Фёдор Басманов книга первая

К тому же, немногим старше самого Меркуши. Только-только в силушку молодецкую вошёл. Мальчишка вчерашний, хоть и зверёныш. У Спиридона свои сынки такие. Все в столицу укатили, негодники, счастья пытать. В опришнину, какую-то, сказывали. Ни весточки уж более двух лет, словно в воду канули.

Но Меркушка вопрошающего взгляда не видел. Молчал, отвернувшись к озеру. Ждал покорно, что повелят.

Пока все трое растерянно стояли вкруг мёртвого тела, точно это первый покойник в их жизни, день окончательно догорел. Тени разбрелись по камышам. Ветер усилился, стал холоднее. Равнодушно теребил уголки мешковины, раскидывал волосы мертвеца.

Глаза, напугавшие трёх мужиков своей живостью, всё также смотрели на небо, точно покойник в смерть свою не верил.

Меркуша заметил выпавшую из связки руку. Тонкие прозрачные пальцы, с отросшими в заточении ногтями, словно перебирали песок. Некоторые из них сломали почти сразу, как несчастного привезли. Когда пришло время снимать дорогие перстни.

Меркуша ощутил, как рубаха прилипла к спине, перекрестился испуганно. Спиридон, ощущая суеверный, неведомый ему доселе страх, также как и Меркушка, стараясь не смотреть покойнику в глаза, вернул мощевик назад. Небрежно положил его на ключицу – единственное не разодранное на теле место. После махнул рукой, призывая всех докончить работу, но вместо внятной речи – застонал. Боль в пояснице усилилась.

–Пора тебя менять Спиридон – разворчался возничий. Сплюнул раздраженно, отложил суму и сам помог Меркуше замотать мешковину как надобно. Или почти как надобно. Руки не слушались, работа в этот раз не спорилась, да и стоило ли стараться?

–Потащили – Григорий Лукьянович ухватил перемотанное тело в районе ног, Меркуша – верхнюю часть туловища.

Спиридон, прихрамывая, побрел за ними по берегу, пытаясь давать дельные советы.

–Без тебя обойдемся – огрызнулся раздражённый Григорий.

У самой воды все разулись, поскидывали обувь на песок. Босыми побрели к лодке, нос которой услужливо показался из-за камышей.

Пару раз покойник вырывался из рук, падал в тёмную водицу. Григорий, отвыкший за короткий срок от грязной работёнки, на все лады костерил помощников. Помощники мысленно костерили Григория. Но вслух лишь бормотали молитвы, глотая и путая знакомые слова.

Как погрузили тело в лодку, Григорий повторил:

–Я туда не полезу. Хватит с меня. За что я вам оглоедам плачу?

– За крестик заплатить обещал – вкрадчиво напомнил Спиридон – Возместить.

– За крестик – передразнил Григорий – За робь6 я вам плачу, дурень! А не за крестик.

–Справлюсь – Меркуша забрался в лодку.

Спиридон вздохнул. Судя по выражению его лица, он мысленно уже попрощался с молодым помощником.

От огня Меркуша отказался. Хвастливо сообщил что «видит в темноте, как зверь ночной». Да и надеялся обернуться до полной темноты.

Подождав, пока молодчик усядется за вёсла, Григорий подтолкнул лодку. Качнувшись несколько раз, она легко заскользила.

Темнело, но Меркуша стремился отплыть подальше. Знал, что пока темнота не густая, прозрачно-северная, смотрят на него с берега, следят за каждым движением. И только когда пришло понимание, что стал он для спутников всего лишь расплывчатым пятном, запыхавшийся гребец остановился.

Несколько минут сидел молча и неподвижно, оставив весла и обхватив собственное худое тело дрожащими руками. Затем выудил из-под одежды нож. Разрезав опять веревку, зажмурился, сунул руку под мешковину.

– Прости ты меня, Господи, не для себя! Не для себя…Ну?

