалась только одна женщина, она схватила горящую ветку и поняла, что от этого нового явления может быть польза. Потом он признается своим завороженным слушателям, что знает о великом событии от своей матери, той самой бесстрашной женщины, приручившей огонь.

Эжени понимает, что она сама – прямой потомок укротительницы огня.

Не переставая слушать своего отца-колдуна, она видит справа от себя седую женщину в летах, с нарисованными на щеках и на лбу черными и белыми полосами. Волосы у нее тоже заплетены в косички, скрепленные деревянными бусами.

Женщина готовит еду, мельча корешки и плоды. Эжени чувствует, что это ее мать, вернее, мать той, в чьем теле она оказалась, жена колдуна. На шее у женщины ожерелье с особой подвеской – оранжевым камнем, внутри которого застыла стрекоза с расправленными крылышками.

По мнению Эжени, эта женщина очень красива, как и ее ожерелье. Мать улыбается и протягивает ей свернутый лист с кусочком жареного мяса и четвертушкой инжира.

Молодая шатенка отправляет в рот угощение. Ей нравится солоноватый вкус жареного мяса, сладость свежего плода и мятный привкус листа.

К колдуну подходит мужчина с музыкальным инструментом, подобием пятиструнной арфы, и начинает играть. Перебирая струны, он извлекает из них мелодию, аккомпанемент к рассказу колдуна.

Эжени полностью погружается в ощущения и мысли девушки, в которую вселилась.

Та вертит головой. Ее внимание привлекает ползущая по широкому листу улитка, как бы рисующая слизью прямые и изогнутые линии.

Ее посещает мысль: вот бы передать рассказ своего отца-колдуна в виде рисунка на выдубленной кроличьей шкурке! Она берет такую широкую, тонкую шкурку и расстилает на плоском камне, как на столе. Делает ножом порез на своей руке, выдавливает немного крови. Находит острую палочку, окунает ее кончик в свою кровь и принимается рисовать.

Вместо того чтобы создать большое полотно – главную сцену из рассказа, как иногда делают некоторые члены племени, разрисовывая стены пещер, она делает два десятка мелких рисунков в хронологическом порядке: каждый посвящен какому-то эпизоду в отцовском рассказе, среди них есть начало, середина и конец. Сначала рисунки вытягиваются в одну линию. Поколебавшись, девушка с каштановыми косами решает рисовать слева направо и сверху вниз. Добравшись до правого края своего «холста», она начинает следующую линию под первой. Всего на кроличьей шкурке возникает десяток линий, по два десятка рисунков в каждой.

Тем временем ее отец-колдун продолжает рассказ. Объяснив, как его мать убедила соплеменников в пользе огня, он сам берет ветку, сует ее в огонь, поджигает и поднимает, как факел.

Дальше он напоминает своему племени, что благодаря огню оно теперь обладает огромным преимуществом перед другими живыми существами, с которыми сталкивается. В заключение он предлагает своим слушателям самим поведать историю этого открытия их собственным детям, чтобы она не забылась. Он упирает на то, что будущие поколения должны помнить, как их предки покончили с былой темнотой, холодом и страхом, и все делать для того, чтобы прошлое не вернулось. Он напоминает соплеменникам об их долге хранить правду о прошлом так же свято, как они хранят огонь, который может угаснуть, если его не защищать и не поддерживать.

Племя одобрительно гудит. Колдун сообщает, что рассказ окончен, и тогда каждый выражает криком свою радость и признательность.

Мужчина с белой бородой отходит от костра, видит дочь и направляется к ней. Та показывает ему свои рисунки. Отец замечает, что они следуют хронологии его рассказа и помогают лучше его понять. В полном восхищении он спрашивает дочь, как она до этого додумалась.

Девушка отвечает, что ей помогло наблюдение за улиткой, оставляющей своей слизью длинный след, и она решила в подражание ей воспользоваться тем, что есть у нее, – кровью.

Продолжая внимательно рассматривать рисунки дочери, отец гладит ее по голове морщинистой рукой.

