Соллунтер: клетка и оковы

Ася Январ

Соллунтер: клетка и оковы

Глава I – И́рис

I

Полотно из идентичных травинок устилало всю местность. Встречались деревья, растущие в одиночестве, и крупные камни с тупыми остриями, смотрящие в стороны. Светло-серое небо; нет облаков; нет солнца; а горизонт был подёрнут дымкой.

Ощущая парение, Ирис лежала на глади круглого пруда, чистого от любой растительности и пустого на живность.

Светлая кожа, овальное лицо, прямой нос с небольшой горбинкой и тонкие губы, а холодно-коричневые волосы, подстриженные очень коротко, повторяли контур головы. Средний рост, стройное, без выраженных округлостей телосложение; а белый комбинезон из лёгкой ткани открывал только: голову, кисти, босые ступни.

Сквозь толщу дремоты, но по другую грань пробуждения, Ирис вспоминала о том, что месяц назад ей исполнилось восемнадцать лет; о том, что ещё два месяца и наступит день её посвящения. Но привычные мысли разрезало странное ощущение – лоб наморщился, веки дрогнули и, пошевелившись, Ирис нарушила баланс. Сломав гладкость, она опустилась под воду; звук погружения выплеснулся за пределы пруда и, словно наткнувшись на стену, опал.

Стопы не касались дна, кожа не чувствовала температуру, и Ирис открыла веки. Свет едва проникал через толщу воды, дна не было видно. Она поняла, что находится под водой; поняла, что задержала дыхание без настоящего кислорода в лёгких – и поняла, что ей не нужно было дышать, не в обычном понимании. А когда, она осознала все свои ощущения, то вспыхнуло понимание того, где она.

Ирис всплыла и поспешила вылезти из воды – пруд обрёл зеркальную гладь, а кожа и одежда остались сухими. Ирис выпрямилась и осмотрелась – светло-серые глаза блуждали по землям, в которые она входит почти каждый день, но не в эту точку изменчивых земель с несуществующей картой. Полупустой пейзаж как замершая картина с блеклыми и неправильными тенями; привычная для этого места обволакивающая тишина и отсутствие ветра.

Нуждаясь в словесном подтверждении, Ирис на выдохе сказала:

– Грань.

Вдруг – со скомканным приглушённым звуком, похожим на шёпот, возник порыв ветра и протянулся к спине Ирис. Её сердце ёкнуло и убыстрило стук, а по телу прошли мурашки; вжав голову в плечи, она осматривалась и поворачивалась. Она увидела в стороне то, чего там не было – опустила плечи и замерла.

На парящем островке, поросшем обилием растительности, росла ива, а под ней находилась светлая дверь. Но взгляд Ирис приковался к единственному движению – от края островка сплеталась лестница из травы.

Лестница сплелась до середины – от неё Ирис начала поднимать глаза и убыстряла движение зрачков с каждой пройденной ступенью. Когда зрачки достигли пика и уткнулись в дверь – в Ирис вонзилось колыхание, и оно отозвалось в душе как крик, как зов. Что-то там, то, что по ту сторону двери, звало её, манило её. Повинуясь зову, она направилась к островку и смотрела как последняя ступень сплеталась и врастала в почву.

В окружении листовых нитей ивы из земли вырастала гладкая дверь из белого металла с золотистым отливом. Травинки лестницы прогибались от веса Ирис, а волнение возрастало.

Поднявшись на островок, Ирис увидела, что нет скважины и ручки – дверь выглядела так, словно никогда не откроется кто бы ни постучал.

Но дверь – без щелчка, без скрипа – стала открываться сама. И Ирис затаила дыхание.

Перед ней предстал, словно вырезанный в пространстве, белый прямоугольник. По ту сторону – ничего; будто за порогом, забрав все объекты и краски, обрывался мир. Там нечто звало Ирис, тянуло к себе, заглушало любые попытки возникновения сомнения и тревоги.

Ирис приблизилась к двери, задержала дыхание – и, ожидая не то падения, не то быть раздавленной, шагнула через порог.

Сделав шаг, Ирис выдохнула в пустоту и открыла веки. Бесконечность белизны простиралась вокруг, и точно соединяла в себе начало и конец мира. За спиной дверь закрывалась и исчезала, тая как мираж; но у Ирис не возникло и мысли о том, чтобы вернуться. Опустив взгляд, она смотрела на литой пол из белизны – и казалось, что она смотрела в него, через него, в бесконечность белого цвета.

