Полная версия
Вальс душ
Бернар Вербер
Вальс душ
Bernard Werber
LA VALSE DES ÂMES
Copyright © Éditions Albin Michel et Bernard Werber – Paris, 2024
© Кабалкин А., перевод на русский язык, 2025
* * *Я посвящаю этот роман тем, кто ведет борьбу за дело книги, книготорговли и библиотек.
Казалось бы, важность этой борьбы очевидна, но на самом деле ее все больше заглушает шум других медиа, ее обесценивают те, кто стремительно поглощает смыслы без малейшего усилия.
Но пока останутся люди, способные создавать в собственном ритме образы, осязательные ощущения, музыку, запахи и вкусы; пока останутся те, чье воображение будоражит один вид букв, сложенных в строки, сохранится память о мире прошлого, сохранится способность безгранично фантазировать о лучшем мире будущего.
С самого нашего рождения на нашу жизнь влияют:
– на 25 % – наследственность;
– на 25 % – карма;
– на 50 % – наша свободная воля.
Это преобладание свободы воли позволяет нам распоряжаться своей жизнью.
Мы можем положиться на наследственность и перенять профессию и образ жизни у своих родителей.
Мы можем положиться на свою карму и последовать духовному предназначению, навеянному нашему подсознанию в сновидениях, в интуитивном предчувствии.
А можем воспользоваться свободой воли: освободиться от влияния первых двух факторов, осуществить, что захотим и когда захотим, и испытать все последствия этого.
Эдмонд Уэллс.
Энциклопедия относительного и абсолютного знания
Предыстория
Давным-давно
Где-то на Земле.
Все охвачено тьмой, но внезапно в темноте брезжит свет.
Раскалываются небеса.
Дрожит земля.
Через несколько секунд эхо разносит грозный рокот.
Мужчины, женщины и дети трясутся от страха, жмутся друг к дружке ради успокоения. Чем ближе удары грома, тем им страшнее.
Вдруг из темной тучи бьет в верхушку одинокого дерева яркая молния. Дерево тут же вспыхивает, повергая племя в еще больший ужас.
Все в страхе пятятся. Все, кроме одной женщины.
Любопытство оказывается сильнее страха. Преодолевая себя, она осторожно крадется к горящему дереву. Замирает, завороженно глядя на освещающие все вокруг пылающие ветви, тянущиеся к небу, и силится осознать то, что она видит.
К ударам грома добавляется треск огня.
Внезапно от ствола отваливается ветка и, упав на землю, продолжает ярко гореть.
Женщина подходит к ветке и протягивает к ней руку. Открытую ладонь обдает жаром. Она хватает ветку за неопаленный конец и медленно подносит ее к лицу. Она внимательно разглядывает это странное нечто: нематериальное, возвышенное, извивающееся, танцующее в желтых, оранжевых и алых сполохах.
Ее лицо целиком освещено этим огнем, порождающим собственный свет.
У женщины трепещут ноздри от запаха дыма и горящей коры, она слышит шипение закипающей смолы.
Но все же не бросает пылающую ветку.
Она чувствует – произошло что-то важное. Событие, которое навсегда изменит мир.
Она громко смеется, удивляя всех остальных, кто столпился у нее за спиной, и смех ее бесконечно отдается во времени и в пространстве.
Она только что открыла огонь.
Акт I
Воскресенье, 8-е Пять дней до Апокалипсиса
1.Наши дниКончик сигареты краснеет в огоньке зажигалки.
Эжени Толедано – 23 года, голубоглазая, с длинными рыжими волосами – втягивает табачный дым. Она стоит со своим отцом, Рене Толедано, во дворе больницы Института Кюри в Париже, улица Ульм, 26.
Рене 57 лет, он кареглазый, седоватый, с морщинками вокруг глаз.
– Что, собственно, стряслось? – спрашивает она, выдыхая дым.
– По словам пожарных, Мелиссе стало плохо, когда она шла по улице, она упала на тротуар. Пожарных[1] вызвали прохожие. Они привезли ее сюда, в ближайшую больницу, и связались со мной. Я тут же позвонил тебе.
К ним подходит медсестра:
– Мадам Толедано очнулась, можете с ней поговорить.
Мелисса лежит в большой бело-голубой палате. Несмотря на внезапное резкое падение, силы и энергия ее не покинули. Взгляд сохранил живость. На красивом лице читается беспокойство.