К ним подходит молодой зеленоглазый брюнет, на поясе у него небольшая кожаная сума, полная каких-то предметов. Девушка сразу замечает длинный шрам у него на левой щеке – след от раны, полученной при неудачной охоте на носорога, после которой он долго поправлялся. Она знает, что юноша со шрамом – обладатель редкого таланта изготавливать разные предметы, от самых простых до самых сложных: гребней, щипцов, игл для сшивания шкур (так получается одежда), зубочисток, ложек, скребков, духовых ружей, заколок для волос… Недавно он придумал переносное убежище – большое полотно из сшитых вместе выдубленных шкур, которое он натягивает на три воткнутых в землю шеста. Получается подобие легкой переносной пещеры, спасающей от дождя и от ветра. Он главный изобретатель в племени.

Девушка показывает ему свои рисунки. Он находит их великолепными и говорит ей об этом. В следующее мгновение его осеняет: он подбирает с земли четыре прямые веточки, связывает их концы ремешками из своей сумы. Получается рамка. На нее он натягивает кроличью шкурку. Порывшись в своей суме, он находит костяную иглу и закрепляет четыре уголка жилами животных, как нитями. После этого он поощряет девушку продолжить рисовать. Та быстро убеждается, что на натянутой шкурке рисовать легче, чем если класть ее на плоский камень, и благодарит его за усовершенствование.

Юноша внимательно вглядывается в рисунки, особенно в тот, на котором изображен колдун у костра. Он знаком показывает художнице, что этот рисунок нужно как-то назвать, чтобы сделать узнаваемым. Она не против, но не знает, как это сделать. Юноша со шрамом быстро придумывает, как поступить: обозначить людей, отождествив их с пальцами на руке!

Девушка предлагает считать колдуна мизинцем, показывая свой. Потом показывает безымянный палец и тычет им в человека, играющего на арфе. Они решают вместе, что вождь племени, увешанный тяжелыми ожерельями, похож на средний палец. Девушка решает, что зеленоглазый юноша со шрамом будет указательным пальцем. Тот тычет своим большим пальцем в нее, и она понимает, с каким пальцем теперь связана.

Так Эжени узнает свое тогдашнее имя – Пус[5].

С появлением имен разговор оживляется. Указательный чувствует, что Пус восхищена его находкой. Он манит ее за собой – ему надо кое-что ей показать. Пус заинтригована, она любознательна и обожает учиться. Она встает и идет за Указательным к костру. Тот берет факел, зажигает его и входит в пещеру, благо треугольный вход в нее совсем рядом. На стенках у входа видны отпечатки человеческих ладоней. Дальше сложен хворост для костра, разная утварь, фрукты и овощи.

В глубине пещеры громоздится камень. Юноша берется за него обеими руками и, поднатужившись, откатывает в сторону.

Пус поражена его силой. Он польщен. Светя перед собой факелом, он показывает ей вход в тоннель. Они ползут туда друг за другом на четвереньках при свете факела, который Указательный держит в зубах. Несколько десятков метров ползком – и они попадают в большой зал, где можно выпрямиться.

При свете факела видно, насколько зал велик, он похож на пасть, скалящуюся, как острыми зубами, длинными сталактитами и сталагмитами. В центре зала свет факела отражается в озерце с прозрачной водой.

Пус подходит к самому краю озерца и наклоняется. Эжени и одновременно с ней девушка видят свое лицо: большие карие глаза, густые брови, черно-белая раскраска, узкий покатый лоб, широкий приплюснутый нос, квадратная челюсть, пухлые губы, высокие скулы…

И тут раздается резкий звонок.

4.

Эжени Толедано распахивает глаза, резко переброшенная из одного пространства-времени в радикально другое.

Она потрясена до глубины души.

Снова звонок.

С широко разинутым ртом, с уставленными в пустоту глазами, она не в силах шелохнуться. Ей слышно, как отец отпирает входную дверь и разговаривает с доставщиком пиццы. Он подходит к ее дивану и кладет на столик две коробки с пиццей.

– Совсем забыл… Как самочувствие? Из регрессии нельзя выходить так поспешно. Это как внезапно пробудиться от глубокого сна. Или вынырнуть из глубины без прохождения ступеней декомпрессии.