Щупал наугад, но недолго. Вытащил тот самый энколпий, который лишь по случайности не соскользнул и не затерялся. Едва ухватил, зажмурился. Качаясь вместе с лодкой, несколько секунд не решался открыть глаза, затем потянул на себя. Вытащил испачканный кровью мощевик.

Молитва не давалась, даже звук собственного голоса пугал. Наконец Меркуша открыл глаза. Крест уныло поблёскивал. Откуда появился странный свет? Вроде лунный, а вроде и нет. Тонкий молодой серп, разгуливающий по небу над самым высоким холмом Белозёрья, вряд ли имел силенки так подсветить. Меркуша сжал мощевик в кулаке, затем вороватым жестом сунул за пазуху, да пробормотал холодными губами:

–Прости Господи… Я ж не для себя. Я ж не корысти ради, не ворую, не краду, лихого не думаю. Обетованье дал. Теперь знаю, что ей передать. Найти бы её ещё, в столице-то. Господи…слышишь ли ты меня?!

К Господу ли обращался юноша, к мертвецу ли, сам Меркуша не знал. А может просто чей-нибудь голос хотел услышать. Пусть и свой. Уж больно стало страшно. Никто, конечно, не откликнулся. Лишь лодку качнуло сильнее на спокойной озёрной толще, будто сомик днище боднул.

Переводя дыхание, Меркуша молча сидел на дне лодки рядом с телом, вдыхая солёный рыбный дух, исходящий от влажного дерева. Лишь некоторое время спустя потянулся к измученному покойнику, который в этот раз оказался смирным и податливым. Хоть и не сразу, несколько раз отчаянно удерживая равновесие, удалось юноше докончить. Сам несколько раз едва не последовал за покойничком, только святая молитва и умелые руки остановили лодку, готовую перевернуться.

Вода долго принимать не хотела, несмотря на то, что Меркуша всё сделал по уму. Не первый раз делать-то приходилось. Бывало, поручения пострашнее заезжий столичный гость оставлял. Но нынче, как заметил Спиридон, всё происходило особенно.

Белозёрье не проснулось от внезапного тяжёлого всплеска. Много чего на своём веку повидал северный край.

Меркушка обессиленно лёг лодочное донце. Сил на обратный путь требуется много. Темноты он не боялся, но с берега потёк густой пенистый туман. Доплыть бы, после всего что случилось.

Рука сама потянулась к мощевику. Поднял его, пальцами грязными растянул створки. От удивления приподнялся на локтях. Искал силы святой для поддержки в эту злую минуту, когда вода чёрная поглощающая чужое тело, словно поднималась внутри Меркуши, готовая горлом пойти, кровь живую из вен вытолкать, тиной вонючей эту кровь заменить. Внутри мощевика лежал свернутый колечком рыжеватый локон.

–Чудеса – Меркуша осторожно потрогал локон мизинцем.

Да и сам барин чудной был. Не нашёл Меркушка святые мощи, но в душе посветлело. Захотелось налечь на вёсла и прямо сейчас увести ботник как можно дальше от людей, что ждали на берегу. Сбежать. Впервые у Меркуши, который в глубине души хотел поменяться местами с этим человеком, цепляющимся за жизнь до последнего, цель появилась. Смешная может для других, но не для самого Меркуши. Среди всего гнусного, поганенького, что ежечасно окружало, давило дурнотой ледяных острожных ям, промелькнуло что-то светлое, согревающее надеждой. Надеждой на то, что кому-то он может помочь, сделать, наконец, дело доброе, пользу принести. Теперь Меркуша совершенно точно знал, куда пролегает путь его. От этого – сил прибавилось, хоть и не частицу святую обнаружил Меркушка в мощевике.

Разум судорожно вспоминал слова молитвы, но душа подсказывала, что помолиться стоит не за себя, а за того, кого он только что отправил на озёрное дно без отпевания. Горькое осознание заставило громко вскрикнуть, снова вспугнув белозерскую птичью тишину.

