Ситцев капкан

– Сейчас придёт, – сухо бросила Маргарита, и по её тону было понятно: младшую сестру уже мысленно наказали.

Григорий пришёл позже всех, молча, как дополнительная деталь к ужину, которую заказали, но не очень хотели видеть. Он не посмотрел ни на кого, сел в угол и аккуратно разлил себе компот – остальным вином заниматься не хотелось, хотя в доме чувствовалась похмельная воля к жизни.

Лиза появилась через минуту, в бледно-голубой кофте с обсыпанным блёстками воротом; лицо было чуть опухшее, будто она всю ночь решала нерешаемое. Она проскользнула на своё место, и тут же началась та самая сцена, ради которой и собирали стол.

– На этот раз ты хотя бы позвонила! – не выдержала Софья, делая вид, что сосредоточена на сервировке.

Лиза посмотрела на сестру с выражением, какое бывает у детей, когда они впервые видят труп животного.

– Лучше опоздать на ужин, чем на сессию, – ответила она, без намёка на агрессию.

– Особенно если не поступила, – отметила Маргарита, отрезая хлеб с такой злостью, что ломтики сразу теряли форму.

– Мама, скажи им, – тихо попросила Лиза, и в голосе было что-то настолько искреннее, что даже у Елены дрогнула бровь.

– Девочки, прошу без сцен. Сегодня – семейный вечер, – сказала Елена, но было видно: её слова – оболочка, под которой бушует лавина.

– Я, между прочим, ради этого вечера отменила встречу с однокурсниками, – язвила Софья, но уже без прежней уверенности. – Мне казалось, что в нашей семье ценят точность.

– Точность? – переспросила Лиза, и у Маргариты застыла рука на краю тарелки.

– Да. Например, ты не можешь читать мне нотации по поводу опоздания, когда вчера была с тем женатым профессором!

На столе повисла тишина, плотная и тяжёлая, как слой маргарина на хлебе. У Маргариты дрогнули пальцы – нож со звоном выскользнул из руки, разрезав воздух между бокалами. У Елены бокал застыл на полпути к губам. Софья побледнела, потом лицо залило то ли стыдом, то ли злостью.

– Не смей… – начала она, но Лиза не отступила:

– А почему бы и нет? – перебила она. – Ты сама всю жизнь строишь из себя святую, а потом…

Софья не дала договорить: встала резко, с такой силой, что стул отъехал к стене, и склонилась над Лизой так близко, что волосы коснулись чужого плеча.

– Если ты ещё раз заговоришь о моей личной жизни, я…

– Что ты? – переспросила Лиза. – Скажешь маме? Или Маргарите? Или пойдёшь жаловаться своим однокурсникам, что тебя никто не понимает?

Григорий наблюдал сцену не с интересом, а с почти научной отрешённостью: он методично резал отбивную, аккуратно выкладывал кусочки на край тарелки, и только в глазах светилась тёмная вода – в ней не отражалось происходящее, лишь бегали крошечные круги.

– Софья, сядь, – сказала Маргарита таким тоном, за которым могло последовать и физическое воздействие. – В нашей семье не принято устраивать скандалы при посторонних.

– Посторонние? – переспросила Лиза, глядя на Григория. – Он уже больше член нашей семьи, чем вы все. Он хотя бы не врёт.

– Молчи, – сказала Елена, теперь уже не контролируя дрожь в голосе. – Всё, что касается нас, остаётся здесь.

– Ты же сама говорила, что семья – это прежде всего доверие, – не сдержалась Лиза.

– Иногда доверие – умение держать язык за зубами, – прошипела Софья, но уже сев обратно.

Буря улеглась, хотя остатки её ещё дрожали в ложках и вилках, которые медленно возвращались к тарелкам. У Маргариты дёргался левый глаз – она смотрела на всех сразу, и в каждом взгляде угадывалась готовность разорвать любого, кто нарушит порядок. Софья пыталась ровно дышать, но плечи предательски подрагивали. Лиза уже не ела – просто перекладывала кусочки мяса с одной стороны тарелки на другую, будто играла в пасьянс, который никогда не сойдётся.

В этот момент Григорий понял, что ни одна из сестёр не способна на настоящую нежность: каждая выживала только за счёт того, что могла сделать другому больно раньше, чем это сделают ей. Он вспомнил слова Веры: «В Ситцеве все или родственники, или конкуренты. В лучшем случае – союзники на время». Здесь это было видно как нигде.