Эжени все еще лежит молча, с отсутствующим взглядом. У нее все в порядке со слухом и со зрением, но что-то случилось с голосом и со способностью шевелиться.

– Милая, ты меня слышишь? Все хорошо?

Девушка словно окаменела, язык не слушается.

– Ты плохо себя чувствуешь? – волнуется ее отец.

Эжени бьет неконтролируемая дрожь – хоть какое-то подобие движения. У нее получается выдавить:

– Это было такое… такое… – Она подыскивает подходящее слово. – Чокнуться можно!

Дыхание восстанавливается, как после глубокого обморока. Она трет себе щеки, скулы, чтобы убедиться, что ее лицо при ней, щупает надбровные дуги, нос, губы.

– Дорогая, все хорошо?

– Это было… полнейшее безумие! Никак не приду в себя!

Она похлопывает себя по щекам, чтобы сбросить наваждение, потом встает и бредет в ванную, умыться холодной водой. Вытираясь, она видит свое отражение в зеркале над раковиной и улыбается: это она, какое облегчение!

Эжени радостно вбегает в гостиную и падает в кресло напротив отца.

– Где ты побывала?

Она спохватывается, что перестала сообщать отцу, что видит, как только полностью погрузилась в это… в это…

Она мотает головой для прояснения мыслей, нервно закуривает. После первой большой дозы никотина ее прорывает:

– Туман рассеялся, и оказалось, что я сижу с какими-то мужчинами и женщинами вокруг большого костра. Все мы были одеты в звериные шкуры, так что, думаю, я попала в доисторические времена. Там был не то шаман, не то колдун с большой седой бородой, он держал речь, и… я понимала, что он говорит.

Курение помогает Эжени стать самой собой.

– Он изъяснялся на своем языке, но мой мозг переводил его рассказ на наш… Так себе объяснение, но другого не придумывается. И это было не какое-то невнятное бурчание, а разговор с массой нюансов, с богатым разнообразным словарем. Мне бы в голову не пришло, что у доисторического племени может быть такой продвинутый язык.

Щелчком ногтя она сбрасывает пепел со своей сигареты в пепельницу в виде пустого черепа и опять с наслаждением затягивается. Отец кивком головы побуждает ее продолжать.

– Под рассказ этого колдуна у меня… то есть у той девушки произошло озарение. Она решила отобразить историю, которую он рассказывал, на дубленой кроличьей шкурке в виде связанных один с другим маленьких рисунков. Она нашла шкурку и нарисовала персонажи десятью параллельными линиями-циклами. Пером мне… то есть ей послужила заостренная палочка, тушью – собственная кровь. Представляешь? Похоже, я изобрела… письменность!

Рене догадывается, что его дочери трудно провести границу между собой и той девушкой. Говоря о пережитом, она то и дело путает «я» и «она».

– Письменность? Сегодня уже известно, что ее одновременно изобрели сразу в нескольких точках планеты… – спускает он ее с небес на землю.

Но Эжени не слушает. Она все еще возбуждена пережитым. Внезапно она кладет сигарету на край пепельницы-черепа, рывком встает и быстро шагает к двери. Она оставила там свою сумочку, сейчас она хватает ее и возвращается к отцу. Вынув блокнот и цветные карандаши, она быстро набрасывает лицо.

– Я… то есть она наклонилась над водой подземного озера и увидела свое лицо.

Рене восхищенно смотрит на бумагу, где появляются черты девушки.

– У нее были карие глаза, светлая кожа лица вот с таким рисунком, черными и белыми полосками… – объясняет Эжени, рисуя. – Каштановые волосы заплетены в косички с деревянными или костяными шариками на кончиках. А еще…

Она берет сигарету и дальше рисует уже с ней. Девушка уже запечатлена на странице блокнота вся, с головы до ног.

– У нее были широкие ступни. Мне бросились в глаза царапины и шрамы. Но там все такие. У некоторых недостает пальцев на ногах или на руках. Зато зубы у всех белоснежные. А у нее еще и шикарная грудь.

