Хромированное эхо

Serena Kosta

Хромированное эхо

Пролог

Вернисаж был ее триумфом.

Галерея «L'Art et L'Âme» гудела, как идеально настроенный улей. Воздух был плотным от аромата шампанского, дорогих духов и едва уловимого запаха успеха. Оливия Дюран двигалась сквозь толпу гостей – банкиров, коллекционеров, искусствоведов – с отточенной грацией хозяйки, полностью контролирующей свой мир. Каждая деталь, от расстановки скульптур до температуры вина, была подчинена ее воле. Она была не просто владелицей. Она была главным экспонатом своей безупречной жизни.

Он появился из ниоткуда.

Среди пестрой, оживленно жестикулирующей толпы он был островом абсолютной неподвижности. Безупречно сшитый темный костюм, который казался темнее, чем тени в углах зала. Он не держал бокал. Он не разговаривал. Он просто стоял у ее центрального экспоната – абстрактной скульптуры из переплетенных лент хромированного металла под названием «Эхо».

Оливия, заметив потенциального клиента, направилась к нему.

– Впечатляет, не правда ли? – начала она с профессиональной, обезоруживающей улыбки. – Художник хотел исследовать идею того, как мир отражается в нас, а мы – в мире.

Мужчина медленно повернул голову. И улыбка застыла у нее на губах. Он не был похож на других гостей. В его глазах – пронзительно-зеленых, как зимнее Средиземное море – не было праздного любопытства. В них была интенсивность, почти физически ощутимая. Он смотрел не на нее, а словно сквозь нее.

– Вы ошибаетесь, – сказал он. Голос был низким, тихим, но он прорезал гул зала, как скальпель. – Она не отражает мир. Она его поглощает.

Оливия моргнула, сбитая с толку.

– Простите?

– Она поглощает свет, звук, людей вокруг, – продолжил он, не отрывая взгляда от блестящего металла, – и показывает не отражение, а свою собственную, холодную суть. Это не эхо. Это – идеальная клетка.

Его слова ударили ее, как порыв ледяного ветра. Клетка. Никто и никогда не говорил так о ее любимом экспонате. Он говорил не об искусстве. Он говорил о чем-то другом. О чем-то, что он увидел в ней самой.

– Интересный выбор для центрального экспоната, мадам Дюран, – добавил он, и теперь его взгляд впился в ее. – Такая безупречная, отполированная красота. И такая хрупкая. Один неверный удар – и отражение разлетится на тысячи осколков. И их уже никогда не собрать.

У нее по спине пробежали мурашки. Это была не искусствоведческая оценка. Это была угроза. Или пророчество.

Она хотела спросить его имя, хотела возразить, но горло внезапно пересохло. А он, словно завершив свою миссию, едва заметно кивнул и просто растворился в толпе так же беззвучно, как и появился.

Оливия осталась стоять одна перед своей сияющей скульптурой. Шум вернисажа вернулся, но теперь он казался далеким и фальшивым. Ее триумф был отравлен. Она смотрела на «Эхо», и впервые видела в нем не красоту, а то, о чем сказал незнакомец: холодную, блестящую, идеальную клетку.

И ей стало необъяснимо страшно. Словно хищник только что прошел сквозь ее дом, пометил свою территорию и ушел, оставив после себя лишь запах озона перед грозой.

Глава 1. Хромированное эхо

Солнце юга Франции было щедрым любовником. Оно заливало золотом площадь перед галереей «L'Art et L'Âme» («Искусство и Душа»), заставляя старинный камень l'Écusson светиться изнутри. Оливия сделала глоток эспрессо, стоя у панорамного окна своего кабинета на втором этаже. Ей было тридцать четыре, и она была на вершине.

Ее галерея была не просто бизнесом – это была ее репутация, выстроенная по кирпичику из безупречного вкуса, стальной деловой хватки и дипломов Сорбонны. Здесь, среди полотен авангардистов и скульптур из хромированной стали, она чувствовала себя в полной безопасности. Ее мир подчинялся логике и красоте. «Тихая роскошь» была ее философией: кашемировый свитер идеального кроя, едва уловимый аромат редкого парфюма, платиновые часы на тонком запястье. Она была произведением искусства, которое само выбирает себе рамку.

– Мадам Дюран? – в дверях появилась ее ассистентка, юная и взволнованная Мари. – Прибыл месье Легран из банка. Он говорит, это срочно.