Елена первой нарушила тишину:

– Лиза, я хотела поговорить с тобой после ужина. Есть кое-что важное.

– Я тоже хотела поговорить, – ответила Лиза, глядя в скатерть.

– Отлично. Значит, поговорим.

Софья долго ни на кого не смотрела, потом резко подняла глаза – в них стояла водянистая ярость.

– Если тебе так важно знать, – сказала она, – профессор был просто другом. И вообще это моё дело. Но если хочешь, чтобы все твои секреты тоже вылезли наружу, продолжай.

Лиза улыбнулась – на секунду, очень бледно.

– Мне нечего скрывать, – тихо сказала она. – Всё, что обо мне знают, уже хуже не будет.

Потом Лиза с опаской посмотрела на Григория. Может быть, она ожидала увидеть в его лице презрение – или, что хуже, жалость. Но он, не моргнув, встретил её взгляд и едва заметно усмехнулся – будто между ними существовал тайный договор, неведомый остальным за столом. Улыбка была сообщнической, но не в преступлении – в выживании. Лиза тут же опустила глаза, однако сделала это не как жертва, а как та, кто в любой момент готова дать сдачи.

Молчание за столом натянулось, как резиновая лента. Все, кроме Григория, ощутили себя на краю чего-то важного. Маргарита, обычно самая собранная в доме, нервно поправила салфетку, будто та могла спасти от чужих слов. Софья, ещё минуту назад красовавшаяся позой хрупкой обиды, теперь сидела с побелевшими костяшками на вилке, едва сдерживая дрожь. Даже свечи будто пригнули языки пламени, чтобы не мешать происходящему.

Только Григорий сохранил верную дистанцию наблюдателя. Он видел, как в глазах Елены на миг вспыхнуло что-то – не гнев и не разочарование, а панический страх, который та, привыкшая контролировать всё вокруг, не успела замаскировать. В этот момент он понял: за этим столом нет непробиваемых крепостей, ни одного по-настоящему сильного человека. Каждый – хрупкий сосуд, наполненный страхом и неуверенностью, и даже сама хозяйка не сумела скрыть собственного ужаса перед тем, что произошло.

Елена медленно поставила бокал на стол; рука дрогнула впервые за вечер. Это была не злость, а страх. Она понимала: удержать стол от распада уже невозможно.

В воздухе воцарилась глухая тишина – без надежды на перемирие. В зале пахло вином и чем-то острым, как после дождя на асфальте: не кровь, но близко.

Когда ужин закончился, никто не поднялся первым. Сидели, будто ждали приказа или взрыва. Только когда Григорий поднялся и вышел, остальные нехотя начали вставать, словно возвращаясь в реальность, где их жизнь – цепочка ужинов, и за каждым будет новый скандал.

Он слышал, как за спиной Лиза всхлипывает, Софья шепчет ей что-то злое, а Маргарита не выдерживает и хлопает дверью кухни. Только Елена долго сидела за столом, глядя в пустой бокал. И тогда Григорий понял: в этом доме все уже проиграли, и теперь борьба – лишь за право проиграть чуть красивее.

Позже, в вечернем салоне, витрины не блистали – устало мерцали отблесками уходящего дня; между стёкол ходили синие тени, а в зеркальных углах затаивались обломки чужих секретов. Здесь всегда пахло чем-то между спиртом и карамелью – смесью, идеально подходящей для города, где даже зло скрывается под слоем патоки.

Вера ждала Григория у бархатного дивана, где днём обычно заседали самые прожжённые клиенты. На ней был тонкий трикотаж цвета неочищенной меди, а ногти – каждый, как маленький арт-объект со свежим лаком, – тихо цокали по ободку фарфоровой чашки. Она сразу отметила, что Григорий вошёл из бокового входа, и чуть подмигнула:

– Люблю, когда приходят с тыла, – сказала она и тут же рассмеялась, уловив двусмысленность.

– Мне всегда нравились обходные манёвры, – согласился Григорий, садясь рядом и не пытаясь скрыть усталость.

– Ты сегодня будто из борделя вернулся, – заметила Вера. – Или просто ночь была длинная?

– Скорее, завтракали трупами, – парировал он. – Семейные ужины теперь как набор квестов: кто не выдержит – первым идёт на заклание.

Она поняла сразу: уточнять не нужно. Вместо этого взяла чашку двумя руками, согревая пальцы:

– Кого в этот раз взяли на пробу?