Эжени дорабатывает силуэт и разрисованное лицо, с максимальной достоверностью воспроизводит цветными карандашами каштановые волосы, карие глаза, розовую кожу с черно-белой раскраской, бурое одеяние, добавляет даже теней, делая изображение реалистичнее.

Рене по достоинству оценивает проработанность деталей.

– Ты буквально оживляешь ее своим талантом художницы…

Эжени благодарит его горделивой улыбкой и трудится дальше. Теперь она изображает остальных персонажей, начав с мужчин. Потом надписывает на каждом:

1. Мизинец – (мой) ее отец, колдун и рассказчик.

2. Безымянный – арфист.

3. Средний – вождь племени.

4. Указательный – изобретатель со шрамом на щеке.

5. Большой, или Пус, – она, писательница с кроличьей кожей.

– Откуда взялись эти имена? Сама придумала?

– Нет, парень по имени Указательный Палец. – Она указывает на один из мужских силуэтов. – Это ему пришла мысль называть людей. Он вдохновился моими рисунками и решил, что нужен способ всех на них обозначить. Он предложил дать имена пятерым, которых я изобразила и которых он хорошо знает, используя наши пальцы.

– Ловко!

Она усердно трудится, рисунки покрывают уже десяток страниц, она подписывает, чем выделяется тот или иной персонаж. Рисует костер, деревья вокруг, траву, пещеру с треугольным входом.

Рене не мешает ее работе, но, улучив момент, когда она делает паузу, продолжает расспросы:

– Где тут, по-твоему, связь с посланием твоей матери?

– Именно поэтому мне надо туда вернуться! – откликается Эжени.

Рене качает головой:

– Об этом не может быть речи! Я рад, что эксперимент получился, но иногда регрессивный гипноз вызывает привыкание.

Эжени удивленно вскидывает голову:

– Привыкание? Каким образом?

– Прошлое может начать притягивать человека сильнее, чем настоящее. У меня самого бывали в жизни моменты, когда прежние жизни интересовали меня больше, чем мое настоящее.

Эжени не намерена уступать отцу:

– Я должна туда вернуться, папа! Доверься мне. Если ты не хочешь меня сопровождать, я могу туда отправиться одна, я уже, кажется, поняла, как это работает…

Она сама поражена решительностью своего голоса: в нем уже звучит убежденность токсикоманки. Она смущенно вбирает голову в плечи, Рене Толедано пожимает плечами:

– Вот видишь…

– Прости, папа, сама не знаю, что на меня нашло. Но… мне очень хочется туда вернуться. Хочется все разузнать.

Отец понимающе смотрит на дочь:

– Ну, что ж, я согласен еще раз побыть твоим проводником, только не прямо сейчас. По-моему, сначала тебе нужно покрепче зацепиться за настоящее. Предлагаю первым делом поужинать. Заморишь червячка – глядишь, толком вернешься в свое тело и в свою эпоху.

Эжени тянет возразить, но она берет себя в руки:

– Ты прав. Как бы наша пицца не остыла.

Рыжеволосая дочь улыбается отцу. Он забирает коробки с пиццей, она ведет его за руку на кухню. Рене накрывает на стол, Эжени вынимает из коробки первую пиццу и руками кладет куски на его и на свою тарелку. Они молча едят. Насытившись, Эжени возвращается к прерванному разговору.

– После инсульта ты уже этим не занимаешься, да, папа?

– Поверь, мне очень этого недостает. Такое чувство, что у меня отняли паспорт и я больше не могу путешествовать.

– Зато у тебя теперь есть ученица – я! Слепым всегда хочется учить других зрению, – философствует она.

– Бетховен под конец жизни оглох, что не мешало ему дирижировать музыкантами своего оркестра.

– Как ты объясняешь связь между своим инсультом и неспособностью заниматься регрессивным гипнозом?

– Инсульт привел к состоянию, которое врачи называют «афантазией», нарушению нервной системы, описанному только в 2015 году. Такой человек не может визуализировать свои мысли. Например, если ты скажешь «лимон», то я стану думать о самом слове, о том, как оно произносится, об идее, но не смогу представить себе этот цитрус. Точно так же я перестал представлять лица знакомых людей, когда слышу их имена.

