Хромированное эхо

– Мне не интересны твои детские рисунки, Оливия. Мне интересно, почему ты выбрала именно искусство. Твой отец был в строительном бизнесе. Большие деньги, реальная власть. А ты выбрала… красоту. Эфемерную и субъективную. Почему?

Вопрос застал ее врасплох. Он копал глубже, чем она думала. Он пытался понять ее мотивацию, ее суть.

– Потому что красота – это единственное, что имеет смысл в уродливом мире, – ответила она, сама удивляясь своей откровенности.

– Мир не уродлив. Он практичен, – возразил он, отпивая вино. – Уродливыми его делают слабые люди, которые не могут принять его правила. Сильные же просто используют их в своих интересах. Как ты думаешь, к кому из них отношусь я?

Это был вызов. Он хотел, чтобы она признала его силу.

– Вы относитесь к тем, кто считает, что сила дает им право на все. Но это иллюзия. Любая сила имеет предел.

– Правда? – он отложил вилку и подался вперед, опираясь локтями на стол. Их разделяло не больше метра, но казалось, что он снова стоит вплотную. – А где твой предел, Оливия? Где та черта, за которой безупречная владелица галереи исчезнет, и появится просто женщина, готовая на все, чтобы выжить? Мне не терпится это выяснить.

Его голос понизился, стал интимным, обволакивающим. Он говорил о ее уничтожении так, словно обсуждал десерт.

Оливия почувствовала, как по телу разливается ледяной ужас, но смешанный с чем-то еще. С темным, порочным возбуждением. Она была на краю пропасти, и часть ее, к собственному стыду, хотела заглянуть вниз.

Она заставила себя взять бокал. Ее пальцы слегка дрожали. Она сделала маленький глоток. Вино было великолепным, терпким, сложным. Оно обожгло горло и прояснило мысли.

– Вы так и не ответили ни на один мой вопрос, – сказала она, глядя ему прямо в глаза поверх бокала. – Кто вы?

Он откинулся на спинку стула, и на его лице снова появилась тень улыбки.

– Я? Я коллекционер. А ты – мой самый ценный экспонат. Ужин окончен. Можешь идти.

Удар был нанесен мастерски. Одним предложением он превратил их почти равный поединок в напоминание о ее статусе. Она была вещью. Красивой, интересной, но вещью.

Оливия молча встала и, не оглядываясь, вышла из столовой. Уже стоя в коридоре, она услышала его тихий голос, брошенный ей в спину:

– Завтра наденешь платье. Синее. Я хочу посмотреть, как оно сочетается с цветом твоих глаз, когда ты напугана.

Глава 5. Геометрия Власти

Утро пришло не как обещание нового дня, а как безжалостный неоновый свет в комнате для допросов. Оливия проснулась не от солнца, заливающего ее панорамное окно, а от осознания. Осознания того, что вчерашний день не был кошмарным сном. Он был первым днем ее новой реальности.

Она лежала неподвижно, глядя в потолок. Страх никуда не делся. Он жил в ней, холодный и тяжелый, как кусок мрамора в желудке. Но прошлой ночью, в тишине этой стерильной роскоши, страх начал кристаллизоваться. Он превращался из парализующего ужаса в холодный, сфокусированный инструмент. Он станет ее компасом в этой тьме.

Его приказ о синем платье эхом отдавался в памяти. Это был тест. Примитивный, как удар кнута, чтобы проверить реакцию. Он ожидал либо бунта, который можно подавить, либо подчинения, которым можно насладиться. Она не даст ему ни того, ни другого.

В гардеробной она нашла его. Платье из тяжелого, струящегося шелка, цвета полуночного неба. Оно было изысканным, безупречным и абсолютно не ее. Это было его видение ее. Она надела его. Шелк коснулся кожи, холодный и чужой. Она посмотрела на себя в зеркало. Он хотел видеть в ней испуганную жертву. Она же увидела возможность.

Она не стала делать макияж, оставив лицо почти обнаженным – это был ее вызов. Волосы она не уложила в привычную элегантную прическу, а собрала в тугой, почти воинственный узел на затылке. В этом платье, с этой строгой прической и горящими от ярости и холодной решимости глазами, она не была похожа на куклу. Она была похожа на трагическую героиню греческой драмы. На Медею, готовящую свою месть. Она присвоила его оружие и перенацелила его.