Всё, что нужно у боярина узнал. И что не нужно – тоже. А имя его так и не выспросил. Когда завязалась меж ними внезапная дружба, длившаяся всего несколько дней, но оказавшаяся такой странной для Меркуши, у которого отродясь друзей не было, искалеченный, избитый, но гордый, помня сквозь обморочное сознание, что представлял из себя ещё совсем недавно, имя своё называть отказался.

– Узнаешь по сроце7. Все вы ещё узнаете, услышите обо мне – вспомните. Даже кто не захочет.

– Скажи. Я бы за тебя помолился – робко попросил тогда Меркуша – Отсюда не выйдешь. Никто уже не выходит.

–Неужто Господь без извода8 не разберется? – дерзко спросил боярин – Дьяк он что ли, Господь твой?

–Страшно, точно еретик говоришь – смутился молодой тюремщик, – От имени своего отрекаешься? Или от Господа?

– Он сам… От меня отрёкся. На что тебе имя моё? Я тебе другое скажу, девки одной. Вот её имя – запомни, коль помочь хочешь.

–Что ж за беда-то такая – вспоминая этот разговор, прошептал юноша – Не по-людски. Всё не по-людски.

Держась за борта лодки, Меркуша отчаянно посмотрел на небо. Ставшее серым, чёрным почти, оно набирало холодную высоту. Вода давно сомкнулась над телом, исчезнувшим в глубине Белого озера.

Мокрый, продрогший, в прилипшей к телу одежде, юноша налёг на вёсла. Отплыв несколько метров, остановился, чтобы перевести дыхание. Словно раскалённый прут воткнули между рёбер, когда на поверхности воды показалась размотанная невесть какими силами, мешковина. Завязали в три оборота, узлов не счесть!

Поднявшись с глубины, ткань распласталась на озерной поверхности, похожая на два крыла. Меркуша осенил себя крёстным знамением. Первый раз за свою недолгую, но полную грязной работёнки жизнь, он увидел как человек и смерть не принимают друг друга.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Платье из красного кармазина

Преображение Господне, Яблочный Спас

август 1563 год, г. Переславль – Залесский

Незадолго до рассвета, когда шелест ночного ветра стих, Переславль-Залесский наполнился звуком падающих яблок. Созревшие в этом году задолго до Спаса, отяжелевшие, яблоки срывались с веток и тут же становились добычей всякой живности.

Солнечные лучи не подсушили росу на растопыренных листьях копытня, а яблочный дух потёк над городом. Поднимался из корошней и пихтерей, подготовленных к освящению, поднимался из травы, куда яблоки закатывались и прели дождливыми, но жаркими ночами. Просочившись сквозь неплотную утреннюю дымку, августовское солнце заскользило по деревянным стенам Даниловской обители.

Наряженные горожане на утреннюю праздничную службу дружно опаздывали. Одни тащили груженые яблоками корзины, другие красовались в одеждах своих, по такому случаю сшитых или купленных. Яблоки – куда ни глянь. Ещё немного и с неба падать начнут. В гости зайдёшь в терем али в крестьянскую избу, всюду яблоками пахнет и пирогами яблочными.

–А небо! Небо какое, ты глянь! Небо нынче на наше озеро похоже! Будто озеро перевернулось и взлетело! Эх, жаль не нырнёшь, не искупаешься. И рыбы в нём нет. Что толку? Смотреть токмо. Озеро лучше. Эй, Вараш! Сомлел что ли? Ты бы согласился жить на конюшне, где не кормят? Или кормят одними яблоками? Не надоест тебе такая жизнь?

Небо и впрямь над головой плескалось – волны лазоревые в стороны расходились.

Юноша лет шестнадцати, лежал Даниловской обители там, где смыкались кусты бирючины, что защищала от неспокойного людского взгляда скудельницы. Приехал он сюда ещё до рассвета и за некоторое время до торжественного появления государевой тетки Ефросиньи Андреевны Старицкой с некоторой частью её семейства.