– Представляю, как это мешает!

– Беда в том, что одновременно страдает память. Ведь ее пища – образы. При афантазии перестаешь видеть то, что должен вспомнить.

Отец Рене страдал в конце жизни болезнью Альцгеймера, поэтому Эжени знает, что ее отца преследует страх лишиться памяти.

– Какая неприятность для преподавателя истории – неспособность вспоминать! – сочувствует она ему.

– У меня ощущение, что я лишаюсь мозгов, – сознается со вздохом Рене. – Забываю, куда что-то положил, бывает, битый час ищу, где поставил машину. Больше не узнаю улицы и, случается, теряюсь в собственном квартале…

– Как и я иногда, – говорит Эжени, чтобы его подбодрить.

Отец смотрит на нее с нежностью:

– Пока что это терпимо, но с каждым днем становится все хуже. Бывает, зайду в комнату – и не помню, зачем пришел. Или говорю по телефону – и вдруг забываю с кем. Мне трудно вспомнить пин-код моей кредитной карточки. То, что мои прошлые жизни стали для меня недосягаемы, как-то связано, наверное, с этим процессом исчезновения прошлого.

– Ты должен бороться, папа, ты же борец.

Рене достает из кармана свой смартфон, включает и дает Эжени: функция «заметки» забита текстами и фотографиями.

– Рисую я не так хорошо, как ты, но завел привычку все фиксировать здесь.

Эжени встает из-за стола, чтобы не показывать отцу свое беспокойство.

– Хочу покурить, – сообщает она.

– Я потом уберу посуду, сейчас давай попьем кофе.

В гостиной Эжени закуривает и старается успокоиться. Ее отец ставит на столик поднос с двумя дымящимися чашками.

– Пойми меня правильно: мне доставляет удовольствие учить тебя «духовному туризму», давнему нашему с твоей матерью пристрастию. Я доволен, что ты все запоминаешь. В некотором смысле ты теперь моя противоположность… У тебя безупречная память.

– Мне самой не определить качество моей памяти…

– Уж поверь мне, я давно за тобой наблюдаю. У тебя всегда была исключительная зрительная память. Еще малышкой ты во всех подробностях рассказывала о пейзажах, которые наблюдала совсем недолго. Благодаря твоему изобразительному таланту твои посещения прежних жизней могут получиться чрезвычайно полезными.

Он снова разглядывает с задумчивым видом наброски в ее блокноте:

– Я вынужден отойти в тень, но сменить меня в V.I.E. могла бы ты.

Он еще раз восхищенно разглядывает нарисованный ею портрет доисторической девушки с длинными каштановыми косичками и с черно-белой раскраской лица.

– Пожалуйста, папа, приступим прямо сейчас! Ты обещал!

На этот раз Рене Толедано не возражает дочери:

– Ладно, я провожу тебя во второй раз за день, но только в порядке исключения. Будь очень внимательной, чтобы вернуться с максимумом деталей. Так мы сможем понять, что это за эпоха, что за место. Запоминай все мелочи вокруг: деревья, траву, птиц, бабочек, окрестные холмы. На небо тоже смотри, попробуй запомнить расположение звезд, если будет еще ночь.

Эжени не надо просить дважды: она спешит растянуться на диване. Отец советует ей сесть по-турецки, подложив под себя подушки.

– Поза очень важна. Так, с прямой спиной меньше рисков уснуть и обостряется внимание.

Рене Толедано опять провожает дочь в прошлую жизнь. Теперь, когда она знакома с ритуалом, все происходит быстрее. Она уже знает, куда и как идти: спуститься вниз по ступенькам, отпереть ключом дверь своего подсознания, пройти в начало первого коридора с пронумерованными дверями, повернуться и встать перед дверью -1.

В этот раз она открывает ее без всякой опаски, перешагивает через порог, затворяет дверь за собой, торопится разогнать туман, оказывается в теле Пус и вселяется в доисторическую девушку, овладевая всеми пятью ее органами чувств.