Оливия слегка нахмурилась. Легран? Финансовый консультант ее покойного отца, а после и бывшего мужа. Она разорвала все деловые отношения с экс-супругом год назад, тщательно вычистив его присутствие из своей жизни и своих счетов. Что могло быть настолько срочным?

– Проводи его в переговорную, Мари. И принеси воды.

Жан-Пьер Легран выглядел плохо. Его обычно безупречный костюм был помят, а лицо имело нездоровый, сероватый оттенок. Он нервно теребил в руках дорогой портфель.

– Оливия, – начал он без предисловий, едва она закрыла за собой дверь. – У нас огромные проблемы.

Она села напротив, ее спина была идеально прямой.

– Жан-Пьер, у меня нет проблем. Я закрыла все счета, связанные с Этьеном, еще в прошлом году.

Легран покачал головой, его взгляд бегал по сторонам, словно он боялся, что их подслушивают.

– Ты не понимаешь. Речь не о банках. Речь о долге Этьена… перед другими людьми. Очень серьезными людьми. Он использовал твою галерею в качестве залога. Существуют документы. С твоей поддельной подписью, разумеется, но… им все равно.

Воздух в комнате вдруг показался разреженным, не хватало кислорода. Она услышала, как кровь стучит в ушах, заглушая слова Леграна. Ее взгляд непроизвольно сфокусировался на крошечной трещине на полированной поверхности стола, и эта трещина вдруг показалась ей разломом, готовым поглотить всю ее жизнь.

– Что за долг? Сколько?

Легран облизнул пересохшие губы и назвал сумму. Сумму, от которой у Оливии потемнело в глазах. Сумму, способную не просто уничтожить галерею – она могла похоронить ее саму под обломками.

– Этого не может быть, – прошептала она. – Это… это абсурд.

– Это реальность, – отрезал Легран. – И они уже здесь. Они ждут. Человек, который пришел за долгом… он хочет говорить с тобой.

В этот момент мир Оливии, такой стабильный и предсказуемый, треснул. Сквозь трещину подуло ледяным сквозняком, несущим с собой запах опасности.

Она встала, ноги казались ватными.

– Где он?

– Внизу. В главном зале. Он сказал, что хочет насладиться искусством, пока ждет.

Когда Оливия спустилась по винтовой лестнице в залитый светом зал, она увидела его.

Он стоял спиной к ней, перед самой дорогой скульптурой ее коллекции – абстрактной фигурой из переплетенного хромированного металла. Мужчина. Высокий, в идеально сшитом темном костюме, который, однако, не мог скрыть хищной мощи его тела.

Он медленно повернулся.

И мир Оливии рухнул окончательно.

Дьявольски привлекателен. Острые скулы, волевой подбородок с легкой щетиной и глаза… Пронзительные, холодные, зеленые, как зимнее Средиземное море. В них не было ни сочувствия, ни интереса к искусству. В них была оценка. Оценка собственника, разглядывающего свое новое приобретение.

В том, как он стоял, было противоречие: под идеально сшитой тканью угадывались мышцы не завсегдатая фитнес-клубов, а человека, для которого насилие – привычный инструмент. Но его взгляд оценивал не предметы искусства, а несущие конструкции здания и пути отхода. Он не смотрел на красоту. Он сканировал поле боя

– Мадам Дюран, – его голос был низким, бархатным, но с металлическими нотками. – Какая ирония. Скульптура называется «Эхо». Очень подходит к нашей ситуации. Долги вашего бывшего мужа стали эхом, которое наконец вас настигло.

Он сделал шаг к ней, и Оливия инстинктивно отступила. Ее сердце колотилось о ребра, как птица о прутья клетки. Она чувствовала его ауру – ауру абсолютного хищника, который привык получать все, что пожелает.

– Я не буду платить за него, – ее голос дрогнул, но она заставила себя смотреть ему прямо в глаза.

– О, я и не прошу денег, – на его губах появилась легкая, почти издевательская усмешка. – Деньги – это скучно. Преходяще. Я пришел за залогом.

Он сделал еще один шаг, сокращая дистанцию до минимума. Теперь она могла уловить его запах – дорогой парфюм, кожа и что-то еще… озон перед грозой.

– Вы, – произнес он почти шепотом, глядя на нее сверху вниз. – Залог – это вы, Оливия.

