Я хочу его

– Консультативно-лечебная помощь?

– Да,– я облизываю пересохшие губы и вспоминаю, как сбегала с сеансов и возвращалась под конвоем недовольного дедушки. – Я не считала, что мне это нужно, а Самойлова была иного мнения. Она постоянно говорила, если я буду халатно к себе относиться, то буду возвращаться к ней снова и снова. На последней встрече, я дала обещание, что мы никогда не встретимся.

– Петра расскажите пожалуйста, почему школьный психолог решил, что Вам нужна помощь психиатра? – спросил он, не отрывая взгляда от блокнота.

– Евгения Львовна увидела, как я разбила руку о стену, – после моих слов, взгляд голубых глаз упал на мои костяшки. – Проблемы с гневом, – зачем-то пояснила я, сжимая кулаки. – Сказала ей, что иногда не могу справиться с эмоциями и они берут надо мной верх.

– Это был разбитый кулак или что-то еще?

– Что-то еще, – говорить становилось труднее. – Из-за танцев я часто пропускала уроки и директор обязал меня учавствовать во всей творческой самодеятельности.

– Что Вы чувствовали?

– Принуждение. В младших классах я не задумывалась, что мне это не нравится и я вообще не хочу рисовать плакаты, учавствовать в школьных постановках и уж тем более ездить по бесполезным конкурсам. Чем старше становилась, тем больше задавалась вопросом, для чего я это делаю? Однажды, когда мы в очередной раз засиживались в пыльном кабинете и готовили идиотский макет для городского конкурса, я поругалась с учителем. Мне нужно было уходить на репетицию, а меня не отпускали из-за макета! Крики, споры, угрозы, у меня в руках канцелярский нож, а потом тишина, – я хорошо запомнила ошарашенные лица одноклассников и гробовое молчание. – Я сама не заметила, как вонзила тонкое лезвие себе в ногу. Меня повели в медпункт, чтобы остановить кровь. Никто не хотел проблем и мы все дружно лгали, что я растяпа, – я не хотела, чтобы меня снова поставили на учет. – Школьного психолога обмануть не получилось, так я и оказалась у Самойловой.

Артем Валерьянович нахмурился, его взгляд переместился на мои длинные рукава. Решив, что Артур рассказал ему о порезах, я, не теряя времени, закатала рукава и вытянула руки вперед. Порезы не были глубокими и уже затягивались, но все еще были видны.

– Вы пытались покончить с собой или намеренно резали себя?

– Я не знаю, а точнее не помню, – призналась я. – Перестала понимать, что происходит в моей голове, словно кто-то чужой появился там, и его мысли стали моими. Я уже не я.

– Можно взглянуть? – его голос оставался мягким, когда он протянул руку. – Когда это случилось? – ласково спрашивает Артем Валерьянович, разглядывая рваные порезы. Я позволила ему рассмотреть розовых уродцев.

– Две недели назад, – он отпустил меня, а я снова натянула рукава по самые пальцы. – В субботу.

– Как часто случаются панические приступы? – снова следовал мягкий вопрос.

– По-разному, но чаще, чем я хотела бы. Иногда один раз в неделю, а бывает, что по три раза.

Мне от одного приступа сложно отойти, а после трех, я готова пойти на все, лишь бы этого больше не испытывать.

– Вас направляли на обследование к кардиологу?

– Да, но нарушений или отклонений не было.

– Во время панического приступа, люди могут неосознанно навредить себе сами, – спокойно заметил он, сверяя свои записи. – В тот день, когда Вы порезали себя, это было похоже на панический приступ?

– Начиналось все именно так, – вспомнила я. – Сердце бешено стучало, в голове гудело, а легкие будто свинцом налились и мне было тяжело дышать, – я задыхалась. – Затем резко перестала чувствовать свое тело, словно оно чужое и посмотрев в зеркало, я испугалась, – прикоснувшись к влажным щекам, я неуверенно стерла слезы и сделала короткий вдох. – Мое отражение говорило.

– Но не Вы?

– Не я, – подтвердила я, потому что уверена, что молчала.

– Что произошло дальше? – Его голос оставался спокойным, поддерживающим.

– Я уснула в ванной. Когда проснулась, увидела кровь, но не испугалась. Ни страха, ни боли. Просто встала вымыть руки и уже там увидела то, что казалось мне игрой разума. – Закрыв лицо руками, я глубоко вдохнула. – На зеркале была кровавая надпись.

– Что было написано?