Вокруг нее мигают приборы, провода тянутся к кардиомонитору, в сгиб локтя вставлен катетер капельницы.
При виде родных она выдавливает улыбку:
– Рене… Эжени… Вы здесь…
– Мама…
Мать и дочь обнимаются.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Рене.
– Библиотека Акаши…
Мелисса приподнимается на подушках. Ей трудно дается внятная речь. Дочь берет с тумбочки стакан воды и подает матери. Мелисса пьет судорожными глотками.
– Слушайте внимательно… Мне удалось… Я добралась до Большой библиотеки Акаши… И там я… Я увидела… увидела… вероятное будущее. – Ее взгляд твердеет. – Силы мракобесия… они попытаются…
– Успокойся. – Рене берет ее за руку.
Но она его не слушает, ей во что бы то ни стало нужно продолжить свой рассказ.
– В прошлом силы мракобесия уже пытались завладеть миром и поработить нас. Тогда у них не вышло, а сегодня может получиться… Если они победят, то их тень распространится быстрее, сильнее, дальше.
– Мелисса…
– Пятерня Тени… Если эти пять пальцев сумеют объединиться, то получится сжатый кулак…
Мелисса делает еще глоток воды, чтобы смочить голосовые связки.
– Я прочла в Большой библиотеке Акаши… что в пятницу тринадцатого этот кулак нанесет удар… Они посеют хаос и воспользуются неразберихой, чтобы навязать свое владычество. Они выдадут себя совсем не за тех, кем являются. Они начнут здесь, во Франции, в Париже… Как в революцию 1789 года.
– Умоляю, мама, ты…
Мать жестом прерывает дочь:
– …Или как в Сорбонне в 1968-м. Сыграют на разногласиях. Вызовут пожар. Из небольшого возгорания получится огненный вал, для него не будет преград… Достанется и странам по соседству. Поди потуши местные гражданские войны. Страх, ложь и невежество под управлением Руки Тьмы послужат топливом для этого воспламенения душ. Так начнется… гражданская война… а потом грянет Апокалипсис.
Мелисса вдруг застывает и хватает Эжени за руку.
– Но их можно остановить!
Это уже почти что крик.
– Мама…
– Вы тоже должны образовать пятерню. Это будет не Рука Тьмы, а Рука… Света. Ей тоже придется сжаться в кулак, и кулак этот должен быть так же силен, как и тот… Против тиранов тьмы нужно выставить воинов света… Призвать основополагающие истины на бой с забвением и пропагандой! А иначе восторжествует их вранье, подхваченное и распространяемое недоумками. Так уже не раз бывало…
Она изо всех сил стискивает дочери руку. Эжени чувствует, как вонзаются ногти.
– Приступай к делу, Эжени! В прошлом ты уже проявляла свои таланты. Даже без чужой помощи ты проделала большой путь… Очень большой. Ты уже блистала… Только в этот раз от тебя потребуется больше. Пора пустить в ход всю силу твоей души. И сделать это до наступления рокового дня, до пятницы 13 октября…
Эжени ловит взгляд отца, но тому не по себе, он как будто старается на нее не смотреть.
– Нельзя терять времени. Рене, ты должен поделиться с нашей дочерью нашим тайным знанием. Она готова. Пускай узнает, что такое V.I.E.
– Что еще за V.I.E.?..
Мелисса поворачивается к мужу.
– Расскажи ей все, Рене. Научи ее. Так, чтобы она сама смогла узнать, как силы мракобесия орудовали в былые времена. И сделать вывод, как победить их теперь.
Ее дыхание опять становится прерывистым. Эжени помогает ей опустить голову на подушку. Мелисса набирает в легкие побольше воздуху и говорит:
– Заруби себе на носу, дочка: необходимо понять прошлое, чтобы найти ключи к эффективным действиям в настоящем. Надо остановить первый пожар, с которого начнется Апокалипсис. Это осуществимо. Еще осуществимо… если понять, почему все началось… почему начинается снова…
У нее такой воодушевленный, такой самоуверенный вид, что Рене и Эжени не смеют ее прервать.
– А еще… Последнее, что тебе надо знать, милая. Тебе понадобится любовь. Настоящая любовь. Не банальная, не для самоутверждения, просто чтобы не быть одной. Я говорю о любви к тому, для кого ты предназначена: одного его ты будешь дополнять.