Глава 2. Французский гамбит

Слово «Вы» повисло в воздухе, плотное и тяжелое, как надгробный камень. Оно раздавило звуки улицы, биение ее сердца, шелест мыслей. На мгновение Оливии показалось, что она ослышалась, что это жестокая, абсурдная шутка. Но глядя в холодную зелень его глаз, она поняла: он не шутил никогда.

Первой реакцией был гнев. Холодный, яростный гнев женщины, чью вселенную пытаются перевернуть с ног на голову.

– Вы сумасшедший, – выдохнула она. Ее голос, обычно такой уверенный, стал хриплым. – Я – не вещь. Я не могу быть «залогом». Это средневековье. Я вызову полицию.

Уголок его рта снова дернулся в той же ленивой, снисходительной усмешке. Он словно наблюдал за ребенком, который впервые столкнулся с несправедливостью мира.

– Можете, – спокойно согласился он. – И что вы им скажете? Что к вам пришел человек, который утверждает, что ваш бывший муж должен ему сумму, равную годовому бюджету небольшой африканской страны? Они попросят доказательства. У меня они есть. – Он небрежно кивнул на свой дорогой кожаный портфель, который до сих пор держал в руках его бледный спутник, месье Легран. – А у вас? У вас есть только слова.

Он сделал еще один, последний шаг, и теперь стоял так близко, что Оливия чувствовала тепло, исходящее от его тела. Он был как доменная печь, скрытая под дорогим кашемиром костюма.

– И пока вы будете писать заявления, – продолжил он тихим, вкрадчивым голосом, – с вашей галереей может случиться несчастный случай. Короткое замыкание. Очень старое здание, не так ли? Проводка легко воспламеняется. А ваши хранилища… они, конечно, застрахованы. Но пепел – плохая замена оригиналам. Особенно, когда это дело всей твоей жизни.

Его слова били точно в цель, в самое сердце ее страхов. Он знал. Он знал, что галерея для нее – не просто бизнес. Он знал, что это ее душа.

Оливия вскинула подбородок, отказываясь показать страх.

– Чего вы хотите? Зачем я вам? Вам нужны деньги – я найду способ. Я продам все, я…

– Тшшш, – он прервал ее, и этот звук подействовал на ее нервы сильнее, чем крик. – Я уже сказал, деньги меня не интересуют. А то, чего я хочу… – его взгляд скользнул по ее лицу, задержался на губах, спустился ниже, к шее, и она почувствовала этот взгляд как физическое прикосновение, обжигающее и унизительное. – Я хочу сломать твой идеальный мир, Оливия. Хочу посмотреть, что останется от «тихой роскоши», когда она окажется в моей клетке. Я хочу твоего сопротивления. Твоей ярости. Твоего страха. А потом – твоего подчинения.

Он протянул руку и кончиком пальца провел по хромированной поверхности скульптуры «Эхо», рядом с которой они стояли. На блестящем металле остался его отпечаток. Идеальный, четкий. Метка.

– Это называется «Французский гамбит», если хочешь. Я жертвую малым – возможностью получить деньги – ради главной фигуры на доске. Ради тебя.

Месье Легран, все это время стоявший у входа, кашлянул. «Призрак» бросил на него мимолетный взгляд, и банкир съежился.

– У тебя есть выбор, – сказал он, снова поворачиваясь к Оливии. Его тон стал деловым, лишенным всякой игры. – Прямо сейчас ты выходишь из этой галереи со мной. Ты оставишь телефон, ключи, все. Ты станешь моей… гостьей. На неопределенный срок. Пока я не решу, что долг уплачен. Либо ты отказываешься, и я ухожу. А завтра утром ты прочитаешь в новостях о трагическом пожаре в историческом центре Монпелье.

Он не угрожал. Он констатировал факт.

Оливия посмотрела мимо него, на свои картины, на игру света в зале, который она создавала годами. Она видела лица своих сотрудников, помнила волнение перед каждым вернисажем. Это было ее сердце, вынесенное наружу. И он держал в руках зажигалку, готовясь его поджечь.

Она знала, что проиграла. Битва закончилась, не успев начаться. Но война – ее война – только начиналась.

Ее плечи опустились в едва заметном жесте поражения. Холодная ярость сменилась ледяной решимостью. Если она не может спасти свою свободу, она будет бороться за свою душу. Она найдет его слабость. Она вонзит нож в ахиллесову пяту этого дьявола.

– Хорошо, – произнесла она. Голос был чужим, безжизненным.

Он улыбнулся. На этот раз по-настоящему. Это была улыбка хищника, загнавшего добычу.

