Дом холодных ветров

– А, не обращай внимания, – по-своему понял кивок пограничник, – скоро у них вертолёт в национальное село. Проводим их и сами поедем! Пошли в кабинет, чай пить будем.

Напившись чая с печеньем, Ракитин принялся ждать, пока силовики не разберутся с делами. Оказывается, они торчат здесь, пока аэропорт не закроют на ночь. Да-да, он не принимает борта круглосуточно. В его графике есть даже выходные.

Ну что ж, шестьдесят шестая с копейками параллель северной широты Северного полярного круга, самая северная из пяти выделенных параллелей на географических картах, осталась за спиной. Будучи мальчишкой-мечтателем, как и многие из его сверстников в те времена, грезящие дальними походами к неизвестным и опасным берегам, Сергей не раз представлял себе этот самый Северный полярный круг, где хозяйничают белые мишки, или Южный полярный круг, где в огромные колонии сбиваются пингвины – не то птицы, не то рыбы. И всегда думал, что пересечение вот этой воображаемой линии обязательно должно будет отметиться внутри каким-то особенным чувством…

Но ничего особенного не случилось. Самолёт не впился в упругую стену холодного потока, разделяющего миры невидимой границей, его не обдало ветром ледяного дыхания Арктических широт, в голове не зашептали голоса шаманов и предков тех загадочных народов, что с Сотворения Мира проживали на территории этой вечной мерзлоты. Заполярье встретило переселенца ярким солнцем первых чисел августа, вполне себе тёплой погодой и резким, необычайно сладким и контрастным запахом цветов, трав, грибов и ягод, витавшим в воздухе и гонимых ветрами с материковой части тундры. Казалось, надышаться этим чудом вдоволь будет невозможно. И счастлив тот, кто может дышать этой чистотой всю свою жизнь.

– Серёга, поехали! – окликнул Ракитина один из пограничников, тот, кого звали Михаилом. Он появился из здания аэропорта с тяжёлыми сумками в руках и сразу направился к «буханке», вхолостую тарахтящую уже несколько минут. Второй, он назвался Вячеславом, распахнув задние дверцы автомобиля, гремел сейчас там какими-то железками, освобождая места для багажа.

На парковке перед зданием аэровокзала больше никого не осталось, и было необычайно тихо, – во всяком случае, пока Слава не решил прогреть служебный УАЗ. Теперь Ракитин стоял спиной к терминалу и разглядывал руины заброшенного посёлка. Да, оказывается, рядом с аэропортом когда-то был большой населённый пункт, где серой монолитной глыбой среди обступивших его «избушек» и унылых двухэтажек, на берегу ещё не знакомой Сергею реки, стоял внушительных размеров советский недострой. Немного левее зиял внутренностями полуобвалившийся корпус какого-то производственного помещения. Дороги заросли травой, на улочках всюду валялись продукты распада некогда жилых домов, а также кузова, рамы и другие части брошенной автомобильной техники. Такое ощущение, что жизнь ушла отсюда очень давно, – вероятно, так и было. На фоне этих руин здание аэропорта смотрелось довольно бодро, и уже не навевало тоску.

– Ты чего тут? – не дождавшись нового знакомца, подошёл Михаил, на ходу прикуривая сигарету.

Сергей молча кивнул в сторону посёлка.

– Такое тут повсюду. Печальное зрелище. Но привыкнуть можно, – выпуская струйку дыма, прокомментировал пейзаж Миша.

– А что это за здание? – ткнул пальцем в монолит Сергей.

– Вроде школа должна была быть, – пожал плечами погранец, – тут до Развала знаешь сколько народу жило?

– Сколько?

– А хрен его знает. Много. Так говорят.

– Ты сам давно здесь?

– Пятый год.

– Давно…

– Да не, время тут по-другому течёт, сам не заметишь, как пенсия придёт, – Миша бросил окурок под ноги и растёр его носком армейского ботинка. – Ладно, Серёг, поехали, насмотришься ещё, успеешь.