Он был на террасе. Бескрайние ряды виноградников терялись в утренней дымке, и в этом пейзаже была жестокая, первобытная красота. Он стоял спиной к ней, держа в руке чашку кофе. На нем была простая белая футболка, и Оливия впервые увидела его по-настояшему. Увидела сложную геометрию мышц на его спине и плечах. Это было тело не аристократа, а гладиатора. Тело, созданное для насилия и выживания.

Она вышла на террасу. Он медленно обернулся. Его взгляд скользнул по ней, от тугого узла волос до подола шелкового платья, и на долю секунды в его глазах промелькнуло… не разочарование. Замешательство. Он словно смотрел на шахматную фигуру, которая сделала ход не по правилам. Он ожидал увидеть сломленную пешку, а перед ним стояла королева, пусть и в осажденной крепости. Улыбка исчезла с его губ, сменившись новым, напряженным вниманием.

– Синий тебе идет, – сказал он, но комплимент прозвучал как констатация факта, лишенная удовлетворения. Он сделал шаг к ней, и его тень накрыла ее. – Но я просил тебя выглядеть напуганной. А ты выглядишь так, будто готова объявить мне войну.

– Разве мы не на войне? – ее голос был тих, но тверд. Она не отводила взгляд, изучая его так же открыто и бесцеремонно, как он изучал ее. – Или это игра, правила которой знаете только вы?

В этот момент в его кармане завибрировал телефон. Он достал его, не сводя с нее глаз. На экране высветилось имя, и выражение его лица неуловимо изменилось, стало жестче, превратилось в маску из льда. Он ответил, и Оливия услышала язык, которого не знала. Не французский, не английский. Резкий, гортанный, похожий на рубленые удары ножа. Корсиканский или итальянский.

Он не отошел. Он говорил прямо перед ней, и это было высшей формой презрения. Он показывал ей, что она настолько незначительна, что не заслуживает даже элементарной скрытности. Его тон был холоден и лишен эмоций, он отдавал приказы. Оливия не понимала слов, но она понимала музыку. Музыку абсолютной, безжалостной власти. Она видела, как напряглись мышцы на его шее, как его пальцы сжали телефон.

Она не была просто жертвой его личной одержимости. Она была свидетелем. Свидетелем чего-то огромного, организованного и смертельно опасного. Этот человек не был просто богатым садистом. Он был винтиком в огромной машине смерти. Генералом в армии теней.

Разговор длился не больше минуты. Он закончил его одним резким словом и убрал телефон. Тишина, которая наступила после, была оглушительной. Он снова посмотрел на нее, но теперь в его взгляде было что-то новое. Раздражение. Она была здесь, в его мире, который на мгновение дал трещину, позволив ей заглянуть за кулисы.

И в этот момент Оливия поняла.

Ее битва была не за галерею. Не за свободу в том виде, в каком она ее знала. Это была не дуэль двух личностей в вакууме роскошной виллы. Она попала в эпицентр криминальной империи. И ее похищение было не просто прихотью. Возможно, оно было частью чего-то большего. Какой-то другой, непонятной ей игры.

Ставки только что выросли до небес. Теперь речь шла не о том, чтобы сломаться или выстоять. Речь шла о том, чтобы выжить. И чтобы выжить, ей нужно было понять правила не его личной игры, а той большой, кровавой войны, которую он вел. Ей нужно было стать не просто жертвой, а разведчиком.

– Что-то не так? – спросила она так невинно, как только могла. – Плохие новости?

Он усмехнулся, но в этой усмешке не было веселья.

– Для кого-то – да. Для кого-то – очень плохие. Пойдем. Ты хотела увидеть мой мир? Я покажу тебе его малую часть. Пора прокатиться.

Глава 6. Рев Дьявола

Гараж был похож на святилище. Не на мастерскую, а на храм, посвященный скорости и власти. Безупречный наливной пол, стерильное светодиодное освещение и три объекта поклонения. Два коллекционных спорткара под шелковыми чехлами и он. Черный матовый Ducati Panigale V4. Он не стоял на подставке – он словно замер в прыжке, хищник, отлитый в карбоне и металле, готовый в любую секунду сорваться с цепи.

«Призрак» не бросил ей экипировку. Он аккуратно положил ее на верстак из полированной стали. Полный комплект. Тяжелая кожаная куртка, перчатки и шлем. Все черное. Все от лучших итальянских производителей. Все идеально ее размера.