– Я знал, что ты умная девочка.

Он подошел к столу у входа, где лежала ее сумочка. Достал ее телефон, ключи от галереи и машины. Положил их в карман.

– Мари! – позвал он ее ассистентку, которая испуганно выглядывала из-за угла. – Мадам Дюран сегодня не вернется. Отмените все ее встречи на ближайший… месяц. А лучше насовсем. Галерея закрывается на неопределенный срок.

Затем он повернулся к Оливии. Взял ее под локоть. Его хватка была стальной. Не грубой, но не оставляющей ни единого шанса на сопротивление.

– Идем. Моя машина ждет.

Когда он выводил ее из ее собственного рая на залитую солнцем улицу, Оливия бросила последний взгляд на свое детище. На хромированную скульптуру, на которой все еще виднелся отпечаток его пальца.

Эхо.

Ее прошлая жизнь уже стала лишь далеким, затихающим эхом. Впереди была только тьма в холодных зеленых глазах.

Он открыл перед ней заднюю дверь черного седана. На мгновение в ней вспыхнул дикий, первобытный инстинкт. Бежать. Кричать. Вцепиться ногтями ему в лицо. Она дернулась, но его рука, державшая ее под локоть, сжалась, превратившись из стальной в титановую. Не грубо, но с такой абсолютной, неотвратимой силой, что любой порыв был сломлен в зародыше. Он без усилий усадил ее на заднее сиденье и сел рядом. Дверь захлопнулась с глухим, финальным щелчком.

Мир за тонированным стеклом мгновенно стал нереальным, как в немом кино.

– Вы не можете… – начала она, голос срывался от смеси ярости и страха. – Это похищение. Вас найдут. Моя ассистентка…

– Мари? – прервал он ее спокойно, даже лениво. Он не смотрел на нее. Он достал из внутреннего кармана тонкий, как лезвие, планшет и включил его. – Милая девочка. Очень исполнительная. И очень предсказуемая.

Он протянул планшет ей. На экране было видео. Запись, сделанная вчера вечером. Качество было безупречным, дата и время стояли в углу экрана.

Оливия увидела знакомую улицу, ту, где жила Мари. Она увидела саму Мари. Девушка шла домой после работы, с наушниками в ушах, беззаботно покачивая сумочкой. Солнце играло в ее волосах. Она улыбалась каким-то своим мыслям. Она была живой, невинной и абсолютно уязвимой.

Кровь застыла в жилах Оливии.

– Что это? – прошептала она, не в силах оторвать взгляд от экрана.

– Это наглядное пособие, – ответил он, его голос был ровным, как у лектора в университете. – Урок о причине и следствии. Это было вчера. Сегодня, через несколько часов, она пойдет домой тем же самым маршрутом. Ее жизнь предсказуема до минуты. И этот привычный распорядок сохранится только в том случае, если ты, Оливия, будешь сидеть смирно в этой машине.

Он забрал у нее планшет и выключил экран.

– Если ты попытаешься закричать на следующем светофоре. Если ты решишь «случайно» выпасть из машины. Если после нашего приезда ты попробуешь сбежать. То с Мари произойдет несчастный случай. Очень трагический. Утечка газа. Неисправная проводка. Или просто встреча с грабителем в темном переулке. Никто и никогда не свяжет это со мной. Или с тобой. Она – пешка на доске. И пока Королева ведет себя смирно, пешки в безопасности.

Он повернулся и впервые посмотрел на нее в машине. В его зеленых глазах не было злости. Только холодный, безжалостный расчет.

– Я понятно выражаюсь?

В этот момент Оливия сломалась. Не со слезами, не с криком. А внутри. Что-то твердое, что было ее стержнем, ее волей, ее верой в справедливость – просто рассыпалось в пыль. Она поняла. Она в руках не у человека. Она в руках у силы, которая не играет по правилам. Она сама пишет их.

Она медленно откинулась на спинку сиденья. Вся борьба ушла из ее тела, оставив после себя лишь гулкую, выжженную пустоту. Она больше не смотрела в окно. Она смотрела прямо перед собой, в никуда.

Машина тронулась.

Глава 3. Позолоченная клетка

Машиной оказался черный седан без опознавательных знаков. Стекла были затонированы так плотно, что солнечный свет Монпелье превратился в тусклые, размытые пятна. Мир, который она знала, остался снаружи, за непроницаемым барьером. Внутри царила тишина, нарушаемая лишь едва слышным урчанием мощного двигателя и запахом дорогой кожи.