Слуги Старицкой, грубоватые в общении, как и сама матушка удельного князя Владимира Андреевича, толкались с горожанами, преграждая, мешаясь на пути. Тем более, что расфуфыренные переславские зеваки, неторопливые по своему характеру, норовили столпиться у Святых ворот обители, дабы не пропустить ничего важного.

Но даже в этой сутолоке, все заметили юного наездника в белом, расшитом золотыми узорами, жемчугом, украшенном сафьяновом охабне.

Юноша подлетел к монастырским воротам на чёрном коне со сказочной кудрявой гривой. Остановившись возле злато швейных мастериц княгини, наездник дерзко оглядел взволнованных, но узнавших его, насмешливо переглядывающихся девок, словно высматривая кого-то. После, самодовольно улыбнулся чему-то, подхлестнул коня, и, подняв пыль столбом, ускакал.

Одна из боярынь, потянулась к Старицкой.

– Матушка! Фёдор…

Ефросинья сверкнула глазами. Не дала более ничего сказать.

– Вижу черта, не слепая! Какую б молитву прочитать, чтобы не видеть больше?!

Сейчас юноша лежал под стенами обители на влажной, по-летнему теплой траве и смотрел на небо. Скучающе нащупал рядом с собой что-то тугое и гладкое. Ухватившись, вытащил из травы очередное яблоко. Укатившееся внезапно далеко от ближайших яблонь, невесть как сюда попавшее, оно чудом оказалось не битым и не треснувшим. Откусить хотел, но вспомнил, что до праздника, покуда не благословлён новый урожай – нельзя.

– Куда ни пойдёшь, всюду грешно.

Но не запрет волновал, а вера в постыдную для мужика примету: ежели удержишься от соблазна, не попортишь плод раньше времени, то вкушая освящённым, можно сокровенное загадать!

«Девкам лишь бы загадывать. Хотя все желания наперёд известны» – подумал юноша ворчливо, отчасти подражая тону тех разговоров, кои вели меж собой мужики взрослые. Сам он супротив «известных желаний» бабских ничего не имел. Но и своих желаний у него хоть отбавляй, водилось. Поэтому решил сдержаться и уже хотел убрать яблоко в суму, как внезапно появилась над ним чёрная морда. Конь сверкнул гагатовыми влажными глазами, после чего раздался хруст и на белый кафтан брызнул сок. Жеребец с довольным видом тряхнул длинной косматой гривой и втянул ноздрями воздух, выискивая ещё.

– Вараш9! – юноша возмущённо вскрикнул, вскочил с земли, но обругать коня не успел. На дороге показались всадники.

–Твое счастье!

Переславль меж тем окончательно проснулся. Далеко-далеко расцвела похожая на распахнутый венчик цикория голубая озёрная выпуклость Плещеева озера. В осеннюю пору озеро становилось особенно ярким. Глаза слезились с непривычки, если кто пытался долго на волны смотреть. А юноша не боялся – смотрел при любой возможности. На озеро тянуло всегда так, что дурно становилось, ежели не сорваться.

Вот и сейчас от батюшки влетит за то, что удрал без спроса в самый неподходящий момент. А, до Рыбацкой слободы всего лишь. Туда, где Плещеево с рекой Трубеж сходятся и Введенский храм, по ночам подсвеченный огнями рыбацких костров, становится похож на алый цветок.

Когда спустился к Святым воротам, увидел, что князей Старицких и след простыл. Видимо, на службе уже спины гнут. Опальная княгиня основательно решила нынче в обители разгуляться. Поможет ли ей это теперь?

Пока юноша думал о превратностях судьбы, трое мужчин приблизились к обители. Один в годах, крепкий, ладный собой наружности приятной. Короткий глубокий шрам на скуле, нисколько не портил царского воеводу боярина Алексея Даниловича Басманова. Во всём облике его, и в каждом уверенном, спокойном, движении чувствовалась надёжность житейская. Аккуратная густая борода насчитывала немереное количество седых волос, но хорош был собой Алексей Данилович. Смотрел глазами молодыми, хоть и видевшими много.