– Надевай, – приказал он. Его голос был ровным, как у хирурга перед операцией.

Оливия подчинилась. Молча. Сопротивление здесь было бы не просто бесполезным, а глупым. Куртка легла на плечи, как свинцовая накидка, пахнущая кожей, металлом и им. Она натянула перчатки, чувствуя, как плотная кожа сковывает привычную свободу пальцев. Последним был шлем. Она взяла его в руки и надела.

Мир сузился до прямоугольника визора. Звуки стали глухими, а собственное дыхание – оглушительно громким. Она почувствовала себя запертой внутри собственной головы.

Он подошел к ней. Он уже был в своей экипировке, и в черной коже и шлеме с зеркальным визором он окончательно перестал быть человеком. Он стал Cпектром. Призраком. Он наклонился и, прежде чем она успела отреагировать, его пальцы в перчатках коснулись ее подбородка. Он проверял застежку ремня на ее шлеме. Движение было деловым, почти безличным, но от этого еще более унизительным. Его пальцы были в сантиметре от ее горла. Она была полностью в его власти, и он хотел, чтобы она это знала. Он затянул ремешок на один щелчок туже. Не больно. Но ощутимо. Контроль.

Он завел двигатель.

Рев, который вырвался из мотоцикла, был физической силой. В замкнутом пространстве гаража он ощущался как ударная волна. Он прошел сквозь подошвы ее ботинок, заставил вибрировать кости. Это был первобытный вой, обещание ярости и скорости.

– Садись, – его голос прорвался сквозь рев мотора. – Обхвати меня. И держись.

Она села позади него. Он не стал ждать, пока она обнимет его сама. Он взял ее запястья и скрестил ее руки у себя на животе, притянув ее вплотную. Между ними не осталось воздуха. Только напряжение его мышц под ее ладонями и отчаянное биение ее сердца.

Затем мир взорвался.

Ускорение было жестоким. Оно вырвало из нее беззвучный крик, который умер внутри шлема, и впечатало ее в его спину. Она вцепилась в него, как в единственное спасение. Мир за визором превратился в абстрактную картину. Виноградники стали зелеными мазками, небо – синей полосой, дорога – несущейся навстречу серой лентой.

Он проходил повороты с безумной, нечеловеческой точностью. Байк ложился набок, почти касаясь асфальта, и гравитация пыталась сорвать ее. Единственное, что ее удерживало – это его тело и сила ее собственных рук, вцепившихся в него. Жизнь и смерть свелись к простому уравнению: держаться.

В этом аду скорости и страха, в этой клаустрофобии шлема, ее мозг отключился. Остались только инстинкты. На третьем повороте, когда ее колено почти коснулось асфальта, а мир превратился в смазанный туннель, что-то в ней оборвалось. Крик, застывший в горле, умер, и на его месте родился судорожный, беззвучный вздох. Это был уже не страх. Вибрация мотоцикла, проходившая сквозь нее, перестала быть угрозой и стала пульсом. Рев мотора – ее собственным голосом. Она вдруг осознала, что ее пальцы не просто цепляются за него в ужасе – они сжимают его с силой, отвечающей его собственной. Она не падала. Она летела. И к своему абсолютному стыду, она не хотела, чтобы это заканчивалось. Каждая клетка ее тела кричала. Она была ближе к нему, чем к кому-либо в своей жизни, и эта близость была абсолютной – близостью двух тел, летящих на бешеной скорости на грани небытия.

Она прижалась шлемом к его спине, полностью отдавшись его воле. Она больше не боролась. Она стала его тенью, его продолжением.

Они остановились на смотровой площадке с видом на лазурное море. Он заглушил двигатель. Наступившая тишина оглушала. В ушах звенело от рева и ветра.

Она не могла разжать руки. Ее мышцы одеревенели. Он мягко, но настойчиво расцепил ее пальцы.

– Мы приехали.

Она слезла с мотоцикла. Ноги ее не держали. Она сделала шаг и пошатнулась. Он поймал ее за локоть, удержал. Его хватка была железной.

Она стянула с себя шлем. Мир ворвался в нее – соленый запах моря, крики чаек, теплое солнце. Она жадно глотала воздух.

Он снял свой шлем. Его лицо было спокойным, но в глубине зеленых глаз тлели угли. Он не отпускал ее локоть.

– Посмотри на себя, – сказал он. Его голос был тихим, почти гипнотическим. Он не спрашивал, он утверждал. – Ты вся дрожишь. Зрачки расширены. Дышишь так, словно только что занималась любовью.