Оливия сидела на пассажирском сиденье, ее спина была прямой, как струна. Рядом с ней сидел он. «Призрак». Он не смотрел на нее, его взгляд был устремлен вперед, на дорогу, но его присутствие заполняло все пространство, делая воздух плотным и тяжелым. Она чувствовала себя не пассажиром, а грузом. Ценным, но неодушевленным.

Шок начал отступать, уступая место ледяному, аналитическому холоду. Она – игрок, привыкший просчитывать ходы. Сейчас доска была чужой, а правила диктовал противник, но это не означало, что она не будет играть. Она впитывала каждую деталь: плавный поворот руля в его сильных руках, обтянутых тонкой кожей перчаток; то, как лучи солнца скользили по острому профилю; маршрут, по которому они ехали. Они покинули город, направляясь на север, в сторону горного массива Пик-Сен-Лу, чьи зубчатые очертания виднелись на горизонте. Виноградники. Уединение. Идеальное место, чтобы спрятать кого-то. Или что-то.

Машина свернула с главного шоссе на узкую частную дорогу, которая змеилась среди бесконечных рядов виноградной лозы. Лоза была ухоженной, идеальной – еще одно проявление его тотального контроля над всем, что его окружало. Наконец, за очередным поворотом, перед ними выросли ворота. Высокие, из черного металла и матового стекла, они беззвучно разъехались в стороны, пропуская их на территорию.

Вилла.

Это было не просто здание. Это был манифест. Ультрасовременная, из стекла, бетона и темного дерева, она словно вырастала из холма, нависая над морем виноградников. Архитектура была резкой, минималистичной и холодной. Роскошной, но абсолютно бездушной. Огромные панорамные окна смотрели на долину, но Оливия знала – это не окна, это глаза хищника, обозревающего свои владения.

Он вывел ее из машины и провел внутрь. Интерьер был продолжением экстерьера. Мраморные полы, стены из полированного бетона, редкие, но невероятно дорогие предметы дизайнерской мебели. Ни одной личной вещи. Ни фотографии, ни книги, небрежно оставленной на столе. В доме пахло не жильем, а озоном и полированным камнем. Тишина была такой плотной, что казалось, шаги не создают эха, а вязнут в ней. Ни единой пылинки в луче солнца, ни одного небрежно брошенного журнала. Это было не пространство для жизни, а витрина, из которой только что убрали экспонат.

Он остановился посреди огромной гостиной, откуда открывался захватывающий вид.

– Добро пожаловать домой, Оливия.

Она промолчала, обводя взглядом свою тюрьму. Позолоченная клетка. Самая красивая и дорогая, какую только можно было представить.

Он, казалось, прочитал ее мысли.

– Здесь есть несколько правил. Они простые. Первое: ты не пытаешься уйти. Территория охраняется. Электроника, датчики движения, люди. Попытка побега будет расценена как нарушение нашего… соглашения. И повлечет за собой последствия. Я понятно выражаюсь?

Оливия медленно кивнула.

– Второе: ты не запираешь двери. Никакие. Я должен иметь доступ в любую часть дома в любое время. Включая твою спальню и ванную.

При этих словах по ее спине пробежал холодок, но она заставила себя сохранить невозмутимое выражение лица.

– И третье, – он подошел к ней почти вплотную, его зеленые глаза гипнотизировали. – Ты будешь делать то, что я скажу. Есть со мной. Говорить со мной, когда я этого захочу. Ты больше не хозяйка своей жизни. Теперь ее хозяин – я.

Вот он. Момент истины. Момент, когда он ждал, что она сломается, заплачет, начнет умолять. И именно в этот момент Оливия нашла в себе силы для первого ответного хода.

Она подняла на него глаза, и в ее взгляде не было страха – только презрение.

– Вы можете запереть мое тело в этом доме. Вы можете угрожать всему, что мне дорого, – ее голос звучал ровно и холодно, как звон хрусталя. – Но вы никогда не будете хозяином моей души. Запомните это.

На долю секунды в его глазах промелькнуло удивление, которое тут же сменилось хищным блеском. Он не ожидал отпора так скоро. И это ему, к ее ужасу, понравилось.

– Вот как? – он усмехнулся. – Мы еще посмотрим, где заканчивается твое тело и начинается твоя душа, chérie.

