Влюбленная в дьявола

– Мне она даром не нужна, чувак. Я ухожу через десять минут, – ровно через столько должно начаться застолье, организованное старушками.

– Ты мог бы остаться, – предлагает Тир. – Вилли разрешил Фанни прийти сегодня вечером, но побыть не очень долго. Ты знаешь, что скоро здесь начнется грязь.

Я знаю, о чем он говорит, и у меня вызывает небольшое удивление то, что Вилли позволил Фанни прийти на клубную вечеринку в «Боб». Это не в его стиле.

– Ты же не хочешь, чтобы я весь вечер играл в няньку твоей младшей сестры? – выгнув бровь, Тир злобно смотрит на меня.

– Нет. Для этого у нее есть еще два брата. Но вы дружите, и ты мог бы остаться.

– Какие у тебя планы на вечер или чего бы ты хотел от этой вечеринки?

Тир громко смеется.

– Та шатенка должна отсосать мне. Днем она проявила явное неуважение ко мне, и я готов сделать все, что угодно, чтобы поставить ее на колени.

Я еще раз смотрю на подругу Фанни. Они стоят возле стола с едой. Рядом с ними стоят два Проспекта, и у меня начинает сводить челюсти.

Да, такими темпами я уйду быстрее, чем за десять минут. Не хочу видеть, как к Фанни кто-то клеится. Это ее первый официальный выход, и мне бы не хотелось участвовать при том, как ее пытаются обработать для траха. Она уже не маленькая девочка, и ей не требуется защита.

Но черт возьми.

– Не уверен, что она сделает тебя счастливым, брат, – хлопаю его по плечу.

Плейс ставит два пива и молча уходит к другой стороне стойки.

Тир недовольно морщится.

– Я надеюсь, что ты на моей стороне, а не на девчачьей. Вообще, я предлагаю тебе маленькую сделку. Фанни вряд ли захочет оставаться здесь долго. Ты знаешь, что она не фанатка всего этого, а совсем скоро здесь начнется месиво, и она захочет домой. В моих силах сделать все, чтобы задержать ее подругу, а в твоих – чтобы отвлечь Фанни.

Я выгибаю бровь:

– Ты, черт подери, с ума сошел? Я не клоун для твоей сестры. Отвали, окей? Я собираюсь пойти домой и лечь спать, говнюк, – хлопаю его по плечу. – До завтра. Хочу поскорее оказаться в завтрашнем дне, чтобы услышать историю о твоих ушибленных яйцах.

– О чем ты?

– О том, что та шатенка скорее двинет тебе по яйцам, чем отсосет.

– Черт, ты такой хрен. Ладно, я не буду тебя заставлять это делать, но у Лайма и Вина есть свои планы. Ты…

– Тир, – голос, заставивший его замолчать, привлек мое внимание.

Мы оба оборачиваемся и видим подругу Фанни. Мой взгляд осматривает бар, и я не нахожу малышку.

– Хлоя, какой сюрприз, – цедит Тир сквозь зубы.

– Ага. Фанни пришлось отойти, – ее шальной голубой взгляд скользит ко мне, будто она пытается передать свои мысли. – Ей позвонил один парень из Сиэтла.

Напрягаюсь одновременно с Тиром. Он становится хмурым, а я просто пью свое долбаное пиво. Моя рука так сильно сжимает бутылку, что пальцы белеют, но никто этого не замечает.

– У Фанни есть парень в Сиэтле?

– Эм? – Хлоя испуганно смотрит на Тира. – Вроде того. Мэтт. Его зовут Мэтт, и он ухаживает за ней некоторое время. Думаю, он позвонил, чтобы поздравить ее. Она скоро вернется. Попросила, чтобы я постояла с тобой. Она пообещала, что я буду в безопасности.

Я вижу, как Хлоя облизывает Тира взглядом, и мне становится тошно, но больше всего меня беспокоят слова о том, что у Фанни был парень в Сиэтле по имени Мэтт. Уверен, если бы Тир не был очарован Хлоей или идеей минета от нее, он бы понял, что она говорила. Кажется, его глаза были сосредоточены на ее шикарном декольте, а не на мысли, что у Фанни кто-то был.

– Конечно, детка. Пиво?

– Почему бы и нет.

– Плейс, еще одно для дамы.

Я ставлю пустую бутылку на стол.

– Давай, я погнал, – говорю я Тиру.