«Буханку» трясло на местной дороге словно припадочную. Оказывается, Чукотка асфальта никогда не знала, – во всяком случае, на загородных направлениях. И это-то как раз понятно, но очень непривычно. Все незакреплённые предметы подпрыгивали на своих местах, норовя куда-нибудь закатиться и затеряться там навсегда. Хоть к панели приборов прибивай! Взметённая поскакушками пыль заволокла весь УАЗ, испортив предыдущие впечатления. Всё же пыль – она везде одна и та же. Вездесущая и ненавистная. Сергей сидел в жёстком кресле пассажирского салона, вцепившись обеими руками в столик, закреплённый напротив.

Слава с Мишаней устроились впереди. Вячеслав, лихо крутя баранку из стороны в сторону и объезжая дроблёный скальник, заменявший на Чукотке дорожное полотно, устроил попутчикам знатную болтанку. Путь до городка был неблизкий, а дорога петляла то по тундре, то между сопок.

Миша извлёк из пачки две никотиновые палочки и прикурил, окончательно устроив в запылённом салоне душегубку. Одну всунул в зубы водителя, вторую с наслаждением потянул сам. Слава бросил короткий взгляд в стекло заднего вида и встретился с умоляющими глазами Сергея.

– Ты не куришь, Серёг? – спросил он и, получив отрицательный ответ в виде бешено мотающейся на шее головы и клацающих зубов (хотя это мог быть и не ответ вовсе), закрутил колёсиком поворотной рукоятки, опуская боковое стекло. Упругий поток воздуха тут же ворвался внутрь салона, заклубив, закружив и окончательно перемешав сигаретный дым с пылью. Ракитин закашлялся, в горле запершило. – Эко ты нежный, приятель! – заметил Слава, и погранцы весело захохотали.

– Тебе есть где остановиться-то? – отсмеявшись, добродушно осведомился водитель.

Точно! Как Сергей не озаботился этим сам? Вылетело из головы. Проклятое похмелье…

– Нет, – растерянно произнёс он.

– Что ж это ты так?

– А гостиница в вашем городе есть? – с надеждой спросил Ракитин.

– Есть! И гостиница есть, и квартиры сдают. Но они тебе не понадобятся сегодня.

– Почему это?

– Потому что поздно уже. Сегодня перекантуешься у меня, а завтра видно будет.

– Удобно ли?

– Нормально, – вклинился в разговор Мишаня, – он своих в отпуск на материк спровадил, сейчас бобылем живёт.

В зеркале Слава закивал головой, соглашаясь со словами напарника:

– Не переживай, не стеснишь, квартира у меня большая и места в ней много. Посидим, выпьем с дорожки, покушаем. А завтра займёшься своими вопросами.

«Господи, опять пить! – в сердцах взмолился про себя Сергей, – «Сколько можно? Отказываться неприлично. Гостеприимство, что б его…»

– Мишань, тоже подскакивай, только беленькую захвати, – отвлёк от мыслей Ракитина Вячеслав, обратившись к напарнику.

– Добро! – азартно отозвался тот, выбрасывая окурок в приоткрытое окно.

Наконец, за очередным поворотом показались первые строения. Ракитин прильнул к стеклу, о чём тут же пожалел: крутой маневр впечатал его туда носом, наказывая за непредусмотрительность.

Глава 2

Тынэ-нкэй Рытхэу, потомственный чаучу2, из кочевых оленеводов и охотников, в свои пятьдесят с небольшим хвостиком лет был достаточно опытным, что называется, тундровиком. Но не просто жителем тундры, а, так сказать, «автономным тундроплавателем». Единицы способны проводить месяцы в одиночных походах, бороздя её бескрайние просторы, имея при себе только котелок, нож и карабин, а всё необходимое добывать уже в пути. Многие опасности поджидают смельчаков на маршруте, не говоря уже о труднодоступной местности, где запросто можно повстречать хищников, которые будут не против перекусить случайными прохожими. Не всякий возвращается, и это факт. Те, кто не справился, просто исчезают. Исчезнувших может выследить только опытный следопыт. Но сейчас следопыты уже попереводились, как, впрочем, и первые. И тех, и других остались единицы. А вот Тынэ-нкэй Рытхэу был, и он ещё мог.