– Софью. Но и Маргарита словила пару выстрелов. Лиза удивила: сперва вцепилась в сестру, потом зарылась в себя. У Елены – первая дрожь в голосе.

Вера кивнула, словно слушала деловой отчёт:

– Думаю, скоро всё посыплется. Такие трещины не закроешь ни лаком, ни обоями.

– Слабость Маргариты – гордость, – тихо произнёс Григорий. – У Софьи – амбиции, у Лизы – жажда быть хорошей для всех, кроме себя.

– А у тебя? – спросила Вера, не глядя на него, разглядывая трещину на чайной чашке.

– Пока не знаю, – честно ответил он. – Может быть, желание понять, кто здесь настоящий враг.

Она отпила чай аккуратно, чтобы не смазать идеальный контур губ:

– Давай по-честному: все ваши тут враги друг другу. Даже если делают вид, что любят. У Софьи давно интрижка с профессором, но забавно другое – жена у него не просто женщина, а сестра декана.

Григорий задумался на секунду:

– Значит, если скандал выйдет наружу, у неё не будет ни позиции, ни адвоката.

– Именно, – усмехнулась Вера. – В Ситцеве, если подставлять, то сразу по-крупному. Тут все дыры замазаны родственными связями. А если вдруг что – в первый же день узнает не тот, кто должен, а тот, кто хуже всех умеет держать язык за зубами.

– Ты имеешь в виду тебя? – улыбнулся Григорий. По её взгляду он понял: комплимент пришёлся по вкусу.

– Я не держу язык за зубами – я просто отдаю его по подписке, – рассмеялась Вера. – Поэтому и выжила.

Они замолчали, слушая, как за перегородкой звякнул кто-то из персонала – то ли убирал витрину, то ли досчитывал товар. В Вере жила редкая порода спокойствия: она не спешила и всегда наблюдала, не торопясь с выводами. Григорий видел, как с каждым новым фактом у неё в голове складывается карта города, где улицы упираются в тупики и закрытые дворы.

– Ты знаешь, что у Елены есть компромат на большинство этих людей? – спросила она, понизив голос.

– Догадывался, – сказал Григорий. – Но какой смысл держать всех на крючке, если сеть всё равно порвётся рано или поздно?

Вера задумалась:

– Смысл – в моменте, когда можно выдернуть сразу несколько жизней. Елена хороша в этом. Она никогда не даст утонуть одной проблеме – цепляет сразу три, чтобы никто не догадался, что всё началось с неё.

– И у тебя есть что-то про неё? – осторожно спросил Григорий.

Вера покачала головой:

– Про Елену нет. Она слишком чисто работает. Но вот про её «друзей» – горы. Например, у главного городского судьи дети торгуют валютой с подставного ларька, а у директора школы – любовник в Самаре. Даже у священника есть брат, который был осуждён за кражу и вернулся под чужим именем.

– Где ты всё это берёшь?

Она показала пальцем на ухо:

– Слушаю. Много слушаю. А иногда просто смотрю, кто как заходит и выходит.

Он почувствовал, что с ней можно говорить всё, не опасаясь, что слова уйдут дальше витрин.

– Мне нужно, чтобы ты подсказала, как убрать одну из сестёр с радаров, – сказал он. – Не навсегда, просто чтобы стала невидимкой хотя бы на месяц.

Вера посмотрела на него серьёзно, потом кивнула:

– Для этого нужны две вещи: чтобы она сама захотела исчезнуть, и чтобы нашёлся кто-то, кто внятно объяснит остальным, почему её не видно.

– Думаешь, получится?

– Ты ведь не о Лизе? – уточнила Вера.

– Нет, – сказал он. – Про Софью. У неё завтра экзамен, и, если она его завалит, эффект домино будет идеальным.

Вера снова улыбнулась – с оттенком женской гордости:

– Ты учишься быстро. Лучше многих, кто тут живёт десятилетиями.

В этот момент в салоне зазвонил телефон. Вера схватила трубку, выслушала пару секунд, потом повернулась к Григорию:

– Тебя ждут к ужину, – сказала она. – Говорят, будет важный гость. Иди, а я подброшу кое-что в чат – пусть Софья получит свой сюрприз.

Он хотел уйти, но задержался на полшага.

– Почему ты помогаешь мне?

Вера не ответила сразу. Во взгляде было то напряжение, которое появляется, когда решают плыть против течения.

– Потому что, если здесь кто-то научится быть честным с собой, – сказала она, – этот город не сразу его сожрёт.