Она смолкает, но совсем ненадолго, чтобы отдышаться.
– Не сомневайся: у тебя обязательно есть на свете родственная душа. Стоит вам найти друг друга, и ты обретешь полноту. После этого твоя способность действовать вырастет вдесятеро. Ты легко узнаешь эту свою… родственную душу, надо всего лишь…
Мелисса Толедано умолкает на полуслове. Глаза закрываются, ее голова клонится на бок.
– Мама!
На экране монитора вытягивается сплошная красная линия. Раздается пронзительный сигнал.
Тут же сбегаются санитары. Эжени и Рене приказано покинуть палату. Стоя в коридоре, отец и дочь слышат голоса врачей и медсестер, вместе старающихся снова запустить сердце Мелиссы.
Возобновляется звук кардиомониторинга, на глазах у растерянных Рене и Эжени Мелиссу куда-то увозят.
Они молча возвращаются в палату. Через некоторое время приходит врач. На его халате бейдж с именем: профессор Ганеш Капур. И специализация: онкология. Он – само спокойствие. Представившись, он объясняет:
– Я осмотрел мадам Толедано сразу по поступлении. Сейчас проводятся дополнительные обследования. К сожалению, есть основания опасаться, что ее состояние хуже, чем я полагал. Мы ввели ее в искусственную кому, чтобы получить время на поиск самой эффективной для ее случая терапии.
Рене тяжело опускается в гостевое кресло, он совершенно ошеломлен. Эжени старается быть любезной.
– Что вы нашли?
– Опухоль.
«Ты умираешь»[2]. Так Эжени думает, едва слышит ответ врача. Отец учил ее, что в этимологии и в звучании слов можно найти признаки скрытого смысла.
– Ей больно? – спрашивает Рене.
– Сейчас она под действием морфина.
Эжени слышится «mort fine»[3]. «Плохая примета», – говорит она себе.
– Где опухоль? – спрашивает Рене.
– В сердце. Мы найдем подходящее лечение, но спешка противопоказана. Врачи – не фокусники. Сначала приходится изучить множество параметров, потом ломать над ними голову и только потом принимать решения, определяющие судьбу наших больных. Сейчас главное – ожидание.
Профессор Капур натягивает на нос медицинскую маску и покидает палату. Наверное, его ждут в операционной.
2.Стена в гостиной ее родителей так плотно увешана масками, что, можно подумать, не она их изучает, а они ее. Эжени Толедано умеет отличать японские маски от венецианских, а те и другие – от африканских. Некоторые улыбаются, но в кое-каких улыбках читается насмешка. Есть маски, которые, наоборот, хмурят лбы, как будто сейчас будут ее отчитывать. Есть печальные, есть свирепые, есть радостные, есть с застывшей вежливой улыбочкой.
Квартира на набережной Сен-Мишель роскошна: лепнина под высоченным потолком, паркет диагональными рядами, целых три гостиных. Окна выходят на Сену. Девушка любит это место, хотя выросла она не здесь. Родители купили эту квартиру всего несколько лет назад, вскоре после того, как она зажила самостоятельно. С тех пор всякий раз, приходя к ним в гости, она находит новые необычные предметы, добытые Рене и Мелиссой в поездках, – особенно маски, к которым так неровно дышит отец.
– Что за тайное учение, о котором говорила мама? – спрашивает она, не отрываясь от масок.
Рене кладет телефон – он заказывал пиццу.
– Не хотел с тобой об этом говорить… думал, ты еще не готова.
– Теперь у тебя нет выбора, – отзывается Эжени и садится в кресло.
Отец садится недалеко от нее и, прежде чем заговорить, тяжело переводит дух.
– В свое время я освоил психологический прием, известный под названием «регрессивный гипноз». Его цель – исследовать наше отдаленное прошлое. Меня обучила ему гипнотизерша Опал Этчегоен, дававшая в Париже представления. Ее учение позволило мне побывать, или вообразить, что побывал, во многих своих… прежних жизнях.
Эти последние слова Рене выдавливает как бы нехотя. Эжени удивленно вскидывает бровь…
– Да, знаю, это может показаться немного странным, особенно в моем исполнении. Сперва я тоже был настроен скептически. Но постепенно меня убедил собственный опыт, я даже поставил свой номер на ее театральной барже «Ящик Пандоры».