Мы быстро схватываемся в рукопожатии.

– Ты уже уходишь? – взгляд Хлои становится напряженным.

– Да, – я киваю и стремительно ухожу из бара.

Мэтт. Какой-то гребаный Мэтт лишил ее девственности? Неужели Фанни действительно на такое пошла? Сказать, что я немного в шоке – не сказать ничего. Хотел бы я посмотреть на этого засранца.

Я подхожу к грузовику, на котором приехал в бар. Мне нужно было подвезти некоторых ребят из клуба, которые поставили свои байки в гараж на ночь, чтобы не отказывать себе в выпивке. Многие из них уже не такие экстремалы, как раньше, поэтому беспокоятся о сохранности своих зверей.

Я оборачиваюсь на бар и вижу, что сбоку стоит Фанни, разговаривая с кем-то по телефону. Она не видит меня, но мне удается разглядеть ее улыбку. Напрягаюсь всем телом, потому что хочу узнать, с кем она разговаривает.

Напоминаю себе, что меня это не волнует, залезаю в грузовик и срываюсь с места. К черту это все. Фанни уже взрослая девочка и должна думать о том, что делает. Меня это ни черта не волнует.

Ни. Черта. Не. Волнует.

***

Сидя дома перед телевизором, я, как и всегда, чувствую себя одиноко. Рядом лежит Руф. Пес чувствует мое состояние души, потому что мы лучшие друзья уже пять лет. Между нами тонкая нить душевной связи. Никогда не думал, что это возможно, но это случилось.

Я ненавижу Рождество и все, что связано с праздниками. Это пошло с детства, но преследует меня всю жизнь. Вспоминая, что мне пришлось пережить двадцать лет назад, я понимаю, что глупо зацикливаться на прошлом, но невозможно отпустить то, что случилось с ребенком.

Тогда мне было пять. Я только-только отпраздновал свое пятилетие и на свой день рождения получил подарок от отца – кожаную куртку. Я был чертовски довольным, потому что это был маленький косплей на Бо, моего старика. Я чувствовал себя таким же крутым с мнимыми нашивками. Тогда он сказал, что мне безумно она идет и я буду самым крутым в школе, что было правдой. Многие парни завидовали мне, потому что они ходили в обычных куртках, а я был в косухе с нашивками. Да, они были детскими и не несли смысловой нагрузки, но мне нравилось этим хвастаться. Многие говорили, что я чрезмерно хвастливый, но мне было глубоко плевать на их гребаное мнение.

Бо уехал в Белвед на разборки с ирландцами. Кажется, тогда назревали большие проблемы, грозящие переменами для Сынов Дьявола. Мама была на седьмом месяце беременности. Маленькая Лия, не родившаяся из-за больных ублюдков, активно пиналась в животе, и я часто прикладывал руку к животу, чтобы установить связь с младшей сестрой.

Бренда приглашала нас к себе на Рождество. Она собирала всех жен байкеров, потому что практически все мужчины уехали в Белвед из-за возникших трудностей. Мама сказала, что мы останемся дома, потому что нам ничего не грозило, но в последний момент передумала и попросила меня собрать рюкзак с вещами, потому что до утра останется в доме Вилли и Бренды.

Я убежал наверх в свою комнату, чтобы сложить пижаму и щетку. Наспех одеваясь и думая, что я вот-вот увижусь с Тиром и маленьким Вином, я почувствовал прилив радости. Я был чертовски счастлив, что Рождество пройдет с моим другом. Мы бы разбирали подарки, много ели сладостей и ночевали вместе, рассуждая, что станем такими же сильными и отважными, как наши отцы. Я был ребенком, и мне хотелось быть похожим на своего отца.

Я только спустился вниз, когда мама сидела на диване. Она была полностью собрана, когда в дверь постучали. Она попросила меня остаться в гостиной, а сама пошла открывать. Я отложил рюкзак в сторону, плюхнулся в кресло и… Я слышал скрип открывшейся двери, слышал чьи-то незнакомые голоса и резкий вскрик мамы. Я знал, что нужно было делать, и я сделал так, как меня научили.

Двадцать лет назад

Двадцать четвертое декабря, канун Рождества

Стук в дверь привлек мое внимание. Я поворачиваю голову.

– Черт подери, – ругается она.

Мама неохотно поднимается с дивана, а я держу в руках рюкзак, готовый сорваться с места.