Он наклонился, и его губы оказались у самого ее уха.

– Не лги себе, Оливия. Часть тебя, та самая, которую ты запираешь в клетку из хороших манер и дорогих вещей, только что испытала восторг.

К ее абсолютному ужасу, он был прав. Тело предало ее. Оно откликнулось на этот первобытный зов опасности.

– Ты думала, я запер тебя на вилле? – прошептал он, отпуская ее локоть и проводя костяшками пальцев по ее пылающей щеке. – Нет. Я просто открыл дверь в твою собственную клетку. И показал тебе монстра, который сидит внутри. Твоего монстра. И теперь ты знаешь, что он существует.

Он отвернулся и посмотрел на море.

– Добро пожаловать в мой мир. Теперь он и твой тоже.

Глава 7. Отражение в Хроме

Обратная дорога была другой. Рев мотора был тем же, скорость все так же размывала мир, но неистовый ужас сменился тяжелым, гулким оцепенением. Оливия больше не боролась с центробежной силой. Ее тело, уже знакомое с геометрией поворотов, двигалось вместе с ним, как единое целое. И эта невольная синхронность была отвратительнее любого насилия. Он не просто прокатил ее на мотоцикле. Он откалибровал ее тело под себя.

Она не смотрела на дорогу. Она смотрела на его руки в черных перчатках, управляющие этим механическим зверем. На то, как он переключал передачи, как его пальцы сжимали руль. Каждое его движение было абсолютным, уверенным, смертоносным. Он был хозяином хаоса. А она только что узнала, что в ней живет жажда этого хаоса.

Когда они вернулись в стерильное святилище гаража, и рев мотора смолк, наступившая тишина показалась ей оглушительной. Он слез с байка и, ничего не говоря, ушел, оставив ее одну снимать с себя ставшую ненавистной экипировку. Кожаная куртка казалась чужой кожей, которую хотелось содрать.

Она вошла в виллу. Дом встретил ее холодом мрамора и безмолвным осуждением панорамных окон. Она прошла в свою комнату, свою позолоченную клетку, и только там позволила себе опереться спиной о дверь. Ноги подкашивались. Дрожь, которую он заметил, вернулась с новой силой. Но теперь это была дрожь не от адреналина, а от отвращения к себе.

Ее взгляд упал на огромное зеркало в полный рост, обрамленное в темный металл. Она подошла к нему, как к противнику. Из зеркала на нее смотрела незнакомка. Растрепанные волосы, пылающие щеки, расширенные зрачки в голубых глазах, которые казались почти черными. Губы были приоткрыты, словно она все еще задыхалась от скорости.

Это было лицо женщины, потерявшей контроль.

«Я просто открыл дверь в твою собственную клетку».

Его шепот эхом отдавался в ее сознании. Она всматривалась в свое отражение, пытаясь найти его. Того монстра, о котором он говорил. И с ужасом понимала, что видит его. Он был не в чертах лица. Он был в этой дрожи. В этом тайном, постыдном трепете, который ее тело испытало там, на лезвии ножа, между жизнью и смертью.

Она привыкла считать себя цельной. Ум, воля, вкус – все было подчинено ей. Она была архитектором своей души. А он пришел и простым, грубым движением показал ей, что в фундаменте ее идеального здания заложена тьма, о которой она не подозревала. Она заставила себя посмотреть в зеркало. Из него на нее смотрела растрепанная, напуганная женщина с темными от ужаса зрачками. Жертва. Жалкое зрелище. И в этот момент стыд сменился гневом. Холодным, чистым, как кислород. Она смотрела в глаза этой женщине в зеркале, не отводя взгляда, пока дрожь в них не сменилась сталью. Не вытирая слез, она позволила им высохнуть на щеках, как боевой краске. Оливия отвернулась от зеркала. Волны паники и стыда накатывали одна за другой. Ей хотелось кричать, бить посуду, разрушить эту холодную, идеальную комнату. Это было бы просто. Этого он и ждал. Он ждал, что она утонет в этом новом знании о себе.

Но Оливия Дюран не тонула.

Она подошла к окну и заставила себя смотреть на спокойные, упорядоченные ряды виноградников. Она – владелица галереи. Она умеет видеть суть за формой, структуру за хаосом. И сейчас ей нужно было применить этот навык к самой себе.