У его отца и матери очень долго не было детей. Все уже подумывали о болезнях родителей, о неплодородности чрева матери или неспособности отца к зачатию наследника, каждый в свою меру. И только шаман Утылэта неустанно проводил одному ему известные обряды, взывая к силе духов и прося о помощи предков молодой паре. И когда, после долгих лет, поздней весной уже немолодая женщина родила мальчишку, это была огромная радость для всех. Как водится, на пятый день после его рождения прошёл обряд выбора имени. В ярангу родителей пригласили всеми уважаемых людей рода. Шаман, отстучав в бубен своей обтянутой кожей колотушкой, повесил на её край ожерелье матери в виде ремешков из оленьих шкур с бусами из костей животных и небольшими чёрными перьями по бокам. Присутствующие члены рода по очереди называли имена и внимательно смотрели, не шевельнётся ли украшение в ответ на произнесённое слово. Именно так духи предков выражали свою волю.

И так и вышло. По случайности двое присутствующих одновременно озвучили имена, и ожерелье дрогнуло, – имя пришлось духам по вкусу. Таким образом малыш получил своё первое имя – Тынэ-нкэй, и второе – имя мифического ворона Куркуля3. Имён у этой птицы было много, поэтому злой дух мог запутаться и пройти мимо человека. Второе имя мальчика оставили в тайне для большинства соплеменников – оно считалось оберегом и не произносилось вслух. На том и порешили.

Детство Тынэ-нкэя прошло на одном из притоков реки Чаун, на берегу которой когда-то обосновали стойбище его соплеменники. Тогда их было несколько семей. Это небольшое племя, оторванное по естественным причинам от влияния цивилизации, занималось разведением оленей, охотой, рыбалкой и собирательством грибов, ягод, полезных трав и всего того, что помогло бы им выживать в течение долгой зимы, – в точности так же, как делали и их предки. С раннего возраста отец приучал сына к жизни в суровом краю и трудностям быта. Не одну сотню километров бескрайней тундры прошёл юноша вместе с отцом, впитывая его наставления. А когда наследнику исполнилось шесть лет, его принялись воспитывать как воина. Так было принято поступать со всеми мальчиками рода. В этом участвовали не только близкие родственники мальчика, но и все мужчины стойбища. Детей закаляли, учили стрелять из лука, обращаться с заточенным шестом, холодным и прочим оружием, быстро бегать и быстро просыпаться, чутко реагировать на посторонние и подозрительные звуки. Тренировали остроту зрения. Учился он и у матери – терпению и трудолюбию, доброте и уважению, созиданию и хранению семейных ценностей, благодарности и любви…

Долго оставаться без внимания цивилизации племени не довелось. Советские геологоразведочные экспедиции наткнулись на стойбище, прокладывая маршруты к интересующим их местам. С тех пор она захлестнула малочисленный род в полной мере, разбавив его кровь и привнеся свои блага. По достижении положенного возраста Тынэ-нкэй ушёл в армию, отслужил и вернулся в родной край на Чукотку. За время его отсутствия стойбище преобразовалось в оленеводческую бригаду на государственном содержании. Все, от мала до велика, были привлечены к работе в бригаде и получали заслуженное вознаграждение. К сожалению, была и другая сторона перемен. Знакомство с алкоголем плохо сказалось на соплеменниках, поселение стало вырождаться, а молодёжь начала разъезжаться по городам в поисках более простой и лёгкой жизни.