– «Бес», – я снова вытираю слезы и отворачиваюсь, не в силах смотреть в пронзительные голубые глаза. – Меня бабушка так в детстве называла, когда злилась.

– Вы задумывались, почему именно это слово появилось на зеркале? – Артем Валерьянович говорил мягко и его спокойный голос, подталкивая меня к честному разговору.

– Могу лишь догадываться, – неохотно отозвалась я. – Только если я переняла мысли бабушки и сестры. Для них я воплощение зла. Бес, который приносит страдания.

– У Вас сложные отношения с ними?

– Очень, – горькая усмешка тронула мои губы. – Мы не в самых лучших отношениях, – и это еще мягко сказано.

Как давно я не открывала этот склеп, где захоронено само понятие «семьи». Веет оттуда затхлой сыростью.

– Вас это сильно тревожит?

– Нет, – коротко и уверенно. – Меня давно перестала трогать придурковатость старшей сестры, а про бабушку я и не вспоминаю почти. Мне плевать. Меня не трогают, и хорошо. – Я сделала паузу и продолжила. – В тот вечер, когда это случилось, – я киваю на свои закрытые предплечья, – я говорила с мамой по телефону. Дело не в сестре, а в матери.

– Что Вы чувствовали во время разговора?

– Что я ей не нужна, – ответила я, чувствуя, как щупальца сжавшие сердце, острыми когтями впиваются в нечто нежное, пуская холодную кровь. Я уже остыла. – Маме никто не нужен. Она эгоистка, для которой личное счастье и комфорт всегда на первом месте,– высказавшись, я заметно вздрогнула.

– Все в порядке?

– Я впервые говорю об этом вслух, – призналась я, испытав некое подобие облегчения.

– И за это Вы на нее в обиде?

– Нет, я в обиде на нее за то, что она не может этого признать. Она не может набраться смелости и сказать самой себе, что дети для меня не главное. Если бы она это признала, всем было бы проще, а так эти игры в «дочки-матери» напрягают. Мама всегда была сама по себе.

– Что Вы чувствуете, когда говорите об этом?

– Эгоизм. Кажется, что мои слова звучат эгоистично, поэтому я никогда не говорю об этом вслух. Что если ребенок может чувствовать, когда он не нужен своим родителям? – спрашиваю я. – Я чувствую, что никому не нужна.

– А Вам самой кто-то нужен?

– Да, и это не мама, – точнее уже давно не она. – Есть люди которые мне нужны, и если Вы сейчас спросите говорила ли я с ними о том, что со мной происходит, то нет, я не говорила.

– Почему?

– С этим дерьмом я должна разобраться сама. У них своих проблем хватает.

Бабушку парализовало после инсульта, весь мир дедушки теперь крутится вокруг нее и я не хочу, чтобы он чувствовал себя виноватым за то, что не может сойти с орбит. У Алекс своя борьба, я не хочу, чтобы она проиграла, как я…

– О чем вы сейчас задумались?

– Что проиграла. Только не Самойловой, а самой себе. Я долго игнорировала проблему, – или не замечала, что надолго затянувшееся плохое настроение, привело к опасным мыслям.

– Вы здесь, чтобы не проиграть, Петра. – Я кивнула, но должного облегчения не почувствовала, не думаю, что оно должно было появиться. – Сейчас Вы себя хорошо чувствуете?

– «Хорошо» это относительное понятие. У меня все как обычно, – ответила я, на секунду задумавшись о том, какое у меня сейчас состояние. – Мое «как обычно», это состояние, в котором я живу уже больше пяти месяцев, – если так задуматься, то со мной творится что-то неладное уже давно.

– Вы можете дать определение этому состоянию в нескольких словах?

– Черная дыра, – быстро ответила я, потому что уже думала о том, как это называется. – Вакуум.

– Петра, прежде, чем принять решение, мне нужна Ваша медицинская карта и некоторые анализы. Список Вам даст медсестра, когда будете уходить.

– Мы уже закончили?

– Нет, мы только начали.

Глава 7: Мне помогут

Артем Валерьянович сказала, что необходимо найти поломку. В конце сеанса, уже задумываясь о том, какая у меня могла быть поломка, я спросила:

– А если не получится? – Список мгновенно оказался бесконечным. – Что если эту поломку не устранить?

– Тогда надо найти компромисс, который Вам поможет, – ответил он. – Поговорите с собой и подумайте о том, из-за чего Вы переживаете, а после этого попытайтесь с собой договориться. В любом случае, надо меньше бояться панического расстройства, потому что это провоцирует новые приступы.