Воевода быстрее и расторопнее остальных спустился наземь, оправил чермный10 праздничный терлик, что-то крикнул своему спутнику. Тот охотно рассмеялся то ли шутке, то ли меткому замечанию Басманова. При взгляде на этого молодца ощущение спокойствия и надёжности беспричинно таяло. На вид Афанасию Вяземскому, близкому другу Басмановых не стукнуло и тридцати. Возраста прибавляла кудрявая бородка, щегольского вида. Афанасий часто щурился при разговоре, смотрел въедливо и пристально, словно в самую душу забраться хотел. Зато свою душеньку от собеседника до поры до времени предпочитал скрывать. Человек опытный, легко узнавал в нём того, кто пошутить может с перехлёстом, жёнку у соседа увесть, чарку до дна осушить и в кулачном бою победить. Если захочет – честно. А если честно не захочет, тогда… «Лукавый» – иной раз говорили про Афанасия простые мужики и бояре. Своего не упустит. Ни деньжат звонких, ни баб, ни выгоды.

В третьем всаднике юноша узнал стремянного своего Озерка. Тот спрыгнул с коня вслед за Басмановым и выразительно попытался молодому барину что-то взглядом сообщить.

Воевода, не обращая внимания на болтовню Вяземского, окликнул юношу:

–Фёдор! А ну, поди-ка сюда.

Сын радостно улыбнулся.

– С праздником, батюшка!

Дернув Вараша, тут же преградил дорогу запоздавшим горожанам. Отец семейства выругался, женская половина оживилась, залюбовались случайные ротозейки, хотя и скрытно, из-под платков. Чудо как хорош был сын сурового воеводы.

Невысокий, но стройный и гибкий, походил он на прут серебристой ветлы. Ступал, будто едва касаясь ногами земли. Осанка такая, что девицы, спину гнувшие над пяльцами и те позавидуют. Стройную талию, обхватывал дорадовый пояс, вспыхивал на солнце. Русые волосы, мягко спускались на ворот. За минувшее лето выгорели вихры, посветлели, выдавая всадника, много времени проводящего в седле. Из прохладных теремов юноша и впрямь убегал при каждом возможном случае. Ежели и походил он на отца, крепкого, плечистого и приземистого, то не обликом.

На батюшку Фёдор бросил взгляд виноватый, нагоняй предчувствуя. И ведь как обычно – есть за что. На люд же случайный, посматривал высокомерно. Пряталось это высокомерие за длинными, девичьими почти ресницами. Но как взлетали ресницы, можно было увидеть серые глаза – колкие, любопытные, с невероятной живостью, ощупывающие каждую травинку и каждое облако. Лёгкий озерно-голубоватый отсвет появлялся в этих глазах иной раз, напоминая о древней связи с озером. Покуда молчал Фёдор, ресницами хлопая, вызывал у людей не проницательных, чувство трепетного умиления. Но стоило ему выйти из состояния мирной задумчивости, заговорить, о чём угодно, хоть самую богоугодную молитву начать перед иконой Всемилостивого Спаса, на тонких капризных губах улыбка появлялась дерзкая и таинственная. Иной раз батюшка терялся, а то из себя выходил, особенно во время спора какого. Фёдор-то спорил всегда молча. Лучше бы голос повышал, как молодые обычно и делают. А этот… улыбнется, ресницами хлопнет. Ежели показался озёрный голубоватый оттенок, знать расшаркается в поклонах, удалится молча, а за спиной отцовской ногой топнет, рукавом махнет и по-своему вздонжит11.

Вот и сейчас, рассерженный какими-то непонятными ему приготовлениями к пиру царскому, скучными хлопотами, сбежал накануне из усадебки, оставив лишь коротенькое распоряжение стремянному.