– Подожди пару минут, сынок. Наверное, это тетя Дудси.

Дудси пожилая женщина. Мне нравится ее называть «ба Дудси», но она утверждает, что еще слишком молода для «ба». Она наша соседка, и каждую субботу приносит нам ягодный пирог. Это мой любимый пирог. В Сочельник она приносит нам немного риса с запеченной рыбой. Дудси говорила, что приготовит это для меня, потому что я люблю рыбу. Мама ее готовит не очень хорошо, а вот Дудси получается классно.

Я делаю так, как просила мама: остаюсь в гостиной. Бросаю рюкзак к креслу и плюхаюсь в него сам, будто камень. Беременность мамы протекает не очень хорошо, но мне ничего непонятно. Единственное, что я знаю: ей нельзя нервничать и много передвигаться, поэтому, пока она идет к дверям, я напряженно наблюдаю за ней. Не люблю, когда она много трудится.

– Вы кто такие? – голос мамы поднимается на пару тонов, и я чувствую в ее голосе тревогу.

Мне это не нравится.

– Закрой рот, сука, – говорит кто-то.

Мое сердце начинает колотиться, как бешеное, и я резко вскакиваю с кресла, чтобы пойти и узнать, что там происходит.

Слышу топот. Их несколько.

Вскрик мамы.

Я резко подрываюсь с места и бегу в угол гостиной. Зарываюсь в нераскрытую штору и слышу еще один вскрик мамы.

Я должен ей помочь, но обещал, что в случае чего сразу же спрячусь.

Мне нужно выйти, чтобы помочь ей!

– А ты ничего такая.

– Заткнись, – рычит мама, и я едва узнаю ее тон.

Еще топот, а потом резкий бац, похожий на удар. Я еле держусь. Меня трясет. Отодвигаю штору, выглядываю и вижу, как один мужик держит мою маму за волосы, а второй осматривает полки.

– Гребаный черт, да это потаскуха беременна, – говорит третий, подходя к моей маме со спины.

– Вы даже не представляете, что с вами будет, если вы причините мне боль, – тихо говорит мама.

– Ты что, вздумала нам угрожать?

– Вас сожрут с потрохами, если вы сейчас же не покинете мой дом. Отпустите меня. Немедленно.

Злые смешки.

– Вот шлюха.

Голос мамы остается напряженным, несмотря на то что ее держат в заложниках. Я понимаю, что ее удерживают насильно, потому что ее голова сильно запрокинута, а руки сзади захвачены другим человеком.

Я должен помочь, но что я могу сделать? Мне пять, и я слишком мал и слаб, чтобы противостоять трем взрослым мужчинам. Кажется, они слишком сильны.

Все происходит быстро, и я вижу одним глазом, но мне все прекрасно видно. Наилучший обзор.

И в этот момент мужчина, держа ее за волосы, резко бьет ее ладонью по лицу наотмашь. Мама вскрикивает, ругается и заходится в дрожи. Тот, что стоит сзади и держит ее руки, бьет по ее спине. Она выгибается в другую сторону, и я слышу ее адские крики боли и мучений.

Третий продолжает изучать полки.

– У нее есть мужик.

– Где твой принц в сияющих доспехах, коза?

– Если… Если вам… Нужны… Деньги…

Снова пощечина. Хлесткая. Я зажмуриваюсь. Мне страшно. Что они делают? Почему они так поступают с моей мамой? Что она им сделала?

Из моих глаз начинаю бежать слезы, когда третий мужик вдруг резко перестает пялиться на полки и подходит к ней. Он начинает расстегивать ее пальто, под которым…

– О, она беременна еще одним уродом. Будет такая же шлюха? Мы не можем этого допустить.

Я крепко цепляюсь за штору, перед глазами все плывет, но я вижу… Вижу, как они начинают бить маму все сильнее и сильнее. Они валят ее на диван, нависают сверху. Диван стоит так, что я вижу, что на нем происходит. Они срывают с мамы колготки, рвут прямо на ней, а потом…

Она орет во все горло, от чего у меня закладывает уши, и я закрываю их руками. Меня трясет сильнее, чем когда-либо. Я никогда так не боялся за маму, за сестру, за себя, как сейчас.

Вытираю сопли и слюни, выглядываю из-за шторки. Я вижу, как один из них спускает штаны. Он трогает себя, а потом склоняется над мамой со словами:

– Я слышал, что беременным можно трахаться. Ты же не против? Хотя, конечно, ты не против. Ты же обычная шлюха.