Но только не Тынэ-нкэй. Тундровик Рытхэу считал себя настоящим потомком своих предков, которых чтил, – без капли крови «чужеземцев» в своих артериях. Гордясь происхождением, он в полной мере был хранителем вековых традиций рода и принимал участие в обрядах. Любил двух своих сыновей и жену. Дети сейчас были далеко. Они уже выросли. Один отдавал долг государству, проходя службу в армии, второй, постарше, жил и работал в Москве. Забыл отца, давно не навещал его… Хотя Москва – она такая, сильно занимает людей. Жену Тынэ-нкэй похоронил. Болела она сильно, страдала, но несколько лет назад отмучилась. С тех пор оленевод жил один и всё больше посвящал своё время воспитанию молодняка и обучению их тому, что знал сам. Молодёжь училась неохотно, – в школах посёлков и городов им рассказывали о мире с его удобствами и транспортом, и это было куда интереснее, чем опыт прошлых поколений.

…Июль выдался прохладным и дождливым. Комары не сильно докучали своими притязаниями на кровь луораветлан4. Тынэ-нкэй сидел на старых деревянных нартах, опрокинутых набок и прислонённых к деревянному ограждению оленьего загона, присматривая за стадом. Нарты были поломаны и годились теперь разве что на растопку костра. Недалеко стояла приземистая палатка. Ночной кроваво-красный солнечный диск проглядывал сквозь тяжёлые грозовые тучи, готовые сорваться дождём. Тынэ-нкэй с наслаждением выпускал в воздух густой сизый дым настоящего табака. Он очень гордился своей курительной трубкой из клыка моржа, которая досталась ему по случаю и была выменяна всего на десять патронов к карабину. Какой-то умелец вырезал на её поверхности сцену китобойной охоты с орнаментом, который завораживал оленевода. Многие пытались купить или выменять эту трубку и у Тынэ-нкэя, но тщетно. Рытхэу привязался к ней всей душой и расставаться ни в коем случае не собирался.

Совсем недавно с одним, особенно рьяным соплеменником, пришлось даже помериться силой. Тот был хоть и моложе, но уступал охотнику и в опыте, и в мужестве, да и, если честно, был немного не в себе. Парень считался в бригаде человеком со своими заскоками, не в меру агрессивным, придирчивым и злым. Злоупотреблял алкоголем, покуривал «шаманские» травы, которые те используют для связи с духами, лунатил по ночам и часто впадал в депрессию. Люди его жалели: в городе-то наверняка пропадёт, а здесь, в бригаде, за ним присмотрят. Он же, хоть и не признавал такую заботу, но и не противился ей, пользуясь добротой соплеменников в полной мере.

Хозяйство бригады, конечно же, охранялось. Выпуская терпкий дым, который так хорошо дерёт горло, в холодный, влажный перед дождём воздух, Тынэ-нкэй обвёл взглядом многочисленное оленье стадо. Олени плотно сбились друг к другу, грея свои бока. По периметру загона разбили свои палатки пастухи, оберегая поголовье от диких животных – волков, медведей или росомах, которые частенько захаживали в бригаду за дармовым мясом. К тому же особи, надолго оставленные без присмотра, могли уйти «в самоволку» или пойти за «дикарём» – диким оленем, вышедшим к загону. Таких животных нужно было догнать, отбить у хищника или у «жениха» и вернуть обратно.

К сожалению, не всегда это легко было сделать. В схватках с хищниками, заглянувшими на огонёк, частенько страдали сами пастухи, защита стада иногда стоила им жизни. На памяти Рытхэу за время существования бригады погибло пятеро его соплеменников, стерегущих оленей. Пастухи дежурили по одному. У каждого в распоряжении был карабин, сигнальный пистолет, портативная радиостанция и квадроцикл. Но людей было слишком мало, чтобы охватить всё стадо, поэтому они реагировали на любой подозрительный шум в той или иной стороне, поднятый животными.