–Благодарствую, Фёдор. Но ты мне праздник загодя устроил – насмешливо признался Басманов, – Где был?

–Неужто Озерок не передал? – удивился юноша. Кроме самого Фёдора, у Басмановых все, вплоть до последней сенной девки, отличались исполнительностью. Да не из-под палки добытой.

Озерок, Федоров ровесник, обидчиво встрепенулся. Всем своим видом показывая, что как полагается, передал! В лучшем виде.

–Я у тебя спрашиваю, а не у стремянного.

–Как где, я…

–Крёстная сила!

Не сразу отец заметил, что белый наряд отливает травянистой зеленцой. Опять валялся чёрте где. А то и черте с кем…Очередная девка, что опаздывала на службу из-за приятной яблочной тяжести, бросила на Фёдора быстрый взгляд, и тут же скрылась, юркнув на территорию монастыря. Саму себя, оградив от дурных помыслов. Всюду девки и яблоки – от тех и других у воеводы уже голова начинала кружиться. Праздник святой, а куда ни повернёшься, одни безобразники.

– На Трубеже был – простодушно ответил Фёдор, – Подсобил малость.

–А то не понятно Алексей Данилович, где был!– вмешался в разговор заскучавший Вяземский – В Рыбацкой слободе. Лещами несёт на всю улицу хуже, чем от кота. В таком виде, токмо на государев стол. Украсим тебя Федька, зеленью фряжской, приправами швейскими и вместе с ряпушкой копчёной подадим, пусть государь тобой откушает.

Спрыгнув с коня, он довольно потянулся, разминая спину. Развеселился не по-взрослому, задиристо. Никак не привыкнув к тому, что Фёдор не маленький уже, попытался снисходительно потрепать по вихрастой голове. Фёдор ёршисто от руки увернулся.

–Девок весели своими шуточками лябзя12!

–Как ты со старшими разговариваешь?! – вмешался Басманов.

–Видали старших – хмыкнул Фёдор – старшие в наместниках ходят, а не кадушки в царском подполе с огурцами тягают!

–Договоришься ты – Вяземский рассердился, но с леностью. Это Фёдору слово ни скажи, обижается, что с ним как с отроком до сих пор. Ни советов, ни поучений не любит. Особенно от Афанасия. Виданное ли дело? Сам Вяземский еще недавно в поддатнях у рынды с саадаком ходил, а нынче нос задирает, всё поучать норовит. А Афонька-то по-родственному, с теплом.

Басманов обругал обоих. Напомнил Афанасию, что тот вырос уже для подобной шумной возни, поманил сына.

– Поди, сюда, хоть отряхну паршивца. Как есть чупаха13. Ежели заночуем в обители – в мыльню пойдёшь. Не голова, а беркун14 пустой. Какая сила ознобная тебя на Трубеж понесла? Ещё ближе не мог? Вовремя! А если бы мы разминулись? Не на базар за пряниками Фёдор, а к государю едем. Мать старалась, в достойный вид тебя приводила, чтоб на человека был похож. Оделся и уехал невесть куда, в тине плескаться…

Отец с досадой похлопал Фёдора по спине.

–Да разве ж государь по кафтану оценивать будет? – простонал Фёдор, раздражённый всеми этими долгими приготовлениями, которые начались Бог, знает когда.

–Хватит чепуху молоть!

– Явился, не запылился, как условились! – возмутился Фёдор – Чего ругаться попусту?

– А если бы не успел? Или непредвиденное что? Думаешь, всё всегда будет по твоему хотению? Государю, который строго настрого мне велел с сыном быть, объяснять, что Фёдор сам себе хозяин?

–Только ты всё же запылился брат слегка – хмыкнул Афанасий.

–Ловцы рыбные, что из обители, заступничества просят – не обратив внимания на его ерничество, заговорил Фёдор – Опять троицкие15 сети порвали. На Трубеже вчерась, а на прошлой неделе на Вёксе. Говорят, что братия – он кивнул на ворота монастыря – Чужое себе присвоила.