Его бедра двигаются. Резко. Крик мамы отражается во мне. Я готов закричать сам, но не могу этого сделать. Меня будто парализовало. Я просто смотрю на это.

И вдруг…

Я понимаю, что то, что они делают – это… Насилие. Я знаю, что это такое, потому что мой папа часто об этом говорит. Он готовит меня к взрослой жизни, хотя мне всего пять.

Мужик двигается, и я вижу, что происходит. Мама захлебывается в слезах, она просит остановиться его, но он не слышит. Он входит и выходит из нее, трогает ее живот, давит на него, отчего она кричит, как резаная.

Другой мужик берет что-то в руки и засовывает ей в рот.

– Перестань кричать, детка. Тебе это не поможет.

Я будто в другом мире и наблюдаю за всем со стороны. Вижу, как мужик, входящий в мою маму, ускоряется. Мама громко мычит, пытается схватиться за что-то, ударить его или сбросить с себя – я не понимаю, что она делает, но это не работает, потому что ее руки тут же оказываются в жестком захвате другого.

Мужик издает протяжный стон, а мама будто перестает дышать. И я понимаю почему… К ней подходит второй, оголяет свой маленький пенис, потом склоняется и пристраивается, начиная жестко насиловать.

Я смотрю на это, пораженный и парализованный. У меня отказывают руки и ноги. Не могу двигаться. Сижу на коленях за шторой, пытаясь сдержать крики и вопли. Подглядываю из-за шторы.

Мама не пытается сопротивляться. Не знаю, почему, но ее тело обмякает, и я понимаю, что она, возможно…

Нет. Нет. Нет.

– Да, сука, да, – хрипит второй.

Он продолжает двигаться между раздвинутых ног мамы.

Он насилует ее дольше первого, а потом издает высокий стон, похожий на писк, и отползает в сторону.

Затем идет третий. Он приспускает штаны, также пристраивается. Замечаю в его руке нож.

Боже.

Что он собирается сделать?

Он начинает насиловать ее еще жестче, чем предыдущие. Она хрипит и стонет, но тряпка, затыкающая ей рот, не дает ей кричать. Я в агонии, не знаю, что делать.

Когда он заносит руку с ножом, я думаю, что это конец. Мой конец. Я умираю. Да? Почему тогда мне так больно?

– Покричи для меня, шлюха.

Второй мужик вынимает из ее рта тряпку.

– Ублю… – начинает мама.

– Эй… – начинает кто-то. Первый или второй – понять не могу, потому что все, что я вижу это… Ад, разворачивающийся передо мной.

Она взвизгивает, как раненное животное, когда мужик резко, с остервенением и несвойственной человеку жестокостью, опускает нож и режет ее живот.

НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!

Я резко вскакиваю на ноги, не желая верить в произошедшее. Цепляюсь за штору, чтобы не потерять равновесие. Меня трясет. Не могу успокоиться.

Его задница двигается вместе с рукой.

Он насилует и режет мою маму. Она орет и ревет.

Я вижу кровь. Ее много. Мама вся в крови и этот подонок – все в крови.

Он рычит, а потом резко выходит из нее, продолжая разрезать живот.

– Надеюсь, ты сдохнешь, тварь.

– Чтоб ты сдох! – ору я, когда он плюет на мою мать.

Он резко поворачивается, и в этот момент я влетаю в него. В его руку с ножом.

Боль пронзает меня…

Я чувствую, как начинает печь в области бока, где бешено колотится сердце. Поднимаю на него взгляд.

Глаза мужика расширяются, будто он пришел в себя. Белый шрам, протянувшийся от виска до рта, искривляется, потому что он хмурится и сжимает челюсти. Не ожидал увидеть ребенка?

Он резко делает шаг назад, и я опускаю голову вниз. Моя синяя кофта пропиталась кровью, а с его острого клинка капает алая капля.

В глаза мутнеет, и я не могу удержаться на ногах. Прикладываю руку к боку.

Адски больно.

Он толкает меня в плечо, и я валюсь на задницу рядом с диваном.

– Уэс, – кто-то зовет его, но у меня все кружится, и я ничего не могу разобрать.

Топот ног. Я вижу лишь черные ботинки.

– Гребаный Бог, что ты наделал?

Мои глаза слипаются. Мне так сильно больно, что я не могу сдержать слез. Почему… Почему так больно? Я умираю? Все темнеет.

– Я… Я не видел его!

Второй начинает злится. Он теряет терпение.

– Это… Ты кусок дерьма. Убираемся отсюда. Быстро. Мы сделали то, что должны были. Идем. Ну же.

Топот. Топот. Топот. Скрип половиц.

Проходит несколько минут прежде, чем я понимаю, что мне нужно что-то сделать, чтобы помочь маме. Я привстаю, превозмогая боль. Я кричу во все горло, когда тяну левую руку. Он попал в сердце? Не может быть. Такое ощущение, что его нож вошел не слишком глубоко, но здорово порезал меня.

– Мам, – хриплю я, но она не отвечает.

Я привстаю со слезами и болезненным вскриком. Смотрю на нее. Трогаю за ногу, но она не шевелится.

– Мам! – кричу сильнее и громче, надрывая горло. Мне больно. Везде.

– Мама! – я трясу ее окровавленную ногу.

А потом… Смотрю на ее живот. Он весь в крови. И мне кажется, что от туда что-то торчит…

– Лия?!

Я тут же открываю рот, и меня тошнит. Много. Вода с желчью выходят на ковер, и я издаю отвратительные звуки, от которых тошнит еще сильнее. Не могу сдержать свой порыв, когда понимаю, что из живота мамы торчат органы или даже моя сестра.

Нет. Нет. Нет.

Я должен ей помочь. Должен. Я клялся оберегать ее.

Я вытираю рот рукой, резко встаю и качаюсь на ногах. Мне очень больно. Из меня сочится кровь, и вся кофта пропиталась еюй.

Делаю шаг вперед.

– Мам, пожалуйста… Я сейчас… Сейчас…

Не думаю о боли в боку. Не думаю о том, что мне может стать по дороге плохо. Я трогаю маму за ногу, потом за руку и мягко целую в лоб. Она лежит с закрытыми глазами и приоткрытыми губами. Я не чувствую ее дыхания.

– Мама, не спи, пожалуйста, – я целую ее в щеку, и ее голова дергается, но понимаю, что это от меня, когда я боднул ее лбом.

– Я сейчас… Сейчас…

Я смахиваю слезы, целую ее еще раз в лоб, в щеку и в руку, а потом убегаю из дома к дому Бренды. Она ведь поможет, да? Она сможет маме и Тае помочь?

Я реву, словно девчонка, пока бегу к ним. Мы живем недалеко – через четыре дома. Несусь на всех порах. От холода не чувствую боли и ног. Легкие вот-вот треснут.

Я взлетаю по лесенкам, дергаю ручку и влетаю в их дом с бешеным криком:

– Бренда!

Никто не отвечает несколько секунд, а потом слышу шаги. Я больше не могу идти. Мои силы кончаются, но я должен… Должен позвать на помощь.

– Бренда! Пожалуйста!

Мой голос отчаянный. В нем горечь и мольба.

Она выходит из гостиной. За ней бежит Терренс, одетый в рубашку и штаны. Они готовы отмечать Рождество. А я нет…

Их лица встревожены. В глазах ужас и страх.

– Делани? – она резко подходит и садится на корточки.

А я, всхлипнув, с надрывом шепчу:

– Помоги моей маме, пожалуйста.

Глава 10

Стук во входную дверь вырывает меня из воспоминаний. Тогда я мало что понимал, но отчетливо помнил, что потом мы с Брендой побежали к нам домой. Мама уже умерла, но мы все равно вызвали скорую, которая констатировала ее смерть. Она умерла в канун Рождества, и с тех пор я ненавижу этот день и праздник.

Руф поднимает морду и шевелит носом, а потом опускается обратно, и я понимаю, что пришел свой человек. Нехотя поднимаюсь с дивана и иду к дверям. Обычно, ко мне не стучат. Мои двери всегда открыты, так что это что-то новенькое. У меня закрадываются мысли, что это может быть кто-то знакомый, у кого есть чувство такта.

Открыв дверь, я не отпускаю створку, а с притворным удивлением спрашиваю:

– Принцесса?

Фанни стоит на пороге моего дома с извиняющейся улыбкой. Ее щеки раскраснелись, а волосы немного потрепались. В зеленых глазах – тайный блеск, дающий намек, что она, может быть, немного выпила пива.