Он развернулся и кивнул в сторону коридора.

– Твоя комната – вторая дверь слева. Все необходимое там есть. Ужин в девять. Будь готова.

С этими словами он оставил ее одну посреди огромного, холодного пространства. Оливия не двинулась с места, пока не услышала, как его шаги затихли в другой части дома.

Она медленно прошла в указанную комнату. Спальня была такой же – огромная кровать, панорамное окно во всю стену с видом на закатное небо над виноградниками, гардеробная, наполненная новой одеждой ее размера. Роскошь, призванная унижать.

Оливия подошла к окну. Стекло было холодным, как и все в этом доме. Она прижалась к нему лбом. Дверь в ее комнату действительно была без замка. Но самой надежной тюрьмой были эти ряды виноградников, уходящие за горизонт, и память о его словах, звучавших в ее голове, как хромированное эхо.

Война началась. И ее первым оружием станет ее собственная воля.

Глава 4. Ужин с Дьяволом

Время до девяти тянулось, как расплавленный свинец. Оливия провела его, исследуя свою клетку. Гардеробная была абсурдно, оскорбительно идеальной. Десятки нарядов от брендов, которые она любила: Loro Piana, Brunello Cucinelli, The Row. Все в ее стиле, все ее размера. Это было не просто предугадывание – это было знание. Он изучал ее, как ученый изучает редкий вид перед тем, как поместить его под стекло. Мысль о том, как долго он это делал, заставила кожу покрыться мурашками.

Он хотел, чтобы она чувствовала себя комфортно в своей тюрьме. Хотел, чтобы она носила одежду, купленную им, ела еду, приготовленную его поваром, спала на простынях, которые он выбрал. Это был еще один способ присвоения.

Она не станет играть в эту игру. Она проигнорировала шелковые платья и мягкий кашемир. Вместо этого она приняла душ, воспользовавшись безличным, дорогим мылом, и надела тот же наряд, в котором приехала – элегантные брюки и шелковую блузу. Это была ее униформа. Ее броня. Последний клочок ее прежней жизни.

Ровно в девять она вышла из комнаты. Он уже ждал ее в столовой, которая была продолжением гостиной. Длинный стол из цельного куска темного дерева, два стула друг напротив друга. И за панорамным окном – угасающий Прованс, погружающийся в бархатную синеву ночи.

Он стоял у окна с бокалом красного вина в руке. Он тоже переоделся – в простые черные брюки и темную рубашку, расстегнутую у ворота. Без пиджака он выглядел еще более опасным, его сила больше не была скована рамками делового костюма.

– Пунктуальность – вежливость королей, – сказал он, не оборачиваясь. – И, как выясняется, заложников. Садись.

Его голос был спокоен, но Оливия уловила в нем нотку одобрения. Он заметил, что она осталась в своей одежде. Он понял ее безмолвный протест.

Она села, положив руки на колени. На столе уже стояли тарелки. Еда была произведением искусства – ризотто с трюфелями, украшенное лепестками пармезана. Аромат был божественным, но кусок не лез в горло.

Он сел напротив и наполнил ее бокал тем же вином, что пил сам. Его движения были точными и экономичными.

– Шатонеф-дю-Пап, – пояснил он. – Надеюсь, ты оценишь. Я помню, ты предпочитаешь вина долины Роны.

Ее сердце пропустило удар. Откуда он мог это знать? Она упоминала об этом в одном малоизвестном интервью для журнала об искусстве два года назад. Он не просто изучал ее. Он препарировал ее жизнь.

– Что это за спектакль? – спросила она, игнорируя вино. Ее голос звучал ровнее, чем она ожидала.

– Это не спектакль. Это ужин, – ответил он, пробуя ризотто. – Я хочу узнать тебя лучше.

– Вы уже знаете обо мне достаточно, чтобы похитить меня и разрушить мою жизнь, – отрезала она. – Что еще вам нужно? Код от банковской ячейки, где хранятся мои детские рисунки?

Когда она отрезала: «Что еще вам нужно? Код от банковской ячейки, где хранятся мои детские рисунки?», – он на долю секунды перестал жевать. Его движения замерли. Затем он медленно, очень медленно, донес вилку до рта и проглотил. Он не улыбнулся. Он просто посмотрел на нее так, как энтомолог смотрит на редкое, ядовитое насекомое, которое вдруг проявило неожиданный инстинкт. В его глазах не было веселья. Был чистый, холодный интерес.