Странное ощущение нарастало в груди; Ирис шла вокруг себя, а взгляд блуждал по пространству и искал за что зацепиться.

Что-то мелькнуло в поле зрения – и Ирис остановилась. С трепетом, с тревогой она смотрела на блик на фоне белизны – как странная бледная звезда. То непонятное ощущение схлопнулось в стрелку, вонзилось в звезду – и из звезды ударило в Ирис. В ней вспыхнула тягучая, невыносимая тяга – раскачивалась в груди и в горле; в глазах поплыло, в ушах стоял звон, а в голове было подобие шуршания листвы и странный шёпот – как неразборчивое бормотание. Или же этот шёпот распространялся вокруг – Ирис не могла сказать наверняка.

Удерживая себя от того, чтобы не лечь, Ирис делала глубокие вдохи. Сжимая и разжимая кулаки, она, не в силах сопротивляться странной тяге, направилась к звезде.

Босые стопы шлёпали по поверхности, взгляд держался за звезду – чем Ирис была ближе, тем ниже она опускалась; тем отчётливее вырисовывались очертания магического творения: вытянутый, чуть длиннее кисти.

Ирис остановилась – творение замерло на уровне пояса, и она смогла рассмотреть каждую деталь. Оно выглядело как кинжал. Толстая рукоять из чистейшего серебра магсе́ры искрилась и переливалась лунным светом – так и просилась лечь в ладонь. Прямой, не острый клинок длиной со средний палец был из полупрозрачного жёлто-оранжевого материала, который напоминал древесную смолу и обладал бело-золотым свечением.

Проглатывая вдохи, Ирис смотрела на магическое творение, которое прежде никогда не видела. Оно зазвало её сюда – протянуло нить в её разум, в её душу, и оно являлось эхом самого себя. Ирис не знала, что это. Но она знала, что оно не здесь, оно не реальное, не физическое, оно здесь и не может быть физическим; но каким-то образом она чувствовала пульсацию его: мощи, магии, жизни.

Покалывая от напряжения, Ирис сглотнула и протянула левую руку. При прикосновении магия пронзила тело как разряд молнии, от которой на секунду парализовало и едва не разорвало изнутри. Поведя плечами, Ирис стряхнула остатки разряда и опустила взгляд на творение. Размер рукояти точно был создан для её кисти. Она провела большим пальцем по поверхности – материал отозвался искринками и переливом магического серебра; а Ирис переполняли: восторг, восхищение и странная, клокочущая по всему телу, радость.

Секундой позже от творения возникло яркое сияние – и Ирис ахнула. Щурясь от нарастающего света, она не могла закрыть глаза; хотела выронить творение, но не смогла – словно не она сжимала рукоять, а рукоять сжимала её кисть. Творение начало вибрировать – и как маленькие иглы Ирис пронзали знания, которые она не успевала усвоить и понять.

Вес знаний увеличивался, расширялся и мелькал картинками с людьми – как тысячи молний в голове; громыхал словами, образами, цветами и формами, эмоциями и музыкой существ. Будто весь мир поместился в Ирис и дышал в ускорении веков тысячами жизней и моментов.

Прогибаясь, Ирис застонала:

– Хватит… – И голос разнёсся в обрывистом эхе в её голове, в творении, в белом пространстве вокруг – кричал в ней и на неё.

Сияние разрасталось, заполоняло собой всё. Когда оно достигло пика, Ирис почувствовала всю необъёмную мощь, которую в себе содержало творение. Это, как игла в мозг, породило дикий защитный страх – и она раскрыла рот.

II

Строгая кровать из серебра, светло-бежевое постельное бельё, жёсткий матрас и плоская подушка. С громким ахом Ирис схватила воздух, распахнула глаза и села. Подавляемый на подсознательном уровне крик застрял в горле – и этот ах это вся громкость, которую она могла себе позволить.

Сжавшись и задержав дыхание, Ирис смотрела на колени под тканным светлым покрывалом; сон – как странное онемение в голове, а его последние мгновения высыпа́лись, испарялись. Ирис потребовалось три секунды на осознание пробуждения. И осознав, она расслабилась и выдохнула.

Но картинки пребывания в Грани встали перед внутренним взором. Ирис поморщилась, думая, что это невозможно: оказаться в Грани без намеренного погружения; а тратить силы ума на раздумья о каком-то странном сне она не хотела.

– Нет, – прошептала она. – Это, был, просто, сон.

Она сделала шумный вдох-выдох, подняла голову – и взгляду предстала крошечная комната.

Три на три шага, пол и стены из белого мрамора со светло-серыми прожилками не имели линий плит и стыков. Справа от Ирис – маленькое серебряное арочное окно с открытыми створками смотрело на половину кровати и на половину выступающего проёма, в котором вместо двери было плотное бежевое полотно. На полу, у изголовья кровати стоял, наполненный водой, глиняный кувшин, окрашенный в белый. Рядом – небольшой сундук из серебра. Напротив бока кровати, у стены из этого же металла находился табурет с ровным квадратом одежды, а под ним – обувь.

Через окошко Ирис смотрела наружу. Она видела кусок голубого неба и листву дуба; слышала, как просыпалось поселение Пла́рас и начинало ежедневную рутину. Рутину, которая шла по кругу, почти не меняясь, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, и так протягивались десятилетия, соединяя в себе поколения. Словно они зависли во времени. Мир вокруг продолжал жить, дышать, а они оцепенели в ожидании – испещрялись ветрами и водами времени, и медленно разрушались. А любое событие, которое выходило за сколоченные рамки, – даже будь оно малым и незначительным – сотрясало эту рутину.

Душа застонала – естество Ирис требовало вскочить и что-то сделать. Но она продолжала сидеть и снова чувствовала себя одинокой в своих взглядах и желаниях. В такие моменты ей хотелось сжаться в комочек, пуф – осыпаться пылью и исчезнуть.

Блуждая взглядом по линиям прожилок на стене, Ирис снова вспоминала о предстоящем посвящении. Из-за мыслей о нежеланном будущем грудная клетка сжималась невидимым кольцом, а душа рябила беспокойством. Но привычные мысли и тревоги одёрнули тихие шаги.

Шаги остановились по ту сторону полотна, и раздался мужской голос:

– Ирис?

Она повернула лицо к проёму и, зная, что он не войдёт, отозвалась:

– Да?

– Флокс передал тебе, чтобы ты ждала его на крыльце.

Она вздохнула так, что он не услышал, и ответила:

– Хорошо. Спасибо.

Шаги удалились, затихли. Ирис откинула покрывало и поставила босые стопы на холодный гладкий мрамор. Утренние лучи коснулись пальцев ног – и на её лице возник призрак улыбки.

Ирис отпила воды из глиняного кувшина и вернула его на место; заправила кровать, шагнула к табурету и оделась.

Одежда была из лёгкой ткани песочного цвета: чуть свободные штаны, приталенная туника была длиной до середины бедра, с круглым воротом и с чуть свободными рукавами до локтей, а от талии по бокам вниз шли разрезы. Тёмно-коричневая лёгкая обувь из ткани была высотой ниже щиколоток, со шнурками и эластичной тонкой подошвой.

Смотря на ровный белый квадрат комбинезона на табурете, Ирис поправила его на миллиметр и пригладила едва видимую складочку у верхнего угла. В груди возникла странная тревога, которая закопошилась как колкий комочек. Ирис выпрямилась и коснулась пальцами солнечного сплетения – сделала усиленный маленький глоток со скудными слюнями, и отрывисто выдохнула облегчение.

Кулачок был на месте. Сжат, как и прежде.

Но странная тревога не ушла, и к ней прибавилось нечто отдалённое, непонятное, ускользающее. Ирис нахмурилась и подумала о некоторых моментах из отвергаемого сна. Она подняла левую руку и, смотря на пустую ладонь, ощутила призрак того творения. Проснувшимся умом она могла сравнить тот предмет только с ножом, но понимала, что для него было более подходящее слово, которое ей было известно во сне.

Ирис проглотила игнорирование и отвержение, прикрыла веки и позволила протечь в голове тому, что видела, что испытала. Но когда поток воспоминаний достиг момента взятия творения в руку – то будто наткнулся на стену. Ирис сжала кисть в кулак, напряглась и, водя и дёргая головой из стороны в сторону, пыталась вспомнить хоть что-то.

Она не смогла. И, отпустив себя, она на выдохе открыла веки.

Но вдруг вспыхнула сильная, тянущая тяга к тому творению – невыносимое желание взять его в руку, но уже в реальности; ощутить странный порыв откровения – упущенный, забытый – который утёк из памяти, оставив налёт важности; ощутить ту мощь магии, ту жизнь в этой странной оболочке необычных материалов. За всем этим висела блеклая тень страха. А пылающее желание и боль от неисполнимости разрывали душу.

Ирис сделала обрывистый вдох, накрыла лицо дрожащими руками и прошептала:

– Что со мной происходит?

Звонкий удар – и она вздрогнула. Порыв ветра, шурша листвой, снова толкнул незакреплённую створку, и она ударилась о стену продолговатой узкой ручкой.

Ветер стихал; Ирис смотрела на покачивающуюся створку, а странное ощущение тревоги возросло. Нахмурившись, Ирис приблизилась к окну. Только она хотела опереться на узкий серебряный подоконник и выглянуть наружу – как в ветках дуба раздался шелест листвы, и какая-то птица упорхнула в сторону. Ирис от неожиданности ахнула и отстранилась; затем – нервно усмехнулась и, покачивая головой, отступила на шаг.

Странная тревога рассеивалась. И взяв себя в руки, Ирис прошептала:

– Там была Грань. Я была в Грани, значит это точно был не сон. Но… что тогда?

Напрягая память, она поморщилась и коснулась рукой лба – пребывание в Грани блекло, как неважная прелюдия.

– После Грани я… Магсера, – опуская руку и видя в голове ту рукоять, прошептала Ирис. – Светлая магсера. Но самая чистая и странная которую я когда-либо видела. Но и что-то ещё… Магия, зачаровывания – разумеется, хоть и непонятные мне. Но может ли это быть сплав магсеры и чего-то ещё? Конечно. Скорее всего. Но чего?

Мотнув головой, Ирис отогнала все мысли, переместила взгляд на окно и смотрела на кусок неба над кроной дуба. Створка окна покачивалась на ветру, порыв обдувал лицо – Ирис вспомнила себя, будучи шестилетней, когда впервые увидела магсеру.

Руки, принадлежавшие будущему наставнику, протянули цилиндрический предмет с донышком – как высокий стакан. Ирис помнила, как была очарована чистым серебром – его лунным отливом, его гладкостью без погрешности. «Что это?», – спросила она тогда. Будущий наставник ответил: «Это магсера – магическое серебро. Она изготавливается при помощи особой магической очистки и обработки серебряной руды. Только после этого в металл вплетается магия и на него накладываются требуемые чары при изготовлении чего-либо.». Ирис помнила яркое восхищение, будто коснулась звезды в небе; и она заглянула внутрь, дав ёмкости дыхание. А будущий наставник добавил: «Если честно, я не знаю деталей. Ремесленники знают больше. И я должен поправить себя – изготавливали. Это знание было утрачено.». Ирис помнила его печаль, которую она тогда не поняла.

И сейчас в глазах Ирис встрепенулась эта же печаль, но более глубокая, тягучая.

– Утрачено, – прошептала она. – Как и многое другое.

Грустный взгляд пробежался по потолку, стенам – и остановился на выпирающей раме прохода. Извечная прохлада гладкого камня, рассыпавшийся в его стенах прах прошедших столетий, пустота помещений, тишина, в которой слышен каждый шаг, каждый вздох. Храм – холодный, древний, вечный – кусок прошлого, то, что сумели сберечь. Как и тот цилиндр, назначение которого стёрлось.

Ирис подумала – могла ли она во сне-не-сне увидеть один из артефактов прошлого, сотворённого предками?

Ведь иногда Ирис посещали странные сны – как сегодня, вроде и сон, но вроде всё происходит в Грани, а значит увиденное не может быть сном; и тогда она думала, что это не настоящая Грань, а то, что ей снится Грань – и это было ещё страннее.

Эти сны были туманными, скомканными, а бо́льшая часть ускользала из памяти в момент пробуждения. Каждый раз Ирис пыталась выжать из осыпающегося эха размытых картинок хоть что-то вразумительное. Но она видела их словно через толстое мутное стекло – размытые очертания без чёткости и понятности мелькали как мазки во взмахе огромной руки, дарили пятна красок и вспышки эмоций, и уносились в небытие. И всё что оставалось так это смазанные мелкие осколки и неопределённые искринки эмоций.

Сегодня было иначе. Ирис не помнила всего, не помнила деталей. Но всё же, сегодня было иначе. Она помнила больше; она помнила неподъёмную тяжесть и необъятный объём последних мгновений, а оставшийся налёт важности въедался в разум, в душу.

Больше всего Ирис хотелось получить ответы на вопросы. Как и почему она это увидела? Что это вообще было?

Но Ирис облачила всё – ощущения, мысли, вопросы – в плотный пузырь игнорирования и подавления; и прошептала:

– Не сейчас.

Она отвела полотно в сторону до упора и вышла в рутину.

III

Царила тишина и обволакивала собой каждый сантиметр. Коридор протянулся линией, в его концах – по арочному окну с серебряной рамой; а по потолку тянулась череда серебряных цепей с чашами. В их объятиях кружевных бортов парили белые сферы и источали прохладный свет.

Сфера света – или сфе́све – является одним из основных источников света в поселениях всех кланов.

Тихий, выученный шаг Ирис отражался от стен и потолка приглушённым эхом. Множество проёмов с полотнами по обе стороны вели в точные копии комнатки Ирис. Идя мимо них, она видела, что почти все проходы были открыты; хотя обычно, когда она шла по коридору, они все были закрыты.

На половине коридора – справа находились три двери из серебра. За ними находились общие ванные комнаты и уборная, которые использовать позволялось по одному. Слева был поворот – единственный выход из жилого корпуса учеников. После поворота и дверей продолжалась череда проходов, но проёмы не имели полотен. В тех комнатках не стояли белые глиняные кувшины, на табуретах не лежал аккуратный квадрат одежды, створки окон всегда были закрыты, а сундучки – пусты. И только три последних проёма имели двери – такие же, как и в центре.

Отчего-то Ирис всегда отталкивало то, что храм не имел плит и стыков. Точно всё здание было высечено из гигантского куска мрамора, включая перила и колонны, или оно было слито из его крупных частей в единую, массивную конструкцию.

Ирис вышла на пустой балкон с перилами. Он протягивался от края до края; напротив – такой же балкон. Их подпирали необъятные гладкие колонны, а на потолке между ними на цепях свисали пустые чаши для сфесве как в коридоре. Слева находились лестницы-близнецы с одной переходной площадкой и смотрели друг на друга, а между ними высился проход и вёл в полутёмный меньший зал. Справа между балконами в высоту двух этажей возвышалось единственное окно с толстой серебряной рамой.

Ирис подошла к перилам и посмотрела в правую часть зала, где в два ряда стояли строгие скамьи из серебра с тканевыми сиденьями. Ирис посмотрела на окно и устремила взгляд, наполненный благоговением, перед ним – на крупную статую из белоснежного камня.

Косые утренние лучи тридцатого тресо́лза1 тысяча триста шестьдесят второго года освещали помещение и рассеивались от ветвей статуи дерева с редкими листьями. Внешне оно было похоже на дуб, но массивнее и величественнее, без плодов, а листья были овальными. Взгляд Ирис блуждал по линиям раскидистых извилистых ветвей – они тянулись к потолку и в стороны. Опустившись ниже, взгляд извивался с линиями толстых корней. И как в завершающей точке белокаменного лабиринта взгляд уткнулся в центр ствола. Там находилось ромбовидное дупло, а в нём по девять (сверху и снизу) граней выпирающего на половину кристалла-ромба, высеченного из этого же белого камня.

Ирис наполнилась печалью и переместила взгляд к подножию статуи – будто искала прибежища, которого там не было; и она это знала. Глаза, точно пересчитывая, отскакивали от макушек пяти голов из этого же белоснежного камня: по две головы на ряд скамеек, и одна между ними. Детальные бюсты находились на колоннах-пьедесталах среди корней, точно в их объятиях. Отскочив от крайней головы, Ирис стала ещё печальнее и отвела взгляд левее.

Первый этаж являлся почти пустым залом. Все присутствующие различных возрастов были облачены в такое же одеяние, как и у Ирис – такая же обувь, так же коротко подстриженные волосы, и ни у одного мужчины не было растительности на лице. Взгляд Ирис перебегал от одного Жреца к другому – они ходили как песочные тени и, надев бесцветные лица, почти не разговаривали. А те, кто стояли или сидели – почти не имели движений и будто позировали для скучных картин.

Ирис не хотела быть как они, но она старалась – притворялась, следовала правилам, лгала им и себе.

Иногда ей в этой условной тишине хотелось закричать. И мысль, что когда-нибудь она и в самом деле это сделает всегда порождала улыбку; породила и сейчас.

Иногда ей казалось, что в этой тишине было возможно услышать чью-нибудь мысль; или кто-нибудь, не дай Мирдрево, мог услышать её мысли – и тогда бы её ждал Суд. И улыбка погасла.

Ирис взглянула на пустой проём балкона-близнеца. Она ни разу там не была – ученикам быть там не положено; но знала, что там такой же коридор, с такими же одинокими комнатками, и что скоро одна из этих комнаток будет её. Ещё раз взглянув на белоснежную статую, Ирис вздохнула и направилась к лестнице.

Спускаясь по первому пролёту лестницы, Ирис вела правой рукой по перилам и краем глаза посматривала под балкон у статуи. Возле её корней и частично под балконом находилась группа старших учеников в пять человек. Трое были старше Ирис на шесть лет, двое – на пять; но их посвящение наступит только через один-два года. Ирис, несмотря на то что тоже является старшей ученицей, не принадлежала к этой группе; она никогда не принадлежала ни к какой группе – ни младшей, ни старшей. И как часто это бывало, в Ирис возникла смесь эмоций: с одной стороны она испытывала досаду от того, что не занималась вместе с остальными учениками, но с другой – она была этому рада.

Старшие ученики сидели на плетёных ковриках – скрестили щиколотки, опустили головы и прикрыли веки. Спокойные лица, но в каждой линии была сосредоточенность, а в линиях тела – собранность, усилие. Между ними ходила Жрица и следила за погружением пристальным чутким взглядом. В ком-то из учеников Ирис улавливала напряжение даже на расстоянии, будто они источали его прозрачными волнами.

Спустившись на переходную площадку, которая упиралась в стену, Ирис остановилась перед первой ступенью второго пролёта лестницы. Что-то было не так – что-то не соответствовало рутине. Часть Ирис укуталась в тревогу и смятение; а часть трепетала в предвкушении того, что нарушило рутину – и огонёк странной надежды вспыхнул в глазах.

Послышались шаги, шарканье и эхо которых разносилось громче чем должно быть. И когда Ирис увидела, что к проходу приближается группа из одиннадцати детей в возрасте шести-семи лет – лицо прокисло разочарованием и померкло.

Это часть рутины, хоть и не ежедневная.

Дети были одеты в такую же одежду: чуть свободные штаны и туника – но из бежевой ткани; некоторые из них были босыми, остальные в обуви – такой же как у всех; волосы были средними или длинными, у нескольких были убраны в простые причёски (хвост, коса, две косы), а у остальных – распущенные. Жрец, который сегодня так же являлся и учителем, вёл группу за собой. Он был высоким, худым, имел светлую кожу, голубые глаза и светлые волосы, отчего издали могло показаться, что он лысый.

Только маленькие ноги переступили линию в проходе как привычная рутина Жрецов переменилась. По велению их учительницы, старшие ученики вышли из погружения, точно разумом выныривая из глубокого колодца, и последовали за ней к проходу. Остальные устремились под балконы, под которыми находилось по три строгих двери из серебра.

Но несколько Жрецов осталось. Один мужчина сидел в стороне на коленях и, положив руки на ноги, макушкой опущенной головы смотрел на статую дерева. Трое – женщина и двое мужчин – стояли на балконе старших и обсуждали что-то так тихо, что отголоски шёпота едва были слышны. А одна женщина сидела на скамье правого ряда скамеек и смотрела в сторону пустым взглядом.

Извечная прохлада и массив мрамора давили на маленьких гостей – они держались вместе, соблюдали тишину, озарялись по сторонам. Когда старшие ученики прошли мимо них, сопровождающий учитель-Жрец вышел вперёд и развернулся к детям.

– Добро пожаловать в храм, – сказал он обычным тоном, который для находящихся жильцов этого места прозвучал как гром. Они в невольности бросили на собрата по роли быстрые взгляды, не выражающие ничего. И только женщина на скамье не шелохнулась. – Как вы знаете, мы – Жрецы. Меня зовут Алте́й, и сегодня начинается ваше просвещение.

Ведя рукой по перилам и желая отсрочить собственный урок, Ирис спускалась, наблюдала за детьми. Они шли между рядов скамеек и поглядывали на странную для них женщину. Ирис присмотрелась к ней – и поняла любопытство и тревогу на детских лицах.