– Я не понимаю, как можно перестать этого бояться?

– Перестаньте ждать их. Невольно, но ожиданиями, Вы можете накручивать себя. Чем больше Вы ждете и боитесь того, что в любую секунду может случиться приступ панического расстройства, тем велика вероятность того, что так оно и произойдет. Поймите, что стресс – это любое переживание, а переживание – это страх.

– Вы торопитесь? – спросил он, заметив, что я часто смотрю на часы.

– Да, пора возвращаться в академию.

Алекс перенесла репетицию, чтобы я успела на сеанс, но с условием, что я вернусь. Предстоит много работы, нам некогда прохлаждаться. Даже, если имеется уважительная причина.

Я думаю Громовой будет спокойнее, если большую часть времени, я буду у нее на виду. Мала вероятность напакостить, раз я постоянно у нее на виду.

– Хорошо, тогда сегодня закончим на этом, но прежде, чем Вы уйдете, ответьте мне письменно на пару вопросов, – Артем Валерьянович встал с кресла и отошел к столу.

Покопавшись в папках, он вернулся ко мне и протянув бумаги, Артем Валерьянович сел обратно в кресло и внимательно посмотрел на меня сквозь очки.

– Что это?

– Вы никогда не отвечали на подобное?

– Не помню такого, если честно.

– Это опросник, с которым мы обычно начинаем работу. Он помогает понять, в каком вы сейчас состоянии. Мы с вами пошли чуть другим путем, но эту часть все равно не стоит пропускать.

– Вы будете опираться только на эти ответы? – уточнила я, пробегая взглядом по вопросам.

– И да, и нет, – уклончиво ответил он, сильнее запутав меня. – Я смотрю на все в комплексе. Это просто один из способов лучше вас понять. Отвечайте, пожалуйста, честно, без лишних раздумий. Здесь нет правильных или неправильных ответов.

– Хорошо, – я пробежалась глазами по вопросам и почувствовала, как внутри все напряглось. – А что если не подходит ни один из ответов?

– В чем именно?

– Ну вот, например, первый вопрос. Было ли у меня плохое настроение или чувствовала ли я себя подавленной, – прочитала я вслух и нахмурилась. – А если мне все безразлично? Это считается подавленностью? Или я уже настолько подавлена, что мне стало плевать на все?

– Я не могу подсказывать, – спокойно ответил он. – Я ведь не знаю, что именно у вас в голове. Но вы размышляете в правильном направлении.

– Так себе помощь, – недовольно пробормотала я, неуверенно поставив галочку рядом с «большую часть времени».

И также я ответила на вопросы о потери интереса к повседневным делам и про упадок сил, но потом снова задумалась.

Чувствовала ли я себя менее уверенно? Если честно – я даже не знаю. Кажется, наоборот. Я будто стала увереннее, потому что мне похер. Когда тебе безразлично – ты не паришься, что подумают. Не ждешь одобрения, не боишься ляпнуть что-то не то.

Просто делаешь, что хочешь, и все. Я еще раз перечитала вопрос, и выбрала «никогда».

И после легкого вопроса, снова последовал тяжелый, даже опасный – бывало ли у меня ощущение, что жить не стоит?

Ощущения не было, я знаю, что не стоит. Жизнь – это бесполезный кусок дерьма. Жизнь бессмысленна.

Все заранее придумано до тебя: как говорить, во что верить, что чувствовать. Тебя еще не было, а план уже был. Ты рождаешься, и тебя сразу ставят в рамки. Это не жизнь, а существование.

Жизни нет. Мы космические фантомы, которые на одно мгновение обрели физическую оболочку.

Порой я задаюсь вопросом: мы – иллюзия? Что если все, что нас окружает, на самом деле не существует? Что если и нас нет?

Я понимала, с каким подтекстом задан вопрос – у меня деликатно спрашивали, планировала ли я себя убить? Хочу ли умереть? Не планировала, но думала, поэтому «большую часть времени».

Со следующими вопросами я разделалась быстро. «Большую часть времени» я не могу на чем-либо сконцентрироваться, «большую часть времени» я испытываю беспокойство и чувствую себя тормозом все чаще.

На вопрос, испытывала ли я проблемы со сном, я не задумываясь отметила: «все время». Обычно я долго не могу уснуть – ворочаюсь, тупо смотрю в потолок, и время тянется, как резина. А если все-таки засыпаю, то просыпаюсь через пару часов без всякой причины.