А ещё очень помогали собаки. Не ездовые хаски, а обычные беспородные дворняги. Обладая не в пример лучшим обонянием и чутким слухом, они заблаговременно предупреждали человека о появлении чужака, чем давали хозяину время для нужных мер. Вот и сейчас рядом с оленеводом улеглась, уткнувшись в густую бежевую шерсть, сбившуюся пучками, сука по кличке Айда. Несмотря на спокойный и безмятежный вид, уши сторожевой собаки стояли торчком, словно локаторы, и слегка подрагивали, реагируя на звуки, исходящие от сонных оленей.

Пока Тынэ-нкэй смаковал терпкий аромат табака, погружённый в свои мысли, солнечный диск заволокли тучи, которые налились тяжестью, почернели и словно бы опустились ещё ниже. Где-то над дальней сопкой сверкнула молния. Поднялся ветерок, в воздухе появилась дождевая взвесь, запахло озоном. Оленевод сделал последнюю затяжку, чуть задержал дым в лёгких и медленно выдохнул, зачарованно наблюдая, как тот, из густого и сизого, постепенно рассеивается, становясь всё тоньше, прозрачнее и тая на глазах. Перевернув трубку головкой вниз, постучал ею о старые нарты, вытряхивая пепел, а потом, распахнув полы дождевика, сунул её во внутренний карман кожаной куртки. Оттянув левый рукав, глянул на циферблат старых часов. Начало третьего ночи. Торчать на воздухе смысла нет. Олени не беспокоятся, впрочем, как и собаки. Вот-вот сорвётся дождь, и сидеть под его моросью, хоть и в дождевике, удовольствие ниже среднего. Да и поспать бы немного не помешало.

Спрыгнув с нарт в мягкое покрывало из густой и влажной травы, он быстро направился к палатке. Наклонившись и откинув брезентовый полог, коротким свистом окликнул собаку. Айда тут же сорвалась с места и юркнула внутрь. Следом за ней в палатку влез и оленевод. Внутри царил полумрак, но было сухо. Под пологом на коротком отрезке проволоки висела жестяная банка с отверстиями по бокам. Внутри горела небольшая свеча, грея и освещая помещение. Кроме свечи, в дальнем углу была смонтирована небольшая самодельная буржуйка, труба которой уходила в специальное отверстие в брезентовой крыше. В топке тлели угли, отдавая последнее тепло. Подкармливая печь, Рытхэу подкинул в топку чурки и прикрыл дверцу. Сухие деревяшки сразу же вспыхнули, весело затрещав.

Айда вскинулась, когда Тынэ-нкэй, сидя на «пятой точке», уже стянул с себя дождевик, бросил его в угол слева от входа, скинул один сапог и принялся за второй. Человек замер, наблюдая за реакциями собаки, безоговорочно доверяя её инстинкту и чуйке. Но собака как будто была не уверена, несёт ли тот звук какую-либо угрозу. Потом она толкнула носом край полога и выскользнула из палатки. Оставшись в одиночестве, оленевод тоже прислушался, но кроме капель воды, барабанящих о крышу палатки, ничего не услышал. Тем не менее, тревога животного передалась и ему. Взволнованный, снова наспех одевшись, он выскочил под дождь.

Дворняга нашлась недалеко от палатки на тех же сломанных нартах. Айда взобралась на самый верх и, вытянув нос, к чему-то принюхивалась, при этом неотрывно глядя смотря в сторону от загона. Пастух приблизился и встал рядом с ней. Животное коротко обернулось на хозяина и, отвернувшись, продолжило изучать обстановку. Мелькнула молния, осветив серую стену мелкого дождя, последовал глухой раскат грома. Рытхэу вгляделся туда же, куда и собака, пытаясь понять, в чём дело. Его смущало, что олени, обычно тоже чующие хищника, в этот раз безмятежно спали. Если это не медведь, росомаха или волки, тогда кто?.. На границе видимости за пеленой мелкой мороси мелькнул силуэт. Человеческий. «Чужак? – удивился Тынэ-нкэй. – Да нет, откуда ему здесь… А вдруг?»