– Это тебе кто сказал? Братия али рыбаки?

–Рыбаки. Не веришь? – обиделся Фёдор – Я сам помогал рваные сети вытаскивать!

– Ну, кто ж спорит, что сети рваные были? Но мало ли поганцев на свете – резонно заметил воевода, – Таких, как вы двое, например. Не шибко умные, но шибко веселые. Взяли, да пошутили. Почему на троицких мыслят?

– Было уже – рукава Фёдор отряхнул сам, гордо расправил плечи – Челобитную государю нашему писали. Настоятеля спроси. Пусть я неразумный такой, но он врать будет?

–Настоятеля – передразнил воевода – Тебе он не настоятель, а крёстный отец твой. Вот своими руками выпороть тебя не могу! Не младенец и не отрок даже. Так надо Кирилла попросить. Ему не соромно, ибо духовник. Для него возраста людского не существует, все пред ним дети малые, неразумные. А про дело спрошу, обязательно. Но этого мало. Доказать надо. Чтобы извета не вышло.

–Батюшка! Какая разница? – поморщился Фёдор – Сети есть порванные? Есть. Течение унесло, по всему езу разбросало! Уже было? Было. Тогда точно троицких доказали. Что ещё? За порты каждый раз ловить?! Им и рыло не испоганишь! Поймаешь, тазать начнешь а вроде как не разбойника, а человечка святого!

–За порты, Фёдор, за порты – уже без тени весёлости вмешался Вяземский – Иначе, какой прок в хорошем деле, ежели ты оговоришь человека безвинного?

– Я тебе дам сейчас, «какая разница»! – осерчал отец, – С троицкими драки не хватало. Крайними останемся, сами будем перед государем ползать на коленях, виниться, прощение вымаливать. Нашёл с кем тягаться, то ли от скуки, то ли от скудоумия. Так ещё и непричастных оклеветать можно. Чего они к Челядниным не обратятся? Можно подумать, мы по случаю родства с отцом Кириллом, весь посад облагодетельствовать можем! В Елизарово не Челобитная изба, в конце концов! Али, это ты, самый умный, опять всем всё наобещал?

–Наобещал – Фёдор со вздохом потупился, – Сам говорил всегда, своим помогать – первое дело!

–Они и для Челядниных не чужие – напомнил Басманов.

–А что теперь Челяднины? – оживился Вяземский – До того им? Иван всё лето пока доследование по Старицким шло, в имении своём тулился, носа не казывал. Немощным сказался, даже каких-то лекарей вызывал к себе особенных. То ли колдунов, то ли просто не нашенских. Нынче велел светлый князь явиться на службу, так он торговался, точно ёра.

–Старицкие здесь – вдруг весело сообщил Фёдор – Слыхали? По случаю праздничка в Даниловскую прикатили. Сегодня всё утро корзины с брашном таскали. Видать не только бродяг, весь посад накормить хотят. Грехи княгиня замаливает.

–Ты откуда знаешь? – удивился отец.

–Про грехи?

– Что приехали – с досадой уточнил батюшка.

– Знаю – уклончиво ответил Фёдор – Видал.

Афанасий загадочно хмыкнул в кулак.

–Плохо Алексей Данилович государева разведка налажена. Вы у Фёдора спросите, как работать надобно. Фёдор Алексеевич пока в Старице службу нёс, всех тамошних сорок прикормил. Теперь во двор выходит, просо рассыпает, сорок созывает! А сороки те, крутобокие, на зов слетаются, боками ряжеными сверкают – Афонька, подбоченившись изобразил женскую походку.

–Помолчи! – возмутился Фёдор, чувствуя, как щеки заполыхали.

–Чего ты мне возразишь-то, окромя ушей своих красных?

–Не твоё дело!

– Моё иль не моё, ты гляди лучше, чтобы государю на глаза твой курятник не попался!