Да, он нашел ее слабость. Он нашел темную струну в ее душе и сыграл на ней. Но любая слабость – это информация. А информация – это оружие.

Холодная, ясная мысль пронзила туман ее эмоций.

Он думает, что понял ее. Он думает, что нашел ключ. Он будет ждать, что она поддастся этой своей «темной стороне», станет более покорной, сломленной, зависимой от острых ощущений, которые только он может ей дать.

Что, если она позволит ему так думать?

Что, если она возьмет эту новую, уродливую часть себя не как клеймо, а как маску? Как роль, которую она может сыграть? Если он хочет видеть монстра, она покажет ему монстра. Но это будет ее монстр. Управляемый. Расчетливый.

Война перешла на новую территорию – на территорию ее собственной души. И чтобы победить, ей нужно было стать лучшим игроком, чем он. Ей нужно было не подавлять свою тьму, а возглавить ее.

Решимость придала ей сил. Дрожь утихла. Она распустила волосы, прошла в ванную и умыла лицо ледяной водой. Затем вернулась в комнату и сделала то, чего не делала с момента приезда. Она начала изучать свою тюрьму.

Она вышла из спальни и медленно пошла по дому. Она касалась холодных стен, рассматривала безликие предметы искусства, которые он расставил повсюду. Она заглядывала в каждую комнату, отмечая расположение камер наблюдения, о которых он говорил, изучая планировку. Она больше не была жертвой, осматривающей клетку. Она была разведчиком на вражеской территории.

Ее путь закончился в его библиотеке. Стены от пола до потолка были заставлены книгами. Не для украшения. Было видно, что их читали. Книги по истории, стратегии, экономике, психологии. На разных языках.

Она провела пальцами по корешкам. «Государь» Макиавелли. «Искусство войны» Сунь-цзы. Труды по юнгианскому анализу. Биографии безжалостных тиранов и гениальных полководцев.

Это был арсенал его разума.

Она взяла с полки тяжелый том – «О войне» Карла фон Клаузевица. Открыла на случайной странице.

«Война есть продолжение политики иными средствами».

Оливия закрыла книгу. Теперь она знала, что ей делать. Ее политика закончилась в тот день, когда он вошел в ее галерею.

Началась ее война. И она будет вести ее его же оружием.

Глава 8. Гамбит Королевы

Утро следующего дня было пропитано тишиной. Но это была уже не тишина ужаса, а тишина перед битвой. Оливия проснулась с ясным, холодным разумом. План, родившийся вчера в библиотеке, за ночь окреп и превратился в стальной стержень внутри нее.

Она приняла душ, и на этот раз вода не смывала грязь – она закаляла сталь. Она снова открыла гардеробную. Вчера он приказал ей надеть синее платье. Сегодня приказа не было. И именно поэтому она выбрала его.

Она надела то же самое платье цвета полуночного неба. Но сегодня она была в нем другой. Она уложила волосы в гладкий, безупречный узел, нанесла легкий макияж, подчеркнув глаза, но скрыв любые эмоции. Она была похожа на генерального директора, идущего на решающее заседание совета директоров. Она взяла с прикроватного столика тяжелый том Клаузевица, который принесла вчера из библиотеки. Это была ее единственная уступка, ее заявление о намерениях.

Он был в столовой. Завтрак уже был накрыт – свежие фрукты, выпечка, кофе. Он сидел во главе стола и читал что-то на планшете. Он поднял глаза, когда она вошла, и его взгляд на мгновение застыл. Он увидел платье. Он увидел книгу в ее руках. Он увидел ее спокойствие. На его лице не дрогнул ни один мускул, но Оливия, уже научившаяся читать малейшие изменения в его ауре, почувствовала мимолетную волну удивления. Он ожидал чего угодно – слез, истерики, угрюмого молчания. Но не этого. Не холодной, отстраненной покорности.

– Доброе утро, – сказала она ровным голосом, садясь напротив. Она положила книгу на стол рядом со своей тарелкой.

– Ты решила продолжить образование? – спросил он, кивнув на книгу. В его голосе была легкая насмешка, но за ней скрывался интерес.

– Я решила лучше понять мир, в котором нахожусь, – ответила она, наливая себе кофе. Ее руки не дрожали. – Вчерашний опыт был… поучительным. Вы были правы.

Он отложил планшет. Теперь все его внимание было приковано к ней.

– И к какому же выводу ты пришла, прочитав пару страниц о стратегии?