Просто – глаза в потолок, и снова пустота.

А если так уж получилось, что я заснула сразу, как легла, то мне снятся кошмары и я один хер просыпаюсь среди ночи.

«Все время» я ответила и на вопрос про аппетит. Я не ем. Не хочу.

– Я закончила. Когда результат?

– Обо всем расскажу, когда Вы вернетесь ко мне после эндокринолога, – после этого я ушла.

А сейчас я понимаю, что не смогу дождаться. Пока Ян был занят с Алекс, я тайком нашла тот самый опросник, смутно помня его точное название. Не с первого раза, но я все таки набрела на нужные мне вопросы.

Наскоро выбрав ответы, которые запомнила, я, скрипя сердцем, нажала «получить результат».

– Результат Вашего теста соответствует тяжелому депрессивному расстройству, – прочитала я вслух, нервно телефон. – Ваше психическое состояние оценивается, как очень серьезное. Твою мать, – процедила я, сквозь сжатые зубы.

Почему Самойлова не задавала мне таких вопросов? Почему от Артура я ничего не слышала про этот опросник? Может быть он не работает? И Валерьянович просто следовал регламенту клиники?

Я помню, что он говорил про комплексный подход, но мне все равно не спокойно. У нас плотный график занятий и репетиций, я планировала запись к остальным врачам на выходные, а теперь кажется, что мне стоит поторопиться.

– Стоп! – закричала Алекс, останавливая музыку. То ли заметила мой растерянный вид, то ли Ян уже выдохся. – Перерыв, – властно объявила Громова.

Запыхавшийся Ян стер пот со лба и зачесал светлые волосы назад. Сначала он посмотрел на Алекс, потом – на меня, и попятился к двери.

– Пойду охлажусь, – сказал Ян, надевая кроссовки. – Сколько у меня времени? – спросил он и многозначительно посмотрел на Алекс.

Громова перевела взгляд на меня, и я сразу поняла, что происходит. Ян уходит, чтобы мы с Алекс остались одни. Типичный хороший мальчик – но сейчас его учтивость как нельзя кстати. Мне нужна Алекс.

– Минут пять.

Ян кивнул и направился к выходу. Уже у двери оглянулся: быстрый, будто случайный, взгляд скользнул по мне, но задержался на долю секунды дольше, чем нужно. Лёгкая улыбка растянулась на его губах – и вместе с тяжелым выдохом исчезла, как и сам Ян за дверью.

Алекс плюхнулась рядом со мной на пол, и я протянула ей бутылку с водой.

– Можешь срочной пройти тест? – сразу спросила я, когда она сделала жадный глоток. – Я потом все объясню.

– Ты меня пугаешь, – отложив бутылку в сторону, Алекс принялась массировать ногу свободной рукой, пока проходила теста.  – Зачем я это делаю? – спросила Алекс, забегав глазами по экрану смартфона.

– Я сегодня отвечала на эти же вопросы у психотерапевта, но результат он не сказал. Сначала я должна сдать все анализы, но слишком долго ждать, – и так уже много времени прошло. – Я не была уверена, что смогу найти этот опрос, но почти сразу на него наткнулась. Представляешь, даже вопросы в таком же порядке.

– Все, я закончила, – Алекс вернула мне телефон и поднялась на ноги.

– Так быстро? – изумилась я.

– Ну да, а что?

– Я долго ответы выбирала, – Алекс понимающе улыбнулась. – Не интересно, какой у тебя результат?

– Зачем? Я знаю, что в порядке, – с укором ответила подруга.

Да, она знает, что в порядке, а я знаю, что у меня едет крыша.

– Семь, результат соответствует психической норме, – прочитала я вслух, блокируя экран смартфона.

– Меня больше ты волнуешь. Сколько у тебя?

– Много, – туманно ответила, закрывая глаза рукой. – Отпустишь меня завтра с репетиции?

– Не будешь ждать выходных?

– Не буду.

– Тебе одного дня хватит?

– Угу, – протянула я, убирая руку от лица. – За один день все сдам, потом буду ждать результат. Я пока ехала в академию, уже нашла клинику рядом с домом. Так что, мастер, отпускаешь меня?

– Разве у меня есть выбор? – она усмехнулась, и я улыбнулась в ответ скорее по инерции, чем по желанию. На самом деле я была куда сильнее напугана, чем ей могло показаться. – Ну, как прошла встреча? Нормальный мужик?

– Зовут Артем Вальерьянович, – Алекс прыснула, закусив нижнюю губу. Меня тоже это имя позабавило. – Вроде нормальный. Пока не ясно, если честно. Алекс, я не думала, что буду выжата как лимон.

Дверь в зал тихо открылась, и вошел Ян. Он бросил осторожный взгляд в нашу сторону и устроился у аппаратуры. Вытянул ноги, прикрыл глаза и откинулся к стене, будто собирался передохнуть.

– Устроил допрос? – совсем тихо спросила Алекс, чтобы Ян не услышал.

– Что-то вроде того. Мне кажется, я никогда столько не говорила. И никогда столько не рассказывала. Хотя, казалось бы, после Самойловой я должна быть готова ко всему.

Артем Валерьянович задавал откровенные вопросы и ждал таких же ответов. Я не собиралась говорить о сестре, о детстве, но меня прорвало. Под его пронзительным голубым взглядом слова сами сорвались с языка.

– И что дальше? – так же тихо спросила Алекс, искоса посмотрев на Яна. Теперь он залил в смартфоне, все так же изредка поглядывая на нас. Словно проверяя, когда можно подойти.

– Не знаю, – задумалась я об этом еще на остановке. – Сначала надо сдать анализы, может, после этого станет ясно. Ян, – громко сказала я, чтобы отвлечь его от телефона. – На вечер у тебя планов нет?

– Для тебя я всегда свободен, – обыденно отозвался Назаров. Алекс хмыкнула и я ткнула ее локтем в бок. – Чем хочешь заняться?

– Тем, что у тебя лучше всего получается, – я поднялась на ноги.

– Это чем именно, Петра? – он заблокировал смартфон и посмотрел на меня с лукавой улыбкой. – Ты сама говорила, что я хорош во всем.

– Танцами, Ян, – перебила его Алекс, довольно улыбаясь. – А остальное без меня, ребят.

– Как хочешь, – Назаров нахально подмигнул моей подруге и разворачивается к нам спиной. – Почему решили задержаться?

– Петры завтра не будет, – объяснила Алекс и снова глянула на меня. – Ты у меня останешься?

– Да.

– Сразу ко мне или домой заедешь?

Мне бы домой, чтобы с мамой поговорить, но честно говоря, у меня нет никакого желания.

Прошло уже два дня, а мы еще ни разу не говорили с ней. Мать игнорирует меня. На сообщения не отвечает, звонки сбрасывает.

Если бы меня не беспокоила угроза переезда к сестре, я бы не стала искать встречи с матерью. Но вопрос оставался открытым, а я все так же не хочу переезжать к сестре.

– Сначала к себе, – сказала я. – Заодно возьму чистую одежду.

– Алекс, я тоже хочу у тебя остаться! – влез Ян. – Будем смотреть ромкомы, есть чипсы, делать маски и обсуждать, какие все моральные уроды.

– Ян, ты даже не знаешь против кого мы играем, – сказала Алекс.

– Какая разница? Я в любом случае на вашей стороне.

– Слишком громкие слова, – но как же сердце жадно отозвалось на них.

– Дай мне время, Петра, – Ян прищурился и улыбнулся. – Я докажу.

– Ну все, началось, – Алекс закатила глаза. – Назаров, ты у нас теперь рыцарь без страха и упрека?

– Рыцарь так рыцарь, – протянул Ян и вдруг, с самым серьезным видом, опустился на одно колено прямо передо мной. – А ты, Петра, значит, моя Принцесса.

Он прижал ладонь к груди, словно давая клятву, и только уголки губ дернулись от сдерживаемого смеха.

Я фыркнула и прикрыла веки, чтобы не видеть внимательный взгляд разноцветных глаз. Хотелось бы ему поверить, но это все хуйня.

***

[21:20] Алекс: Ты сможешь, Петра. Если она опять начнет гнать на тебя, просто уходи. Жду тебя дома!

[21:20] Петра:Я не знаю, чо от нее ждать. И стоит ли вообще…

[21:20] Алекс:Ну и в пизду тогда! Забирай вещи, потом разберемся. Хорошо?

[21:21] Петра:окей

[21:21] Петра:Все, я пошла

[21:20] Алекс: Удачи!

Я долго стояла у двери, держа ключ в руке, будто он весил тонну. В груди разливалось неприятное чувство, похожее на страх, смешанный с усталостью. Я понимала, что разговор не будет легким. Не сейчас, не с ней. Но откладывать бессмысленно – проблема только вырастет.

«Ты справишься», – повторила я себе, сжимая ключ. – «Просто пойди и поговори».

Щелчок замка раздался слишком громко в тишине пустого парадного. Я на мгновение замерла, но все-таки толкнула дверь и переступила порог. Мама была дома, я слышала негромкое бормотание телевизора.

Сняв обувь, я прошла в гостиную и увидев маму, остановилась.

Она сидела неподвижно, словно статуя, а карие глаза бездумно устремлены в экран. Телевизор мерцал холодным светом, отражаясь на ее лице осколками синего.

Я уверена, мама меня слышала, но сделала вид, что нет.

Вся смелость, что я собирала по дороге домой, испарилась. Слова, которые я готовила в голове, путались. Одно дело решиться, а другое дело начать этот разговор.

– Мам, – мой голос звучал тише, чем я ожидала, – мы можем поговорить?

Она не шевельнулась. Даже не повернула головы. Лишь добавила громкости на телевизоре.

Ее молчание било больнее любых слов.

– Мам, – я сделала шаг вперед, пытаясь привлечь ее внимание, но она даже не дрогнула. Телевизор продолжал бубнить, заполняя комнату неестественным шумом, позволяя ей прятаться в иллюзиях. – Ты слышишь меня? – я делаю шаг на встречу, но она отталкивает меня и прибавляет звук. – Я хочу поговорить, – мой голос стал громче, но внутри все сжалось от напряжения.

– Мам, хватит, пожалуйста, – я сделала еще шаг, надеясь на ответ. – Это важно.

Никакой реакции. Ее пальцы лениво нажимали кнопки пульта, переключая каналы.

– Почему ты так со мной поступаешь?, – прохрипела я, чувствуя, как в горле скапливался комок, а голос предательски задрожал.

Я попыталась заглянуть ей в лицо, но мама даже не удостоила меня взглядом.

Она просто сидела. Холодная. Неприступная. Не замечающая меня, будто я лишь часть воздуха. Так, незначительный шум на заднем плане.

Почему? Почему она так делает?

В ушах гудело. Гнев и обида бурлили в моей груди.

– Так и будешь молчать? Мам! – я не выдержала и выхватив пульт из ее рук, выключила телевизор. В комнате повисла звенящая тишина.

Я ждала, что теперь она хоть что-то скажет, но мама молча поднялась на ноги, взяла телефон с низкого столика и даже не посмотрела на меня. Демонстративно прошла мимо, словно я была частью мебели. Вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Свет погас. Не в комнате – во мне.

Я стояла посреди гостиной, сжимая пульт, и чувствовала, как во мне нарастает буря. Мама наказывает меня, показывая, что я не важна и не заслуживаю ее внимания.

Внимание, нужно заслужить, Петра

Вот только я уже не маленький ребенок и чувство вины больше не работает. Я выросла и со мной надо говорить, а не наказывать. Мне надо уделять гребанное внимание.

Но, что сделала мама? Оставила меня в кромешной тьме на съедение собственным монстрам. Она бросила меня. Снова сделала это. Как тогда.

Как и всегда.

Пусть уезжает. Пусть возвращается в свой идеальный мир, где для нее все просто, а я останусь гнить в этом болоте.

Я хочу остаться одна.

Бросив пульт на диван, я сбегаю в свою комнате. Шатаясь, сажусь на край кровати. Тело трясло, сердце било тревогу – слишком громко, слишком быстро, слишком тяжело. Это больше, чем страх. Это я ломаюсь.

Пару секунд я пыталась собраться, но меня словно накрыло волной – глухой, тяжелой, неизбежной. В голове шум, ребра ломит от ударов сердца, а слезы обжигают кожу.

За стеной кто-то есть. Она. Моя мама. Человек, который мог бы сейчас помочь, сказать хотя бы одно слово, чтобы все это прекратить, но не скажет. Ей плевать на меня.

– Не сейчас, – выдавливаю я, зажмурившись до боли, чтобы не видеть, как в моих глазах плывет комната. – Пожалуйста, только не сейчас, – я впиваюсь ногтями в кожу головы.

А тихий, противный голос шепчет на ухо:

– Ты никому не нужна. Ты никому не нужна. Ты никому не нужна. Ты никому не нужна!

Мне пугает, что я слышу его.

– Хватит! – из меня вырывается крик и я резко вскакиваю на ноги.

На слабых ногах я плетусь к двери, чтобы сбежать из клетки, но расплывчатое отражение в зеркале останавливает меня.