– Почему ты не хотел мне об этом рассказывать?
– Так решили мы с твоей матерью – хранить тайну. Лично я боялся, что ты посчитаешь меня блаженным. Слишком… иррациональная тема. Признаться, эти эксперименты, смахивающие на фокусы, навлекли на меня кучу неприятностей. Но я все равно продолжал совершенствоваться, чтобы лучше овладеть этой медитацией в сопровождении.
– Ты и маму этому научил?
– Да, а еще твоего деда Александра. В то время мне было невдомек, к каким последствиям это может привести…
Эжени не ждала таких откровений. Немного сбитая с толку, она встает и возвращается к маскам, молча разглядывает их одну за другой, некоторые ощупывает.
Родители всегда казались ей людьми немного не от мира сего. То, что оба – преподаватели Сорбонны, всего не объясняет. Конечно, в их разговорах постоянно звучала их общая одержимость прошлым. Они часто вспоминали свои путешествия и экзотические места, в которых они побывали и с тех пор считали для себя определяющими. Дед Эжени по материнской линии, бывший президент Сорбонны, тоже профессор истории, отличался – и отличается до сих пор – тем же пристрастием к историческим изысканиям. Причем их разговоры о Средних веках и Ренессансе, насыщенные невероятными живыми подробностями, нередко создавали у Эжени ощущение, что они обсуждают древность так, будто сами там прогуливались или проводили там выходные…
Сначала это ее озадачивало, а потом она сказала себе, что родители и дед просто одержимы своим ремеслом и что такой бурный энтузиазм не может не сказываться на их жизни. Она сама участвовала в этом, ведь их увлечение оживляло и ее каникулы, проводимые в разных исторических местах: в замках, крепостях, на полях былых битв… Еще они прочесывали музеи – вот это не всегда ее радовало. Ей запомнилось, что большая часть времени, проведенная вне школы с родителями, прошла в пропахших пылью казематах.
Вообще, отец, мать и дед часто казались ей людьми-загадками. Она замечала, что при ее внезапном появлении в комнате, где они вели пылкий спор, они резко меняли тему. Сначала она думала, что застает их за сугубо взрослыми разговорами – о сексе, о чем-то серьезном из области политики, но потом смекнула – дело не в этом.
И теперь она шокирована не только известием о раке, обнаруженном у ее матери, но и всплывшей историей о тайной психотехнике и о прежних жизнях. Есть от чего прийти в полное замешательство!
Отец нервно сжимает и разжимает пальцы, видно, что и он не в своей тарелке.
– Признаюсь, если бы не мои собственные эксперименты, я бы отнесся ко всему этому как к… чему-то эксцентричному. Скажу тебе начистоту: я даже не до конца уверен, что метод работает… Единственное, что примиряет меня с мыслью об истинности этих визитов в прошлое, – многочисленные подробности, сопровождающие каждую регрессию. Порой создается впечатление, что ты угодил в кинофильм: все такое настоящее!
– Ты продолжаешь практиковать эти регрессии в свои прошлые жизни?
– После прошлогоднего инсульта у меня уже не получается. Знаю, что и твой дед прекратил это дело. Одна из прошлых жизней, в которую он попал, так его напугала, что пропало всякое желание продолжать. Вот тебе одна из причин, почему это знание – тайное. При неправильном использовании регрессивный гипноз может причинять вред. Но Мелисса упряма, она продолжала…
Девушка снова подсаживается к отцу и внимательно на него смотрит:
– Так ты в это веришь? Серьезно? Прошлая жизнь – это же реинкарнация, разве нет? Что еще за шарады?
Рене вздыхает:
– Так и знал, что тебе это покажется безумием. Неудивительно, что мы с твоей матерью не хотели тебе об этом рассказывать. Я удивился, что теперь она решилась.
– Согласись, все это как-то антинаучно, скорее из области веры. Ты не думаешь, что то, что мы только что от нее услышали, – это бред, вызванный ее болезнью?
– Может, и так. Как бы то ни было, она пожелала, чтобы я ввел тебя в курс дела.
– Знаешь, я предпочитаю сразу тебя предупредить: я в такое не верю. Более того, для меня удивительно, что ты, мама и даже дедушка Александр, серьезные университетские преподаватели, уважаемые в своей среде люди, пристрастились к подобным… нелепицам. Мне всегда казалось, что их придумывают для бездельниц, коротающих время между салонами красоты и фейслифтингом в школах йоги, у разных психотерапевтов и астрологов.