Мужчина перелез через ограждение загона и, удерживая взгляд на медленно идущей фигуре, двинулся за ней. Айда, покинув свой пост, трусила вслед за хозяином, настороженно озираясь и поводя ушами. Когда до силуэта осталось меньше ста шагов, собака расслабилась, – исключила угрозу, и теперь, иногда опуская морду к земле, изучая запаховый след, весело крутила хвостом. Шерсть её намокла и грязной паклей тянулась вниз. Мужчина даже подумал, что надо бы как-нибудь её обтереть, прежде чем пускать в палатку… Но это позже, а сейчас нужно догнать этого человека.

Оленевод прибавил шагу. Вот силуэт стал ближе. Он свернул, и теперь двигался параллельно ограждению забора. «Кто же ты?» – удивлялся пастух. Они с собакой уже далеко отошли от своего поста, преследуя неизвестного. «Нет, так я долго его догонять буду». – Оленевод перешел с шага на бег, и последние метры до «гостя» преодолел за несколько секунд.

Ночным гостем оказался тот самый Иван Омрын, с кем совсем недавно Рытхэу боролся за трубку. Тынэ-нкэй сначала подумал, что парень снова лунатит, но выкинул эту мысль из головы. Лунатики с карабином на плече не разгуливают, тем более в такую погоду. «Вот чёрт, карабин!» – спохватился оленевод, но поздно. Иван услышал, что кто-то приближается к нему сзади и резко обернулся, скидывая оружие с плеча. Его взгляд казался отсутствующим. Такого Тынэ-нкэю видеть ещё не приходилось, и он растерянно остановился.

Парень молча и не мигая смотрел на оленевода. Было совершенно неясно, что творилось в голове юноши и чего ожидать от этого безумца. Омрын был почти раздет. Он стоял в промокшем до нитки шерстяном свитере и старых изодранных джинсах. Колени были измазаны в грязи, – видимо, ползал где-то на четвереньках. Вязаная шапка съехала набекрень, обнажив прядь чёрных волос.

– Иван, что ты здесь делаешь? – как можно добродушнее спросил оленевод, при этом как бы случайно демонстрируя пустые ладони, чтобы не спровоцировать агрессию. Он-то свой карабин оставил в палатке.

Тот молчал, продолжая буравить мужчину взглядом. Тынэ-нкэй чуть приблизился и медленно потянулся к оружию:

– Давай-ка это я у тебя заберу, ладно?

– Нет! – резко ответил Омрын, делая шаг назад. – Ты меня не остановишь, я всё решил!

Теперь Иван смотрел прямо в глаза пастуха. Собака, как ни в чём не бывало, встала между людьми и, посматривая на них по очереди, махала хвостом.

– Я… – начал было Рытхэу, не понимая ещё, что он, собственно, хочет сказать. – Я и не собирался. Что ты задумал? Куда ты идёшь?

– Мне всё надоело. Я не хочу больше жить. Надо мной все смеются, и я никому не нужен. Я решил, я отправлюсь к предкам.

– Постой! – воскликнул оленевод. Стоя в паре метров от парня, и готовился выбить оружие из рук Ивана и уложить того на землю. Но едва он шевельнулся, как юноша перехватил карабин и приставил дуло к своей нижней челюсти в районе шеи.

Вытянув руки, Тынэ-нкэй бросился вперёд. Влажные от дождя ладони лишь скользнули по деревянным частям карабина, но этого было достаточно, чтобы немного отвести ствол в сторону.

Выстрел.