– К тому, что вы ошибаетесь, – спокойно сказала Оливия, глядя ему прямо в глаза. – Вы сказали, что открыли дверь в мою клетку. Но вы просто пересадили меня из одной клетки в другую. Клетка «тихой роскоши» и безупречной репутации была ничуть не лучше этой. Она тоже была построена на правилах, страхах и иллюзии контроля. Так что, по сути, ничего не изменилось. Просто сменился тюремщик.

Наступила тишина. Он смотрел на нее долгим, пронзительным взглядом, пытаясь заглянуть за ее слова, найти трещину в ее новой броне. Он ее не находил.

– Любопытная точка зрения, – произнес он наконец. – И что же ты предлагаешь?

– Я? Ничего. Я – залог. Экспонат, как вы выразились. А экспонаты не делают предложений. Но они могут быть… более или менее интересными собеседниками. – Она коснулась пальцем обложки книги. – «Война есть продолжение политики иными средствами». Это ваша политика?

Она попала в цель. Вопрос был дерзким, прямым, но заданным с таким холодным академическим любопытством, что он не мог расценить его как вызов. Это была интеллектуальная провокация.

Он усмехнулся, но на этот раз в его усмешке было что-то новое. Уважение? Или просто веселье хищника, обнаружившего, что его добыча оказалась куда умнее, чем он предполагал.

– Политика – грязное слово, Оливия. Я предпочитаю слово «бизнес». А война – это просто один из его инструментов. Самый эффективный, если применять его правильно.

В этот момент зазвонил его телефон – тот же, для зашифрованных звонков. Он не посмотрел на экран. Он нажал на кнопку на столе, и звонок переключился на громкую связь. Говорили на французском.

– Да, – сказал он.

– Месье, груз прибыл в порт Марселя. Контейнер Z-7. Таможня дала добро. Но «соседи» проявляют интерес. Люди Косты были замечены в доках.

Оливия замерла, делая вид, что намазывает масло на круассан. Порт Марселя. Контейнер. «Соседи». Люди Косты. Это была не просто информация. Это был фрагмент карты его империи. Он делал это намеренно. Он отвечал на ее провокацию своей, показывая ей фрагмент реальной игры, допуская ее в святая святых. Он проверял ее.

– Пусть проявляют, – лениво ответил «Призрак». Его голос был спокоен, но Оливия услышала в нем сталь. – Не трогайте их. Проследите, чтобы Коста получил сообщение, что я лично буду контролировать отгрузку. Пусть думает, что внутри что-то ценное. А контейнер Z-7 пусть пока постоит. Нам нужен тот, что рядом. Z-8. В нем удобрения. Проведите его как сельскохозяйственный транзит. Быстро и тихо.

– Понял, месье.

Звонок прервался.

Оливия медленно подняла глаза от своего круассана. Удобрения. Сельскохозяйственный транзит. Она была владелицей бизнеса, она знала, как работают поставки и логистика. И она знала, что так не говорят о настоящих удобрениях. Это был код. Простой, но эффективный. Он только что на ее глазах провел операцию, пожертвовав одной фигурой (контейнером Z-7), чтобы без шума провести другую, истинную цель.

Французский гамбит. Тот самый, о котором он говорил в ее галерее.

– Бизнес, – сказала она тихо.

– Именно, – он отпил кофе, наблюдая за ней. – У всего есть своя цена и своя цель. Иногда, чтобы получить желаемое, нужно пожертвовать чем-то красивым и броским, чтобы отвлечь внимание.

Он смотрел прямо на нее, и она поняла двойной смысл его слов. Она была его красивой и броской жертвой. Его контейнером Z-7. Или он хотел, чтобы она так думала?

Впервые с момента ее похищения она почувствовала не страх. Не отвращение. А холодный, пьянящий азарт. Он допустил ее к доске. Он показал ей несколько фигур.

Она проиграла битву за свободу, но только что сделала первый ход в войне за информацию. И судя по хищному блеску в его глазах, ему это нравилось не меньше, чем ей. Игра стала интереснее для них обоих.

Глава 9. Ночной Урок

Снаружи назревала гроза. Небо над виноградниками из иссиня-черного стало фиолетовым, и первые порывы ветра начали хлестать по панорамным окнам виллы. Дом был погружен в тишину, но эта тишина была обманчивой, наэлектризованной, как воздух перед ударом молнии.