Рене не обижен насмешкой.
– Я сам был скептиком, – повторяет он, – но практика учит, что без эксперимента ни в чем нельзя быть уверенным. Стоило мне провести первую в жизни регрессию – и я полностью поменял свое мнение.
Эжени закрывает глаза. Перед ее мысленным взором предстает мать на больничной койке, хватающая ее за руку и убежденно настаивающая на своем.
Мама была полностью в своем уме, несмотря на утомление, думает она. Это совсем не походило на бред. Более того, она вроде бы отвечала за каждое свое слово, как это ни странно.
– Еще она упомянула какую-то библиотеку Акаши… Знаешь, что это такое? – спрашивает она отца.
– В буддистской традиции это место, где записаны все судьбы.
– Ладно, раз мы с тобой бредим, то скажи мне, папа: сам ты уже посещал эту «библиотеку судеб»?
– Нет, я даже не знал, что это осуществимо. Но должен признать, что твоя мать всегда была первооткрывательницей, лучшей исследовательницей новых территорий духа.
– Если я правильно поняла, мама якобы побывала в этой воображаемой библиотеке и разглядела там будущее, где над человечеством возобладали «силы мракобесия»? Так или не так?
– Для меня это такая же новость, как и для тебя.
– Еще ей там открылось, что Апокалипсис грянет в пятницу тринадцатого числа текущего месяца, то есть через пять дней…
Эжени на несколько секунд запрокидывает голову, потом продолжает:
– «Силы мракобесия»… Не слишком ли напыщенно звучит? Что думаешь, папа?
– Я, как и ты, склоняюсь к тому, что рак мог повлиять на то, как твоя мама воспринимает происходящее. Вредоносные клетки захватывают ее организм, и ей может казаться, что ровно то же самое творится со всем человечеством…
– Раз в ней размножаются злокачественные клетки, то ей хочется, чтобы мы боролись с силами зла?
– Может быть, резонанс между речами твоей матери и тем, что происходит у нее внутри, – не простое совпадение.
Эжени опять вскакивает, запускает руку себе в волосы, словно чтобы разгладить свои длинные рыжие пряди, и приглядывается к маскам на стене.
– Как она назвала это свое тайное учение? V.E.I.?
– V.I.E. – поправляет ее отец.
– Как это расшифровать?
– Так Мелисса называет регрессивный гипноз. Ей не нравится эта терминология, вот она и назвала наш ритуал «Voyage Intérieur Expérimental»[4] или V.I.E.
– Экспериментальное внутреннее путешествие? – повторяет Эжени, словно хочет пропитаться смыслом каждого из этих слов.
– Твоя мать любит все переименовывать, чтобы звучало менее технически, более поэтично. Например, она говорила мне, что V.I.E. для нее – наверное, это тебя позабавит, – «духовный туризм».
Эжени улыбается.
– Такая терминология была для нее способом подчеркнуть, что в этой практике нет ничего от психотерапии, что это просто способ удовлетворить свое любопытство или свою потребность в бегстве.
Отведя взгляд от масок, словно желающих с ней заговорить, Эжени достает из своей сумочки пачку сигарет и закуривает. В голове у нее сплетаются и разбегаются тысячи мыслей. Она опять садится и провожает взглядом поднимающиеся к потолку колечки дыма.
– Прости, папа, но я не могу себе позволить веру в подобную чушь.
– Понимаю твои сомнения.
– Все это оскорбляет мой ум.
– Лично я не заставляю тебя экспериментировать.
– Почему же мама требует от меня этого?
– Понятия не имею.
– Вообрази, что мои друзья узнают, что я верю в переселение душ, в прошлые жизни, в волшебную библиотеку, где записаны все судьбы. Они сочтут меня сумасшедшей!
– Без сомнения.
– А тут еще эта пятница, тринадцатое. Это же название фильма ужасов!
– Не только, милая. Еще пятница тринадцатого октября 1307 года – день, когда схватили и убили тамплиеров. Трагический день в истории человечества.
– Допустим. Не иначе маму мучил кошмар, пока она лежала в обмороке. Не нахожу иного объяснения.
– Не исключено.