– Спасибо, – сказал Григорий.

– Помни, – прошептала Вера, целуя его на прощание, – в Ситцеве каждому есть что скрывать. Даже тебе.

Он вышел в ночь, где стеклянный фасад салона отражал его, как тень без оболочки. Он шёл по улице и знал: теперь у него есть не только слабости врагов, но и человек, который умеет их превращать в силу.

Вечерняя трапеза с гостями у Петровых всегда была спектаклем особой жестокости: каждое действие репетировалось заранее, каждое слово звучало с точностью удара гонга, а лица даже у домашних блестели воском – не столько от света люстры, сколько от внутренней напряжённости. Сегодняшний гость был не просто посторонним: с той минуты, как Роман Скорпулезов переступил порог особняка, все ощутили в воздухе хлористый запах чужого порядка.

Он вошёл в зал медленно, будто привык к тому, что его появление замечают с первой секунды. Высокий, широкий, с гладкой лысиной, которую он не стыдился, а подчёркивал дорогим, хоть и слегка демодированным костюмом цвета сгоревшего сахара. На лацкане – тонкая серебряная булавка, возможно фамильная. Лицо Романа имело оттенок румянца, как у людей, которые либо много пьют, либо всегда рады рассмешить собеседника; но в глазах – особая желтизна, предательница душевного спокойствия.

– Вот он, – с некоторой усталостью произнесла Елена, поднимаясь со стула. – Роман Львович, проходите.

Он кивнул, скользнул взглядом по столу, словно прикидывал, как расставить фигурки на чужой шахматной доске, и опустился на свободное место. Улыбнулся сёстрам, но в улыбке было больше иронии, чем дружелюбия.

– Это наш новый член семьи и сотрудник, Григорий, – представила его Елена. – Сын моей дорогой покойной подруги.

Роман повернулся к Григорию так резко, что на миг показалось: он сейчас спросит что-то неприличное. Но вместо этого внимательно оглядел молодого человека, задержал взгляд на руках, затем на лице и только потом, будто нехотя, произнёс:

– Я хорошо знал твою мать, – сказал он, и на секунду улыбка исчезла. – Она была женщиной, которой не хватало этого города.

– Не уверен, что ей вообще чего-то не хватало, – осторожно ответил Григорий, не отрывая взгляда от тарелки.

– Наверное, ты прав, – сказал Роман. – Но у каждого в жизни случается момент, когда хочется остаться навсегда. В вашем случае, – он подмигнул Елене, – похоже, Ситцев и есть такое место.

– Переезд был необходим, – сказала Елена. – Тут и работа, и люди – всё по-другому.

– О да, – кивнул гость, – люди в Ситцеве особенные. Они умеют переживать и не умеют забывать.

В этот момент Софья неловко поправила причёску, Лиза посмотрела в пол, а Маргарита, наоборот, вперилась взглядом в Романа, будто хотела сравнить его с кем-то из энциклопедии.

– Чем вы сейчас занимаетесь, Роман Львович? – спросила Маргарита, явно напрашиваясь на взаимный разбор.

– Всё так же, – сказал он. – Поддерживаю порядок, помогаю друзьям решать проблемы. Иногда консультирую, иногда просто слушаю, как они сами себя закапывают.

Он хохотнул, не скрывая удовольствия. За столом вновь повисла пауза: никто не знал, шутка это или угроза.

Гриша почувствовал, как внутри начинается осцилляция – сердце билось слишком быстро, кровь будто кипела оттого, что этот человек мог знать о его прошлом больше, чем хотелось бы.

Елена взяла инициативу:

– Роман приехал по делам. В Москве он – тот человек, к которому идут, если на горизонте появляется серьёзный конфликт.

– Вы же понимаете, – перебил Роман, – что в нашем деле конфликты – не минус, а средство производства. Кто не умеет ими управлять, не выживет ни в бизнесе, ни в семье.

Он повернулся к Григорию:

– А ты как думаешь?

– Думаю, в семье всё решается за столом. Как сейчас, – сказал Григорий. – Главное – не пролить лишнего.

Роман тихо рассмеялся и кивнул:

– Мать твоя так бы и ответила, – одобрил он. – Чувствуется порода.

Потом ужин шёл по инерции: ели, пили, перекидывались репликами, но каждый уже был занят своим. Лиза почти не смотрела по сторонам, Софья нервно теребила ткань скатерти, Маргарита держала лицо, но правая бровь всё чаще вздрагивала при каждом слове Романа.

Лиза в какой-то момент спросила:

– А вы были знакомы с Мариной, матерью Григория?

– И не только знаком, – сказал Роман. – Я, между прочим, был свидетелем на их свадьбе. А потом, как это часто бывает, судьба развела в разные стороны.

Он говорил так, будто ждал, что его перебьют, но все слушали, затаив дыхание.

– Было время, когда мы с Еленой и твоей матерью работали вместе. И не только в офисе – были настоящие авантюры. Стыдно вспоминать, но было круто.

Григорий впервые за вечер позволил себе улыбнуться. Слова «работали вместе» он уже слышал – и от Веры, и от других, – но никогда не получал подтверждения прямо из уст участника этих «авантюр».

– Были ли среди этих авантюр те, о которых здесь не принято говорить? – спросил он, немного рискуя.

Роман широко раскрыл глаза:

– Молодец, – сказал он. – Не все осмелятся спросить такое за столом, где все могут оказаться родственниками.

– Такие вопросы надо задавать вовремя, – сказал Григорий.

– Да, – поддержал Роман. – А то потом будет поздно.

В этот момент Елена сжала в руке салфетку так крепко, что на ногтях проступила белизна.

– К сожалению, мы тогда не думали, что всё так обернётся, – сказала она. – Но теперь, когда вы оба здесь, наверное, можно и поговорить открыто.

– Всё когда-нибудь всплывает, – философски заметил Роман. – Особенно в городах, где ничего не тонет по-настоящему.

Он медленно отодвинулся от стола, посмотрел на часы и сказал:

– Я, пожалуй, пойду перекурю. А потом – если Григорий не против – поговорим пару минут.

– Конечно, – сказал Григорий, стараясь выглядеть так, будто для него это нормально.

Они вышли в коридор, где воздух был плотнее, чем в зале: здесь не было ни запаха вина, ни тени свечей, только пыльные отблески старины и слабый гул от телевизора где-то на втором этаже.

Роман подождал, пока они останутся вдвоём, затем произнёс:

– Я скажу сразу: то, что случилось с твоей матерью, – не просто история про неудачу или ошибку. Там всё было сложнее. Не буду врать: мы с ней иногда ссорились, иногда работали на разные стороны. Но, поверь, если бы я знал, к чему это приведёт…

Он замолчал, будто надеясь, что Григорий подхватит.

– Вы не ответили на ужине, – сказал тот. – Были ли среди ваших авантюр те, о которых не принято говорить?

– Были, – выдохнул Роман. – Иногда казалось, что и выхода из них нет. Елена тогда сделала ход, который спас её бизнес, но, может быть, стоил кому-то жизни.

Он внимательно посмотрел на Григория, ища малейший намёк на реакцию.

– Если ты что-то хочешь знать, – тихо сказал он, – спрашивай прямо.

Гриша почувствовал, как во рту пересохло, но всё равно спросил:

– Правда ли, что моя мать пыталась сорвать сделку, которая могла обрушить всю вашу группу?

Роман кивнул:

– Правда. Но не потому, что хотела нас подставить. Она просто не умела иначе. Для неё справедливость была не словом, а действием.

– А вы?

– А я был тогда слишком молод и слишком зол, чтобы понять, что на свете есть вещи дороже денег. Сейчас, когда смотрю на всё это, думаю: если бы мог вернуть время – повёл бы себя иначе.

– Почему вы тогда не остановили Елену?

– Потому что я её боялся, – честно сказал Роман. – Она была слишком хороша для мира, в котором мы жили. И она никогда не проигрывала.

Пару секунд они просто стояли, не говоря ни слова. Потом по коридору прошёл чёткий каблучный темп, и появилась Елена. Она улыбалась, но улыбка была такой, как у людей, которые только что отмахнулись от собственной паники.

– Вы здесь? – спросила она. – Я как раз собиралась предложить выпить на дорожку.

– Сейчас подойду, – сказал Роман.

Елена посмотрела на Григория с выражением, будто только что выиграла спор у самой смерти.

– Завтра обязательно загляните к нам в салон, – сказала она. – У нас есть кое-что из старой коллекции, что вам понравится.

– Не сомневаюсь, – мягко сказал Роман. – Всегда приятно наверстать упущенное.

Он задержался на секунду, наклонился к Григорию и сказал вполголоса:

– Будь осторожен. Иногда даже самая честная игра оборачивается против тех, кто верил в неё по-настоящему.