Пуля ушла вверх, не задев плоти человека. Близкий хлопок пороховых газов громовым раскатом ударил по ушам. Омрын отступил на полшага, взмахнув массивным прикладом СКС5. Удар пришёлся пастуху в скулу, но вскользь. Уклоняясь от удара, Рытхэу оступился в мокрой траве и рухнул на спину, подняв брызги жидкой грязи. Испуганная Айда шарахнулась в сторону, и оттуда, чуть склонив голову набок, смотрела теперь на дерущихся. Лёжа на земле, оленевод, не теряя времени, носком сапога ударил Омрына под коленный сгиб. Иван, потеряв равновесие, покачнулся и присел на одну ногу, взмахнув руками. В следующий миг Тынэ-нкэй, словно притаившийся на земле хищник, кинулся на парня, сбивая того с ног. Оба рухнули в грязь.

Собака взвизгнула и бросилась прочь. От шума начали просыпаться и реветь олени. Глаз пастуха заплыл, из рассечённой скулы сочилась кровь, капая на лицо и одежду оказавшегося под ним паренька. Оба схватились за карабин, каждый дёргая на себя в попытках завладеть оружием. Но мокрые и скользкие от дождя и грязи пальцы всё время скользили. Преимущества не было ни у кого. Продолжая кататься в грязи, по очереди оказываясь то сверху, то снова внизу, два человека продолжали борьбу. На кону стояла жизнь.

Погонщик квадроцикла Ямаха, подскакивая на неровностях местности, разбрызгивая лужи всеми четырьмя колёсами, разбудив своих подопечных рычанием двигателя на всю округу, мчался к месту схватки с другой стороны загона. Лучи ксеноновых фар взрезали сырую взвесь мелкого дождя, подпрыгивая в такт движению машины. Сверкали молнии, ломаными линиями распространяясь по небу. Гром загрохотал совсем уж близко, прямо над головой. Небесный водопроводчик отвернул кран на полную – хлынул ливень. Область видимости резко сократилась.

Погонщик сбавил скорость, чтобы не перевернуться на кочках. Холодные капли дождя били ему в лицо, водопадом скатывались по дождевику, стучали о металлические части железного коня и о карабин, висевший за спиной. Разгорячённый двигатель парил влагой, попавшей на его поверхность. Впереди показалось светлое пятно, движущееся навстречу. Эта была Айда, сторожевая собака Рытхэу, которая испуганно прошмыгнула мимо. Впереди прозвучал ещё один выстрел, что подстегнуло погонщика всё же прибавить темпа. Он обтёр ладонью лицо и взялся за акселератор на рукояти руля. Колёса резко провернулись, набирая ход и выбрасывая позади себя комья мокрой грязи.

Двое пастухов на квадроциклах подъехали почти одновременно, с разницей в несколько минут. Лучи ксеноновых фар высветили в пелене дождя одиноко стоящую фигуру с карабином в руке. Одежда на ней была испачкана грязью, лицо опухло и всё в крови. Подле ног, скрючившись, лежал труп человека, чья голова лопнула как переспелый арбуз. Вокруг белых осколков черепа растекалось кровавое желе.

Глава 3

Летние полярные ночи, не привычные поначалу любому приезжему, вызывают восхищение и даже восторг. Солнечный диск кружится по небосводу, однако не покидает его границ, не погружает территорию вечной мерзлоты в ночную дремоту. Но есть и проблема – чтобы заснуть, нужны плотные шторы на окнах, а то и другие ухищрения.

Не только из-за хронического недосыпа, но и в целом служба на Чукотке оказалось совершенно не такой, какой Сергей её себе представлял. Уже в первую «пьяную» ночь с местными силовиками из их рассказов и заверений он уяснил для себя, что все представители власти этого небольшого, – хотя нет, прямо скажем – крохотного городка живут и взаимодействуют между собой обособленно, позволяя себе то, чего нельзя обывателям. Откровения пограничников Ракитин намотал себе на ус и начал с заведения полезных знакомств.