– Бред, понимаешь? Когда она увидела нас, у нее возникло желание об этом рассказать.
– Это уж точно.
– А эта история про родственную душу? За кого она меня принимает? За маленькую девочку, все еще верящую в сказки?
– Нет, она слишком хорошо тебя знает.
– Между прочим, у меня уже есть жених. Мы друг друга любим и, наверное, долго пробудем вместе. Мне не нужно искать кого-то еще.
– Это твоя жизнь, – соглашается отец.
Эжени тяжело вздыхает и надолго умолкает, погруженная в несчетные противоречивые мысли. Она то глубоко затягивается, то струйкой выпускает дым; пепел вот-вот упадет с сигареты на пол. Рене приносит пепельницу, ставит ее на столик из экзотической древесины и снова садится. Пепельница тоже оригинальная: это череп. Эжени резко тушит в нем свой окурок, придвигается к краю дивана, смотрит отцу в глаза и заявляет решительным тоном:
– Ладно, я готова послушать, что это за тайное учение. Прямо сейчас, немедленно. Не будем терять времени.
Рене, к ее удивлению, согласно кивает. Он молча направляется в кухню и возвращается с двумя стаканами и графином воды. Наполнив стаканы, он залпом выпивает свой и говорит:
– Первый совет: если все получится, то постарайся задействовать все пять органов чувств, чтобы как следует прочувствовать происходящее: зрение, слух, обоняние, осязание, вкус.
Потом он предлагает дочери растянуться на диване, сам придвигает ближе кресло и садится в него.
– Устройся поудобнее. Расслабь пояс, сними туфли. Прими самую удобную позу.
Сидя по-турецки, Эжени массирует себе ступни, расстегивает верхнюю пуговицу джинсов, а потом укладывается.
– Сначала хорошенько расслабься, потом закрой глаза.
Эжени слушается отца, превозмогая напряжение во всех мышцах.
– Хорошо. Глубокий вдох. Медленный выдох. Так, еще разок… Отлично, дыши спокойно… Очень хорошо. А теперь приготовься пережить великое путешествие во времени и, возможно, в пространстве.
Эжени расслабляется, слушая спокойный отцовский голос.
– Представь ведущую вниз винтовую лестницу из десяти ступенек. Каждая погружает тебя в состояние еще большего расслабления, и так ты достигаешь двери своего подсознания. Скажи мне, когда встанешь на первую ступеньку.
– Встала.
– Отлично. Теперь на вторую. Ты уже ощущаешь умиротворение, на второй это ощущение усиливается… на третьей ты спокойна и безмятежна, на четвертой и подавно, не говоря о пятой, о шестой… На седьмой это ощущение еще более углубляется, а уж на восьмой… На девятой – полное расслабление. А вот и десятая.
Рене Толедано выдерживает паузу и продолжает:
– Теперь ты стоишь перед дверью своего подсознания. Видишь ее?
Эжени долго молчит, прежде чем ответить:
– …Кажется, вижу.
– Можешь ее описать?
Глаза девушки движутся под тонкой кожей век.
– Ну, это высокая дверь. Стрельчатая. Деревянная.
– Видишь замочную скважину?
– Посеребренную, с резьбой.
– Прекрасно. Держи ключ. Вставь его и поверни. Если механизм сопротивляется, значит, сейчас не подходящий момент. Если нет, то нажми на дверную ручку.
Эжени не встречает в скважине ни малейшего сопротивления. У нее ускоряется сердцебиение.
– Ключ поворачивается… Я нажимаю на ручку… Дверь открывается.
– Хорошо. Сохраняй спокойствие, дыши размеренно. Вот так. Переступи через порог.
– Готово, – сообщает она через несколько секунд.
– Теперь перед тобой коридор с пронумерованными дверями. Это двери в твои прежние жизни. Ближние ведут в твои недавние жизни, дальние – в самые отдаленные во времени. Видишь их?
Глазные яблоки опять движутся под веками. Эжени кивает.
– Что за номер на ближайшей двери? – спрашивает ее Рене.
– …108.
– Это значит, что за плечами у тебя сто восемь жизней, сейчас ты проживаешь сто девятую. Тебе остается только произнести вслух номер той жизни, в которую ты хочешь заглянуть сегодня, и этот номер загорится на соответствующей двери.
Эжени долго размышляет, а потом торжественно, тщательно выговаривая слова, произносит:
