В свете мерцающих молний

Василиса Чернова

В свете мерцающих молний

Дорогому Саше, писателю, поэту, философу, мыслителю

«Мы всегда путаем следствие с причиной.

Откуда узнать людям, что их проницает,

если не существует слов,

чтобы выразить это ощущение?»

(Антуан де Сент-Экзюпери, «Цитадель»)

Пролог

(привычное следствие)

«Я улыбаюсь. Прежде чем я попаду в ад, Господь пожмет мне руку». Это мог бы сказать любой смельчак, который воплотил в себе одновременно все лучшее, чему учат богословы, и все худшее, к чему подталкивают искусители. Самый порочный и самый праведный, самый циничный и самый справедливый, самый счастливый и самый несчастный, самый грустный и самый веселый, самый умный и самый глупый. Воин самой жестокой войны – войны с самими собой. Застрявший между моралью и мечтой, порядочностью и целью, желаниями и свободой. Это могли бы сказать все заложники совести и собственных принципов. Возможно, самые вольные, возможно, самые несвободные. Наверное, полной независимостью могут похвастаться только те, кто стали победителями в этой войне с собственными парадоксами. Но и они не раз задумывались, нужна ли им такая независимость. Почти монастырская, отрешенная, одинокая. Они попадут в ад, потому что грешили, а высоких целей, в которые верили, достигали порой поистине преступными способами. Они, бесспорно, попадут в ад, но Он встретит их на входе, и пожмет руки за все блага, которых добились они, выстлав путь свой чужими трупами и залив чужими слезами.

Люди любят перекладывать ответственность за свою жизнь на других. Если не на кого – винят злой рок. Так сложились обстоятельства, звезды не сошлись, неблагоприятная карма, все в воле божьей… Нет, все в воле человека. Каждый волен выбирать – правду говорить или лгать, предавать или быть верным, заступаться или молчать, бороться или смириться, прощать или презирать, трусливо бежать с поля боя или идти в атаку. Какими бы ни были обстоятельства, выбор есть всегда. Как бы ни сходились звезды, каждый видит в них свои созвездия. Какой бы ни была карма, она не диктует поступки. А у Бога только одна воля – сделать волевым каждого человека. Сделать каждого достойным рукопожатия, даже если после этого он отправится в ад.

Да, прав Гете, Бог оставил нас. Для того и отступил, чтобы дать каждому свободу выбора. Ему нет до нас дела, пока мы слабы, нерешительны, безвольны, неинтересны. Ему интересны только те, кто рискнул быть честным хотя бы по отношению к самому себе. Иногда Он дарит озарение тем, кто хотя бы пытается жить в гармонии с самим собой. Это как молния в непроглядную страшную грозу. Вспышка на секунду, на одно мгновение, чтобы человек мог осмотреться. Куда идти – выбирает он сам.

Люди хотят, чтобы им было удобно и тепло. Проглоченные рекламой, прожеванные рынком, переработанные и переваренные системой потребления, они становятся жидкими, и гордятся тем, что могут принимать любую форму. Они претворяются, обтекаемо говорят и приспосабливаются. А потом высыхают, становятся тверже, и рассказывают внукам, что такими сильными и цельными их сделала жизнь. Вот только смертельно боятся двух вещей – себя и оглядываться назад.

Они снова и снова проигрывают жизнь. И слишком поздно это понимают.

Но герой не всегда тот, кто выигрывает. Герой в схватке за справедливость сражается до конца, громит противников, и не сдается в плен. У героя есть принципы, и он неукоснительно следует им, разглядывая вдалеке, когда темный слепой путь жизни его, путь одиночки в страшную грозу, освещают яркие зловещие молнии. Герой поступится мечтой ради морали, или моралью ради мечты, и никогда не усомнится в правильности своего выбора. Герой попадет в ад. Но прежде Господь пожмет ему руку.

Я улыбаюсь. В безжалостной войне с самим собой я не просто рядовой. Я полководец, фельдмаршал, научившийся быть верным тому, во что он верит. Прежде чем я попаду в ад, Господь пожмет мне руку».

Глава 1

Заметки плохой актрисы

Кажется, это была среда. Вроде, самый обычный, ничем не примечательный день, но для меня он взорвался яркой желтой вспышкой солнечного света и тепла. Серый ноябрьский день вдруг заслепил глаза яркостью и обилием красок, запестрел, засветился, заиграл непонятно откуда взявшимися солнечными лучами по глади застоявшейся ледяной воды неработающих фонтанов, зашумел, запел, защебетал, и даже морозный воздух перестал бить по лицу россыпью мелких иголок, а вместо этого ласково скользил по щекам. Такого со мной не было еще никогда. Никогда мир вот так в одночасье не становился вдруг из такого безжизненного таким живым, из такого промерзлого таким цветущим, из такого тихого таким громким. Никогда счастье не сваливалось на меня так неожиданно, и не было таким всепоглощающим. Если раньше мое хмурое настроение могло немного осветить яркое солнышко и подогреть несмелое осеннее тепло, то теперь, кажется, я сама осветила эту землю, заставив солнце гореть ярче вслед за моим счастьем, улыбаться сверху моей радости, надеяться, что теперь каждый день моей жизни будет таким же ярким и цветным, а мое восприятие мира таким же всеобъемлющим.

Мои губы впервые были растянуты в улыбке без каких-либо тому видимых причин. Я в одиночестве шла по пешеходной части широкой улицы, лицо мое светилось, глаза сияли, и продрогшим прохожим, встретившимся со мной взглядом, казалось, тоже становилось теплее, светлее и лучше. И от этого моя радость расползалась еще сильнее, делалась объемнее и многограннее. Я старалась взглянуть в глаза каждому, я щедро делилась своим настроением, даря проносящимся мимо людям, каждому, по волшебной улыбке, которая способна была подхватить, закружить, вознести на небеса, и аккуратно, бережно снова поставить на сырую, промерзлую, но от этого не менее родную землю.

Наверное, мир устроен так, что отрицательные эмоции способны вызвать бури, цунами, ураганы и смерчи, а высвобожденные джоули положительных могут заставить солнце светить во много тысяч раз ярче, добавить во все, что нас окружает новые, яркие краски и цвета, выделить из серой массы уставших людей каждого, такого интересного и неповторимого, такого особенного…

Весь последний месяц стояла отвратительная погода, даже еще утром небо застилали непроглядные тучи, а сейчас вдруг все стало таким веселым и излучающим жизнь. Я вдруг поняла: нужно стараться всегда быть счастливым, и тогда радостная Вселенная вберет в себя этот мощный энергетический пучок, усилит, и обрушит на Землю миллионы галлонов счастья, которое будет уже не счастьем одного человека, а яркой вспышкой нашей большой общей радости.

В отличие от некоторых нездоровых людей, про которых американцы любят снимать фильмы, я, осознав свое влияние на настроения других людей, совершенно не собиралась возомнить себя Богом. Я просто в очередной раз убедилась, что Вселенная – великое творение, где все гармонично связано, а я – часть этой большой идеальной системы, в которой все люди так или иначе страдают, если страдает хоть один человек, и все люди счастливы, если хоть один испытывает счастье. А так как люди, в основном, своего счастья не ценят, и им кажется, что они несчастны, то несчастны и все остальные, и нет никого, кто смог бы положить конец этому круговороту, разорвать этот замкнутый круг, внеся в жизнь достаточное количество положительно заряженной энергии. Моим счастьем, конечно, тоже целую планету не спасти, но я смогла дать людям заряд теплоты, подарив им волшебную красоту искренней улыбки. И я понимала, что этот день прожит не зря.

Этот день… Самый лучший день в моей жизни, самый долгожданный день…

В этот осенний день я в один миг стала самой счастливой на свете. Я, наконец, получила то, о чем неистово мечтала последние два года. Роль. Настоящую, как мне тогда казалось, большую роль. Я чувствовала почти физически, как меняется моя жизнь, моя судьба, как передо мной раскрываются грандиозные возможности, о которых я раньше и мечтать не могла. Жизнь набирала обороты, наконец, после такого долгого ожидания, мечты начинали сбываться. И я была уверена: если я докажу всем, что могу играть, то через некоторое время смогу сама выбирать себе роли. Те, которые мне интересны, те, которые я хочу играть. Разве не это мечта любого актера?..

За все время моего, казалось, бесконечного пребывания в детском театральном кружке, мне так надоело играть милых девочек из детских сказок, всех этих Настенек, Аленушек, Машенек, от покорного выражения лиц которых комом подкатывает тошнота. Целых два года я хотела настоящей, характерной игры. Я мечтала показать и сама увидеть свои способности. Раскрыться как серьезная характерная актриса, а не мило улыбаться на пререкания злых мачех и мечтать о прекрасных принцах. Я хотела чего-то совершенно другого, сильного и сложного. Режиссер нашего театрального кружка никогда не воспринимал меня всерьез как самую младшую из всех ребят. Да и их он считал слишком молодыми, неопытными, непрофессиональными для нормальных, взрослых постановок. Он ставил сказки, легкие, не требующие почти никакой серьезной актерской отдачи водевили, капустники, детские утренники. Конечно, он был в какой-то степени прав, по крайней мере, такое положение дел всех устраивало – и руководство нашего ДК, и зрителей, и родителей, и самих маленьких актеров. Мы весело проводили время, репетируя несложные действия, общались, ссорились, мирились, получали официальное право на непосещение школьных занятий, когда предстояло очередное выступление, нам нравилось выходить на сцену, нам нравилось быть на виду… Но мне хотелось намного большего. Мне казалось, что я давно выросла из розовых детских взглядов на жизнь, которых добивался от наших героев режиссер, и то и дело подмешивала в противоречивые характеры своих героев какой-то недетской тоски и мудрости.

Это продолжалось целую вечность, ужасно долго, и мне казалось, что мы так все и состаримся, вечные Снегурочки, Волки и Разбойники, одинаковые Волшебники, Золушки, Мачехи и Принцы.

Но вдруг появилась она! Невероятно талантливая киевская актриса, талантливейший режиссер и блестящий хореограф, Ирина Александровна Беляева. Она отобрала людей, выбила у руководства местного Дворца молодежи небольшой зал, и открыла свою собственную театральную студию. Кастинг шел жесткий, ей нужны были только лучшие. Каким образом умудрилась я попасть в их число, так и осталось для меня загадкой. То ли она действительно усмотрела в невысокой полноватой четырнадцатилетней девчушке что-то похожее на талант, то ли занесла ее в свои списки по ошибке, но девчушке этой было предложено прийти на первую репетицию новой детской театральной студии. И девчушка пришла. Прибежала бегом. А с ней – еще двенадцать человек, наша скромненькая театральная труппа.

Со многими ребятами я дружила с самого детства, некоторых узнала недавно, но все они оказались моими знакомыми. Чувствуя кожей большие перемены, я притащила в студию своих старинных друзей с соседнего двора – Женьку и Вовчика, которые были самыми близкими на тот момент для меня людьми.

Женьку я знала всю жизнь: наши мамы дружили еще со студенческих лет, и, следовательно, дружили и мы, потому что в том возрасте, в котором наша дружба началась, не дружить невозможно. В моих детских воспоминаниях Женька – беззубый хулиган с вечно намазанными зеленкой локтями и коленками, которого я безумно уважала за умение стойко вытерпеть и болезненность травм и процесс нанесения яркого цветного лекарства. Непоседа и задира, обожающий внимание к собственной персоне, блестящий рассказчик, умеющий изложить вроде бы и не страшную историю про «черный-черный дом» так, что по телу постоянно бегали мурашки, а на последнем слове ты обязательно вздрагивал, даже если был к нему готов. В общем, таланты актера и оратора проявлялись в нем с самого раннего детства. Он с воодушевлением каждый день залазил на высокую деревянную табуретку, и что-то вдохновенно говорил на радость умиляющимся родителям, бабушкам, тетям и нянечкам, не обращая ни малейшего внимания на недостающие зубы, мешающие четко произносить шипящие и свистящие. Он постоянно что-то выдумывал, кем-то себя воображал, и неизменно побеждал во всех им же самим придуманных играх. Он так красиво играл, что даже если не оказывался победившим в какой-то игре или соревновании, победителю доставалось гораздо меньше, чем ему, внимания и признания.

Именно с ним мы с самого детства лазили по крышам, деревьям, заборам, стройкам, после чего больше напоминали извалявшихся в саже чертят в дырявых колготках. Мы вместе опускали головы в знак понимания, осознания и сожаления, когда мамы извергались гневными тирадами при виде непрезентабельного внешнего вида своих непослушных чад. Мы вместе клялись не лазить, где ни попадя, и вместе, не устояв перед искушением, и пообещав друг другу, что никому не проболтаемся, залазили еще выше, еще дальше, еще глубже, в общем, туда, где еще интереснее. Мы вместе убегали из детского сада, вместе превращали тихий час в громкий ужас, вместе пробирались по извилистым лестницам детсадовских корпусов туда, куда нам нельзя. Мы вместе презирали слово «запрещено», и не желали мириться с любыми ограничениями нашей тогда уже вполне сознательной деятельности. Мы были вместе, когда нас ловили на всех вышеперечисленных безобразиях, вместе, когда нас отчитывали противные нянечки, вместе, когда те жаловались на наше поведение нашим мамам… В общем, воспоминания моего самого раннего детства неразрывно связано с Женькой, и от него неотделимо.

Вместе с Женькой мы шли в первый класс, вместе выслушивали глупые дразнилки новоявленных одноклассников про то, что мы «тили-тили тесто, жених и невеста», вместе в ожесточенных драках отвоевывали свои добрые имена, свободные от насмешливых посягательств на нашу старую дружбу. Хотя, очень скоро эти оскорбительные кричалки выскочек начисто потеряли актуальность: нас стало трое. И как мы, спрашивается, могли теперь быть влюбленной парочкой?

Вовчика мы знали давно, но дружить стали, только оказавшись в одном классе нашей доблестной пятьдесят восьмой школы. Надо сказать, доблестная пятьдесят восьмая, сводя нашу троицу вместе, и не предполагала, на какие потрясения обрекает самою себя и попутно весь преподавательский состав, нещадно нами терроризируемый. Мы учились веселее всех, и, привыкшие к тому, что можно все, даже то, чего нельзя, как встарь руководствовались своими привычными принципами, и, не раздумывая, удовлетворяли любое возникающее в процессе обучения любопытство. А что будет, если изловчиться, и, пока Марья Ивановна пишет на доске, незаметно выбросить в окно тетради с контрольной? А если перед уроком закрыть дверь в класс, просунув в старую советскую ручку швабру, или ножку стула? А испугается ли «классуха», если прямо посреди урока у последней парты прогремит взрыв петарды? А что прячут в кладовой кабинета химии, и почему туда пускают только «взрослых деток»?..

Сначала я была вдохновительницей наших вроде бы невинных шалостей, потом их тормозной силой, уже понемногу соображая, что что-то в нашей учебе идет не так, как надо, и, в конце концов, принялась за исправление своих плохих оценок на более-менее хорошие. Вовчик тоже не любил сорванные уроки и озверевших учителей. Зато Женька почти сразу стал знаменитым хулиганом после совершения нескольких особенно громких выходок, которые принесли ему невиданную популярность среди других учеников. Свои беспрецедентные террористические акты он совершал с поистине циничной изобретательностью, часто превращая опросы учеников в опросы учителя, или обсуждения насущных проблем, чем спасал от гневных записей в дневниках всех своих товарищей.

Его терпели четыре года, но после того, как известный двоечник сжег в жертвенном костре классный журнал, и об этом пронюхал директор, терпение лопнуло, и пятикласснику Евгению Пронину пришлось перейти в другую школу. Надо сказать, о его уходе другие ученики жалели еще очень и очень долго. Стали даже появляться подражатели и продолжатели его нелегкого дела, но сорвать урок с такой четко срежиссированой, тонко выверенной грацией не удавалось, увы, больше никому. За следующие три года Женька сменил еще четыре школы, а после этого вдруг обнаружил в себе склонность к лицедейству (с моей помощью, конечно), но в театральный кружок идти наотрез отказался. Притащив лучшего друга на репетицию новой студии силком, я была почти уверена, что он произведет на придирчивого режиссера должное впечатление, и в той же степени сомневалась, что Женька согласится участвовать в постановках, но, не допустив ошибки в первом, ошиблась во втором. Женька Пронин и его неразлучный друг Вовчик Ефимов не думали ни секунды. Они стремительно ворвались в наш маленький коллектив, в котором Женька тут же стал любимцем и авторитетом. К четырнадцати годам беззубый хулиган превратился в самую настоящую милашку. Темно-русые волосы, голубые глаза, прямой нос, красивые полноватые губы, довольно большой лоб и внимательный тяжелый взгляд. А две маленькие, но четкие родинки – на виске и на шее – могли свести с ума. Девчонки, в поле зрения которых попадал этот улыбчивый мальчишка, в секунду оказывались сраженными его обаянием, и беспрестанно звонили ему домой. Я же до безумия его обожала, и гордилась тем, что наряду с Вовчиком я самый близкий его друг. Была, правда, у него одна привычка, от которой иногда готова была закружиться и моя голова. Придумав очередную рискованную шалость, Женька имел обыкновение в предвкушении скорого веселья озорно закусывать нижнюю губу и смотреть на всех присутствующих лукаво-шаловливым взглядом, быстро продумывая последние детали. Именно этот взгляд сверкающих глаз записного плута вводил меня в какое-то странное оцепенение, и я готова была смотреть на него часами, забыв все на свете и потеряв счет времени.

С Вовчиком, шустрым мальчуганом из соседнего дома я познакомилась сама. Конечно, в моей памяти это знаменательное событие не зафиксировалось, но по рассказам старших, произошло оно исключительно благодаря моему корыстолюбию. Мне было лет пять, когда незнакомому ребенку примерно моего возраста на день рождения подарили классный велосипед. Мне до ужаса хотелось прокатиться, и я даже попыталась отобрать заветный транспорт, что, естественно, не увенчалось успехом. Тогда я придумала более изощренный способ, и стала обладателю трехколесного зверя самым настоящим другом. Прошло всего пару лет, и наша неразлучная троица отъявленных хулиганов принялась познавать жизнь и психологию простых смертных эмпирическим способом путем моделирования некоторых жизненных обстоятельств с целью изучения реакции конкретных индивидов на них. Таким обстоятельством могла стать выброшенная с балкона бумажная бомба, наполненная водой, приземляющаяся под ноги прохожим, пулеметная очередь переспевших вишен, мишенью которой обязательно выступала ослепительно белая одежда, проколотое дно в горшке соседского ребенка… В общем, когда к нам с Женькой присоединился Вовчик, жить стало еще веселее. Но, к сожалению, выводы, сделанные нами, были неутешительными: у большинства взрослых начисто отсутствует всякое чувство юмора! Это обстоятельство нами было приравнено к катастрофе: неужели мы, когда вырастем, станем такими же скучными занудами?!!!

С самого детства маленький Вова был тем, кто успевает везде и знает все. Когда и как он умудрялся получать информацию, не имел представления никто, но вся дворовая детвора с удовольствием ею пользовалась. Вовчик всегда знал, во сколько под окном пройдет в магазин противная соседка тетка Клавка, какой дорогой дед Виталий, вечно гоняющий детвору, пойдет на день рождения приятеля, нацепив на себя белоснежную старательно выглаженную рубашку, какой из подвалов соседнего дома ведет прямиком в подвалы старого завода, и еще кучу всего полезного и интересного. Вовчик никогда не пропускал мимо ушей ничего. Даже если бабушки на лавочках во дворах сплетничали о моральном облике жильцов, а он просто проходил мимо, всегда успевал вынести для себя кучу нового и неизменно полезного. Ну и что, что глупые сплетни?! А вдруг пригодится! Ну вот мало ли! И, что самое интересное, зачастую пригождалось!

Лет в семь Вовчик уже самостоятельно и твердо усвоил истину: владеющий информацией владеет миром. С тех пор он постоянно впитывал, впитывал, впитывал. В школе он слушал учителей, раскрыв рот, и пытался сохранить в своей голове как можно больше знаний. Иногда мне казалось, что его мозг напоминает огромную базу данных, куда бережно вносятся миллионы самостоятельных единиц хранения – информационных ячеек. С каждым днем база пополняется, растет, и, глядя на дошедшую всего лишь до третьего класса энциклопедию, меня начала преследовать страшная картина – гигантский взрыв умной переполненной головы.

Из моей школы Вовчик ушел вместе с Женькой, но виделись мы все равно каждый день во дворе, где проводили дни и вечера. И каждый раз я поражалась этому человеку, задавая себе один и тот же вопрос: как можно быть одновременно таким блестящем эрудитом, знающим почти все, и таким безбашенным хулиганом? Ответа не было. Такого человека я видела впервые. Уже к шестому классу он научился не только хранить получаемую информацию, и блестяще ею пользоваться, но и анализировать данные, делая правильные выводы. Он с легкостью спорил с учителями, если то, что он узнавал на географии вдруг не стыковалось с тем, что втолковывал историк, и в большинстве случаев выигрывал спор, заставляя учителя признать ошибку или оговорку. Умея быть одновременно дерзким, заносчивым, умным и сообразительным, он мог влюбить в себя любую девчонку с помощью одной только демонстрации своей начитанности, хотя никто никогда не видел у него в руках книги. Всем своим успехам он был обязан исключительно поистине феноменальной памяти, натренированной в детские годы. Еще один всеобщий любимчик, еще один признанный красавчик, только в отличие от невысокого Женьки, длинноногий и худой, всегда в идеально выглаженной наполовину расстегнутой рубашке или короткой футболке и неизменных, родных, всегда немного на нем висящих джинсах. Темноволосый, темноглазый, умеющий слушать, запоминать, сопоставлять, давать советы и учить жизни. Умеющий смотреть самыми преданными глазами, и, в основном, лицемерить. Умеющий быть первоклассным циником по отношению ко всем кроме тех, в чьей искренности он убежден, умеющий всегда прийти на помощь тому, кто проверен годами, умеющий постоять за себя и за тех, кто рядом, умеющим быть магнитом, к которому постоянно тянет. Еще один человек, которому я полностью доверяла, и дружбой с которым втайне гордилась. Он менял школы так же стремительно, как Женька, обзаводясь в каждой из них новыми друзьями, и оставляя в каждой кучку недоумевающих учителей, наперебой твердивших, что мальчик поистине гениален, и что с такими поразительными способностями у него было бы великое будущее, не попади он под тлетворное влияние бесстыжего преступника Пронина. Но я-то знала, что, во-первых, Женька никакой не преступник, а во-вторых, к поведению Вовчика он не имеет ни малейшего отношения.

Попав в студию, эти двое стали моими коллегами, и я несказанно этому радовалась. Во-первых, это помогло им немного сменить обстановку, а во-вторых (что уж говорить, на самом деле, в главных), мне больше не приходилось тащиться домой зимними вечерами по темным улицам в одиночку. Конечно, я не шла одна от самого Дома молодежи, но все равно основной массе было со мной немного не по пути.

Кроме друзей детства в нашей маленькой труппе было много интересных людей. Аленка, Ольга, Павлик, Димка, Таня, Катька, Киря, Вика, Сашка и Шурик… Такие разные, и такие влюбленные в наше общее веселое театральное дело.

Аленка была самой талантливой нашей актрисой. Бойкая девчонка, с ходу улавливающая, чего от нее хотят, обожающая кривляться и изображать школьных учителей, умеющая поразительно читать стихи и произносить монологи. Она училась в моей школе, но была на год старше. Еще до театра, будучи классе в седьмом, она приходила гулять в наш дружный веселый двор. Я еще тогда подозревала, что она по уши влюблена в Вовчика, а когда пришла в студию, была полностью уверена, что меня она выбрала в подруги именно из-за близости к объекту своего вожделения. Но потом пришла к выводу, что это вовсе не так. Алена дружила со мной искренне, и о двоих лучших моих друзьях никогда вопросов не задавала. Хотя, конечно, была не против моих козней, касающихся прихода старинных друзей в наш творческий коллектив, а очень даже за.

Ольга слыла лучшей подругой Аленки. Громкоголосая и крикливая, ни на секунду не замолкающая, выражающая все свои эмоции оглушительными возгласами. Сначала такая эмоциональность и искренность привлекает, но через несколько дней начинаешь умолять ее помолчать хоть немного. Надо сказать, что на такие призывы Ольга никогда не обижалась, и послушно замолкала, чтобы через секунду заговорить снова.

Павлик – великий мастер импровизации. Никто из нас не мог лучше него выйти из любой самой неожиданной, напряженной ситуации, превращая ее в череду забавных реплик и непредсказуемых действий. Он мог в одну секунду разрядить самую напряженную, самую наэлектризованную обстановку. Когда Павлик творил, весь коллектив замирал, а через секунду покатывался от хохота. Он умел все превратить в комедию, только он был способен работать абсолютно с любым текстом, и превращать его в произведение искрометного юмора, казалось бы, не прилагая для этого никаких усилий. Он шутил так легко и серьезно, почти мимолетом, и равнодушных не оставалось. Он мог заставить улыбнуться даже самого закостенелого ворчуна, а через мгновение заставить его безудержно смеяться. Звезда всех школьных КВНов и концертных программ, вечно отхватывающий львиную долю зрительских аплодисментов и восторгов.