Гриша кивнул, ничего не ответив. Он смотрел, как Роман удаляется, а Елена уводит его под руку, и думал: в этом доме никогда не бывает честных ответов, даже если тебя об этом просили.

Вечер закончился быстро: никто не стал пить «на дорожку», все разошлись по комнатам, будто боялись столкнуться в коридоре. В тишине особняка Григорий слышал, как на втором этаже кто-то нервно щёлкает пальцами, внизу скрипит дверь кладовки, а в кухне кто-то – возможно, Лиза – разбивает кружку о край раковины.

Он лёг на кровать и впервые за долгое время не включил свет. В голове ходили фразы Романа, и все они были о том, что иногда проигрывать приходится даже тем, кто всегда был прав. Он понял: завтра всё изменится, и каждый в этом доме почувствует это на себе.

Утро следующего дня было разлито по улице ледяным раствором: всё в городе походило на старую вывеску – цвета будто выгорели, но где-то глубоко под пластами серого жила электрическая жизнь. Именно это первое почувствовал Григорий, когда подошёл к салону. У входа дежурили две полицейские машины – одна с проблесковыми маячками, другая просто так, для веса. Мигающий свет отражался в окнах ювелирной витрины, и казалось, что украшения внутри обретали новую, почти омерзительную ауру.

Он остановился на секунду, чтобы впитать обстановку. Маргарита нервно ходила между дверью салона и лестницей на второй этаж, раз за разом подбирая платок к шее, будто пыталась спрятать нарастающую дрожь в голосе. Елена стояла внутри, спиной к выходу, и разговаривала с кем-то из следователей: голос у неё был ровный, но поза – чужая, будто она пыталась стоять сразу на двух параллельных линиях.

– Пройди, – шепнула ему Маргарита, и в этот момент даже не пыталась командовать: только попросила, по-человечески.

Он прошёл, изобразив полную наивность, будто не понял, что случилось. За столом в зале сидел молодой сержант, перебирал какие-то бумаги, записывал адреса. В углу – Вера, с утра уже одетая как к похоронам: всё чёрное, минимум украшений, даже лак на ногтях снят. Она взглянула на него и чуть кивнула – знак, что новости уже разлетелись по всему району.

– Доброе утро, – сказал Григорий, обращаясь скорее к Елене, чем к полиции.

– У нас тут небольшие вопросы, – сухо бросила Елена, даже не повернувшись. – Вчерашний гость, которого вы видели на ужине, не дошёл до места своей встречи. Хотят узнать, не случилось ли чего в нашем районе.

– А вы его провожали? – спросил сержант, не отрываясь от тетради.

– Нет, – честно ответил Григорий. – Он ушёл один, и я больше его не видел.

Полицейский записал, глядя сквозь него, будто пытаясь поймать на лице отблеск чего-то скрытого. Но на лице Григория, как всегда, была вежливая, почти детская беспомощность.

Маргарита подошла ближе и накрыла ладонью его запястье – жест, одновременно защитный и собственнический. Гриша услышал, как у неё колотится пульс, и подумал: впервые за время работы здесь старшая из сестёр действительно испугалась.

Пару минут все молчали: на фоне тикали часы, кто-то за дверью мыл витрины, в коридоре слышался стук чьих-то каблуков – то ли Софья пришла, то ли Лиза. Елена, наконец, повернулась к сыну бывшей подруги:

– Если к тебе будут вопросы, отвечай как есть. Не придумывай лишнего. Это важно для всех.

– Конечно, – сказал он. По голосу Елены было ясно: впервые за долгое время она говорила не как хозяйка, а как человек, у которого забрали иллюзию контроля.

Сержант что-то записал, потом поднялся и кивнул:

– Если понадобится, мы найдём вас, – сказал он. – Надеемся, что это просто бытовая история.

Он ушёл, и только после этого Елена позволила себе чуть расслабить плечи. Григорий подошёл ближе и тихо спросил:

– Это серьёзно?

– Он не появился на встрече, не ответил на звонки, – сказала она. – Для Романа это не похоже.

– Может, кто-то специально…

– Не продолжай, – перебила Елена. – Пока не знаем, не говори даже себе.

Маргарита молчала, но взгляд её за это время стал ещё острее, чем обычно. Она разглядывала Григория так, будто заново взвешивала его ценность для салона, для дома, для всего, что теперь висело на волоске.